Что ответить? Оставайся, я тебя не трону. Чёрт, какая глупость! Нелепица. Бессмыслица. Тебя, Гладышев, надо кастрировать вместе с физруком.
— У вас есть иголка с ниткой?
Кажется, были. Поискал, нашёл.
— Отвернитесь, — Вероника держала в руках порванные трусики.
Апрельский дождь дышал мне в лицо.
— Мы хотели жарить окорочка.
— Без меня. У вас есть зонт?
— Я вызову такси.
— Вызовите.
.... На следующий день Вероника положила передо мной оптимизатор.
— Очень прошу, не приходите больше в наш класс, или уйду я.
Ушёл я. Надел оптимизатор.
— Билли, у меня горе.
— Колись.
— Я чуть не изнасиловал девушку, которую люблю.
— Тебя на минуту нельзя оставить одного.
— Помоги.
— Как?
— Не знаю. Но я хочу вернуть её расположение.
— Ты так расстроен — может, смотаем удочки и почистим память?
— Да ты что?!
— Ну, успокойся, успокойся. Давай будем думать.
— Давай.
Сидел на подоконнике в коридоре, здесь и прихватила Римма Васильевна.
— Как ваша диссертация?
— В тезисных набросках.
— Любопытствую.
Пожал плечами:
— С ноутбуком работаете?
— Покажите как, наверное, смогу.
Пока топали в её кабинет:
— Билли, налей воды по теме.
— А что?
— Что хочешь — пусть тётка одобрит.
Глянув на объём, Римма Васильевна хмыкнула:
— А вы плодовиты. Оставите взглянуть?
— Да, конечно, сколько потребуется.
.... После уроков перехватил Веронику у автобуса.
— Надо поговорить.
— Всё, что я не хотела слышать, вы уже сказали.
— Ты что, в принципе против половых отношений? Считаешь, что детей проще искать в капусте? — говорил, а сам думал, что я несу.
Вероника слушала мою тарабарщину, не перебивая, но когда водитель подал сигнал, шагнула на подножку, сказала:
— Всё? Очень вас прошу, оставьте меня в покое. Все мужики сволочи, и вы не идеал.
Грубо, подумал, глядя вслед удаляющемуся автобусу, но справедливо.
— Билли, я сойду с ума.
— Не позволю.
— Да уж.... Но лучше бы помог вернуть Веронику.
— Я помогу тебе прославиться в здешнем мире, и может быть тогда....
— Сделаешь президентом страны или его советником?
— Давай пока на школьном уровне.
.... Болтался по этажам и коридорам, заглянул в конференц-зал. На сцене шла репетиция школьного ВИА.
— Не помешаю?
Мне не ответили, ну, я и присел зрителем. Вернее, слушателем, потому что скоро не утерпел и подался на сцену.
— Этот момент не так играется. Ну-ка, дай-ка.
Потянулся к электрогитаре.
— Послушайте, молодой человек..., — ансамблем руководила учительница пения, немолодая, кстати, но настырная.
— Нет, это вы послушайте, — и сыграл эпизод, в котором, мне казалось, солист-гитарист фальшивил. — Так лучше?
— Немедленно покиньте зал, вы мешаете репетиции.
— Пусть остаётся, — ребята вступились за меня.
— Тогда уйду я, и вызову милицию.
— Ну, зачем вы так? Я действительно умею играть на этой штуке и неплохо пою.
— Давайте послушаем, — опять поддержали начинающие музыканты.
— Ах, так, — певичка была ещё тем фруктом, развернулась и потопала со сцены прямо к выходу.
Ударник аккомпанировал её ходьбе — дзинь-дзинь-бум. Дама сверкнула очками от двери, а потом хлопнула ею, покинув помещение.
— Достала, — подвёл итог инциденту белобрысый паренёк с барабанными палочками.
— Что умеешь? — потребовали от меня. — Покажи.
Ломаться не стал — исполнил одну из самых популярных песен моей школьной юности, аккомпанируя на электрогитаре. Игра была виртуозна и голос безупречен. Не хвастаюсь — Билли помог.
