— Военный советник? Второй человек в Деревне? Пришел звездный час Какаши! — развеселившись, сказал Дзирайя, но Пятая его не слушала. Она сидела, развалясь в кресле и взирала в пустоту со скучающе-спокойным лицом. Лицом человека, воплощающего собой абсолютную, ничем не ограниченную власть.
* * *
Капитан пиратской шхуны 'Акебоно' и помыслить не мог, что когда-либо увидит своих недоумков-матросов, выполняющих свои обязанности столь ретиво и четко. Не прошло и полминуты, как корабль отдал швартовые в порту Черного Рифа, а они уже спустили трап и в страхе разбежались от него в стороны. Двое господ, путешествовавшие на 'Акебоно' пассажирами, дали экипажу ясно понять, что очень сильно торопятся, и за малейшую задержку будут немилосердно карать. Они поднялись на борт судна в Краю Огня, и с тех пор капитан уже не одну тысячу раз проклял себя за то, что согласился эту парочку подвезти.
Правда, вместе с тем он понимал: альтернатива у него отсутствовала. Стоило кораблю покинуть гавань, они заявились в радиорубку и абсолютно спокойно, словно свою собственность, раскурочили там все оборудование. Трое матросов, пытавшихся им помешать, были убиты на месте, а еще двое, пришедшие им на помощь, лишь взглянув на изувеченные тела, в панике убежали. После этого парочка перевернула вверх дном все судно и, обнаружив в капитанской каюте запасной передатчик, расколотила и его. 'На Черном Рифе, — сказали они, — не должны узнать о нашем прибытии'. К тому моменту капитан уже не решался им возражать.
Сказать, что господа выглядели экстравагантно — значит не сказать ничего. Один из них, настолько же тупой, насколько шумный и несдержанный, носил на плече странное оружие: косу с тремя параллельными лезвиями. Кроме экзотического оружия к особым приметам господина относился медальон, после одного взгляда на который становилось ясно: его обладатель отнюдь не робкого десятка, если отваживается носить его на людях. Такие медальоны обычно свидетельствовали о принадлежности к секте поклонения жестокому псевдобуддистскому богу Ясину, когда-то донельзя популярной, однако сильно сдавшей свои позиции после того, как была запрещена практически по всему Востоку.
Его спутник и вовсе не поддавался описанию. На его лице, замотанном какой-то дерюгой, которую язык не поворачивался назвать маской, горели два чудовищных зеленых глаза, коим, пожалуй, и эпитет 'врата в Нижний Мир' не представлялся достаточно точным для описания. Довольно часто он принимался ругаться с ясинитом, не стесняясь в выражениях — это случалось по любому поводу, и их препирательства могли продолжаться часами. Осмысленных разговоров они меж собой почти не вели.
И оба пассажира, словно форму, носили одинаковые долгие черные плащи, безо всякой системы уляпанные кроваво-алыми, с белой каймою, пиктограммами облаков. При взгляде на эти плащи и облака капитан в глубине души ощущал смутное беспокойство, как будто кто-то когда-то рассказывал ему об организации, использующей подобную символику, вне всяких сомнений, имевшую для них глубоко сакральное значение. Быть может, он слышал о них даже не раз, однако чутье бывалого моряка подсказывало капитану, что это не тот случай, когда стоит углубляться в воспоминания.
Тем временем господа в плащах уже сошли на пирс, и матросы, хотя кораблю еще предстояло разгружаться, тотчас же убрали трап. Капитан, видя эдакое непотребство, и не подумал на них заорать. То, что господа могут передумать и вернуться на борт 'Акебоно', пугало его не меньше, чем команду.
— Как мы его найдем? А, Какузу? — крикливо спросил ясинит, нетерпеливо поигрывая своим устрашающим оружием. Этот псих вечно был на взводе.
— Я же тебе говорил, идиот, — прогудел в ответ его товарищ с затянутым маской лицом. Являя собою полную противоположность своему спутнику, названный Какузу воплощал подлинную невозмутимость и спокойствие, но отчего-то казался капитану еще более жутким, чем тот, первый. — Укиё — известный демонолог. Если наш чужеземный дружок не солгал, и дзинчурики на Черном Рифе, то нигде, кроме резиденции адмирала-префекта, он находиться не может.
