| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Наина проковыляла к стене, сняла с покосившейся полки кувшин. Маслянистая бурая жидкость смешалась с кровью, горечь полыни и каких-то ещё незнакомых трав на краткий миг перебил заполнявший подвал смрад.
Старуха низко наклонилась к лицу мертвеца, будто собиралась поцеловать мёртвые губы — и уставилась мутными бельмами в глазные впадины, полные кровавой слизи.
Кислая муть подкатила к горлу. Егор обеими ладонями зажал рот, но Гошины пальцы, твёрдые, как можжевеловые корневища, стиснули его плечо.
— Терпи, парень, дальше будет хуже. Спугнёшь — повернётся, уйдёт, и всё будет зря...
Лешак не соврал — стало хуже. Гораздо хуже. Наина извлекла из коробочки то ли высохшие стебельки, то ли скрученные из пакли жгутики, опустила их в наполненные жидкостью глазные впадины — словно фитили в плошку с маслом — и зажгла от лучины. Проковыляла к столу, скрюченными пальцами обхватила голову Егора и с силой, которую трудно было заподозрить в тщедушном теле, нагнула к язычкам пламени, дрожащим в глазницах трупа.
Он пришёл в себя, сидя на трухлявом стволе дерева у подъезда заросшей проволочным вьюном двенадцатиэтажки. До дома с подвалом Наины было шагов сто, и Егор, как ни старался, не мог вспомнить, как лешак притащил его сюда, как усадил и сунул в руку фляжку.
Вода имела сильный железистый привкус — он сам наполнял фляжку, ещё утром, из-под крана в общаге. Руки мелко тряслись, перед глазами стояла давешняя жуть — огоньки, плавающие в глазницах мертвеца.
— Ну, что увидел? — Гоша чуть ли не приплясывал от нетерпения. — Давай, излагай — и подробнее, подробнее!
"...излагать? О чём это он?.."
Видение, явившееся в страшных огоньках, накатило мутной волной, словно сцена разыгрывалась у него перед глазами.
...звука не было — только двое, беседующие на фоне светлой стены. Первый — студент, Лёша Конкин. Он что-то говорит — взахлёб, сопровождая слова суетливыми жестами, выражение лица просящее, заискивающее, жалкое. Ему плохо, очень плохо. И... стыдно? Нет, он уже перешагнул через стыд и думает только о том, что ему могут отказать, и тогда — конец...
Второй, высокий, широкоплечий, стоит, не шевелясь, руки сложены на груди. Предплечья защищены шнурованными кожаными наручами, выше локтя татуировка: перевитые стебли, унизанные цветками терновника. Одет в кожаную, прошнурованную на боках безрукавку, из-за плеча высовывается рукоять какого-то оружия.
Здоровяк, в ответ на очередную фразу, кивает и показывает студенту плоский кожаный футляр, из которого торчат то ли флаконы, то ли ампулы с разноцветными жидкостями.
Даже муть видения не в состоянии скрыть лихорадочный блеск глаз Конкина. Он вцепляется в футляр — вернее, делает попытку вцепиться. Татуированный начеку, от толчка в грудь студент отлетает на несколько шагов и падает. И не встаёт — ползёт на четвереньках к безжалостному визави, обхватывает колени, что-то объясняет, молит. Потом вытаскивает из кармана какую-то бумажку, разворачивает, трясёт, тычет пальцем в строки.
Но собеседнику неинтересно. Он смотрит не на бумажку, а на червя в человеческом обличье, копошащегося у его ног. В глазах — ни капли сочувствия, лишь презрение и высокомерная скука.
Конкин оставил уговоры — он скорчился на полу, плечи вздрагивают от рыданий. Татуированный тыкает его носком сапога, произносит короткую фразу — видно, как шевелятся губы — и швыряет парню коричневый кругляш. Тот перехватывает его на лету, прижимает к груди и смотрит, снизу вверх, затравленно улыбаясь, уже готовый на всё. Здоровяк поворачивается, демонстрируя длинный, искривлённый клинок, висящий в ножнах за спиной, и уходит.
Занавес.