— Класс! — выдохнул парень за синтезатором.
— Берёте к себе?
— А ты откуда?
— На практике, студент, — соврал, чтоб не смущать ребят.
— Оставайся, если нравится.
— Что поём-играем?
Следующие полчаса знакомился с репертуаром и не одобрил.
— Это называется: взвейтесь кострами синие ночи....
— Так сами что ль....
Увлеклись, а за спиной:
— Этот? Пусть остаётся.
— Тогда зачем здесь я?
Этот диалог, подкравшись к сцене, затеяли директор и сбежавшая певичка.
— А и, правда, — это уже я. — Римма Васильевна, позвольте мне на общественных началах поработать с ансамблем.
— Ребята готовят программу к выпускному вечеру.
— Уяснил.
— Ну, хорошо. Только никакой закордонщины.
— Но вы же не против классики?
На трёх струнах исполнил Бетховена "К Элизе".
— Замечательно, — Римма Васильевна закусила кончик дужки очков. — Такая пойдёт.
Приобняв певичку за плечи:
— А что, Ангелина Николаевна, дадим ребятам вольную?
И уходя, от двери:
— Алексей Владимирович, загляните ко мне вечерком.
Вечером в кабинете директора. Римма Васильевна:
— Прочла ваши наброски. Знаете.... Меня зацепило. У вас действительно свежий взгляд на тему, но чего-то не хватает, чуть-чуть.
— Вашей правки.
— А вы позволите?
— Буду рад.
— Знаете что, занимайтесь музыкой, а я вашей диссертацией.
— А кто защищаться будет?
— Вы, конечно.
— Кому кандидатская степень?
— Тоже вам.
— Не справедливо.
— Не суть важно, кто ордена носит, главное — врага перемочь.
— Это вы о чём?
— О Великой Отечественной.
Как я зауважал Римму Васильевну!
Но одного школьного ансамбля мне было мало. Заявился в детский дом, к директору.
— Хочу организовать для воспитанников секцию восточных единоборств.
— Только драчунов мне здесь не хватало, — сказал однорукий Иван Павлович, в простонародии Ванька-с-палкой.
— Ну, зачем же, культура айкидо — это, прежде всего, воспитание духа, способность противостоять своим слабостям. А защищать себя, свою семью и страну должен уметь каждый мужчина.
— Война грянет, защитим, — директор детского дома потрогал пустующий рукав пиджака и поморщился.
— И без войны ситуаций хватает, — не сдавался я.
Ванька-с-палкой махнул рукой — обидно так махнул, почти в лицо:
— Отстань — нет у меня ни ставок, ни помещения.
Я сдержался:
— А подвал?
— Что подвал?
— Пустует.
— Там инвентарь хранится.
— Списанный.
— Ну, вот что....
— Иван Павлович, мы с ребятами отремонтируем помещение, соберём тренажёры.... А ставки мне не надо — на общественных началах.
Директор посмотрел исподлобья и сдался:
— Ну, хорошо.... Если денег просить не будете.... Да не вздумайте там курить, а то весь детдом спалите.
Вооружившись ключом, спустился в подвал. Пригоден он был разве только для съёмок ужастиков.
— И что ты здесь собираешься сотворить? — это Билли.
— Думал, осилим с ребятами.
— Знаешь, что такое подвальная болезнь?
— Просвети.
— Явление из эпохи развитого социализма.
— Ладно, что предлагаешь?
— Увидишь.
.... Репетиция с ВИА в два пополудни, с утра я в детский дом.
Во дворе уже суетились строительные рабочие, разгружая с машин материал и перетаскивая в кузова хлам из подвала.
Директор был мрачнее тучи:
— Это что за десант? Учтите — ни одной сметы не подпишу.
Я на всякий случай:
— Все оплачено, Иван Павлович.
И к Билли:
— Твои фокусы?
— А то.
— Ну, и?
— Всё честь по чести — заказчик, подрядчик.
— Кто инвестор?
— Ты.
— Не понял.
— Забыл, как миллиардами владел.
— И ты оттуда — сюда.... Такое возможно?
— Как видишь.
