1914-1

Старший врач, Оскар Карлович Гаусс, ругался на меня, страшно, что я из-за первых двух ран не приходил на перевязку.

— Вам молодой человек про столбняк, что-нибудь известно? — очень к месту к моим размышлениям о смерти полкового командира спросил доктор. — У вас две штыковые раны! Осколок в плече!

— Так он Ваше благородие на излете ...

— Ну и что?! Вы, что думаете, война без Вас кончиться? Вы, наконец-то, после третьей раны, соизволили прийти на перевязку, а еще образованный человек! Да Вас надо под арест!

Закончив обработку ран и перевязку, добрейший Оскар Карлович продиктовал ефрейтору нестроевой роты список моих ранений, чтобы он занес их в карточку, которую отдал мне на руки, а мне велел топать в лазаретную палатку.

— И не дай бог узнаю, что ушел в роту самовольно!

Через день, когда поток раненых сильно ослабел, доктор подошел к моей раскладушке. Тоже интересное изобретение, деревянные Х-образные спинки с набитыми по верху планками, между ними брезент. Лежишь как в гамаке.

— Как себя чувствуете, юноша?

Нормально Ваше ...

— Ах, оставьте! Откуда у вас отметины на груди и на животе? Я вижу по рубцам, что раны были пулевые и ножевые?

— На груди пулевая из Никарагуа, ножевая САСШ, драка с английскими матросами. На животе, поединок.

— Интересная у Вас должно быть биография.

— Вы правы доктор!

Доктор осмотрел швы, смазал их раствором марганцовки, посчитал пульс, попросил показать язык, потрогал прохладной, выбеленной от частого мытья рукой лоб и выдал вердикт:

— Заживление у Вас идет просто таки ускоренными темпами. Вы просто счастливчик!

О как! Счастливчик! Может действительно меня нельзя убить потому, что я уже один раз умер? Наверное, глупость. Так додумаешься до собственном бессмертии, и получится как с Кенигсбергом.

* * *

На усиление к корпусу подошла пятьдесят четвертая дивизия, из второочередных. Но, вся наша Первая армия стала отходить под напором немцев на линию государственной границы, за Неман. Эх, надо было раньше!

Отход прикрывали третий и двадцатый армейский корпуса. Обескровленные полки сами переходили в контратаки и заставляли держаться противника на известном расстоянии.

Нас раненных, везли на повозках, так называемых лазаретных линейках.

Первого сентября первая армия вернулась на позиции, с которых она месяц назад перешла в наступление. Второго числа, в полковом лазарете произошла небольшая сумятица. Санитары срочно меняли на ранбольных исподнее, подмели полы, словом, постарались навести 'марафет'.

Из разговоров я понял, что ожидается приезд полковника из штаба корпуса, который будет вручать награды. 'Ну, приедет какой-то хмырь, мне-то, что?'.

Лазаретное начальство считало иначе, суета продолжалась.

В час пополудни, появилось начальство. Я ожидал увидеть чинушу с полусонным взглядом маленьких свиных глазок на заплывшем жиром лице, бакенбарды, с большим пузом, но был обманут в своих предположениях. Полковник оказался моложав, явно меньше сорока, усы на кончиках закручены в колечки по моде, чисто выбрит, строен, подтянут и свеж. Уяснив из пояснения Отто Карловича, что я, это я, он звучным баритоном зачитал выписку из приказа по корпусу и приколол к лазаретному халату в который в последний момент меня обрядили, золотой крест, полковник шустро наделил наградами еще несколько человек и удалился.

Выписка из приказа ? NN по XX армейскому корпусу

...........

36. За спасение жизни подпоручика Цветкова А.Н. командира роты 169 Ново-Трокского полка, во время боя двадцать седьмого августа наградить командира третьего взвода четырнадцатой роты 108 Саратовского полка 27 пехотной дивизии вольноопределяющегося младшего унтер-офицера Енгалычева Сергея Александрова Георгиевским крестом третьей степени.

..........