— Это я знаю превосходно! — раздраженно огрызнулся сектант. — Я спрашиваю: как мы его узнаем?
— Тут еще проще. Пол мужской, семнадцати лет отроду, волосы светлые, глаза голубые. Об этом, кстати, я тебе тоже уже говорил. И ты бы непременно все запомнил, если б вынул из ушей конский навоз, которым они у тебя постоянно забиты.
— Настанет день, и ты поплатишься за все оскорбления, что мне нанес, Какузу, — прошипел ясинит, — я вырву все твои пять сраных сердец и...
Разговор удаляющейся парочки потонул в портовом шуме и гомоне, а затем и сами они затерялись в бурлящей на пирсе толпе. Капитан облегченно вздохнул и вытер выступивший на лбу пот. Кем бы ни являлся тот голубоглазый парень, о ком говорили эти господа, и где б он ни приобрел столь худую карму, что стал их целью — капитана то уже не касалось. С бранью отбросив с дороги подвернувшегося под ноги младшего матроса, он широко зашагал в свою каюту, где в шкафу у него была припрятана бутылочка отличного джина.
Глава 16
Узник сидел именно на том месте и в той позе, как его и ожидал застать Учиха. Он сидел так постоянно, уже почти месяц, подогнув колени к груди и прижав к ним лицо заложенными за голову руками, словно пытался спрятаться от видения мира.
Сазке знал, что он не пытался. Точно так же как и узник знал, что от видения мира ему не спрятаться. Даже здесь, в полусотне метров под землей.
Три раза в день, когда ему приносили еду, он разгибался и вяло, не демонстрируя аппетита (несмотря на то, что кормили его отнюдь не прелым рисом), поглощал ее без остатка, после чего справлял назревшую нужду в узкую щель в каменном полу, заменявшую ему парашу, и снова сворачивался в свой клубок. Учиха логично полагал: от многочасового сидения в одной, к тому же крайне неудобной позе, все конечности должны невыносимо ныть и саднить, но Канкуро, берясь за трапезу, двигался свободно и без видимого затруднения, словно одна из обожаемых им марионеток, которую сняли с полки, встряхнули от пыли и тотчас же выставили на сцену — играть свою роль.
Заключение скверно сказалось на здравии кукловода. От недостатка солнца, столь привычного и необходимого уроженцу Великой Пустыни, его кожа посерела, вспухла чирьями и стала шелушиться. Лицо с ненормальной быстротой, словно прошло несколько месяцев, а не недель, обросло густой бородой — неухоженной и клочковатой, как у заправского кочевника. Из камеры несло не хуже, чем из выгребной ямы, но от мытья Канкуро почему-то отказывался. Брезгливый Учиха, посещая зловонный каземат, морщился и прикрывал нос рукавом, однако насильно к водным процедурам его не принуждал.
— Канкуро, — позвал Учиха, уже понимая, что смысла в этом визите, как и во всех предыдущих, не будет ни на грош, — я не надеюсь, что ты как-то отреагируешь. Просто выслушай меня. В Суне переполох — твоему брату внезапно стало хуже, и надежда сохранить в тайне его состояние здоровья уже окончательно пропала. Говорят, он не протянет и десяти дней.
'Десять дней, — подумал Учиха, — десять страшных дней, в течение коих Гаара Ужасный будет испускать дух в диких корчах, истекая желчью и дерьмом. Если он и впрямь столько протянет, не подохнет раньше, то они покажутся ему вечностью. Но что такое эти десять дней для умирающего человека? И что такое эти десять дней для Скрытого Песка? Ничто. Гаару можно уже считать трупом: как в буквальном, так и в политическом плане'.
И вот он, наследник Гаары Песчанника. Сидит, собравшись в три погибели, и молчит.
— Я не все сказал. В случае своей смерти он запретил Совету Деревни вести со мной переговоры о твоем освобождении, хотя его кровник — Орочимару — давно не руководит Скрытым Звуком. Он отрекся от тебя, слышишь, Канкуро? Гаара променял тебя на свою честь.