— Вот как... — проскрипел лешак. — Вот оно, значит, как... Сколько лет живу в Лесу, но чтобы так над человеком изгалялись, не слышал. А услышал бы — не поверил...
— Кх-х... что это было, а? — Егор, чтобы не упасть, обеими руками опёрся на ствол дерева. Перед глазами плавали цветные круги.
— Значит, всё-таки сетуньцы... — Гоша словно не слышал. — Их человек дал парню какое-то поручение и знак, этот самый медальон. И пообещал в уплату эликсир. Знать бы ещё, за что...
— Кх-х... тьфу! — кисло-рвотный привкус, скопившийся во рту, не давал выговаривать слова. — Что за эликсир? Можно без загадок, а?
— Сетуньские эликсиры пробуждают в человеке всякие скрытые способности. Без них с тварями, за которыми они по Лесу бегают, не справиться.
— А что, эти эликсиры такие ценные?
— Ещё бы! Никто, кроме сетуньцев, их варить не умеет, а чужакам они их не дают. Даже своим не дают, если те на охоту не ходят. А ведь многие эликсиры — сильнейшие лекарства, если их употреблять с умом. Друиды, или Наина, уж на что доки в лесных снадобьях — и те не умеют их варить. На Речвокзале и ВДНХ за один флакон любые деньги сулят, да только никто не предлагает. Эксклюзив!
— Эликсиры, значит... — Егор сделал попытку подняться, покачнулся и снова сел.
— Они самые. И вот что, паря... — На потрескавшейся физиономии обозначилась неуверенность. — Ты бы помалкивал об этом, пока не разберёшься, что к чему? А то и вовсе забудь — нечисто тут, ох нечисто, нюхом чую!
— И Шапиро не говорить?
— Ему — особенно.
XII
Поляна Серебряный Бор раскинулась на острове, в излучине Москвы-реки. К югу, на Крылатских холмах, в непроходимых кайнозойских чащобах, в тени древовидных папоротников бродили мегатерии, гигантские броненосцы и сумчатые саблезубые хищники. Фермеры избегали здесь селиться — кому нужны такие неспокойные и подозрительные соседи, когда вокруг полно свободной земли? — так что холмы стали вотчиной учёных с кафедры палеонтологии МГУ.
Кайнозойской фауной мог полюбоваться любой желающий, не удаляясь от безопасной Поляны. К водопою напротив пляжа частенько выходил стегодон, гигантский предок слона, вооружённый четырёхметровыми бивнями, и вид девиц, загорающих, в чём мать родила, в трёх десятках шагов от принимающего солнечные ванны великана, приводил публику в восторг. Палеонтологи, развернувшие на Поляне постоянную биостанцию, числились у Сергея в списке привилегированных клиентов — он в разное время немало перетаскал для них голов и шкур допотопных тварей. Случалось ему водить за реку исследователей — один из них как-то под большой стакан, поведал о стоянке австралопитеков, обнаруженной на "том берегу". Правда, утром он яростно открещивался от этих слов, ссылаясь на усталость и ядрёную добрынинскую чачу.
Поляны, Коломенское и Серебряный Бор были своего рода "тихими гаванями", островками безопасности в зелёном море Леса. Здесь почти не было "аномальной" растительности, а Лесная Аллергия давала гостям из-за МКАД некоторое послабление. На Поляны стремились те, кто нуждался в адаптации, в тонкой настройке организма на загадочную лесную биохимию.
Население Серебряного Бора не превышало двух-трёх сотен — в основном, молодые люди до двадцати пяти лет. Они стремились в Лес за острыми ощущениями, бежали от прелестей цивилизации — и все, без исключения, жаждали свободы, невозможной во внешнем мире. Но даже неудачники, не сумевшие справиться с Лесной Аллергией, не спешили возвращаться за МКАД. Зачем? Всю жизнь тосковать по упущенному шансу? Одни оседали на Речвокзале, другие, самые везучие ухитрялись добраться до МГУ. А остальные втягивались в беззаботную, безалаберную жизнь Поляны и застревали на долгие годы, надеясь, что однажды недуг отступит, позволит вырваться на свободу...