Командир корпуса генерал от артиллерии Булгаков

Начальник штаба генерал-майор Шемякин

* * *

Через четыре дня, как только рана начала заживать, я упросив полкового врача вернулся в роту. После отступления происходило пополнение и переформирование армии. Дивизия пополнялась запасными уже в больших количествах, до уровня 90% от штата, строились укрепления и полки зарывались в землю.

Еще с Гумбиненских позиций, я написал Лене письмо с просьбой прислать мне известную ей коробку, лучше с нарочным до Вильно, а там, на перекладных до позиций, так как по военному времени, почта работала, конечно, не лучшим образом, да и содержимое коробки было мягко говоря ....

Пятнадцатого сентября в полк привезли почту и посылки, а меня вызвали персонально в штаб, так как мою посылку приехавший человек никак не соглашался передать по казенной линии. Я увидел Михаила Ильича, который, увидев меня, прослезился и обратился со словами:

— Слава Богу! Сергей Александрович! Живы! Здоровы! Рад видеть! Довез в целости и сохранности! Елена Борисовна наказала доставить Вам быстро и в собственные руки. Я, помолившись перед дорогой, все исполнил. Сказала только, вези с осторожностью!

— Дорогой Михаил Ильич, спасибо Вам! Зато я знаю! И большое Вам спасибо, что так быстро привезли.

— Помилуйте Сергей Александрович! Да я для хозяина всегда готов!

— Что Елена Борисовна? Как Сашка? Как жизнь в Новониколаевске?

— Сынок Ваш здоров! И Елена Борисовна, слава Богу! Про жизнь нашу Елена Борисовна Вам отписала. Письмо-то! Вот оно! Мы так за Вас беспокоились! Еще она просила Вам передать совсем маленькую посылочку. — С этими словами Георгиевич показал на здоровенный ящик, весом по виду никак не меньше пуда.

— Господи! Михал Георгиевич, как же вы дотащили все это практически до передовых позиций?

— Господь сподобил! Да я и Елене Борисовне обещал, что с рук на руки передам, и никому другому не доверю.

— Спасибо тебе, Михаил Ильич!

— Какое спасибо! Мы завсегда ... — от полноты чувств наш домоправитель только махнул рукой.

— Все равно спасибо! — нелогично сказал я.

— И Вам Сергей Александрович спасибо! От германцев нас защищаете! Дай вам Бог!

Михаил Георгиевич рассказал мне заводские и Новониколаевские городские новости, передал газеты, письма. Мы обнялись со стариком, и он, утерев выступившие слезы в тот же час, забрав у меня накопившиеся письма, отправился в обратный путь.

Янис Леппик, который стал у меня вроде адъютанта, и очень кстати навязавшийся проводить меня до штаба, помог дотащить ящик к месту расположения взвода. Сразу вскрытый он содержал в себе: консервы мясные и рыбные в количестве по двадцать банок, три бутылки водки, которые я ввиду запрета на употребления на передовых позициях спиртного и объявленного с началом войны 'Сухого закона' сразу спрятал. Несколько закопченных рыбин распространявших вокруг себя дивный аромат, домашние сухари, кусок копченого сала, толщиной своей показывавшего, какого размера свиньи водились в окрестностях города Новониколаевске. Белая материя для подворотничков, несколько пачек папирос, десять пачек махорки в золотистой обертке, пачка курительной бумаги, четыре коробки сигарет 'Phillip Morris', две жестяные коробки с чаем. Шерстяные носки, упаковка свечей для освещения взводной землянки.

— Чай, свечи и консервы, артельщику! Сало, сухари и рыбу на закуску, водку по принадлежности!

Восторженный рев подчиненных дал понять, что они весьма и весьма рады столь умному приказу.

Я сел читать письмо пока мои орлы резали сало, и на ящике от посылки накрывали импровизированный стол. Одну бутылку я перелил в трофейную немецкую флягу, в шерстяном чехле которую спрятал в вещмешок. С кухни пришли гонцы с котелками, и у нас получился пир горой. Выпили налив в кружки водки, закусили щами с убоиной из котелков, выпили еще, закусили салом и рыбой, еще выпили, еще закусили. Закурили.

