Сквозь разбитые окна пробивался косой свет раннего утра. Эсдан продолжал оглядываться по сторонам, но никого из домашних не видел. Мужчины отвели его в комнату, где над каминной полкой висела голова стайной собаки. Там за столом собралось шесть или семь человек. На них не было униформы, хотя у некоторых на фуражке или рукаве был желтый узел или лента Освобождения. Однако они были небрежными и жесткими. Некоторые были смуглыми, у других была бежевая, глинистая или голубоватая кожа, все они выглядели нервными и опасными. Один из тех, кто был с ним, худой, высокий мужчина, сказал тем же резким голосом, который произнес, — Могущественный владыка, — за дверью: — Это он.

— Я Эсдардон Айя, Олд Мьюзик, из посольства Экумены, — повторил он так непринужденно, как только мог. — Меня держали здесь. Спасибо вам за то, что освободили меня.

Некоторые из них уставились на него так, как смотрят люди, никогда не видевшие инопланетянина, отмечая его красно-коричневую кожу и глубоко посаженные глаза с белыми уголками, а также более тонкие различия в строении черепа и чертах лица. Один или двое смотрели более агрессивно, словно желая проверить его утверждение, показать, что они поверят, что он тот, за кого себя выдает, когда он это докажет. Крупный, широкоплечий мужчина, белокожий и с каштановыми волосами, чистый пыльный, подлинная кровь древней покоренной расы, долго смотрел на Эсдана. — Мы пришли, чтобы сделать это, — сказал он.

Он говорил мягко, уверенным голосом. Возможно, им потребуется целое поколение или даже больше, чтобы научиться повышать свой голос, говорить свободно.

— Как вы узнали, что я здесь? Полевая сеть?

Это было то, что они называли подпольной системой передачи информации голосом к уху, с поля к поселку, в город и обратно, задолго до того, как появилась голосеть. Хейм использовал полевую сеть, и она была главным инструментом восстания.

Невысокий темноволосый мужчина улыбнулся и слегка кивнул, затем замер, увидев, что остальные не выдают никакой информации.

— Тогда вы знаете, кто привез меня сюда — Райайе. Я не знаю, от имени кого он действовал. Все, что я могу вам сказать, я расскажу. — Облегчение сделало его глупым, он слишком много болтал, играя в "руки вокруг клумбы", в то время как они играли в крутого парня. — У меня здесь есть друзья, — продолжил он более нейтральным голосом, глядя по очереди в лицо каждому из них, прямо, но вежливо. — Рабыни, прислуга по дому. Надеюсь, с ними все в порядке.

— Зависит от обстоятельств, — сказал седовласый худощавый мужчина, выглядевший очень усталым.

— Женщина с ребенком, Камса. Старая женщина, Гейна.

Двое из них покачали головами в знак невежества или безразличия. Большинство вообще ничего не ответили. Он снова оглядел их, подавляя гнев и раздражение из-за этой помпезности, этой неразговорчивости.

— Нам нужно знать, что вы здесь делали, — сказал мужчина с каштановыми волосами.

— Связной армии освобождения в городе доставлял меня из посольства к командованию освобождения около пятнадцати дней назад. На разделе нас перехватили люди Райайе. Они привезли меня сюда. Я провел некоторое время в клетке-ловушке, — сказал Эсдан тем же нейтральным голосом. — У меня повреждена нога, и я не могу много ходить. Я дважды разговаривал с Райайе. Прежде чем я скажу что-нибудь еще, думаю, вы понимаете, что мне нужно знать, с кем я разговариваю.

