— Ябед в детдоме жестоко карают. А что не любит — значит, не любит.
— Мы целовались с ней. Она была в упоении. Я чувствовал — она любила меня. Ах, если б мне сдержаться....
— В реальной жизни ты был богат, красив, умён. Женщины обожали тебя. Ты никого не добивался — ну, разве только Даши. Это избаловало. Ты не умеешь бороться за женщину, за её сердце и признание. Ты и сейчас подумываешь, кого бы отколотить — будто этот кто-то виноват в твоих глупостях.
— Ладно, умолкни. Не можешь подсказать ничего разумного, лучше молчи.
На первое занятие секции восточных единоборств явилось семь парней, все переростки — десятый, одиннадцатый класс.
Что за ерунда? Где мелюзга?
— Мы так, для проверки пришли — а вдруг калечить начнёте.
— Понятно. Пробежались по этажам — кто свободен, сюда.
Через полчаса в подвал спустились две дюжины разновозрастных детдомовцев.
— Сверните ковёр, тренажёры к стене, — приказал. — Нам нужна свободная площадка.
Мелком начертил на паркете прямую линию, разделившую зал на две половины. В одной построил пацанов.
— Много можно говорить об искусстве айкидо, о силе характера и отточенной реакции его мастеров, но лучше один раз увидеть. Верно? Вот у стены два ящика — в одном лимонад, в другом теннисные мячики. Задача простая и поощряемая — не переступая этой черты, кидаете в меня мячи. Кто попадёт, топает за призом — бутылкой лимонада. Всё ясно? Смелее.
Опрокинул ногой ящик, и мячи покатились по паркету.
— Смелее. Кидайте изо всех сил — мячи мягкие, не убьёте. За черту не заступать.
Поднял три мячика и принялся жонглировать, посматривая на детдомовцев. Мячи уже докатились до шеренги. Никто не шелохнулся. Нет, кто-то поднял, попытался жонглировать.
Смотри, какие барышни кисейные! Один за другим быстро кинул три мяча, и все пришлись в короткостриженные головы. Ага, лёд тронулся....
Нет, что тут началось! Град мячей летел в меня, в мою сторону, и все мимо. Многие летели мимо. От тех, что в цель, я уворачивался. Если не было возможности уклониться, ловил и отправлял мяч за черту — мои броски промаха не знали. Отскакивая от стены за спиной, мячи укатывались обратно к метателям. Но не все. То один, то другой застревали на моей половине.
Прошёл час в безуспешных попытках поразить живую мишень, и вот настал момент, когда все мячи оказались недвижимыми на моей половине.
— Устали? Отдохнём.
Пригласил к ящику с лимонадом. Хоть и не заслужили.
— Вот такая реакция, — поучал, — и ещё самообладание основа борьбы, искусству которой хочу вас обучить. Можно встать на моё место и поставить против себя сначала одного метателя, потом двоих, троих, ну, и так далее. Долгий процесс и не каждому под силу. Вот это — продемонстрировал оптимизатор на запястье, — магнитный стимулятор пространственной ориентации. Он научит вас быстро и точно определять траекторию полёта мяча, кулака и даже пули. Ну и соответственно, принять положение в пространстве, чтобы со всем этим разминуться. Кто желает попробовать?
Желающие нашлись. Мячи летали, ребята гомонили, а я сидел в одиночестве на лавочке и терзал сердце. Стал кумиром всей школы, теперь детский дом.... Только ты, милая, обходишь стороной. Может, так устроены параллельные миры — от противного? В нашем, реальном, меня Никушки взяли на абордаж. В этом все мои потуги разбиваются о лёд презрения. Нет сомнений, Вероника презирает меня за мой — будь он трижды проклят! — неудачный абордаж.
Ребята из школьного ВИА сильно прибеднялись на счёт того, что музыки не пишут. Шедевры музыкального творчества посыпались, как из рога изобилия. Соло-гитарист сочинил школьный гимн. Стихи к нему писали всей школой. На уроках литературы темой сочинения объявили, и результат не замедлил сказаться. Бас-гитарист однажды исполнил лирическую песню собственного сочинения. Парень так вдохновенно посылал в зал исполненные чувством слова, что не было сомнений в том, что предмет его обожания где-то там, среди зрителей. Специалист ударных инструментов разродился на "Марш первоклассников". Это была музыкальная шутка, однако, серьёзно продуманная и виртуозно исполненная. Долго отмалчивался клавишник, потом признался — замахнулся на мюзикл, на который вдохновили его мой образ и несчастная моя любовь.
