Зато люди с Мабри, которые придут, тоже будут знать много, кроме одного, единственно важного — роли человека здесь. Его места. Вот это и надо изучать, а не генетические коды мага-недоучки.
— Ужас какой... — только и смог произнести Тесс, после чего замолчал надолго.
А когда все-таки заговорил, то интонации его звучали совсем по-мабрийски:
— Грин, а известно ли вам, что сознание в значительной степени зависит от состояния тела? Вставьте в голову человека проволоку, пропустите по ней ток, и он будет счастлив, как ни от чего другого. Передвиньте ее немного или воспользуйтесь правильно выбранным излучением, и он сойдет с ума от боли, хотя эта боль будет ему только мерещиться. Дайте ему особый наркотик и он будет осознавать себя животным, неодушевленным предметом, рабом, богом... Сознанием можно управлять с помощью машин, ядов, лекарств, кроме того, есть гены — гены, заметьте! — отвечающие за склонность к жестокости, к разным видам безумия, к независимости или послушанию... Вполне возможно, что и способность изменять внешний облик в зависимости от состояния разума и души тоже определяется каким-то особым геном — тогда в этом нет ничего особенного, этот ген надо выделить и либо усиливать, либо блокировать, в зависимости от того, что будет нужнее. Если же дело не в генах, а во внешнем воздействии... — Тесс покачал головой, чувствуя, что так оно скорее всего и есть, и понимая, что с этим уже ничего не поделать, — тогда надо изучать источник воздействия, чтобы определить, как надлежит с ним обращаться для получения того или иного результата. Как вести себя, чтобы остаться человеком, как — чтобы измениться желаемым образом.
— Состояние, — пробурчал Грин, надувшись. — То есть вы допускаете, что состояние можно менять, но допускаете это как-то очень неправильно. А если внешний источник не изучаем? — сфинкс покосился на крыло, под которым был Тесс. — Если надо не копаться во внутренностях проволочками или иголочками, а постараться понять смысл изменений просто так, без приборов? Тогда как?
— Тогда это называется "косвенный метод измерений", — донеслось из-под крыла. — Как если бы вас изучали не лично в лаборатории, а по следам, оброненным перьям и задранной добыче. Так хорошо и подробно, конечно, не вышло бы, но сообразить, где вы водитесь, чем живете и какие привычки имеете — вполне. А по ним и вывести, что существо серьезное и уважать его надо тоже всерьез.
— Да, — самодовольно отозвался Грин, поневоле улыбаясь, — Я существо очень даже уважительное и внушительное. И насколько по косвенному было бы интереснее — без пробирок. А то ваш доктор Мьонн со своими анализами страшнее кикиморы, честное слово. А этот последний так вообще!
И шмыгнул носом, одновременно улыбаясь, смущаясь от воспоминаний и снова возмущаясь от недавно с ним произошедшего.
— Если что, никому не рассказывайте про то, что было сегодня, ладно? — доверительно попросил он Тесса.
— Знаете, Грин, — проворчал Серазан, — вы мне сейчас напомнили одну историю, она на Мабри в виде шутки ходит. Построил как-то инструктор отряд подростков, будущих солдат, и говорит: "Сегодня будет экскурс в историю войн. Берите ломы, копайте в земле укрепление два на два". Его и спрашивают: "А может, лучше лопатами?" А он в ответ: "Мне не надо, как лучше, мне надо, чтоб вы весь день были заняты!" Так вот "интересно" — это как раз чтобы мы были заняты. А важен-то не процесс, важен результат. И хорошо бы, еще не через десять лет...
Выглянул из-под крыла, внимательно посмотрел на Грина и погладил сфинксову лапу.
— Но я, конечно, никому ничего не скажу.
Глава 29
На следующий день — да и в последовавшие — старшие мабрийцы не могли нарадоваться на сфинкса, до того легко, понятно и оттого приятно стало с ним работать.
