Какаши выдержал паузу, чтобы полюбоваться произведенным эффектом и выслушать замечания. Замечаний не было, а потому он продолжил:
— Из сложившейся ситуации у нас есть два выхода. Первый: не предпринимать ничего, уповая на то, что кривая вывезет нас и теперь, но, как вы сами понимаете, это вообще не выход. Второй: попытаться уничтожить наших врагов первыми и, я не побоюсь этого слова, объединить весь Восток. Сплотить все Скрытые Деревни под знаменем Конохи, прекратив их почти вековое противостояние. Знаешь, какие людские, экономические и стратегические ресурсы это высвободит, Асума? Ни Акацки, ни Западу и не снилось!
— Я не возражаю против того, чтобы предать смерти Акацки, а Орочимару я бы свернул шею своими руками. Но... начинать войну за весь Восток, даже имея среди нас дзинчурики — рисковое предприятие, — скептически заметил дзеунин, — она будет означать поход на Край Молнии и Край Земли. Что помешает Ветру с Песком воспользоваться нашей слабостью и ударить нам в тыл, с юга?
Митокадо не то рассмеялся, не то закашлялся — Сарутоби не разобрал.
— Ты еще не понял, мальчик? — советник прищурил слезящиеся глаза. — Неужели до тебя не дошло?
— Что? Что не дошло? — спросил Асума с видом полного тупицы.
— Свержение Хикавы Гена никогда никому не было нужно: ни Цунаде, ни нашему даймё, ни Владыке Ветра. Раздел Края Рек между Ветром и Огнем был спланирован с самого начала, а вступление Края Ветра в войну без ее объявления — лишь политический фарс, призванный скрыть истинные намерения сторон. Южная кампания — это умелый балаган, тщательно разработанный и срежиссированный Цунаде, Гаарой и Владыками двух стран. Это был четверной сговор, поэтому даже высшие чиновники Огня и Ветра не были в него посвящены, и совершен он был еще тогда, когда договор о пониженных торговых пошлинах еще не истек. Связь Хикав с Орочимару не волновала и по сию пору не волнует Цунаде — она вроде бесплатного приложения. Эдакой приятной мелочи, обнаружившейся по ходу дела. Хикава Ген не имел ни единого шанса заключить союз с Ветром. Глупец всю жизнь обманывал себя, позволив пелене беспочвенных амбиций и властолюбия застлать свои глаза, отчего и проморгал собственное падение. Даймё Ветра всегда благоволил Конохе, и Гаара, заняв пост Казекаге, дал ему долгожданную волю загребать жар чужими руками. Он подождет, пока Цунаде, вооружившись Кьюуби, не сокрушит Акацки — после известных событий Ветер лучше других знает, что эти экстремисты не в игрушки играют. На этом все подготовительные этапы будут закончены, и две величайшие державы Востока составят такой военный альянс, какому северянам будет просто нечего противопоставить.
— А как же Песок?!
— Гаара продал Песок Хокаге-сама, — тихо сказал Какаши. — Он предоставил Конохе право протектората над своей Деревней взамен на то, что после его смерти она силою (возможно, в том числе и силою Кьюуби) удержит клан Песчанников у власти. А его смерть уже близка, и он не хочет, чтобы его участь разделила и Темари, остающаяся последней представительницей их угасающего рода. Канкуро, считавшегося престолонаследником Гаары, пленил Скрытый Звук, и судьба его неизвестна. Сегодняшняя ночь — репетиция перед тем, что Хокаге-сама предполагает учинить в Суне. Любое восстание, поднявшееся против Темари, захлебнется в крови.
— Это невозможно! — позабывшись, вскричал Сарутоби, едва к нему вернулся дар речи. — Да собери мы хоть сотню дзинчурики, Суну нам не покорить! Уничтожить — да, но покорить — нет!
— Суна расположена посреди безжизненной пустыни. Лишившись поддержки даймё, они быстро загнутся от голода безо всякого вмешательства извне. А даймё Ветра на нашей стороне, ровно как и Кьюуби, которым мы можем грозить кому угодно и сколько угодно.