Дерзай, сказал, тяжко вздохнув.
Ко мне на секцию стали проситься девочки.
— А, приходите все скопом.
Пришли скопом, но не все.
Отдавая ребят в Билловы руки, преследовал три цели. Во-первых, он действительно формировал в них безупречную пространственную ориентацию. Во-вторых, программировал психику на беспорочное действо и мышление. В-третьих, виртуальный гений вкладывал в анналы юной памяти пройденную школьную программу и настраивал умы на творческую работу. Результаты не замедлили сказаться и в школе, и на улице. Из беседки за пределы двора была выставлена местная шпана.
Однажды после тренировки они подкараулили меня.
— Слышь, ты что ль у инкубаторских тренер?
— Допустим.
— Да ты не трусь. Мы хотим попроситься.
— Попроситься вы, конечно, можете, но под силу ли вам расстаться с уличными привычками?
— Да, наверное. Мы, конечно. А когда надо?
— Кто сумеет день не курить и не ругаться, вечером пусть приходит.
— И только-то? Завтра ждите.
Едва их тени растворились в темноте, ко мне подошёл крепкий паренёк, детдомовский лидер.
— Что им надо?
— Просятся на занятия.
— А вы?
— А ты?
— Пусть ходят, — пожал плечами. — Мне-то что?
Помолчали, вглядываясь в светящиеся окна детского дома.
— Её спальня, — кивнул он.
— Где?
— Вон, среднее, над крышей столовой.
Он ушёл, попрощавшись. Меня не понесли домой ноги. Поймал такси, сгонял на вокзал и вернулся с букетом белых роз. Во всём корпусе светилось только одно окно на первом этаже у входной двери — вахтёр бодрствовал.
Никто не загородит дорогу молодца!
Впрочем, это так, к слову красному. Не собирался штурмом брать детский дом, тем более девичью спальню. По раскидистому клёну вскарабкался на крышу столовой. Какое окно? Кажется это. Присел на карниз, глянул сквозь стекло — кровати, кто-то спит. Ни черта не видно! Попробовал открыть форточку. Она подалась, но за стеклом возник силуэт в белой ночной рубашке.
— Вы кто? Вор?
— Тс-с-с. Любишь шоколад? Держи. Где Вероники Седовой кровать.
— В соседней комнате.
— В той? Этой? Ладно, спи.
Перебрался к соседнему окну. Открыл форточку — всё равно ни черта не видно. Опустил верхний шпингалет рамы. Изогнулся акробатом — поднял нижний шпингалет. Окно открылось. Уф!
Спустился с подоконника.
Луна разыгралась в небе ясном за окном. В её свете спящая Вероника была прекрасна, как... ну, нет слов. И беззащитна.
Надрывно вздохнув, положил розы на подушку рядом с любимым профилем.
— Билли, хочу её поцеловать.
— Оставь — напугаешь девочку.
— Я осторожно надену оптимизатор, и ты не дашь ей проснуться.
— Послушай, тебе мало одного инцидента — любишь девушку, добивайся, а не воруй поцелуи.
И я устыдился.
На следующий день после уроков Вероника зашла в конференц-зал на нашу репетицию.
Бас-гитарист толкнул в локоть:
— Смотри.
И я увидел. Сошёл со сцены, сел в кресло соседнего ряда, облокотился о спинку.
— Здравствуй, любимая.
— Розы великолепны, спасибо. Но я хотела поговорить не о них.
— Здесь? Идём, я провожу тебя.
Мы шли знакомой дорогой, только не под руку.
— Алексей Владимирович, мне не подходит ваша версия любви — я не хочу быть женщиной, позволяющей себя любить. Я хочу любить сама, чтоб всей душой, без остатка.
— Так полюби.