О том, как возросла эффективность этой работы, нечего было и говорить — к концу месяца уже почти совсем было покончено с мутными вопросами местной истории, мабрийцам наконец-то стало понятно, как объединяются природа дикая и живая и народы людские и нелюдские в ту глобальную систему, сердцем, волей и разумом которой был дракон, и Ренн с Дийсом даже частично начали сводить исправленные и дополненные сведения в — также исправленное и дополненное — финальное описание.
Из этого процесса выпал только Тесс на некоторое время, и вместе с ним Грин, потому что Серазана накрыл внеочередной приступ, внезапный и тяжелый, и он опять оказался в лазарете. Вместе с Грином, естественно.
В самый разгар очередного обсуждения, когда собирались уже сводки в текст, сразу на трех терминалах, и то Дийс, то Ренн, то Серазан перемещались заглянуть за плечо соседу, позаимствовать формулировку или спорный момент поправить, Тесс сполз вдруг на полушаге на пол, успев только пробормотать растерянно: "Руки-ноги как ватные..." — на вопрос подхвативших его коллег, а в следующий момент обнаружил себя на кушетке, пытающимся отвернуться от омерзительно знакомого нашатыря, а потом пытался возразить вызванному врачу, что отлежится часок и все пройдет, а еще потом оказалось, что он вновь в лазарете, под диагностом, и чьи-то голоса, то отдаляясь, то приближаясь, бьют внутри головы колоколом, и нет сил вдохнуть, и мир раскалывается и переливается перед глазами, как в калейдоскопе, и если не встать немедленно и не сменить рухнувшего в луже крови Ланта, то подцеплять "Реанну" будет некому, и неважно, что еще пара минут дикой боли — и он сам сойдет с ума...
В этот, самый тяжелый приступ Тесс провалялся без чувств четыре дня, два из них — с не отходящими от него врачами и реанимационной установкой наготове, и очнулся в полной уверенности, что находится в госпитале на Мабри, только вчера из боя, и долго не мог поверить, вспомнить и понять, что находится за сотни световых лет от родной планеты, нет в живых никого из тех, о ком он, едва найдя силы ворочать языком, немедленно спросил, и что осталась война уже давно и далеко.
И едва не заорал при виде Грина, чудища незнакомого и невозможного, и вспомнил его и остальных еще через несколько часов, когда проснулся вновь, и тогда же только понял, что не должно, не может ему быть настолько плохо, и настолько скоро после прежнего, и не выдержит он без медицинской помощи, если и дальше так пойдет.
Грин, наплевав на все сказки и народы мира, часами сидел рядом с постелью мастера. Он уже уловил принцип болезни — Тесса мучал невидимый, за гранью человеческого диапазона, свет, который Манглин Рокк называл электромагнитными излучениями. Свет этот был разлит по всей планете, давал возможность ориентироваться птицам и насекомым. Людям же хватало обычных зрения, слуха и осязания, поэтому лишний свет они вовсе не замечали — а вот для Тесса он был, как яркое солнце для широко распахнутых глаз. Различить что-то полезное он все равно не мог, но не мог и "зажмуриться" или "отвернуться" — и медленно, постепенно, но неизбежно на этом свету обгорал.
На беду, приборы мабрийцев светились тоже, но гораздо сильнее, чем надо, добавляя Тессу лишнюю дозу и обжигая его сильнее и гораздо быстрее. "Представьте, что ему срезали веки", — объяснял Манглин Рокк, — "Как отрастить новые, я не знаю".
Грин не знал тоже, но зато как будто бы ухитрялся Тесса от этого света загораживать, и врач, заметив этот эффект, терпел в лазарете сфинкса со всей его шерстью и перьями. Сам доктор Рокк давал мастеру укрепляющее, успокоительное, обезболивающее, но Тессу все равно было плохо, даже во сне, и Грин, выбирая момент, когда никто не видел, снимал боль уже лапами, положив то одну, то другую мастеру на лоб.
