Война - дело молодых

— Да он с тобой то же бы сделал, если б мы тогда не успели! — срывающимся голосом крикнул Бек.

— Это не по-человечески! — её трясло, и слова еле выговаривались. — Этого не должно быть... ни с кем! Ни с кем! Ни с кем!

Сквозь плывущий перед глазами туман она вдруг увидела, как Ахмад, шагнув к лежащему, поднял пистолет. Выстрел ударил раз, другой.

Она зажмурилась, вцепившись в Артура, и тот наконец вытолкнул её наружу.

Судорожно хватая сырой воздух раскрытым ртом, она кое-как доплелась до чернеющих кустов, упала коленями в мокрую траву. Жёлчь подступила к горлу, и её жестоко вывернуло наизнанку.

Зубы цокали об непонятно как оказавшуюся в руках ребристую фляжку. Она открыла глаза, и Артур молча помог ей подняться.

— В-вот и свиделись... — пробормотала она.

На его обветренном остроскулом лице только глаза остались прежними — печальными.

— Ты прости. Бехк ма биллахь, — сказал он тихо. — Я не знал.

— Бехкъ бахъъума дац (ничего, не стоит). Ты не знал, — отозвалась она эхом. Горло болело, слова еле выговаривались. — Ты... ты как?

Он пожал плечами:

— Ты же сама видишь...

— Пойдёшь с нами?

— Шутишь? — Артур усмехнулся. — На мне крови столько...

Она снова закрыла глаза:

— Иисус сказал разбойнику: ныне же будешь со мною в раю...

Теперь он засмеялся, почти весело:

— Ты и правда Бешеная, не зря тебя так называют... В вашем раю?

— А рай — он, наверное, общий... И ад тоже... Дала мукълахь... — Не выдержав, она всхлипнула. — Артур...

— Уходите! — хрипло приказал он. — Давайте, скорее! Бек!

— Дала аьтто бойла, сан ваш (счастливой дороги, брат), — вымолвил тот.

Спотыкаясь, она ещё долго оглядывалась в темноту.

* * *

— У меня заходится дыханье при одной лишь мысли о тебе... — с чувством допела она коронную песню своей подружки, набивая последний абзац "Колонки редактора".

Сдёрнув косынку, взъерошила волосы обеими руками и снова с остервенением покрыла голову. Порой эти древнерусские обычаи просто выводили из себя, но соседний кабинет, как обычно, был полон пацанов, — сейчас почему-то странно притихших, — и обычаи приходилось строго блюсти.

Перечитав только что написанный абзац, она с глубоким вздохом нажала на горячо любимую клавишу "Удалить" и снова запела:

— Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам, а вода по асфальту рекой...

За полуоткрытой дверью грохнул смех.

Сообразив наконец, что там потешаются не над чем-нибудь, а над её репертуаром, она свирепо вывела на максимальную громкость "Army Of Lovers". Любовные армейцы послушно заорали на идиш что-то крайне ритмичное.

Зато нужный абзац мгновенно всплыл в голове.

— Талгатовна! — Бек мрачно просунулся в дверь. — ОМОН!

Она быстро сохранила статью на дискету и, выключив компьютер, — от греха: в прошлый раз при таком же обыске грохнулся винт со всеми данными, — схватила со стола заранее приготовленную папку с документами.

Пацаны стояли молча, глядя в пол.

— Простите, ваше имя-отчество, господин лейтенант?

Оторвавшись от бумаг, которые он, нахмурившись, изучал, командир омоновцев растерянно поднял взгляд:

— Владимир... Иванович.

— Вы мультики любите, господин лейтенант?

— Ка...какие мультики?

— Помните, был такой — "Фильм, фильм, фильм" назывался?

Командир смотрел во все глаза. Как, впрочем, и остальные.

— Так вот, — продолжала она, не дождавшись ответа, — там сценарист на машинке печатает, печатает, вдохновенный такой... когда муза его посещает... такая, знаете, вся из себя, с арфой... так вот, вы мою музу только что спугнули нафиг!

Тот растерянно захлопал длиннющими, как у Бека, ресницами.

— А стихи вы любите? — безжалостно продолжала она, не спуская глаз с его краснеющего молодого лица. — Помните, был такой поэт, Михаил Светлов? В сорок третьем году он стихотворение одно написал хорошее... Называется "Итальянец".

