Музыка тишины

Музыка тишины

Автор:Эсэзи

Фэндом: Ориджиналы

Персонажи: М/Ж; М/М

Рейтинг: NC-17

Жанры: Гет, Слэш (яой), Романтика, Ангст, Драма, Фэнтези

Предупреждения: Нецензурная лексика

Размер: Макси

Статус: в процессе

Описание:

Предопределение причудливо сплетает судьбы, казалось бы, ничем не связанных между собой людей. Говорят, что истинную силу обретает тот, кто о ней не просит — они и не просили, но так уж получилось, что сила выбрала именно их. Теперь уже поздно что-то менять, остаётся только или сдаться, или достойно принять брошенный вызов, в любом случае, теперь у них одно туманное будущее на всех.

========== Глава 1. Осколки. ==========

Мария проснулась оттого, что через огромные окна, полностью заменявшие целую стену просторной мастерской, лился яркий утренний свет. Хорошее освещение было одним из важнейших условий работы художницы, но сейчас беспощадные солнечные лучи, бьющие прямо в воспалённые после бессонной ночи глаза, только раздражали. Поэтому, поморщившись, она отвернулась от окна и от непереносимо яркого света. Голова была тяжёлой и совершенно пустой: ни одной мысли, ни одного желания — ничего. Абсолютно ничего. Последние картины, над которыми Мария трудилась несколько недель, закончив только минувшей ночью, выпили из неё все силы.

Художница медленно перевела взгляд на свои новые творения. Картины-близнецы стояли там же, где она вчера их оставила — в самом тёмном углу мастерской. Марии почему-то совсем не хотелось на них смотреть. Каждый раз, когда она приступала к созданию новых картин, работа полностью поглощала её. На это время она переставала существовать отдельно от своих полотен, а когда работа подходила к концу, неизменно возникало ощущение, что заканчивалась жизнь. Мария выскальзывала из мира очередных творений совершенно беспомощной и опустошённой, несколько дней приходила в себя, и мучения начинались с начала. Но без своей работы она не могла.

Раньше было по-другому. Раньше её произведения радовали яркостью красок и дышали счастьем. Как давно это было... Всё что осталось ей теперь, в однообразном потоке серых будней, — мутные осколки, стоящие сейчас в тёмном углу.

Мария всегда создавала одновременно две совершенно одинаковые картины. Одну из них оставляла себе, а вторую отдавала в галерею для продажи. Можно было бы считать эту странность занятной причудой таланта, если бы художница делала это намеренно. Но правда заключалась в том, что Мария и сама не знала, зачем и почему это делает — она просто становилась перед мольбертами и по очереди проводила кистью, то по одному, то по другому полотну, создавая абсолютно одинаковые изображения. Таким образом, возникала вполне объяснимая сложность в определении оригинала и копии. И если саму художницу мало волновали такие тонкости, то для хозяйки галереи это становилось настоящей проблемой. В конце концов, подобное обстоятельство означало, что Мария, сама того не осознавая, являлась обладательницей одной из ценнейших коллекций картин в мире, потому что, по мнению критиков, Мария Виктория Веланж была одной из самых известных и талантливых художниц последнего десятилетия. Её картины всегда производили одинаково сильное, неизгладимое впечатление как на профессионалов и ценителей, так и на людей совершенно не разбирающихся в живописи. Никто не мог точно сказать, в чём заключается неодолимая притягательность творений художницы, но чувствовали её все.

Картины-близнецы всё настойчивее подзывали к себе свою создательницу. Мария осторожно поднялась и медленно, как будто против воли, поплелась к ним. Взяв в руки, ещё немного поколебалась и, наконец, решилась посмотреть. Как и следовало ожидать, всё очень талантливо, очень выразительно, очень своеобразно и очень... мрачно. Последние два года только такое у неё и получалось. На первый взгляд ничего особенного в этих картинах не было, но, глядя на них, отчего-то становилось не по себе. Мария подозревала, что во многом из-за этого странного ощущения её полотна и ценятся так высоко.