Хатаке приказал двоим бойцам ANBU обыскать советников на предмет всего, что могло бы послужить оружием. Асума, пользуясь секундным замешательством Копирующего, призадумался и возразил:
— Мой батя, когда жив был, не любил говорить о дзинчурики и Биджуу. Не столько из-за секретности, сколько потому что побаивался этой темы. У него после смерти Четвертого появилось что-то вроде комплекса... Но одно я помню точно: нет и не может быть безопасного способа использовать Биджуу. Какова бы ни была ситуация, дзинчурики должен воздерживаться от искушения. Это же все равнозначно тому, чтобы продать душу демону.
— Ты, Асума, слышал звон, да не знаешь, где он, — повернулся к нему Какаши. — Давай я тебя просвещу. Дзинчурики — это не пробка в бутылке, а живой человек, отравленный медленным ядом. Чакра Биджуу — как кислота, разъедает его изнутри вне зависимости от того, пользуется он ею или нет. Это может продолжаться десять лет, двадцать, пятьдесят — нельзя предсказать наверняка, когда демон вырвется наружу. С момента пришествия в наш мир Хвостатых и по сей день синоби был известен лишь один способ обезопасить окружающих от обезумевшего дзинчурики, не убивая Биджуу: перезапечатать его в ком-нибудь другом. Прежний носитель при этом умрет. Как думаешь, Асума, меня, наставника Наруто, устраивает такой поворот? Но Пятая пошла другим путем: совместно с Нара она разработала медикаментозную методику, направленную не на обуздание силы Кьюуби, а на его психическое подчинение.
— Полный бред, Какаши!..
— Я тоже так считал, но выкладки говорят о другом! Это возможно, Асума! Возможно! Использовать Кьюуби в полную силу, ликвидировав угрозу для Наруто — не о том ли мечтал Третий?
— Он мечтал, — нахмурился Сарутоби, — сделать Наруто одним из нас и дать ему возможность жить в Конохе наравне со всеми, не ведая ни угнетения, ни одиночества. Единственное, чего он тщательно избегал — думать о нем, как о живом оружии. Из-за чего, по-твоему, батя запретил разговоры о Кьюуби? Да чтобы в Наруто перестали видеть одного только Лиса, и приняли как своего. А Пятая лишила Узумаки всего. Ее хозяйское отношение к Кьюуби покажется Наруто предательством, а предательство со стороны Деревни для него равнозначно ее уничтожению. Он подумает, что снова одинок, что его лишили смысла в жизни, и сотворили это те же самые люди, которые научили его патриотизму и вдохнули в него веру в несгибаемость Духа Огня!
— Ты недооцениваешь Наруто. Его вера в Дух Огня, своих друзей и Коноху не имеет ничего общего с верой в Хокаге-сама. А свое место он найдет себе сам, уж не сомневайся.
Хатаке стоял перед ним молча — строгий, подтянутый, какой-то пустой. Он совсем не был похож на того Хатаке, с которым Асума бок о бок воевал, возрождал растоптанную мировой войной Коноху и, позднее, учил уму-разуму зеленый молодняк. Необходимость непрерывно выбирать и чем-то жертвовать, не отпускающая его четыре прошлых года, рубила и кромсала Какаши, и в итоге оставила этот полубезжизненный остов. 'Полубезжизненный' — не в смысле здоровья, конечно. В духовном смысле. Начал это Третий: он поручил Какаши, вероятно, сложнейшую задачу на свете — стать учителем одновременно и дзинчурики, и последнего Учиха. Как член клана Хатаке, свято хранящего верность Сенджу и презирающего бунтарей Учиха, ровно и как ученик Четвертого, отдавшего жизнь в битве с Кьюуби, он не мог радоваться такому назначению. Но принял его безропотно. Почему, спрашивается? Он не столько почитал Третьего (хотя безмерно уважал его), сколько привык повиноваться приказам, не обсуждая их и не возражая. Неуемное желание старика вылепить из одержимого демоном настоящего человека и великого воина растоптало его, Какаши, собственные мечты и собственные стремления, ибо опека дзинчурики — не то поручение, которое через пять-десять лет уже можно бросить или пустить на самотек. Кто он, если задуматься? Убийца, солдат, выросший на войне. Она давным-давно закончилась, но люди, не знавшие близко Хатаке, и не подозревали, что в его душе она продолжалась до сих пор. Они все были такими, называемые 'потерянным поколением', своевольные, наглые, лишенные принципов, но притом лучше всех знающие цену смерти и милосердию. Они все умели только убивать и выживать — и более ничего. То есть ВООБЩЕ ничего, что могло бы пригодиться им в мирной жизни. Но вот Третья Мировая закончилась, и перед теми, кто живым вернулся с полей сражений, встала непростая задача к такой мирной жизни привыкнуть. Стоит ли говорить, что далеко не все с ней справились?..