— В том-то и беда, что вас я не люблю. Вижу — мучаетесь, но что могу с собой поделать? Свяжу с вами судьбу, а потом встречу человека, которого сильно-сильно полюблю, и это будет трагедией для всех.
— А если не встретишь?
— Социально необходимо выйти замуж, родить ребёнка, но ведь хочется что-то и для души. Вы понимаете меня?
— Я понимаю тебя, солнышко, и обещаю: уйду из твоей жизни, как только она наладится.
— У меня всё в порядке.
— А у Доминики?
Вероника запнулась, остановилась, впилась в меня тревожным взглядом.
— Вы знаете мою сестру? Что с ней? Где она?
— Хочу выяснить в ближайшие дни.
— Я поеду с вами.
— У тебя экзамены на носу.
— Когда вы едите?
Ещё не решил, но тут же и решился:
— Завтра.
Вероника уткнулась личиком в моё плечо:
— Вы очень хороший, Алексей Владимирович, поверьте.... Простите меня.
Не рискнул её обнять, только погладил по мягким-мягким волосам.
Назавтра поезд нёс меня в российскую Тмутаракань.
— Билли, есть здесь злой умысел? Ведь не поленился аспид в юбке везти за сотни вёрст больную девочку.
— Останется загадкой, если сама не расскажет.
— Господи, лишь бы Доминика была жива — из лап дракона вырву.
— Так что же медлил, Аника-воин?
— Сам знаешь и не трави душу.
Три дня добирался до захудалого села Марково. Шёл по улице и с сарказмом думал, неверно тебя назвали — лучше б Мраково. Бурьян от заборов до дороги, дома убогие, покосившиеся.
— В каком, — спрашиваю встретившуюся селянку, — живёт Полина Фёдоровна Быструшкина?
— Кака Полина Фёдоровна? — женщина смотрит на меня из-под козырька ладони. — Быструшкина? Параська что ль? Дак в том, угловом. Да не живёт она совсем — как сынов посадили, выпила и замёрзла у сугробе.
— У неё дочка была приёмная или воспитанница.
— Домнушка? Дак она её учительнице отдала, Татьяне Ивановне. Ещё осьмигодовалой отдала. А нельзя было в дому держать — ребята подрастать стали, сохальничать могли. Ох, и ёрные неслухи. В тюрьму-то их поделом посадили, да мало дали — уже пришли.
— А где учительница Татьяна Ивановна живёт?
Женщина оборотилась в другую сторону, махнула рукой:
— У том конце. Светленький домик, опрятный — мимо не пройдёшь, залюбуешься. Да не живёт она совсем — надысь померла. Детей понаехало. Они у ей все грамотные, в городе живут. Похоронили и наследство делют.
— Доминика там?
— А где ей быть?
Синеставенький домик под шиферной крышей выгодно отличался от соседних лачуг. Но точнее сказали три иномарки у ворот.
Шагнул за калитку. Лохматая барбосина бросилась под ноги, виляя хвостом. Да ты не страшный совсем, страж ворот. Присел на корточки, лаская пёсика.
— Вы кто? — с крыльца шагнул упитанный мужчинка с лоснящимися щеками. — Покупатель?
— Почему покупатель?
— Дом продаётся.
— Я ищу Доминику Седову?
— Какую Доминику?
— Девушка. Жила у Татьяны Ивановны приёмной дочерью.
— Какой ещё приёмной дочерью? У вас есть документы на удочерение? Эй, люди! — толстячок-боровичок крикнул в раскрытое окно. — Подивитесь, тут ещё наследники объявились.
Из дома во двор вышли два мужика и две женщины с ними. Ещё одна высунулась в окно.
Я оставил барбоса.
— Мне не надо вашего наследства, я ищу Доминику.
— Люди, кто видел Доминику? Кто знает Доминику? Откуда здесь быть Доминике?
— Да хватит тебе, — одёрнула толстячка одна из женщин. — Домой она ушла. К себе домой. А что тут делать? Мамы не стало, некому привечать.
Я шагнул за калитку. Толстячок:
— А вы бы присмотрелись к домику — может, купите. Доминике здесь хорошо жилось. Вот и жили б.
— Спасибо, подумаю.