Кукловод безмолвствовал, но всем видом как бы говорил: пускай я сгнию здесь, но оружие против Суны ты из меня не сделаешь. То же самое, что вчера. И позавчера. И неделю назад.
— В Суне назрел бунт, — продолжал Сазке, — особо ретивые дзеунины планируют свергнуть и вырезать твой клан. Прочие высказываются не так радикально, но и они однозначно выступают за смену руководства. Все сходятся на мнении, что Песчанники, я цитирую, 'просрали Великий Песок'. Что ты по этому поводу думаешь? Тебя не беспокоит будущее родной Деревни? Судьба сестры?
И то, и другое Канкуро еще как беспокоило. Но виду он не подавал.
— Какой бы непоправимой не выглядела ситуация, ее пока еще можно привести к норме. На Востоке есть куча людей, готовых различными способами, в том числе и силой, помочь тебе удержать клан Песчанников у власти — в ответ на некоторую сговорчивость с твоей стороны. Например, Цунаде. Или я.
Было так тихо, что закладывало уши. Где-то грунтовая вода просочилась сквозь каменные плиты и редкими каплями билась о холодный пол.
— Песок ненавидит Орочимару, потому что он попользовался вами и предал. Но Орочимару больше нет, и мне хотелось бы начать новую главу в отношениях Песка со Звуком. В качестве инвестиций в эти будущие отношения я даже согласен выпустить тебя. Просто так, без выкупа, в качестве жеста доброй воли. Твоя смерть никак мне не послужит. Я опущу тебя, Канкуро. Только поклянись мне, что, став Казекаге, подпишешь со мной мирный договор.
Молчание. Канкуро Песчанник не желал разговаривать с вождем Скрытого Звука. 'С Наруто он чуть ли не братается, а меня и словом не удостоит, — подумал Сазке, ощутив укол раздражения, но опомнился. — Ну, правильно, Наруто же Гаару спас, пока Канкуро на больничной койке валялся. Так что это? Искренняя благодарность или долг чести? Пожалуй, и то и другое, да и какой теперь прок с того спасения? Гаара все равно умрет, его сестра, Темари, бежит из Суны, либо будет убита оппонентами Гаары, и Песчанники на веки вечные утратят свои права на Песок. Канкуро мог бы спасти положение, однако соглашение со Звуком — суть вторичный договор с людьми, убившими его отца — унизило бы и его, и его клан, и Суну вместе с ними.
Случалось, Учиха подмечал в себе некий проблеск сочувствия идеям таких людей как Орочимару или Акацки. Восток окончательно прогнил и уже испускает ядовитый трупный душок — только не все это замечают. А те, кто замечают, продолжают цепляться за старое, за отжившее, словно не знают, что перемены не остановить. Ну как можно жить в мире, где на откуп понятиям 'чести' и 'репутации' отдаются целые кланы? Честь — личное свойство каждого, его нельзя распространить на друзей или близких, нельзя украсть или взять взаймы. Гордись сколько угодно своим кланом и родословной, но если душа твоя — что помойное ведро, то и честь твоя попахивает соответвенно.
А не отпустить ли Канкуро на все четыре стороны? Никакого выкупа, никакой вербовки, условий и тайных клятв. Вывезти его в чистое поле, куда-нибудь в Край Огня, с завязанными глазами и оставить. Что Учиха выиграет, если Канкуро протянет ноги в этом каменном мешке? Приблизит это его к отмщению ублюдку Итачи? Нет. Кукловод умрет, и у Суны появится лишний зуб на Скрытый Звук.
Интересные какие люди. Терпеть Песчанников на царстве они не хотят, однако считают их своей собственностью. Впрочем, это политика, и ничто личное тут уже не имеет значения. Учиха тоже был заложником политики: освободить Канкуро он не мог, как того ни хотел. Свои же не поймут. Скажут, Отокаге — трус и размазня, испугался гнева Суны.