Официальных властей на Поляне не было; некое подобие порядка поддерживал временный комитет, сбившийся вокруг домиков биостанции. Тут же, возле пирсов, раскинулся рынок. Окрестные фермеры везли на него провиант по бросовым ценам. И не оставались в накладе: многие из приезжих в итоге оседали в общинах Терехова, Филей и Матвеевской поймы.
Пирога мягко ткнулась в связку камыша, заменявшую кранцы. Пока Коля-Эчемин привязывал пирогу, Сергей выложил на дощатый помост рюкзаки, оружие, мокрую с крабами, переложенными мокрыми водорослями корзину, и ещё одну, вручённую им при расставании сетуньцами. Сонный сторож выдал им ключ от крошечного, похожего на деревенский сортир, сарайчика для хранения багажа и лодочного имущества.
— Когда за лодкой-то вернётесь? — поинтересовался он, дождавшись, когда Коля-Эчемин запрёт клетушку. — А то я через час запру, чтобы, значит, никто ночью спьяну не учинил чего-нибудь.
— А что, пошаливают? — встревожился каякер. — Вроде, раньше не было...
— Неделю назад, когда пришла большая партия замкадышей, отвязали по пьяни — хотели, понимаешь, покататься с девками при луне. Так две лодки опрокинули и потопили, пришлось потом вытаскивать. Хорошо хоть сами не захлебнулись, идиоты... А ещё одну лодку загнали в камыши на том берегу, там её слонопотамы и растоптали.
Слонопотамами обитатели Поляны, не искушённые в палеонтологических тонкостях, именовали кайнозойских предков слонов и носорогов, в изобилии водившихся на Крылатских холмах.
— А теперь новое указание вышло — на ночь пропускать под банками пришвартованных лодок общую цепь и запирать на замок. Хотят трахаться в лодках — сколько угодно. Но угонять — это уже озорство!
— Раз указание — запирайте — не стал спорить Коля. — Мы здесь до утра останемся. Надо найти кое-кого, заодно поужинаем, переночуем...
— Ну, тогда ладно. Сегодня на "Улетае" сабантуй, большой костёр. Новички прибыли с Речвокзала — девицы там такие ... сочные!
Он поцокал языком, демонстрируя восхищение.
— Как только, так сразу! — весело отозвался речник. — Нам надо ещё по базару надо пройтись и раков сварить где-нибудь — к пиву-то!
— На базаре уже никого нет... — огорчил его цербер. — завтра приходите. А что до раков — там и сварите, костёр же! Только смотрите внимательно: в прошлый раз, как стали голыми плясать — половину котелков в угли опрокинули, замкадыши хреновы!
XIII
Егор устал — так, как не уставал даже во время марш-бросков по дальневосточной тайге. В глазах плыли кровавые круги, воздух со свистом врывался в лёгкие через пересохшую гортань, но всё равно, его не хватало, чтобы питать энергией выпитый до донышка организм.
Но, стоило удалиться от дома со страшным подвалом, как немочь стала отпускать. Поначалу Гоша тащил напарника на себе — самого Егора едва хватало на то, чтобы перебирать ногами. Но вскоре он уже ковылял, опираясь на палку, а когда миновали метро, он уже шагал, и бодро сыпал вопросами, будто не изображал только что раздавленного червяка.
— С телом-то что делать? Нехорошо, всё же человек... был. В Университете его искать будут — что, так и промолчим?
— Рассказать, конечно, надо... — отозвался лешак. — А там пусть начальство решает. Пошлют людей, забрать и похоронить по-человечески — я отведу. Чего ж не отвести-то? Припрятал надёжно, никуда он не денется....
Перед тем, как пуститься в обратный путь, Гоша затащил труп в соседнюю пятиэтажку, отыскал в брошенной квартире шкаф покрепче и засунул в него мертвеца — чтобы не добралась мелкая живность, способная за считанные часы оставить от тела косточки.
— ...и документики отдашь, пусть решают...
Студбилет и пропуск в ГЗ на имя Алексея Конкина лежали в кармане рядом с сетуньским медальоном.