Высокий худой мужчина, который выпустил его из запертой комнаты, обошел стол и коротко посовещался с седовласым мужчиной. Шатен тоже слушал и соглашался. Высокий худой обратился к Эсдану своим нехарактерно резким, ровным голосом: — Мы — специальная миссия передовой армии всемирного освобождения. Я маршал Метой. — Все остальные назвали свои имена. Крупный мужчина с каштановыми волосами был генералом Банаркамье, усталый пожилой мужчина — генералом Туэйо. Они называли свое звание вместе со своим именем, но не использовали его, обращаясь друг к другу, и не называли его мистером. До освобождения арендуемые редко обращались друг к другу с какими-либо титулами, кроме родственных: отец, сестра, тетя. Титулы — это то, что ставилось перед именем владельца: лорд, хозяин, мистер, босс. Очевидно, "Освобождение" решило обойтись без них. Ему было приятно найти армию, которая не щелкала каблуками и не кричала, — Сэр! — Но он не был уверен, какую армию встретил.

— Они держали тебя в той комнате? — спросил его Метой. Он был странным человеком, с ровным, холодным голосом, бледным, холодным лицом, но был не таким нервным, как другие. Он казался уверенным в себе, привыкшим быть главным.

— Они заперли меня там прошлой ночью. Как будто у них было какое-то предупреждение о грядущих неприятностях. Обычно меня держали в комнате наверху.

— Теперь вы можете идти туда, — сказал Метой. — Оставайтесь дома.

— Я так и сделаю. Еще раз спасибо вам, — сказал он им всем. — Пожалуйста, когда у вас будут известия о Камсе и Гейне...? — Он не стал дожидаться, пока его обругают, а повернулся и вышел.

Один из молодых людей пошел с ним. Он назвал себя задьо Тема. В этом случае армия освобождения использовала старые ранги веотов. Эсдан знал, что среди них были веоты, но Тема не был одним из них. У него была светлая кожа и городской акцент, мягкий, сухой, отрывистый. Эсдан не пытался заговорить с ним. Тема был чрезвычайно нервозен, напуган ночной работой по убийству на близком расстоянии или чем-то еще; его плечи, кисти рук почти постоянно дрожали, а на бледном лице застыла болезненная гримаса. Он был не в настроении болтать с пожилым гражданским заключенным-инопланетянином.

"На войне каждый является пленником", — писал историк Хененнеморес.

Эсдан поблагодарил своих новых похитителей за то, что они освободили его, но он знал, где в данный момент находится. Это все еще была Ярамера.

Но было некоторое облегчение снова увидеть свою комнату, сесть у окна в кресло с одним подлокотником и полюбоваться ранним солнечным светом, длинными тенями деревьев на лужайках и террасах.

Никто из домашних не вышел, как обычно, чтобы заняться своей работой или отдохнуть от нее. Никто не заходил в его комнату. Утро шло своим чередом. Он выполнял все упражнения танхея, какие только мог, со своей ногой, какой она была. Он сидел осознанно, задремал, проснулся, попытался сидеть осознанно, сидел беспокойный, встревоженный, работая над словами: Особая миссия передовой армии всемирного освобождения.

Легитимное правительство называло вражескую армию "повстанческими силами" или "ордами повстанцев" в эфире голоновостей. Вначале она называла себя армией освобождения, ничего не говоря об освобождении мира; но он был отрезан от любых последовательных контактов с борцами за свободу со времен восстания и от любой информации любого рода с тех пор, как посольство было изолировано — за исключением информации из других миров, расположенных за световые годы вдали, конечно, ей не было конца, ансибл был полон ею, но о том, что происходило на расстоянии двух улиц, ничего, ни слова. В посольстве он был невежественным, бесполезным, беспомощным, пассивным. Точно так же, как он был здесь. С тех пор как началась война, он был, как сказал Хененнеморес, в плену. Вместе со всеми остальными на Вереле. Заключенный за дело свободы.

Он боялся, что смирится со своей беспомощностью, что это убедит его душу. Он должен помнить, из-за чего была эта война. Но пусть освобождение придет поскорее, подумал он, приди и освободи меня!

В середине дня молодой задьо принес ему тарелку с холодной едой, очевидно, остатками, которые они нашли на кухне, и бутылку пива. Он с благодарностью ел и пил. Но было ясно, что они не освободили домочадцев. Или убили их. Он не позволял своим мыслям задерживаться на этом.