На законченных этой ночью картинах был изображён закат — кроваво-красное солнце на мрачном, набухшем грядущей грозой небе. Благодаря такому контрастному фону создавалось впечатление, что внутри картины существует сразу два измерения: солнце окрашивало оранжево-жёлтым радостным сиянием мирный городок на переднем плане, а грозное, почти чёрное небо окутывало замок, который казался очень далёким и от того ещё более угрюмым. При более детальном рассмотрении можно было заметить крохотную фигурку в алом плаще на тропинке, ведущей из городка к замку на вершине холма, и что-то белое, похожее на лицо в окне замка. Кроме того, почему-то сразу было понятно, что городок давно заброшен, а замок — и не замок вовсе, а какое-то несуразное каменное строение — нечто среднее между католической церковью и Колизеем.

Мария вдруг отчётливо осознала, что это самые жуткие и самые сильные её творения за последние три года. Смотреть на картины больше не было никаких сил, и она поставила их обратно в угол, повернув изображением к стене. Потом, чуть позже, когда Мария отдаст одну из "близняшек" хозяйке галереи, вторая картина займёт своё почётное место за занавесом.

Тяжёлая бордовая ткань скрывала все стены мастерской за исключением огромных окон. Под этим занавесом художница прятала свои творения. Прятала больше от самой себя, чем от посторонних.

Мария была так глубоко погружена в свои размышления, что не услышала, ни щелчка открывающегося замка, ни шума приближающихся шагов, а очнулась только тогда, когда дверь мастерской распахнулась, и на пороге возник высокий темноволосый мужчина с серебристо-серыми глазами и мальчишески-озорной улыбкой на совершенно счастливом лице.

— Глазам не верю! Это же сама Мария Веланж! — радостно воскликнул он.

— Угу, ты же в моей квартире, остряк, или ты случайно дверью ошибся? — насмешливо спросила Мария.

— Так, понятно, ты, радость моя, как всегда не в духе. Опять рисовала всю ночь?

— Не рисовала, а писала, Ник, это разные вещи, — поправила художница.

— Прости, как всегда забыл, — беззаботно покаялся Ник.

— Ничего ты не забыл. Просто тебе доставляет огромное удовольствие меня дразнить.

— Каюсь. Грешен. Ну, показывай.

— Чего показывать-то?

— Шедевр показывай, — направляясь к ней, пояснил Ник.

Мария была очень рада, что он пришёл. Сегодня она просто не вынесла бы одиночества, а Ник был такой родной, такой свой. Они дружили уже много лет и хорошо знали все привычки и слабости друг друга.

Художница вытащила из угла свой новый "шедевр" и, не глядя, протянула его Нику. Он рассматривал картину как всегда очень внимательно и сосредоточенно. Так получилось, что друг стал для Марии самым строгим критиком, и единственным, чьё мнение было для неё действительно важным.

— Мрак какой, — изучив картину, резюмировал Ник.

— Тебе не нравится? — тут же расстроилась Мария.

— Мне не картина не нравится, радость моя, — это ты мне не нравишься.

— Ничуточки?

— Ничуточки. Но это можно исправить. Прямо сейчас ты отправляешься в горячую ванну, потом завтракаешь и спать. Мастерскую твою я запру до вечера.

— Тиран и зануда!

— Может быть, но сегодня ты будешь хорошей девочкой и сделаешь всё так, как я сказал.

Покорившись судьбе, Мария как "хорошая девочка" отправилась в ванну, а Ник на кухню. Хорошо хоть ему в голову пришла светлая мысль по пути заехать в магазин, а иначе чем бы он стал её кормить? В холодильнике пусто, даже повесившейся мыши и той не наблюдалось. Интересно, чем же гениальная художница питалась те три недели, что его не было? Впрочем, ему сразу всё стало ясно, стоило только один раз взглянуть на неё: лицо осунувшееся, бледное, с лёгким пепельным оттенком, под глазами залегли глубокие тени, взгляд затравленный и усталый — красота! Ник сразу же решил, что работать ей сегодня не даст. Марии необходимо отдохнуть и, чёрт возьми, она будет отдыхать, даже если и не хочет. Хорошо хоть мастерская занимала одну из комнат достаточно большой квартиры, а не располагалась в другом здании, как это часто бывает — хоть идти никуда не надо.