Директор до полудня сидел, запёршись в своём кабинете. Вышел, когда строители уехали на обед. Подсел ко мне в пустующую беседку.
— Что здесь творится?
— Не поверите, Иван Павлович, муки сердечные — влюбился в вашу воспитанницу и не знаю, чем привлечь внимание.
— Уж не в Седову ли? Докладывали мне. А знаешь, парень, что у неё сестра-близняшка есть? Не одна она на свете.
Мне ли не знать?
— А где она?
— Там, наверное, откуда Веронику к нам привезли.
— У вас должен адрес сохраниться. Вы мне дадите его?
— Дам, — он окинул взглядом двор, заставленный строительными материалами, и пальцем покружил. — Дам, если из этого что-то получится, и мне ничего не будет.
.... Пора на репетицию, но мне хотелось увидеть Веронику. Вызвал такси, и шофёр томился в машине за воротами, прислушиваясь к стрекоту счётчика.
Подъехал автобус. Малышня сыпанула во двор. Следом ребята постарше. Выпускники. Вероника.
Сделал вид, что увлечён беседой с прорабом. Жестикулировал, а сам во все глаза на предмет обожания. Идёт, с любопытством смотрит на штабеля с досками, бочки с краской....
Увидела меня, замедлила шаг.
Она любит меня, по крайней мере, не равнодушна. Это точно.
Поравнялась.
Я прорабу:
— Разве нельзя организовать работу круглосуточно — в две, три смены?
И ей:
— Здравствуй, Вероника.
Она промолчала, опустила взор и прошла мимо.
Всё. Она не любит меня. Больше — презирает, ненавидит. Хотя, за что меня ненавидеть?
— Билли.
— Вижу. Швах твоё дело, Создатель.
— Утешил.
— Не надо было с оптимизатором выпендриваться.
— Ты сканировал её?
— У девочки нормальная психика. Ущербная, конечно, но выкарабкается. А экзамены она сдаст на пятёрки. Увидишь.
Через неделю строители, прибрав двор, убрались с него.
Иван Павлович разрезал красную ленту, открывая яркий, как с картинки, новенький спортзал в цокольном помещении, уставленный отнюдь не самодельными тренажёрами.
— Занимайтесь, — напутствовал директор. — Растите сильными и смелыми.
На Веронике было синее платьишко. Я стоял в толпе воспитателей и не спускал с неё глаз. Потом это видение преследовало всю ночь — кромка синего платья и колени под ней. Господи! Ведь я их целовал. Они помнят мои губы. Как же мне прожить без них?
Надо бежать, бежать на край земли. От себя, от неё, от этих наваждений. Надо ехать к Доминике. Бросить всё и заняться поисками затерявшейся сестрички.
Бросить всё не предоставлялось возможным — увяз в общественных делах.
Во-первых, ВИА. Ребята настаивали на ежедневных репетициях.
— Вы как хотите, — сказал, — могу только через день. Ну, и выходной само собой.
— Ну, а мы каждый день. Верно, ребята? — это бас-гитарист мажорил. — Вот только что с репертуаром?
— Думаю, исполнять всю современную попсу — люди ж танцевать захотят.
— Когда мы её разучим — времени-то с гулькин нос? — ужаснулся ударник.
— А для торжественной части пару-тройку своих произведений. У кого что получится.
— Ну, это ты, Алексей, загнул: никто из нас музыки не пишет, — покачал головой солист-гитарист и прошёлся по струнам.
— И стихов, — поддакнул бас-гитарист и заставил звучать свой инструмент.
— Можно репом попробовать, — подал голос виртуоз синтезатора, и его инструмент запел.
— Знаете, что это? — вскинул кулак над головой, на запястье сверкнул серебряный браслет. — Магнитный корректор музыкального слуха и голоса. Вот сейчас мы этим и займёмся. Кто первый желает?
Ребята переглянулись, пожали плечами.
— Ну, давайте я, — вызвался ударник.
Нацепил ему оптимизатор на запястье.
— Подключайся, когда поймёшь, что я играю.