Она тряхнула головой:

— "Молодой уроженец Неаполя!

Что оставил в России ты на поле?

Почему ты не мог быть счастливым

Над родным знаменитым заливом?

Я, убивший тебя под Моздоком,

Так мечтал о вулкане далеком!

Как я грезил на волжском приволье

Хоть разок прокатиться в гондоле!

Но ведь я не пришел с пистолетом

Отнимать итальянское лето!

Но ведь пули мои не свистели

Над священной землей Рафаэля!.."

Голос всё-таки дрогнул, но глаз она не отвела.

— А Рафаэль — это кто? — нарушил тишину Бек.

— Художник... эпохи Возрождения, — вдруг хрипловато отозвался лейтенант, и, аккуратно положив документы на стол, молча козырнул.

* * *

— Алиса Талгатовна? Сейчас Малхаз за вами заедет, поговорим.

— Ой, а можно попозже, Беслан Алиевич? Газету сдам, тогда...

— Некогда? А писать про меня всякую... ерунду есть время? Хватит без толку болтать, жду.

— Садись.

— Спасибо, я лучше постою.

— Хочешь, чтобы я встал, что ли? Садись!

— Ты что, думала, я не прочту? Ты вообще что-нибудь думала, когда всё это писала и печатала?

— Вы... обиделись?

— Нет, обрадовался!

— Беслан Алиевич... помните, когда мы с вами в первый раз встретились... нет, во второй...

— Полагаю, всё-таки в третий? И что? "Гамлет", что ли? "Но играть на мне нельзя"? А на мне, значит, можно? Чего молчишь? Я издаю эту газету, Алиса Талгатовна!

— "Я тебе дал краски, я тебе дал кисточку, а ты на меня карикатуры рисуешь..."

— Что?!

— Ну, это... Незнайка и Тюбик. Коротышки из Цветочного города...

— ...Нет, вот всегда знал, что в своей постели не умру... но чтоб от смеха лопнуть...

— Беслан Алиевич...

— Всё, иди отсюда. Сдавай свою... мою... газету.

* * *

Истерический смех неудержимо рвался наружу, но она кусала губы, понимая, что смех тут же перейдет в такие же неудержимые слёзы, и тогда не будет сил защищаться. Она безостановочно кружилась по закрытому сплошь коврами полу, держась подальше от богато убранной кровати, меж глинобитных стен, колотя по этим стенам ладонью.

Она сама села к Ахмаду в машину, нацарапав только наспех записку мальчишкам: "Артур опять нашёлся, он ранен, еду к нему, вернусь утром", потом отключилась, потом очнулась уже в этой комнатке с глинобитными стенами, прочно запертой снаружи.

А в маленьком окне уже полыхал закат. Стояли горы — кажется, даже какие-то чужие.

На её крики и стук в дверь никто не отзывался, хотя со двора изредка доносились женские голоса, звяканье дужки ведра, плеск воды, мычание коровы.

Щёлкнул замок. Вошел Ахмад, запер за собой дверь, молча встал напротив, глядя на неё пристально.

Волк.

А она — тупая овца на заклание.

Да какое там заклание? Просто — на шашлык.

И тут её охватила такая злость на себя и на этого неумолимого, одержимого зверя, что она перестала подбирать слова — лишь бы они лились, потому что только это ещё могло его удержать. Пока ему не надоест, конечно.

— Дукха вехийла, долгой жизни, прекрасный принц! А где поднос?

— Какой ещё поднос? — спросил он после паузы.

— Ну как же? С фруктами, вином, тем-сем! Забыл? "Кавказская пленница", товарищ Саахов... "Ничего не сделал, а? Только вошёл!"...

Ахмад усмехнулся:

— Хочешь есть?

— Нет, я на диете!

Она тряхнула головой, ёрничать уже не было сил:

— Как ты мог? Ну как ты мог? Ну зачем?

— Суна хьо дукха еза.

Она наконец захохотала.

— Утром придёт мулла, — добавил Ахмад спокойно.

— Вот спасибо, милостивец! Утешил! Знаешь анекдот? — Слёзы всё-таки брызгали из глаз, она смахивала их яростно. — Петрович, а я твою Машку того... Ну раз того, тогда женись. Да нет, я её трактором переехал...

