— Это как раз очевидно. Ось вращения строго посредине, а разница высот сторон кулачка как раз и обеспечивает удар то по верхнему, то по нижнему капсюлю. Действительно, просто и остроумно! Ни отнять, ни прибавить! И все-таки, Юрий Иванович, неужели Вы не внесли в конструкцию чего-то от себя? Не поверю, знаете ли.

— А вот посмотрите на накладочки изнутри. В них сменные проставки в патронники и запасной кулачок. В итоге, стрелять можно как стандартным патроном, так и составным боеприпасом, из пули и строительного патрона. Что, так сказать, под руками будет. Для оружия последнего шанса такое важно. И боевая пружина у меня не плоская, а стандартная, спиральная. Экстрактор, как видите, подпружинен. Стало на четыре детали больше, но никак не отразилось на надежности. И меняется легко.

— Вроде, просто. А ведь удивительная в своем роде вещь! При такой маленькой длине, такой серьезный ствол.

— Да, ход пули по нарезам почти восемьдесят миллиметров. Сравнимо с ПМ. Вполне. Но тут еще и нарезка ... специфическая.

— Расскажете, или секрет фирмы?

— Да нет никаких секретов. Попался мне как-то в руки учебник по внутренней баллистике некого подполковника Ингаллса. Двенадцатого еще года издания. Нет, не в бумаге конечно. Подобные раритеты немало стоят, зато добрые люди его оцифровали и выложили в сеть.

— Интересно, что вы могли почерпнуть из такой древности?

— Мелочь. Оптимальную форму нареза в стволе и метод ее расчета. Та самая полукубическая парабола, что применялась в морских орудия в те времена, когда из черного, желтого, бурого и прочих дымных порохов пытались выжать все. Очень было интересно читать. Особенно начиная со 173 страницы.

Теперь-то это не особо актуально, но делать хуже, чем могу... Нет, не буду.

— Расскажите, а? — заинтересовался Вояр.

— Извольте. Суть дела в том, что резец крюковой протяжки, выполняя в стволе нашу параболу, режет ее с увеличивающимся шагом. Лишь последние два с половиной калибра шаг постоянен ради стабилизации пули.

— И что это дает?

— Многое. Нетрудно понять, что чем круче нарез, тем сильнее он сужается. Резец-то в протяжке закреплен строго по оси! В итоге, пуля постоянно переобжимается. Меньше потери пороховых газов. По отношению к стандартной нарезке с постоянным шагом, процентов на пять. Врезание становится более мягким, уменьшается возможный эксцентриситет, меньше потери энергии. Выше точность, больше начальная скорость.

— Так ли это важно для оружия, из которого стреляют в упор?

— Говорил же, противно делать хуже, чем способен. Особенность характера. Я все же, инструментальщик.

— А почему такое не применяют массово? На стрелковых системах посерьезнее, да уже на автоматах и винтовках выиграть пять-семь процентов начальной скорости, это кое-что!

— А нет смысла. Массовая технология, технология для вооружения миллионных орд, это ротационная ковка. На плохой случай — дорнирование. Прогрессивную нарезку по таким технологиям не исполнить. Да и нет смысла, считают заказчики. И так современное стрелковое оружие в большинстве случаев может больше, чем стрелок. Вот поэтому и не делают...

— Понятно, Юрий Иванович. Я чего пришел-то. Расширяться вам надо. Помещение и станки нашли. Чего будет не хватать, добудем. Людей обучить сможете?

— А чем я по вашему, тридцать лет занимался?! Именно этим: учил людей и обеспечивал производство.

— Ну, так значит, договорились?

-Конечно!

Уже собравшись уходить, Вояр вдруг остановился, обернулся к Мастеру, и широко улыбнулся:

— А я ведь вспомнил, как называли в Штатах Ваш подарок. Они называли его Poor Men Judge. Ближе всего по смыслу будет "судья нищего".

— Не романтизируйте железо, — недовольно откликнулся Светличный. — Какой там судья?! Всего лишь инструмент, один из многих. Судят люди.

Глава 14.

Годом позже, отвечая на вопросы крайне заинтересованных господ в одинаковых костюмах, профессор Стэндфордского университета, господин Малковиц, устало и монотонно повторял:

— Никакого феномена не было. Никогда. Что там придумывают журналисты, это не более чем их личные мнения. Просто оказалось, что в один прекрасный момент щуку бросили в пруд с карасями. Природный манипулятор, к тому же получивший прекрасное домашнее образование, оказался в окружении людей, у которых власть годами повышала уровень внушаемости. Помните, они одно время с огромным успехом вытащили на телеэкран местечкового психиатра. Для коллективных сеансов, так сказать.

В общем, оставалось только брать и лепить.