Послевоенная политика Третьего оставила этих людей не у дел, но Профессор не был ни жесток, ни циничен. В действительности его доброта не знала границ. Он не признавал заботы о Деревне и любви к ней без заботы и любви к каждому ее члену, чего, конечно, было странно ожидать от человека, большую часть сознательной жизни практиковавшего массовые убийства. Но уж таким был Третий. Идеалистом. Человеком, который пытался доказать людям, живущим одной лишь войной, что эта война им не так уж и нужна. И доказал. Почти. В числе тех, кто остался при своем мнении, был и Какаши — истинный сын своего отца, безжалостного Хатаке Сакумэ, признанного мастера террора. Это не давало старику Сарутоби покоя, ибо он чувствовал некоторую долю ответственности за ученика своего преемника, который умер, так и не сделав из Какаши достойного члена общества. Третий хотел воспитать в Хатаке качества, отличные от солдатской сноровки и непримиримости к врагам: дальновидность, мудрость, любовь и веру в боевое товарищество. Словом, то, что в будущем позволило бы ему стать Пятым или Шестым Хокаге — таким Хокаге, каким его мечтал видеть Третий.
Но к несчастью (или к счастью) для Какаши, Третий погиб, и к власти пришла Сенджу Цунаде, представлявшая Хатаке совсем в ином свете. Она потребовала от него превратиться в сталь в ее руках. И Какаши с воодушевлением стал этой сталью, потому что так ему было привычней. Теперь перед Асумой стояла сталь в человеческом обличии. И все, что осталось живого в этой стали, сплотилось в заботу о любимом ученике. Ответственность за него, вопреки всем приказам Пятой, Какаши не мог переложить на Ямато, которого, даже искренне уважая, не считал готовым к задаче подобного толка.
— Скажи мне, наконец, правду! Ты ввязался в эти игры только ради Наруто?
— Ну разумеется, — кивнул Хатаке, — у каждого из нас свои причины, но стремление одно. Не думай, будто мне приятно смотреть, как Хокаге-сама закручивает гайки, но ее сверхзадача — всеобщая безопасность — благородна. И только это и имеет значение.
— Ты такой же, как твой отец, Какаши! — с холодной яростью в голосе сказала советница Утатане. — Не более чем цепной пес Хокаге!
— Вы непоследовательны, Утатане-сама: то я — эгоистичная скотина, то — цепной пес Хокаге. Впрочем, с вашего позволения, приму это как комплимент, — Какаши, запоздало уверившись, что сопротивления ему оказано не будет, убрал меч в ножны. — Даже если я — всего лишь пес Хокаге-сама, то я горд тем, что верен ей всем своим существом. В том мое собачье счастье.
Он повернулся к стоявшему у него за спиной бойцу ANBU и приказал:
— Увести.
Асума в нерешительности застыл, не зная, как ему лучше отреагировать — оказать ANBU сопротивление или безропотно сдаться, но ассасины не проявили к нему ни малейшего интереса. Старуха Утатане, покидая комнату, шла с высоко поднятой головой, периодически бросая вызывающие взгляды на конвоиров и Хатаке. Митокадо делал вид, что ситуация никак его не касается, и был подчеркнуто спокоен.
