Музыка тишины

В свой дневник Эмили больше не заглядывала, её сильно напугало то, что она там прочитала, ей даже показалось, что это вовсе не она написала и события, которые там описаны всего лишь плод чьего-то больного воображения. Она плохо помнила, что происходило в течение нескольких последних недель, вернее, почти ничего не помнила до того момента, как оказалась рядом с Беттани, которая обнимала и гладила её по волосам. Ей не хотелось больше думать об этом, и она твёрдо решила, что сожжёт дневник, как только вернётся домой. Эмили всегда избавлялась от своих дневников, но обычно только после того, как исписывала все страницы. Сейчас же, в достаточно толстой тетради было всего тринадцать записей, но это ничего, главное, чтобы вместе с дневником сгорели последние воспоминания о пережитом кошмаре.

Эмили остановилась. На улице уже стемнело, прохожих было мало, и знакомое ощущение тревоги закралось в сознание... кажется, это уже было — смутная тревога, холод. Эмили обернулась и увидела мужчину, который шёл следом за ней. Вроде бы ничего особенного — обычный, ничем не примечательный мужчина, но Эми внезапно поняла, что уже далеко не первый раз его видит. За несколько секунд промелькнул целый ряд отрывочных воспоминаний: вот он в толпе идёт за ней по улице, вот он стоит возле школы, вот он околачивается напротив её дома, будто бы прогуливаясь перед сном. Он следил за ней. Зачем? Как давно? Эмили стало страшно, она ускорила шаг — ей казалось, что стоит ей добраться до дома, и она будет в безопасности, придёт Бет и всё будет хорошо... только бы поскорее добраться до дома.

* * *

"Только бы поскорее добраться до дома", — подумала Беттани. У неё всё скрутило внутри. Она вдруг почувствовала, что должно случиться что-то страшное, возможно, непоправимое и произойдёт это не через год, не через месяц и не через неделю, а совсем скоро, прямо сейчас. Возможно, уже происходит. Стрелки часов по-прежнему медленно ползли по циферблату, продлевая эту пытку до бесконечности. Бет чувствовала, что должна срочно что-то сделать, только никак не могла понять, что именно. Вроде всё вокруг спокойно и волноваться совершенно не из-за чего, но сердце почему-то испуганно колотилось, никак не желая успокаиваться.

* * *

Сердце испуганно колотилось, никак не желая успокаиваться. Эмили нырнула в дом, закрыв за собой дверь на все замки, но вместо облегчения испытала новый прилив страха — в доме царил лютый холод. Почему-то отключилось электричество. Эмили так и осталась стоять у входа — идти дальше не хватало смелости. Что делать? Электричества нет, телефон не работает. Что же делать?! Эмили замерла, не зная, на что решиться, потом, наконец, вспомнила о своём сотовом, она редко о нём вспоминала, ей почти никто никогда не звонил, и телефон просто валялся в сумке. Руки дрожали, поэтому набрать номер оказалось не так-то просто. Всё напрасно — ответом на её старания была лишь мёртвая тишина, даже гудков не было слышно. Эмили больше не могла оставаться в этой ледяной темноте, открыла дверь, выскочила на улицу, увидела телефонную будку у дома напротив (и как она могла забыть?), бросилась к ней и натолкнулась на неожиданную преграду, будто перед домом выросла прозрачная, но крепкая стена.

Мимо проходила молодая женщина с маленькой девочкой лет пяти. Эмили забарабанила в стену, пытаясь позвать на помощь, но они так и прошли мимо, будто не видели её... или, правда, не видели? Окончательно обессилев, Эми соскользнула на землю, тихо, жалобно заплакала и вдруг увидела человека в красном плаще. Он шёл прямо к ней. Хотя его лицо скрывал капюшон, она чувствовала, что он смотрит на неё, видит её.

— Бет! — в панике отползая от стены, закричала Эмили.

* * *

— Эмили, — тихо прошептала Беттани.

Ей вдруг показалось, что она слышала голос сестры, который отчаянно звал её. Беттани снова прошептала родное имя, и сердце вдруг онемело от непереносимой боли. Она тяжело осела на пол, пытаясь хоть немного привести в порядок путающиеся мысли. Получалось плохо — в голове билось лишь одно: "Эмили — Эмили — Эмили — Эмили — Эмили", — и сердце каждый раз отзывалось пульсирующей болью. И тут она поняла, всё поняла и испугалась уже по-настоящему. Не обращая больше внимания на боль, Бет вскочила и буквально вылетела из магазина. Она боялась опоздать, она не знала, в чём дело, но чувствовала, что опаздывает. Беттани то и дело смотрела на часы — теперь ей казалось, что стрелки движутся с огромной скоростью, и она никак не может успеть за ними. Дома, люди, фонари, дороги, машины стремительно проносились мимо, а Бет всё не могла догнать эти проклятые стрелки, которые беспощадно отсчитывали ускользающее время, — бесценное время, которого, она знала это точно, у неё уже почти не осталось.