Она прижала ладони к лицу, потом резко отбросила их.

— Тебе, значит, всё равно, что я гIазкхи (русская), неверная? Что я уже слишком старая, чтобы тебе родить? Что я... ведьма, наконец?

— Суна хьо дукха еза, — повторил он с силой.

— Нужна, значит? Ну давай тогда, не стесняйся, справишься быстро, ну а дальше-то что? Ты что, не понимаешь, что я тебя возненавижу?

— А может, ты меня полюбишь?

— Логично, — помолчав, она встряхнула головой. — А если нет? Я же сама изведусь и тебя изведу!

— А ты... могла бы меня полюбить?

Не шутит.

Она сползла вниз по стене, чувствуя лопатками каждую выбоинку, сказала почти шёпотом:

— Ца хаа суна. Не знаю. Ты... — Она запнулась.

— Ну, говори. — Он тоже присел на корточки у противоположной стены, глядя ей прямо в глаза.

— Я хочу... подумать. Можно мне подумать?

— И долго?

Понял.

Она прикусила губу.

— Может быть... год?

— Так меня же убьют за год, Бешеная, — Ахмад усмехнулся, не сводя с неё напряжённого взгляда.

Она опустила голову, прячась от этих глаз.

— Не убьют. Правда. Дала мукълахь.

— Ещё что?

— Если я попрошу... ты сделаешь?

— Ты говори, говори... — В его голосе всё ещё звучала усмешка.

Она прямо взглянула ему в лицо:

— Я хочу — человека. Не зверя.

— Я хочу, чтобы ты совершил хадж (паломничество в Мекку).

— Че-го? — Ахмад наконец растерялся. — ...Что, прямо сейчас?

— Можно завтра, — она закрыла глаза, снова пытаясь уйти от его взгляда. — Когда ты вернёшься... тогда я соглашусь. Чтобы всё было... по-человечески.

— Поклянись! — потребовал он хрипло.

— Честное слово. — Сердце глухо бухало.

Она затаила дыхание.

— Посмотри на меня, — попросил он вдруг очень тихо.

Она отчаянно замотала головой и поняла, что он опять усмехается.

— Гур ду вай. До встречи.

Дверь хлопнула, и тогда, наконец, она осела прямо на пол.

* * *

— И что, он так просто взял и ушёл? — Бек переглянулся с Гелани.

— Да, так вот сразу и пошёл! Лесом! — огрызнулась она. — Вы мне что, не верите?

— Талгатовна, да ты врёшь, как дышишь!

— Ну спасибо, сан ваш!

— Ну, сочиняешь... — Бек присел перед ней, испытующе заглядывая в лицо.

— Лиска, правду скажи, — вмешался Гелани. — Не бойся.

Она взяла со стола чашку, повертела её в руках и шваркнула в стену. Постояла над грудой осколков, присела, начала их собирать.

— Оборзели вы совсем, вежарий... Ой! — Она сунула в рот порезанный палец. — Чтоб вам...

— Сама виновата, — буркнул Бек угрюмо. — Нет, Лиска, честно? Ничего не было? Он тебя не тронул? Или ты его выгораживаешь?

— Ничего не было! Святой истинный крест! — заорала она, вскакивая. — Разрази меня Господь! Чтоб меня приподняло и грохнуло! Нох Пайхамарор! Пророком Ноем клянусь!

Бек поймал её за руку, и она затихла, шмыгая носом.

— Так когда он сказал, вернётся за ответом? — спросил Бек наконец.

— Через год, — отозвалась она шёпотом.

И почувствовала, что они опять переглянулись над её головой, — здоровые стали, черти, однако...

Снаружи прогудела машина. Она посмотрела в окно — массивные ворота открывались.

— Ох, хорошо, что он вчера не приехал! — пробормотал Бек.

— ИншаАллах! — откликнулась она, поспешно хватая веник.

— Следы заметаем? — весело спросил Тимурханов с порога. — Салам! Что плохого?

— Добрый вы человек, Беслан Алиевич, — с чувством сказала она. — Буьйса дика, здравствуйте, всё просто замечательно!

— Что-то слабо верится... — Тот, не спеша, оглядел всех троих.