Когда за ними закрылась дверь, Асума уже не сдерживался.
— Слушай, Какаши, разве ты не видишь? Бездумная политика Пятой заведет Коноху в тупик! Какая война?! Какое мировое господство?!! Она нас всех утопит в крови!
— Пусть так, — согласился Хатаке, — но от этого тупика и этой крови нас отделяет еще долгая-предолгая дорога, и, если в том появится реальная нужда, у нас еще будет возможность с нее свернуть. Хотя я надеюсь, что мы найдем в себе силы быть стойкими до конца, Асума, каким бы этот конец ни был. Старики сказали чистую правду: мы живем на стыке эпох, и чтобы выжить, мы тоже должны меняться. Суровое время требует суровых методов.
* * *
Инузука Цуме, почтенная мать семейства и заслуженный дзеунин Деревни, проснулась среди ночи от странного резкого запаха, пробивающегося сквозь плотную вонь, которая всегда окутывала собачий питомник Инузука, и которую она уже давным-давно научилась совершенно не замечать. Когда-то, лет тридцать назад, питомник находился в Конохе. Но, по мере того, как клан разрастался и множился, его членам требовалось все больше и больше бойцовых собак, а потом и вовсе началась Третья Мировая, и волкодавов, погибших в ожесточенных боях, надо было кем-то заменять. Короче, производство росло и расцветало, и, в конце концов, достигло таких размеров, что питомник пришлось вынести за деревенские стены, дабы воем и лаем псов не тревожить сон обитателей Конохи и, что самое главное — Третьего Хокаге, который в силу каких-то давних неурядиц клан Инузука недолюбливал, но публично этого никогда не признавал.
Позевывая, Цуме натянула куртку, вышла из домика и зашагала вдоль длинного ряда вольеров, пытаясь обнаружить источник неприятного запаха. Ночевать здесь ей нравилось куда больше, чем в пропахшем пылью и человеческим присутствием особняке, где вечно что-то кому-то было надо, где приходилось терпеть тупые шутки идиота-муженька, воображающего себя главой семьи... Она и Кибу, своего любимого сына, приучала к работе в питомнике, как и Хану до него... Хану...
Вскипев от внезапной злости, Цуме пнула стоящее у столба ведро с водой. Оно пошатнулось, ударилось о проволочную сетку, и вода, которой оно было наполнено до краев, выплеснулась внутрь вольера — прямо на слюнявую морду огромного волкодава, мирно спящего за заграждением. Но тот, матерый боевой пес по кличке Дзиро, с ног до головы исполосованный застарелыми боевыми шрамами, даже не пошевелился, и Цуме пробил озноб.
— Дзиро, — позвала она, — Дзиро, а ну, подъем!
Бесполезно. Пес спал, не ведя и ухом.
— Ясу, Канаё, Рен! — крикнула Цуме. — Такиро, Нори!
Собаки спали мертвецким сном, не размыкая век, не подымая голов — словом, никак не отвечая на зов своей хозяйки, за которую обычно были рады убивать и умирать. Снотворное? Кто-то распространил здесь газ, усыпивший собак, но не подействовавший на нее? Опять Нара со своими отравами?! А куда тогда осмотрела охрана — часовые, генины и чуунины клана? Не зная, что и подумать, женщина заметалась от вольера к вольеру, принюхиваясь к тяжкому духу питомника, и в тошнотворной газовой миазме вдруг разобрала два слабых, едва различимых аромата крови: человечьей и собачьей.
— Не волнуйтесь, Цуме-сан, — вкрадчиво сказали позади нее, — все в порядке. Не делайте глупостей, и никто больше не пострадает.
Плечи женщины безвольно опустились. Один запах. Гремучая смесь табака, оружейной смазки, свежего мужского пота и еле уловимый запах на клинке, который обагрили, но, видимо, уже протерли от крови. Только один человек. ANBU никогда не идут на задание в одиночку, даже когда враг заведомо слабей их, если только они не уверены наверняка, что боя не будет.
А его не будет. Потому что Киба у них в руках. Затем он и пришел один.