— О каком образовании Вы говорите?! — недовольно сморщился один из серых. — Господин Вояр заканчивал механико-математический факультет. Специализировался на теории множеств, предмете настолько отвлеченном, что нормальные люди им никогда и не интересуются. Воспитывался преимущественно дедом. Тот действительно когда-то был физиологом, но о его работах никому ничего толком не известно. Зато известно, что его когда-то вышибли из академических сфер по поводу острого психического расстройства. Ну и кто кого и чему, главное, мог научить нашего героя?

— Нет, с людьми вашей профессии положительно невозможно иметь дело! — возмутился потомок сербских эмигрантов. — Они посмотрели первый попавшийся учебник по теории множеств и сделали вывод, что она бесполезна, так как непонятна лично им! И не найдя работ старшего Вояра в открытом доступе, сочли, что их и не было.

— У нас хорошие эксперты! — огрызнулся один из серых.— И Вы, профессор, один из них. Потому излагайте, что накопали, а выводы предоставьте делать нам.

— Хорошо, — неожиданно миролюбиво согласился Малкович, вспомнив о грантах, любезно предоставленных ему на исследование проблемы. — В общем-то, с точки зрения неподготовленного человека со стандартными, принятыми в обиходе реакциями, Вы правы. Однако такого рода казуальная атрибуция страдает неполнотой.

— Говорите проще, профессор.

— Хорошо, — вновь согласился Малкович. — Я не поленился поговорить со всеми бывшими одноклассниками Вояра. Всеми, кто был доступен на момент моей поездки в Россию.

— И что же вы выяснили.

— Например то, что у нашего героя были достаточно забавные развлечения с самого детства. Можно сказать, с младших классов.

— Подробнее, пожалуйста.

— Хорошо, -еще раз повторил Малкович. Как вам нравится первоклассник, развлекающий друзей наскоро созданными зрительными иллюзиями? Или наивными рисунками, свидетельствующими о неплохом знакомстве с работами Мориса Эшера? Один из них я выкупил. Гляньте, что нарисовал семилетний Вояр, не стесняйтесь, господа!

-Да, это мы как-то пропустили...

— Вы просто не знали, что искать. А я — знал. Потому не поленился просмотреть чудом сохранившиеся библиотечные формуляры Виктора, особенно записи, оставшиеся в системе межбиблиотечного абонемента. Была у Советов такая милая привычка, хранить МБА формуляры по двадцать пять лет. Там — книги на шести, как минимум, языках. В том числе, на арабском, греческом, латыни, санскрите. Про английский и немецкий и говорить-то неудобно. В советской школе, сами понимаете, такого никто не учил.

И заметьте, — привлекая внимание слушателей, профессор воздел вверх указательный палец. — В автобиографии указано стандартное: английский со словарем. Как вам это нравится, господа?

— Скрытен, выдержан, опасен, — прокомментировал один из серых.

— Совершенно верно! — вновь воздел вверх палец профессор. Но знаете, это далеко не все. У нашего милого школьника была привычка играть в шахматы по правилам кшатриев.

— Это как?

— В игре обязательно делаются перерывы. Скажем, каждые десять минут. И один из партнеров вправе снять с доски или переставить любую фигуру. Если вернувшийся этого не заметит, все правильно. Заметит — штраф. Есть минимальное и максимальное время, за которое необходимо сделать ход. Обычно минимум — три минуты, максимум — пять. Чтобы не возникало разногласий, запись ходов обязательно ведет кто-то третий.

— Интересная игра.

— Именно, — согласился профессор. — Колоссально обостряются способности к запоминанию, господа.Особенно когда начинаешь играть сразу на нескольких досках, а на ход есть лишь все те же три минуты. Теперь Вы станете возражать, что элементы специальной подготовки уже прослеживаются?

— Возражать не будем, — в один голос отозвались собеседники.

— Так ведь это еще не все. Когда наше дитятко подросло, пришел черед ролевых игр со сверстниками, в которых они охотно участвовали. Потому как было интересно. И вот так, между делом были повторены классические эксперименты Гальтона, Павлова, Милгрема, группы Монарх и Стэндфордского института. Некоторые очень забавные детские истории свидетельствую о том, что объект изучения не только читал, но и творчески переработал воззрения Ортеги и Ле Бона применительно к советскому социуму. Но безусловно, под наблюдением эксперта.

И последнее. Та самая теория множеств, о которой так презрительно отозвались ваши эксперты — на самом деле является фундаментом математической логики. Страшненького, по большому счету, инструмента...

— Последний вопрос на сегодня, профессор. Охарактеризуйте Ваше видение ситуации вокруг исследуемого феномена.

Досадливо скривившись при повторном упоминании так не понравившегося ему определения, проф ответил:

— В автономии и ближайших к ней районах сложилась типичная для любой смуты ситуация. Как гражданская, так и военная администрация, застигнутые тектонического масштаба подвижками общественных процессов по сути были одинаковыми людьми: гражданскими менеджерами. То есть, личностями, склонными минимизировать любые риски и всегда готовыми к разумному компромиссу.