— Чуткий вы наш... — Она снова начала закипать, и Бек почти незаметно ткнул её локтем. Почти.

Беслан поднял брови:

— А ведь проверю...

— Да всё прекрасно! — она еле сдерживалась, чтобы не заскрипеть зубами. — Святой истинный крест! Чтоб мне пусто было!

Мальчишки опять переглянулись и одновременно продекламировали:

— Нох Пайхамарор!

И грохнули.

Тимурханов внимательно посмотрел на неё.

— Это у них переходный возраст, передача "Играй, гормон!" называется! — Она от души шлёпнула обоих веником по тощим задам. — Идите отсюда! Не видите, подметаю!

— А мы думали, ты полетать решила... — еле выговорил Бек, тихо корчась.

Не выдержав, она бросила веник и тоже расхохоталась.

* * *

12.08.02

Поскольку имя "Ахмад" периодически всплывает в моих письмах, ты теперь меня и треплешь, как Тузик — грелку? Совесть имей!

Не заставляй меня вспоминать (как он заставляет), что я — отнюдь не существо без пола и возраста, коим обязана здесь являться или хотя бы казаться. Ах, пардон, уточняю: существо без пола, но в возрасте — крайне преклонном, практически Мафусаиловом.

Да-да, ты сейчас с упорством, достойным лучшего применения, начнёшь допытываться: а что, собственно, скрывается под этой маской черепахи Тортиллы?

Отнюдь не Мальвина, моя дорогая!

Ай, ладно, тебе не могу морочить голову — я ему дала слово, и слово это сдержу. Если через год он будет жив и обо мне ещё вспомнит. А он вспомнит, знаю. Не знаю только, почему.

Нет, опять кривлю душой, — знаю. Потому что со мной уже было так. Кто-то с небес ткнул в нас пальцем: ты и ты — выйти из строя! И теперь уже ничего не попишешь, ничего не изменишь... придётся выходить...

Что, испугалась? Ха-ха... Ты бы знала, как я боюсь.

* * *

Она по привычке посчитала про себя до десяти.

И обратно.

Бесполезно. И считать бесполезно, и спорить.

И почему они вчера не покинули героическую столицу нашей Родины, куда их, иначе не скажешь, Бес завёз? Потому что Бек, видите ли, еще не был на Горбушке!

Ну, а сегодня, когда они направились было на пресловутую Горбушку, уже на выходе из гостиницы их поймала охрана Тимурханова — этих ребят она не знала, а то бы удалось улизнуть... а потом подоспел САМ, которому позвонили из "Мемориала" с оглушительной новостью...

Видите ли, её внесли в списки на встречу правозащитников с президентом Эр-Фэ! Еще месяц назад внесли!

Только почему-то никто не удосужился предупредить её об этом раньше... чтобы можно было вовремя смыться...

Она снова взглянула на часы. До исторического события — четыре часа.

— Это бессмысленно, — процедила она в очередной раз. — Я не хочу! Не хо-чу!

— Талгатовна, — терпеливо отозвался Бек, — не гони волну. Это же Кремль! Тебя же по телевизору покажут!

Тимурханов не то что не отозвался — даже не соизволил оглянуться.

— Меня уже показывали по телевизору! Два раза! — Не надрываться было свыше её сил.

— Конечно, конечно... В программе "Криминальная Россия". — Тимурханов всё-таки обернулся. С обычной своей улыбочкой.

— Талгатовна, ладно, завязывай дуться! Лопнешь... Приехали уже. — Бек без всяких церемоний потащил её за локоть наружу.

Она еле удержалась, чтобы не хлопнуть с размаху дверцей дорогущей машины. Из другой такой же элегантной машины — "сааб"? "порше"? "феррари"? "хрен-знает"? — вышел человек, подъехавший к гостинице вместе с Тимурхановым... кажется, Руслан, фамилию она не разобрала, было не до этого... но и машину, и костюм — "Хьюго Босс"? "Ив Сен-Лоран"? "Фиг-Поймёшь"?.. — он явно не из гуманитарки достал.

Он тоже улыбался, как и Тимурханов. И Бек. И охранник.

Она подняла глаза — вывеска Дома моды нагло сияла над головой, ярче мутного столичного солнца, название начиналось, насколько она могла разобрать французское слово, как-то на "Жак".