* * *

Времени почти не осталось. Эмили узнала Его. Теперь это был не мелькнувший и тут же исчезнувший образ, а вполне реальный человек. Он показался ей огромным, гораздо больше обычных людей. Эмили, наконец, собралась с силами, поднялась и побежала в дом.

Он шёл за ней, она отчётливо слышала за спиной его неторопливые уверенные шаги. Отчаянно ища спасения, Эмили кинулась в свою комнату. Дверь с шумом захлопнулась за ней. Шаги стихли. Бежать больше было некуда. Она, наконец, всё поняла — именно сюда её хотели заманить, именно здесь она должна была оказаться, чтобы...

Эмили попыталась включить свет, но в гнетущей тишине лишь тихо и беспомощно щелкнул выключатель — электричества по-прежнему не было. В комнату проскальзывал лишь бледный призрачный свет уличных фонарей. Эмили затравленно посмотрела на стену, увидела картину, и её сердце замерло, почти остановилось. С картины на неё смотрел Он. Вот почему стихли шаги — Он уже был здесь и ждал её. Картина увеличивалась, расползалась по стене, тьма, будто живая растекалась по полу, заползала на стёкла, окутывая собой весь дом.

* * *

В доме горел свет — это был первый тревожный знак, который отметила Беттани, едва переступив порог. Вторым была сумка Эмили, которая почему-то валялась на полу недалеко от двери. Бет несколько раз громко позвала сестру, но та так и не откликнулась. Конечно, Эми могла задержаться в библиотеке, а сумку забыть дома — всё в жизни бывает... Нет, не в этот раз. Бет каким-то образом поняла, что всё-таки так и не смогла догнать время... опоздала. Уже зная, что это не имеет никакого смысла, она стала методично обходить дом, и бродила по нему до тех пор, пока не добралась до комнаты сестры.

В комнате Эмили горел свет, но её самой не было, её НИГДЕ не было. Беттани вошла, осмотрелась и внезапно почувствовала себя маленькой, беспомощной, жалкой и совершенно опустошённой. Будто у неё вырвали что-то из груди, что-то без чего можно существовать, но нельзя жить. Бет легла на кровать сестры, свернулась калачиком, крепко обняла её белого плюшевого мишку, отстранённо вспомнив, что его зовут Томми, и вдруг почувствовала, что плачет. Как странно, ей казалось, что она уже давно разучилась. Было непривычно и стыдно за собственную слабость. И всё-таки она плакала. Долго. А память неумолимо вновь и вновь подсказывала одну и ту же фразу — обещание, которое она когда-то дала Эмили: "Не бойся, монстры не заберут тебя. Я не позволю".

Беттани не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она вошла в комнату Эмили. Слёзы высохли и ничего, кроме горькой безысходности не осталось. Она спала, спала долго и не хотела просыпаться. Ей ничего не снилось, и это было хорошо. За окном то темнело, то рассветало — один день сменял другой, но теперь это не имело никакого значения. Так продолжалась до тех пор, пока одна мысль не прокралась в угасающее сознание, и не заставила, наконец, открыть глаза: "Но ведь где-то же Эмили есть, должна быть, просто надо встать и найти её".

Бет прислушалась к себе и поняла, что, пусть и очень слабо, но всё ещё чувствует сестру — нить натянулась, но не оборвалась. Она осторожно приподнялась, села, осмотрелась в поисках какой-нибудь подсказки, и вспомнила о том, что Эмили всегда вела дневник. Беттани даже знала, где он лежит — сестра никогда не скрывала этого от неё, доверяя, как никому другому. С чего-то надо было начинать, а там могло быть что-нибудь полезное. Бет нашла заветную тетрадку, открыла и увидела знакомый почерк. У Эми всегда был красивый подчерк и странная манера вместо дат отмечать записи цифрами. На мгновение Бет усомнилась, имеет ли она право это читать, но, взвесив все "за" и "против", решительно положила тетрадь на колени.

Из дневника Эмили.

1.

Я не знаю, с чего это всё началось, правда, не знаю. Наверно, это началось ещё тогда, в день нашего рождения. Мама рассказала мне, потому что решила, что я непременно её пойму... я ведь всегда была её хорошей девочкой. Она рассказала, что моё появление на свет сделало семью Сэнджио богатой и процветающей. По прихоти старой бездетной тётушки (я никогда не видела её, да и мама вряд ли когда-нибудь её видела) всё немалое состояние должно было перейти к одному из многочисленных племянников, а если конкретнее к тому, у кого родится дочь (в нашем генеалогическом древе девочки всегда были редкостью). По требованию тётушки, которая, по-видимому, не доверяла технике и посторонним людям, маме запретили проводить ультразвуковое обследование в период беременности и обращаться к врачам — её осматривал только доктор семьи, которому к тому времени исполнилось 87 лет.

Родители не знали о Беттани и не ждали её, возможно, именно поэтому она стала изгоем в нашей семье. Меня любили — её нет, меня хвалили по поводу и без — ей не прощали даже малейшего промаха, мне всё разрешали — для неё всё было под запретом... В детстве Бет часто плакала, потом всё реже и реже, пока однажды не разучилась совсем... она разучилась плакать, зато научилась злиться и ненавидеть... меня.