Сазонов, веселый малый, родом из фабричных города Николаева сказал:

— Ну, господин унтер-офицер, а и любит тебя жена! Смотри, сколь много прислала тебе и нам! Ну, прямо как Князю!

— Гаврила! Во-первых, я не Князь, а младший унтер офицер, а во-вторых...

— Да нешто мы не понимаем? Дык, все говорят, что 'Князь', так это меж нами. Вы Князь не сомневайтесь, мы завсегда знаем как при начальстве...господин унтер офицер, а как оно промеж нас, мы никогда...

— Ладно! Заглохни! Дай-ка я вторую посылку распечатаю.

В аккуратной фанерной коробке, длинной сантиметров в восемьдесят, внутри была еще одна картонная коробка, завернутые во фланель и переложенные стружками и опилками лежали детали моей модернизированной 'мосинки'. Руки привычно собирали винтовку в единое целое, а мои рядовые уважительно глядя на оружие, восхищенно цокали языками и спрашивали:

— Это, что ж такое приклад с рукояткой? Ухватистый верно?

— Магазин на сколько патронов?

— А, это чего в чехле?

— По что рукоятка затвора загнутая?

— Все расскажу, все покажу.

Одна беда, винтовку надо было привести к нормальному бою. А это без разрешения офицера сделать было затруднительно.

* * *

На следующий день во взвод пришел подпоручик Ромишевский и отозвав меня в сторону спросил:

— А, что Енгалычев правду солдаты говорят, что Вам жена прислала какую-то необыкновенную винтовку?

— Правда.

Нашелся стукачок во взводе! Найду — душу вытрясу!

— Покажите.

— Слушаюсь, Ваше Благородие!

Я сходил в землянку и принес винтовку. Снял чехол и передал в руки Ромишевскому свою красавицу.

Ореховые, лакированные ложа и приклад с пистолетной рукояткой, синий отлив воронения, вся хищная стать, вызывали желание приложиться и выстрелить. Рамишевский несколько раз приложился, повел стволом по горизонту.

— Непривычно, но удобно! Откуда у Вас такая красавица?

— Позвольте, Ваше Благородие, я свою вещь возьму?— Довольно бесцеремонно я взял винтовку и повесил ее на плечо.

— Я придумал ее, и на своем заводе изготовил, на охоту ходить.

— На каком заводе?

— Нижегородском, автомобильном, 'Империал' называется, Ваше Благородие.

— Позвольте, позвольте! Так Вы значит тот самый Енгалычев, который 'Американец'?

— Так точно, Ваше Благородие.

— Господь с Вами, Енгалычев! Что Вы все заладили Ваше Благородие, да Ваше Благородие! В приватной обстановке зовите меня Николай Фомич. Как Ваше имя, отчество?

— Сергей Александрович.

— Сергей Александрович, Вы, значит владеете 'Империалом', стало быть, Вы богатый человек! А, что же рядовым вольноопределяющимся пошли? Могли бы, кажется и под призыв не попасть, с вашими-то средствами?

'Щаз я тебе все расскажу!'.

— Наверное, мог бы Николай Фомич. Да кто Родину защищать будет? Святая серая кобылка? Не счел для себя возможным увильнуть!

Посвящать ротного в свои непростые отношения с семейством Маргеладзе я не стал.

— Да! Вы Сергей Александрович человек необычный! Солдаты говорят, что вы и стреляете отменно? В делах от четвертого и восьмого августа скольких неприятелей уложили?

— Стреляю я и, правда, неплохо, Николай Фомич, натренировался на охоте. Германцев, выстрелами положил десятка два с половиной.

— Недурственно! Но, однако, может, хватит геройствовать? Могу похлопотать о переводе Вас в штаб, хотите?

— Никак нет, Ваше Благородие! Дозвольте лучше после пересылки винтовку пристрелять!