Когда Тесс более-менее пережил приступ и начал ученика от себя гонять, Грин разок-другой наведался в архив и перечитал полусведенное. И тут от того, что было изложено в предварительных отчетах по планете, ему самому слегка поплохело. Во всем, что происходило между расами, причиной была указана воля Дракона, и только Дракона. По форме и фактам — все было изложено верно. По сути — обедняло картину мира так, что у Грина аж перехватывало дыхание от отчаяния и осознания того, что он — не справился. Ходил понурый, снова и снова перечитывал отчеты, пытаясь сообразить, на каком из этапов живое ощущение свободы превратилось в строгое описание правил, и был в ужасе от того, что, может быть, мабрийцы правы, а он смотрит с точки зрения привычного.
Грин говорил себе, что он толком не знает даже расы человеческой, а мабрийцы, с их Дверью-на-пятьсот-сторон, имеют опыт куда больше, и наверняка видят гораздо дальше. И тут же ужасался, к чему в результате такой опыт привел, и уже задумывался над тем, а правильно ли он понял Дракона тогда, в бесконечную ночь, когда на мгновение поднялся к звездам, и пришел с них в большую горную долину, крепко засевшую в памяти. Мабрийцы могли быть сколько угодно скептичны — но Рональд Грин, потомок лесовиков, был свято уверен в том, что Дракон говорит на языке примет, видений и снов — а как иначе? И картина красивой зеленой долины не давала ему покоя, отлично вписываясь в то, что он назвал бы Договором земли и людей.
Как-то раз к лесному дому, где жили тогда маленький Ронька с дедом, пришел человек-медведь. Говорить понятно он, конечно же, не умел. И Рон на всю жизнь запомнил, как дед вынес из дома плошки с молоком, медом, печевом, угостил полузверя, потом поставил внука с той стороны, где жили люди, и показал жестами, мимикой, интонациями — туда — нельзя! И все показывал на Рона. Потом сделал приглашающий жест в сторону чащи, куда люди не ходили, и перенес туда все угощения, со словами: туда — можно. И тот медведь рыкнул согласно, поднимаясь по весь свой немалый рост, подошел к стоящему мальчику, и над головой его почти, у ближайшего дерева, сделал медвежью метку — когтями и шкурой обозначив границу, куда нельзя, потому что там — другие. Рон на всю жизнь запомнил ощущение понимания, хотя ему было очень страшно, когда медведь оставлял метку, сдирая кривыми когтями кору чуть ли не над головой.
Приветливо показанная долина напоминала Рону теперь то же выставленное в лес дедом угощение. И мабрийцам пора уже было поставить свои "метки" на территории, где им надо жить. И неладно было с Тессом. И Рон волновался, сам того не замечая, метался по территории базы, а весна все не приходила, и от снега шел стылый холод, и не хотелось в архив с непонятно-добрыми докторами, и лапы туда не шли... пока доктор Ренн не дошел до Грина сам.
Непонятно было, когда Грину перестало хватать стандартных порций, но он приспособился обедать аж два раза — сначала в лазарете, потом еще и добирал свое в столовой. В столовой доктор Ренн Грина и поймал, вежливо поинтересовавшись, когда тот появится, наконец, в архиве.
— Сколько можно? — вопросил тогда Грин стоящую перед ним миску с макаронами. Макароны не ответили, зато на лице у доктора Ренна проступило усталое недовольство.
— Да, — сердито повторил полукот. — Сколько можно писать теории о том, что давно бы пора уже искать конкретно! А вам, конкретно, надо не общие законы выводить, а долиной своей заниматься. Разумеется, с моей помощью.
У доктора Ренна потемнело в глазах.
Доктор Ренн похлопал себя по карманам, потом попросил принести компот.
Или чай.
Доктор Ренн понял, что он когда-то где-то что-то упустил, причем это "что-то" было очень важное.
— Какой долиной? Конкретно — где? — тихо, стараясь не сорваться перед мальчишкой, осведомился он.
— В горах, конечно, — беззаботно ответил Грин. — Где же еще? Там, где показывал Отец-Дракон.
— Когда показывал? — уточнил Ренн. — На Безлунную, когда вы уходили?
Грин пододвинул поближе вторую котлету.