Прошёл село Мраково, или, как его, Марково из конца в конец. Кажется, на этот угловой указывала селянка. За щербатым забором бурьяном заросший двор. На подгнившем крыльце курит детина в пиджаке на голом торсе.
— Это дом Быструшкиных?
— А ты что за хрен с бугра?
— Я ищу Доминику.
— Женишок? Фунфырь приволок? Нет? Беги — без проставы базара не будет.
— С кем ты, Жора? — из раскрытых дверей избы послышался голос.
— Да козёл какой-то приковылял, нахаляву Домну чпокнуть хочет.
— Я ему чпокну. Сейчас выйду и чпокну.
Терпению моему настал предел. Вошёл во двор.
— Девушка здесь?
— Э, ты чё буреешь?
Жора попытался встать, но не успел. Я ткнул ему локтем в солнечное сплетение, и он брякнулся на спину, ловя воздух широко раскрытым ртом. Как рыба на берегу. Или может жаба? На земноводное он похож больше.
Второй брат — по виду старший — лежал в сапогах на заправленной кровати и почёсывал голый живот.
— Тебе чего?
— Где Доминика?
— А хрен её знает. Шляется.
— Здесь была?
— Была б, заставил картошки сварить — жрать хоцца. Ты ей кто? Жених что ль?
— Сволочь он, — подал голос с крыльца отдышавшийся Жорик. — Меня побил.
— Это ты зря сделал, — насупился старший брат, поднимаясь с кровати. Из-за голенища кирзового сапога достал длиннющий нож-свинокол.
Я выдержал его свирепый взгляд и полюбопытствовал:
— Хочешь без зубов остаться или яиц?
Он поверил, изменился в лице:
— Я — картошки почистить. Сходи за фунфырём — рубанём по-родственному. А Домна придёт, куда ей деваться.
На улице Билли посоветовал:
— Сходи на кладбище.
И то верно. Знать бы, где оно. Но язык, как говорится.... И мне подсказали.
Марково село небольшое, но видать старинное — могилок больше чем домов раз в десять. И новых, и забытых.
Бродил, бродил, наткнулся. Сидит на корточках перед крестом — старушка не старушка, девушка не девушка — в ситцевом сарафане и чёрной косынке. Она, не она? Что сердце-то подсказывает? Молчит, болезное.
— Доминика.
Оглянулась.
Она! Сердце прыгнуло из груди. Билли, лови — упорхнет!
— Вы кто? — девушка поднялась, с тревогой огляделась.
— Меня зовут Алексей Гладышев. Я частный детектив. Ваша сестра Вероника Седова поручила разыскать и привезти по возможности.
— Вероника жива? Где она?
— В городе Т-ске. Вас что-то держит здесь?
— Нет. Мне надо вещи забрать.
— Идёмте.
Доминика пошла, чуть приотстав.
Нет, не верит, опасается. Зачем про детектива ляпнул? Сейчас потребует удостоверение и — приплыли.
— Тётя Поля сказала, что сестра умерла в больнице.
— Поля или Прасковья?
— По паспорту Прасковья, но хотела, чтоб её Полиной звали.
— Амбициозная у вас тётка, только соврала она или не знала. Веронику выходили врачи. Сейчас она в детском доме, заканчивает одиннадцатый класс, мечтает об университете. У вас как с образованием?
— Начальную закончила в нашем селе, а потом училась в средней школе в райцентре. Жила в интернате, а на выходные приезжала к Татьяне Ивановне. В одиннадцатый класс не пришлось пойти — слегла мама Таня. Всю осень и зиму проболела. Лежала, а я за ней ухаживала. Весной на ноги поднялась. Думали, отпустило. А тут утром встаю — она на крылечке мёртвая.
— Вещи твои в её доме? Собери, я попробую с машиной договориться.
Мужичонка с брюшком сидел во дворе на колоде, забавляясь с барбосом. Поднялся нам навстречу.
— Надумали покупать?
— Нет, уезжаем. Добросите на жеде станцию? Плачу двойным тарифом.
— Штука.
— Договорились.
— Кто она тебе? — кивнул вслед поднявшейся в дом Доминике.