— Последний вопрос, Канкуро. Ты догадался, какой? Верно, тот же, что и обычно. Синоби, служившие под твоим командованием в Краю Рек, но вступившие в 'Нефрит', поведали мне, что перед боем, завершившимся твоим пленением, между противниками состоялся диалог. Своего рода торг. В качестве одной стороны выступали Какаши и седьмое звено, другой — Йоахим Рунн и Кабуто. А ты, Канкуро, был посередке. Ни за кого — и потому пострадал. Я опросил 'Нефрит', но ничего вразумительного добиться не смог. Какого содержания был этот торг? Что они говорили о царевиче? Упоминали ли они Орочимару?
Канкуро бодрствовал, как и все его пять чувств. Но разум кукловода спал. Спал и видел сны о бескрайней пустыне, купающейся в волнах нестерпимого солнечного жара, о горячих ветрах и песчаных бурях, о цепочках вьючных верблюдов, медленно бредущих по барханам от оазиса к оазису, расположение которых караванщики знали на память, без всякой карты и компаса. О земле, по полгода ждущей дождя. Об остром саке со специями, розовой воде и сахарных фруктах, гашише и халве...
Сладкие сны.
Отворилась дверь, вошел дежурный тюремщик.
— Отокаге-сама, — промычал он, оробело косясь на скрюченную фигуру кукловода, — прибыл Иносунэ-сан. Он спрашивает, спуститься ли ему к вам или ждать вас наверху.
— Пусть ждет, — велел Учиха. Еще минут десять он пытал Канкуро расспросами, как и ожидалось, без всякого успеха — но Сазке лишь хотел заставить Иносунэ подождать. Надо приучать его к дисциплине.
Одно время элитный дзеунин Скрытого Облака, одно время лейтенант телохранителей царевича Рек, одно время правая рука Йоахима Рунна, Иносунэ Кодзи являл собой противоречивую смесь неложной преданности и того непереносимого нигилизма, какой бывает только у нукенинов. Сазке ни за что б не доверил ему прикрывать свою спину в бою, но вместе с тем полезность и профессионализм Иносунэ не подлежали сомнению.
Орочимару, преследуя любую цель, из всех способов ее достижения всегда признавал лишь самый эффективный, а своих людей он предпочитал держать в повиновении посредством страха, потому что страх представлялся ему наиболее эффективным элементом управления. Теперь его бешеную свору унаследовал Сазке, и ему волей-неволей приходилось пользоваться методами Орочимару. Как только Иносунэ утратит страх перед своим вождем, он тут же его предаст. Это, между прочим, было еще одной причиной, мешающей Сазке освободить Канкуро.
— Мое почтение, Отокаге-сама, — поклонился командир отряда 'Нефрит', приветствуя Сазке, выходящего из дверей тюремного комплекса.
— Нашел? — сходу спросил Сазке.
— В противном случае я не посмел бы вас беспокоить. Вы приказали — я исполнил.
— Оперативно, — одобрительно кивнул Сазке. Он дал Иносунэ знак следовать за ним, и они пошли коридорами упрятанной глубоко под землю Деревней Скрытого Звука, столь же бесконечными, как ненависть Сазке к брату, и такими же темными, как его душа.
— 'Горизонт', как вы и предвидели, все еще пребывает в руках синоби, похитивших его из Каваго. Да, наших старых знакомых. Все четверо — под четвертым я подразумеваю как раз царевича — живы-здоровы и, как сообщает мой источник, оправились после полученных в Краю Рек ранений.
— И где же они?
— Далеко на юге, в территориальных водах Рек. Под невыясненным предлогом, вероятно, простой личной договоренностью, им предоставил убежище свободный порт Черный Риф, где заправляет пиратский атаман Мутэ Юдзи по прозвищу Укиё.
— Я с ним знаком. Продолжай.
Совсем недавно, практически сразу же после воцарения во Скрытом Звуке, Сазке обратился к Укиё в надежде, что за умеренное вознаграждение тот поможет ему выйти на след Итачи. Но тщетно. То ли вознаграждение показалось адмиралу-префекту уж слишком умеренным, то ли Учиха был неубедителен, однако никакой взаправду стоящей информации Укиё ему не продал. И ведь при этом словом не обмолвился, что прячет у себя на острове седьмое звено! Да оно и ясно: с чего бы ему было откровенничать?