По большому счету, утвердившимся в столице реформаторам было вполне достаточно обозначить перед каждым из оказавшихся между молотом и наковальней, ясные и однозначные гарантии сохранения уровня доходов и влияния в регионе, и затею с новым составом Советов и Ополчением неминуемо бы свернули. От добра добра не ищут.

Но так уж сложилось, что реформаторы к моменту описываемых в книге событий полностью ошалели от безнаказанности. Остановить их могла только пуля или петля. В точности по старине Марксу, писавшему об отношении деловых людей к пороговым уровням доходности бизнеса.

В строгом соответствии с постулатами никогда не мывшегося (исторический факт, господа!), страдающего от паразитов и десятка кожных болезней бородатого еврея, прежняя элита была приговорена. Как минимум, к утрате активов и бегству.

Азбучная истина, безусловно известная вам: без крайней нужды никого не следует загонять в угол, тем более, заранее обрисовывать нерадостные перспективы. Планируя чье-то полное и окончательное уничтожение с жертвой следует вести себя уважительно, бережно и до поры не пугать.

Такой линии поведения придерживаются не только разумные люди, крупные хищники ведут себя точно так же, используя страх лишь в самом конце охоты. Когда исход уже ясен и осталось только окончательно деморализовать испуганную жертву. Но фундаментальный закон загонной охоты на людей был нарушен.

Назначенный по критерию личной преданности и управляемости политический бомонд и новоявленные олигархи попросту не могли поступить по-другому. А чего еще можно ожидать от людей, привыкших безнаказанно разворовывать все, до чего дотягиваются руки: от гуманитарной помощи до собственности, созданной поколениями их предков.

Стратегии на сколь-нибудь далекую перспективу у помойных крыс не бывает. Ее с успехом заменяют всегда готовые к вылету "Джеты" и "Гольфстримы", и полученные от нас методики.

У методичек, руководящих указаний и прочей макулатуры есть два фундаментальных недостатка: во-первых, всего предусмотреть невозможно. Во-вторых, система, управляемая в "ручном режиме", не создает обратных связей, обеспечивающих ее дополнительную устойчивость. Потому, реагирует на неожиданные изменения шаблонно и с большой задержкой.

Даже столкнувшись с типовым, абсолютно законным противодействием, государственная машина оказалась способна лишь к предписанным реакциям. Что по определению, всегда проигрывает в эффективности обостренному инстстинкту самосохранения людей, поставленных на грань выживания. В таких случаях государство способно победить лишь за счет чудовищной инерции запущенных процессов, то есть далеко не всегда.

В подавляющем большинстве случаев, наибольшие шансы на победу имеет та сторона, за которую играет Личность. Тоже старый закон. Еще Заратустра замечал: "Была бы Личность, а уж История случится обязательно".

Короче говоря, в создавшихся обстоятельствах объект закономерно эволюционировал в политика.

— А что, политики так уж серьезно отличаются от нас, грешных? — скептически подняв брови, осведомился один из серых.

— Несомненно. Большая политика — занятие не для человека, во всяком случае такого, каким его предполагает большинство. Одновременно обладать беспощадно — объективным, предельно логичным мышлением, каменным сердцем и стальными яйцами — это немного слишком для добропорядочного гражданина, как выразился в 50-х годах 20-го века один знаменитый француз. Он, кстати, всеми упомянутыми качествами обладал в полной мере, потому к его словам следует относиться серьезно.

При всей внешней схожести с людьми, ведущие политики — это, совершенно отличная от всего остального человечества категория двуногих прямоходящих. Не умнее, не лучше, не цивилизованнее остального человечества. Но — другие. Можно сказать, это погонщики людей по призванию, обуреваемые сверхценными идеями. Люди с повышенным в разы по отношению к норме уровнем энергетики, полностью лишенные каких-либо моральных ограничений. Даже если они с пеной у рта доказывают обратное.

Стоит заметить, что большинство идей, захватывающих воображение народных кумиров, им не принадлежит. Более того, зачастую это изысканно-алогичные, человеконенавистнические, вредные для живущих порождения извращенных умов кабинетных теоретиков. Тем страшнее бывает, когда подобное непотребство воплощаются в жизнь.

— "Я освобожу вас от химеры совести" — говорил один из них.

— "Гастреливать, непременно надо больше гастреливать", — изящно, с чуть картавым французским прононсом, приобретенным за долгие годы эмиграции, грассировал другой.

Явление, широко известное как харизма — на самом деле явственная, легко читаемая в глазах, жестах, манере себя вести готовность убирать преграды на своем пути любыми способами. Такого действительно следует бояться. И боятся. А чтобы оправдать свой подсознательный страх, говорят о почтении, трепете перед авторитетом, благородством, уважении и прочем, призванным хоть как-то прикрыть инстинкт самосохранения вопящей от ужаса голой бесхвостой обезьяны.

Радует лишь одно. По-настоящему серьезных политиков не бывает много. Появление яркой личности в этой области человеческой деятельности неминуемо приводит к тому, что менее одержимые либо уходят в тень сами, либо уничтожаются физически.