После захода солнца задьо вернулся и отвел его вниз, в комнату со стайной собакой. Генератор, конечно, был выключен; ничто не поддерживало его работу, кроме вечной возни старого Саки. Мужчины несли электрические фонарики, а на столе в комнате с собакой горела пара больших масляных ламп, отбрасывая романтический золотистый свет на лица окружающих и отбрасывая за ними глубокие тени.

— Садитесь, — сказал генерал с каштановыми волосами, Банаркамье — его имя можно было перевести как чтец "Аркамье". — У нас есть к вам несколько вопросов.

Молчаливое, но вежливое согласие.

Они спросили, как он выбрался из посольства, кто был его связным в организации освобождения, куда он направлялся, почему он пытался уехать, что произошло во время похищения, кто привез его сюда, о чем они его спрашивали, чего они от него хотели. Решив во второй половине дня, что откровенность сослужит ему лучшую службу, он прямо и кратко ответил на все вопросы до последнего.

— Я лично на вашей стороне в этой войне, — сказал он, — но Экумена обязательно нейтральна. Поскольку на данный момент я единственный иностранец на Вереле, который может свободно говорить, все, что я скажу, может быть воспринято или ошибочно воспринято как исходящее от посольства и стабилей. В этом была моя ценность для Райайе. Возможно, в этом моя ценность для вас. Но это ложное впечатление. Я не могу говорить за Экумену. У меня нет никаких полномочий.

— Они хотели, чтобы вы сказали, что Экумена поддерживает джитов, — сказал усталый мужчина по имени Туэйо.

Эсдан кивнул.

— Они говорили об использовании какой-либо особой тактики, оружия? — Это был Банаркамье, мрачный, пытающийся не придавать значения вопросу.

— Я предпочел бы ответить на этот вопрос, когда окажусь в тылу у вас, генерал, и поговорю с людьми, которых я знаю в командовании освобождения.

— Вы разговариваете с командованием всемирной освободительной армии. Отказ отвечать может быть воспринят как свидетельство пособничества врагу. — Это был Метой, бойкий, жесткий, с резким голосом.

— Я знаю это, маршал.

Они обменялись взглядами. Несмотря на его открытую угрозу, Метой был единственным, кому Эсдан был склонен доверять. Он был твердым. Остальные нервничали, их шатало. Теперь он был уверен, что они были фракционерами. Насколько велика была их группировка, насколько сильно она расходилась с командованием освобождения, он мог узнать только по тому, в чем они могли проговориться.

— Послушайте, мистер Олд Мьюзик, — сказал Туэйо. От старых привычек трудно избавиться. — Мы знаем, что вы работали на Хейм. Вы помогали отправлять людей на Йеове. Тогда вы поддерживали нас. — Эсдан кивнул. — Вы должны поддержать нас сейчас. Мы говорим с вами откровенно. У нас есть информация, что джиты планируют контратаку. Что это значит, так это то, что они собираются использовать бибо. Это не может означать ничего другого. Этого не может быть. Им нельзя позволить этого сделать. Их нужно остановить.

— Вы говорите, что Экумена нейтральна, — сказал Банаркамье. — Это ложь. Сто лет Экумена не позволяла этому миру присоединиться к ним, потому что у нас была бибо. Имели ее, не пользовались ею, просто имели, этого было достаточно. Теперь они говорят, что придерживаются нейтралитета. Теперь, когда это имеет значение! Теперь, когда этот мир стал их частью! Они должны действовать. Действовать против этого оружия. Они должны помешать джитам использовать его.

— Если бы оно было у легитимистов, если бы они планировали его использовать, и если бы я мог сообщить об этом Экумене — что они могли бы сделать?

— Вы говорите. Вы скажете президенту джитов: — Экумена приказывает остановиться на этом. Экумена пришлет корабли, пошлет войска. Вы поддерживаете нас! Если вы не с нами, то вы с ними!