— Вольному воля! Винтовку пристреляйте. У нас в тылу полка, нестроевая рота стрельбище оборудует, для испытания пополнения. Я как раз зашел Вам сказать, что завтра ждем еще две маршевые роты. И завтра же, будет унтер-офицер дивизионной саперной роты, поможет в планировании усовершенствования позиций, так что долго пристрелкой не увлекайтесь. Будьте готовы. Самое главное, главное, чуть не забыл! Пришейте еще один басон на погоны. Вы теперь старший унтер офицер официально, приказ по полку получите позже.

— Рад стараться!

— Будет Вам Сергей Александрович! Хотелось бы с Вами еще пообщаться, да дела...

— Благодарю, Ваше благородие! До свидания, Николай Фомич!

Я вернулся к взводу.

— Чегой-то от Вас ротный хотел, Сергей Александрович?

— Много будешь знать Янис, скоро состаришься.

— Как это?

— А так. Многия знания, многия печали... Пополнение к нам идут. И копать опять придется. А я теперь старший унтер. Понятно?

— Понятно господин старший унтер-офицер1

— Кто у нас самый грамотный?

— Родионов! Коммерческое училище окончил.

— Быть ему взводным писарем, зови ко мне, пусть список взвода составляет.

'Вестник I армии'

...7 августа 1914 года, под Гумбиненом, во время атаки германцев на русские позиции, лежавший на поле сражения раненым в обе ноги старший унтер-офицер ... пехотного полка Алексей Смердов, 25 лет, видел, как германцы всех оставшихся в окопах раненых русских, в том числе командира его роты капитана Богданова и полуротного — подпоручика Роговского, кололи штыками и застрелили; той же участи едва не подвергся и сам Смердов, которого хотел заколоть какой-то германский рядовой, остановленный, однако, германским унтер-офицером, снявшим, в свою очередь, со Смердова казенные вещи: часы, бинокль, свисток и компас — и оставившим затем его в покое.

В тот же день, когда отступавшие густыми колоннами германцы, проходя мимо Смердова, застрелили, на его глазах, до 30 человек, лежавших на земле наших тяжело раненных, к Смердову подошел германский санитар с повязкой Красного Креста на левой руке и в ответ на просьбу Смердова знаками перевязать ему ноги вынул из кармана револьвер и произвел в него два выстрела: первая пуля ударилась в землю, в двух шагах от Смердова, а вторая — попала в правую руку и раздробила кость этой руки, которой Смердов более уже не владеет.

Изложенное удостоверено судебно-медицинским освидетельствованием и показанием Смердова, допрошенного под присягой в качестве потерпевшего судебным следователем 5 участка города Петрограда.

Раненный в бою 26 августа в Восточной Пруссии рядовой 169 Новотрокского полка Гавриил Савушинский, не будучи в состоянии подняться и страдая от нанесенного ему поранения, заметил, что недалеко от него лежит тяжко раненный однополчанин. Савушинский окликнул последнего и попросил его сделать перевязку. Раненый подполз к Савушинскому и общими усилиями им удалось имевшимися при них бинтами из индивидуальных пакетов кое-как перевязать рану. Когда перевязка была окончена, на раненых наехал германский конный разъезд; заметив лежавших на земле раненых, офицер подъехал к ним и со словами: "а, русский, вот тебе Берлин" — выстрелил из револьвера и наповал убил однополчанина, помогавшего Савушинскому в перевязке...

Телеграмма генерала Байова начальнику штаба армии северо-западного фронта генералу Гулевичу

По показаниям нижних чинов, бежавших из германского плена, а также жителей, прибежавших со стороны противника, германцы забирают у населения весь скот, лошадей, фураж и решительно все кормовые средства и обувь, обыкновенно даже без всяких квитанций. Все мужское население, за исключением стариков и подростков, угоняется в тыл на работы, а по показаниям некоторых для привлечения на военную службу. Женщины насилуются на глазах родных. По донесению начальника второй гвардейской кавалерийской дивизии, германцы зажгли деревни Хписса, Здитово, Спорово, причем расстреливали жителей, пытавшихся спастись от огня. Бытен 29 августа, 3 часа 5 минут дня