— Нет, еще раньше, на солнцеворот.
— Вы не сказали, — негромко, но обвиняюще заявил Ренн, изо всех сил стараясь сохранить лицо. — Вы — нам — ничего не сказали!
— Да? — удивился Грин. — Надо же! Странно. А зачем вы мне тогда глобус показывали? Тогда, с самого начала? Я думал, как раз, чтобы... Доктор?
Доктору Ренну было нехорошо. Он, не мигая, смотрел на Грина и осторожно дышал. Он вспоминал глобус и мучительно припоминал, мог ли он пропустить что-то настолько важное, и, главное, как он мог это пропустить?
— Я подумал, зима, холодно, — объяснил Грин, бросая еду и держа кисточку наготове. — Думал, мы откладываем...
— Не надо, — быстро сказал Морэмирис Ренн кисточке, которая было собралась похлопать его по вискам. — Вы же ее не мыли перед обедом.
Грин смутился.
— Нам выделено место, где можно основать колонию? — слегка задыхаясь, уточнил Ренн. — И вы его знаете?
— Знаю место, но не знаю, где оно, — подтвердил Грин, гадая, сможет ли он доставить Ренна самостоятельно в лазарет или надо все бросить и бежать за доктором Рокком.
— Почему же вы... все это время... молчали?!
"За Рокком", — подумал Грин.
Посмотрел на обмякшего на стуле старика и понял, что придется организовывать доставку.
* * *
Неизвестно, был ли Морэмирис Ренн доволен тем, что очнулся в лазарете, и виноватый Грин сидел рядом, но о том, что мабрийцы, живущие на месте, указанном Драконом, и будут "словно Договор", он услышал еще не раз.
Это звучало дико, но очень уж по-местному, и Ренн принял объяснения и извинения Грина, и даже сжег один из ментасканеров, пытаясь выудить из головы сфинкса картинку, и теперь они дружно вертели глобус вместе, и Тесс, выкарабкавшийся наконец из болячек, заинтересованно смотрел на результаты их поисков.
Все чаще звучало в речи мабрийцев новое для Грина слово: экспедиция, то есть долгий поход по неведомым местам, а доктор Ренн, собирая гриново видение до мельчайших подробностей, уже почти смоделировал местность:
вот отвесная скала, вот площадка под ней, вот террасы, который спускаются в долину, теперь прорабатываем фактуры: растительность есть?
Лиственная, хвойная? Из чего сложена скала? Какой там климат? Звери, птицы? Откуда светило солнце? Или было темно?
К середине месяца Грин практически переселился из своей комнаты в кабинет Ренна, где вдохновленный конкретикой задачи Морэмирис устроил парню ликбез еще и по основам геологии.
Грин уяснил себе, какие бывают рельефы, что горные породы разделяются на первичные и осадочные, что сами горы бывают сложены известняками, глинами, гранитами, песчаниками, сланцами, и образец каждой породы Ренн дал ему осмотреть и ощупать, что молодые и старые горы совсем разные, и на разных высотах разные растения....
Тут уже Грин начинал вертеть карты ближайших к базе местностей, у него начинался форменный зуд в крыльях, и когда набралось около десятка примерно подходящих точек не так, чтобы далеко, но и не близко, появилось желание слетать хотя бы на разведку. Хоть после равноденствия, когда с каждым днем прибывает все больше тепла и света. И уже Грин прикидывал, как сказать Морану, что эффективнее всего уходить в поиск одному. Вот только как быть с Тессом?
Мастер не радовал. Оклемавшись в начале марта, он через неделю попал в лазарет снова. И опять тяжело, и опять под диагност и реаниматор.
На этот раз Тесса из лазарета не выпустили — совсем. Да он и сам уже не рвался на волю, измотанный третьим приступом подряд, и покорно остался "долечиваться по уму", то есть лежать, сколько велено, вставать, когда разрешено, и подвергаться еще со времен мабрийских госпиталей знакомым процедурам, анализам и исследованиям столько, сколько сочтет нужным квалифицированный медперсонал.