Я так и не смогла понять маму, я никогда не смогу её понять и, думаю, Беттани тоже.

Хорошо ещё, что сестра не знает о том, что мама хотела упрятать её в какой-то иностранный закрытый частный колледж-интернат — этого бы она мне точно никогда не простила. Я умоляла папу не разлучать нас, и он не смог отказать своей хорошей девочке... хотя, как мне кажется, он с самого начала был не в восторге от этой идеи. В конце концов, её просто оставили в покое, но было уже поздно — в сердце моей Бет не осталось места для любви к кому бы то ни было, а особенно для любви ко мне, а ведь я так хотела, чтобы мы были настоящими сёстрами. Я всегда чувствовала её страх, боль, обиду и мне тоже становилось страшно, больно и обидно, я всегда знала, где мне её искать, это не объяснить, но... я просто знала и всё. Мы сёстры-отражения, так всегда было и так всегда будет. Я верю в это, потому что без этой веры мне незачем жить.

2.

Сегодня на Бет напали. Мне страшно было, очень-очень страшно. К сожалению, особой смелости мне не досталось — почти вся она досталась Беттани. Я жуткая трусиха и мне всегда было стыдно за это, порой я собственной тени боюсь. Сама знаю, что это глупо. Если бы эти верзилы напали на меня, я, наверно, сразу же умерла бы от страха, но Бет я им отдать не могла. Со мной всегда происходит что-то странное, когда угрожают моёй сестре. И откуда только сила берётся?

Я успела вовремя. Она не обрадовалась моему появлению... испугалась за меня? Не знаю. Да нет, не испугалась, наверно, просто, как всегда, разозлилась и всё, хотя я почувствовала что-то... что-то ещё кроме злости. В любом случае, даже если мне просто показалось и кроме злости ничего больше не было и быть не могло, всё равно...пусть... пусть так, главное, что с ней всё в порядке, а остальное ерунда, и не стоит думать об этом.

3.

Мама всегда любила дарить мне время от времени модные дорогие безделушки, которые я терпеть не могу. Сейчас как раз подходящий повод нашёлся — я победила на олимпиаде по биологии (хотя, как мне кажется, маме было всё равно, по какому предмету была эта олимпиада, я не обольщаюсь на этот счёт). На этот раз мама подарила мне картину какой-то знаменитой современной художницы.

Конечно, блистательная Луиза не могла не устроить из вручения подарка показательное выступление — она пригласила меня к обеду, когда уже собрались гости, ей нравится устраивать "аристократические" светские приёмы, правда она, слава богу, очень редко проводит их у нас дома.

Мама торжественно посадила меня во главе стола, сказала, что очень гордится мной, и бросила пренебрежительный взгляд в сторону комнаты Бет. Господи, как же я ненавидела её в тот момент, наверно, именно тогда я вдруг совершенно чётко осознала, что это из-за неё, из-за неё, отца и их клонированных "друзей", сестра так ненавидит меня. Я так хочу стать для Беттани другом, но она постоянно отталкивает меня... Где же моя прежняя сестра?! Где моя Бет, которая гладила меня по голове и обещала защитить от монстров? Я так скучаю по ней. Мне больно, когда она совсем не замечает меня или гонит от себя, будто я ей совсем чужая. Наверно, она думает, что я так старалась — хорошо училась, вела себя как примерная девочка только для того, чтобы получить похвалу родителей и лишний раз унизить её... Да, я только теперь поняла, что это так, просто удивительно, почему я не поняла этого раньше, ведь на самом деле я делала всё это только потому, что хотела быть идеальной сестрой, чтобы моей Бет не было стыдно за меня.

Я сидела за праздничным столом, смотрела на гостей мамы и хотела только одного, чтобы все они поскорее убрались отсюда. Мне вообще не понятно, зачем Луиза всё это затеяла, ведь не Нобелевскую же премию я получила — обычная заурядная олимпиада, не сложнее и не престижнее многих других. Скорее всего, ей просто надо было продемонстрировать всем новое сокровище Сэнджио — очередную дорогую безделушку. Мне было так неуютно одной среди всех этих снисходительно-поощрительных взглядов...

...Она пришла прямо в разгар "торжества", и все уставились на неё, как уставились бы туземцы из жаркой Африки на включённый телевизор. Конечно, Бет была для этих снобов кем-то вроде прокажённой, мама, пока Беттани не видела, страдальчески закатила глаза.

— Милая, — направляясь к Бет, фальшиво-ласковым голосом проворковала мама, — пойди, поздравь сестру. Она такая умница — победила на олимпиаде. Я знаю, ты у нас тоже умненькая и сможешь победить на следующей олимпиаде.

— Конечно, мамочка, — в тон ей подтвердила Бет, — я обязательно победила бы и на этой олимпиаде, если бы принимала в ней участие. А моя святая сестричка одолжила бы мне на время свой нимб с крылышками. Правда, Эми? Одолжила бы? Но я не принимаю участия в олимпиадах, потому что я конченая дебилка, и моего тупого умишки хватит лишь на то, чтобы унитазы драить, чем бы я без сомнений и занималась, если бы не была твоей дочерью.