Ещё до первой паузы ударные инструменты догнали мою гитару и влились в общий звуковой фон. Я запел, и через минуту барабанщик вклинился вторым голосом.
А потом послышалась фальш. Оглянулся — очарованные гитаристы пытаются импровизировать скорее по наитию, чем слуху.
Поморщился, жестом показал — цепляйте оптимизатор, потом подключайтесь.
По моим расчётам последний урок в школе должен закончиться.
— А что, ребята, вдарим по высоким нотам?
И мы вдарили.
Все, кто остался к тому часу в школьных чертогах, сыпанули в конференц-зал. Потому что на его сцене дебютировал квартет музыкантов ни голосами, ни виртуозностью игры ничуть не уступающий знаменитой на весь мир ливерпульской четвёрке.
С того дня на наших репетициях зал не пустовал — сбегались ученики, приходили учителя, заглядывали уборщицы. Все были, кроме той, ради которой всё это затевалось.
С угрозами явилась директриса:
— Я вас запру куда-нибудь — в подвал или на чердак.
— Зачем?
— Вы срываете учебный процесс.
Разве поспоришь?
Я подмигнул ребятам и спустился со сцены. Римма Васильевна в позе Наполеона на Поклонной горе ждала меня в проходе. А за моей спиной....
После инструментального вступления квартет хорошо поставленных голосов выдал:
— Когда уйдём со школьного двора
Под звуки нестареющего вальса....
Разбитый наголову Наполеон захлюпал носом, промокнул глаза платочком и опустился в кресло.
А со сцены:
— Ты сидишь за партой третьей,
У окна сидишь в сторонке
И на целом белом свете
Нет другой такой девчонки....
На улице зажглись фонари, когда я провожал Римму Васильевну домой.
— Что у вас произошло с Вероникой Седовой?
Сказать правду? Никогда! Стыд какой! Лучше язык проглочу.
— Я беседовала с ней. Что ж вы, Алексей Владимирович? Ай-яй-яй! Не положено нам, по этике преподавательской, по морали педагогической, по нравственности человеческой.
Голова моя в плечах утонула.
Господи! Бросить всё? Сорваться? Убежать в свою одинокую, бесприютную реальность?
— Но какая девочка! Я ведь с ней как мать пыталась говорить. А она: нет, нет и нет — с Алексеем Владимировичем не могу общаться. В чем причина, спрашиваю. А она: он в меня влюблён. С чего взяла? Он сам, говорит, признался, замуж звал. Что ж вы, дорогой наш аспирант?
Страх разоблачения отпустил сердце. И нахлынули чувства.
— Да, люблю я её, люблю, — ударил в грудь кулаком. Весьма гулко.
Римма Васильевна с любопытством покосилась.
— А известно вам, молодой человек, что все наши незамужние клушки только о вас в учительской судачат. Нравитесь вы очень женскому полу.
— Нравлюсь — разонравлюсь. Что делать, Римма Васильевна? Ну, почему я ей не пара? В чём изъян?
— Признаться, не поверила Веронике, а теперь вижу, зря. Надо было расспросить — в чём изъян? Что стопорит? Давайте погадаем. Может, себя считает недостойной: вы — высокообразованный, без пяти минут кандидат наук, а она — недоучка детдомовская. А может, вас. Вы простите, Алексей Владимирович, за откровенность — есть в вас какая-то немужская мягкотелость. Мы, женщины, привыкли, чтобы в судьбоносные моменты решения принимали мужчины. Только таким покоряемся. А вы, как старичок семидесятилетний (неужто просматривается?), заикнулись о чувствах и дожидаетесь ответа в сторонке. Дождётесь — уведут девицу под венец. И думается, не лучший представитель сильного пола.
Я молчал. А что сказать?
У дверей подъезда Римма Васильевна оборотилась ко мне.
— А вообще-то, всё верно — не стоит морочить голову: девочке надо доучиться. Слава Богу, оценки у неё улучшились.
По пути домой.
— Билли, всё слышал? Твоё мнение.
— Умная тётка. Знаешь, правка её в диссертации....
— О чём ты? Я про Веронику. Она не жаловалась на меня, но отвергает напрочь.