— Может, присядем, отдохнём? — Егор кивнул на заросшую мхом скамейку. В сквере, тянущемся вдоль Ломоносовского проспекта, сохранились остатки асфальтированных дорожек, и даже бетонные бордюры торчали из густой травы.
— А что, и присядь! — проводник засуетился, расчищая спутнику место. — Всего ничего осталось, через полчаса будем...
Егор откинулся на спинку и с наслаждением вытянул ноги.
— Вы обещали рассказать об этой... ведьме...
— О Наине-то? — Гоша с хрустом поскрёб мшистую бороду. -Последняя она из клана Даждьбога. Когда их перерезали, бежала сюда, на Ленинский.
— Кланы? Даждьбог? Кажется, что-то из древних славян?
— Раньше в парке Музеон — это возле Крымского моста, там, где Центральный Дом художника — обитала община родноверов. Слыхал о таких?
Егор кивнул. Движение неоязычников стало популярным в конце прошлого, двадцатого века. Родноверы обожали татуировки, носили обереги из дерева и разноцветных бусин, устраивали ритуалы на природе и ругали христиан. В его родном Новосибирске они прочно прописались в рядах городских сумасшедших.
— Ну вот, жили они жили, пока не раскололись на две группы — кланы по-ихнему. И один клан, Чернобога, истребил других, поклонявшихся Даждьбогу.
— Что, прямо так взяли и истребили? Всех?
— Почти... — горестно вздохнул проводник. — Жуткая история, никогда у нас такого смертоубийства не случалось.
— А за что?
Гоша пожал плечами.
— Говорят, власть не поделили. Хотя, над кем властвовать в Лесу-то? Нет, сдаётся мне, в другом дело было...
Голос лешака, обычно звучащий несколько комично, приобрёл загадочность — словно тот собирался посвятить собеседника в некую тайну.
— У каждого в Лесу есть предназначение. Не все, правда, о нём знают — но оно есть. Предназначение родноверов было — держать стражу на Калиновом Мосту. Для того их и призвали!
— Призвали? Кто?
— А ты что же думаешь — люди в Лес случайно приходят? Нет, он сам их призывает, и неважно, где находится человек, хоть на Аляске, хоть в Новой Зеландии. Услышит — и придёт.
Лешак уже не рассказывал, а вещал. Загадочность в его голосе сменилась торжественностью.
— Те, чьим духам поклонялись родноверы, знали, какие берега соединяет Калинов Мост и кто живёт на той стороне.
"...Калинов Мост? Ну да, конечно: Иван-царевич побеждает Змея-Горыныча на Калиновом Мосту. Час от часу не легче!.."
— И где он находится? — Егор осмелился перебить лешака. — Или это так, символ?
К его удивлению Гоша не возмутился.
— Символ тоже. Но и мост есть — последний уцелевший мост с замоскворецкого берега на Болотный остров, между Лесом и Чернолесом. Раньше его называли Третьяковским — узкий такой, пешеходный. Там ещё замочки молодожёны вешали...
— И родноверы, значит, его не удержали?
— Заигрались в свои ритуалы, а того не знали, что в Лесу любое слово может обрести силу, даже то, что сказано понарошку, в шутку. Вот и вышло, что одни впустили в себя Лес, а другие — Чернолес. И, конечно, ужиться они уже не могли.
— И сторонники Чернолеса победили?
— Да. Так была проиграна битва на Калиновом Мосту. Но будет ещё одна битва, последняя. И после неё Лес кончится, а вместе с ним — и наш мир...
Егор помолчал. Впереди, сквозь стену высоченных кустов просвечивали груды битого кирпича — когда-то здесь стояло здание Социологического факультета МГУ, сейчас разваленное до основания гигантскими липами, проросшими сквозь фундамент. Остатки социологов перебрались в ГЗ — два десятка упрямцев, пытающихся изучать людские сообщества Леса. Темы их ежемесячных открытых семинаров служили в Универе предметом постоянных шуток.
— Почему именно тот мост?
— Он один остался цел. Но это тоже неспроста: в сказках за Калиновым мостом Баба-Яга жила, а она, доложу тебе, не забавная старушка из мультиков...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