— Генерал, ближайший корабль находится в нескольких световых годах отсюда. Представители легитимистов знают это.

— Но вы можете сообщить им, у вас есть передатчик.

— Ансибл в посольстве?

— У джитов тоже есть один такой.

— Ансибл в министерстве иностранных дел был уничтожен во время восстания. Во время первого нападения на правительственные здания. Они взорвали весь квартал.

— Откуда нам это знать?

— Это сделали ваши собственные силы. Генерал, как вы думаете, есть ли у легитимистов какая-то связь с Экуменой, которой нет у вас? Они этого не делают. Они могли бы захватить посольство и его ансибл, но при этом они потеряли бы тот авторитет, который у них есть в Экумене. И что хорошего это принесло бы им? У Экумены нет войск, которые можно было бы послать, — и он добавил, потому что внезапно засомневался, знает ли об этом Банаркамье, — как вы знаете. Даже если бы это было так, им потребовались бы годы, чтобы добраться сюда. По этой и многим другим причинам Экумена не имеет армии и не ведет войн.

Он был глубоко встревожен их невежеством, их дилетантизмом, их страхом. Он старался, чтобы в его голосе не слышались тревога и нетерпение, говорил спокойно и смотрел на них без беспокойства, словно ожидая понимания и согласия. Простая видимость такой уверенности иногда оправдывает себя. К сожалению, судя по выражению их лиц, он говорил двум генералам, что они были неправы, и говорил Метою, что он был прав. Он принимал чью-то сторону в споре.

Банаркамье сказал: — Оставьте все это пока при себе, — и вернулся к первому допросу, повторяя вопросы, спрашивая больше подробностей, выслушивая их без всякого выражения. Сохраняя лицо. Показывая, что он не доверяет заложнику. Он продолжал настаивать на том, чтобы Райайе сказал что-нибудь относительно вторжения или контратаки на юге. Эсдан несколько раз повторил, что Райайе сказал, что президент Ойо ожидает освободительного вторжения в эту провинцию, расположенную ниже по реке отсюда. Каждый раз он добавлял: — Я понятия не имею, было ли правдой то, что сказал мне Райайе. — На четвертый или пятый раз он сказал: — Извините меня, генерал. Я должен еще раз попросить рассказать что-нибудь о здешних людях...

— Вы знали кого-нибудь в этом заведении до того, как пришли сюда? — резко спросил мужчина помоложе.

— Нет. Я спрашиваю о домочадцах. Они были добры ко мне. Ребенок Камсы болен, ему нужен уход. Я хотел бы знать, что за ними присматривают.

Генералы совещались друг с другом, не обращая никакого внимания на этот отвлекающий маневр.

— Любой, кто остался здесь, в таком месте, как это, после восстания, является коллаборационистом, — сказал задьо Тема.

— Куда они должны были пойти? — спросил Эсдан, стараясь говорить непринужденным тоном. — Это не освобожденная страна. Хозяева все еще обрабатывают эти поля с помощью рабов. Здесь до сих пор используют клетку-ловушку. — Его голос немного дрогнул на последних словах, и он проклял себя за это.

Банаркамье и Туэйо все еще совещались, проигнорировав его вопрос. Метой встал и сказал: — На сегодня хватит. Пойдем со мной.

Эсдан захромал за ним через холл, вверх по лестнице. Молодой задьо поспешно последовал за ним, очевидно, посланный Банаркамье. Личные разговоры запрещены. Метой, однако, остановился у двери комнаты Эсдана и сказал, глядя на него сверху вниз: — За домашними присмотрят.

— Спасибо вам, — с теплотой сказал Эсдан. Он добавил: — Эту травму лечила Гейна. Мне нужно ее увидеть. — Если он им нужен живым и невредимым, то нет ничего плохого в том, чтобы использовать его недуги в качестве рычага давления. Если они этого не сделают, то толку от них будет мало.