Примерно через полчаса Мария вышла из ванны в уютном махровом халате, махровых носочках, миленьких основательно разношенных домашних тапочках и с полотенцем на голове. Она быстро прошлёпала к столу и плюхнулась на стул у окна.

— И что я буду сегодня кушать? — поинтересовалась великая художница.

— Маринованных тараканов, — с самым серьёзным видом объявил Ник.

— Издеваешься?

— И не думал даже.

Тем не менее, скоро на столе появились тосты, омлет, чай и горячие аппетитные булочки с какой-то наверняка очень вкусной начинкой.

— А кофе? — робко спросила Мария.

— Кофе буду пить я, а тебе только чай, — категорично заявил Ник.

— Почему?

— Потому что ты прямо после завтрака отправляешься спать.

— Но...

— Без "но". Это не обсуждается.

Мария, конечно, изобразила обиду, даже насупилась для солидности, но на самом деле даже и не подумала обижаться. Ей нравилось, что Ник рядом и заботится о ней. О ней больше некому было заботиться, раньше у неё был ещё Майкл, но... вот уже три года, как она училась жить без него. Мария всеми силами старалась не думать о его самоубийстве. Она до сих пор не могла понять, зачем он это сделал. Если бы не Ник, Мария бы просто не выдержала и сошла с ума. Она знала, что Майкл с Ником никогда не ладили между собой — не верил Майкл в дружбу между мужчиной и женщиной, и потому так и не смог понять отношений своей жены с таким красавчиком как Ник.

— Сегодня вечером придёт Мириам. Я обещала ей, что закончу картину к сегодняшнему дню, чтобы она смогла забрать её в свою галерею до открытия выставки, — уплетая булочку, сообщила Мария.

— Во сколько она приедет? — усаживаясь напротив неё, спросил Ник.

— В семь, — Мария почувствовала крепкий аромат свежего кофе и с тоской перевела взгляд с кружки Ника на свою.

— Я успею.

— А вдруг ты про меня забудешь?

— Да уж, про тебя забудешь.

— А Элис знает, что ты уже вернулся?

— Нет. Когда я приехал, она уже уехала на работу.

— И ты ей не позвонил?

— Нет.

— Я ей не нравлюсь, ведь так? — ответ Мария прекрасно знала, но всё равно зачем-то задала этот вопрос.

— Дело не в тебе. Ей не понравится ни одна женщина, которая подойдёт ко мне ближе, чем на сто метров.

— Ревнует?

— Похоже, что так.

Мария почему-то расстроилась. Она понимала, что у Ника должна быть личная жизнь и даже была рада за него, но, в то же время, боялась, что однажды он просто забудет о ней. Он женится, у него появятся дети, а вместе с ними много новых забот и в его жизни совсем не останется для неё места, и что же тогда будет с ней? В последнее время она против воли всё чаще думала об этом. Да нет, всё правильно, конечно, ведь не до старости же ему с ней нянчиться, в самом-то деле. Но...

Они познакомились, когда ей было тринадцать, а ему шестнадцать. Марию в школе откровенно недолюбливали и не упускали возможности над ней подшутить. Фантазия у её одноклассников была на редкость богатой, и иногда их шутки больше походили на изощрённые издевательства. Ник же, напротив, был очень популярен. Красивый, умный, богатый, что называется, природа ничем его не обделила. Ему подражали, его уважали, ему завидовали. Ник не замечал Марию до тех пор, пока однажды не увидел, как она плачет, сидя на ступенях широкой школьной лестницы. С того самого дня никто больше не смел даже косо смотреть в её сторону. Ник взял Марию под свою защиту, и она бегала за ним точно хвостик. Сначала над ними посмеивались, а потом привыкли и оставили в покое.

— Ну что ж. Тебе пора спать, а у меня ещё кое-какие дела сегодня, — вернул Марию из воспоминаний голос Ника.

— Уже иду, — грустно улыбнувшись, пообещала она.

— Ты чем-то расстроена, — нахмурившись, заметил Ник.

— Нет, со мной всё в порядке.

Она видела, что он ей не поверил. Но что она могла ему сказать? Брось Элис, потому что... а собственно почему?

Мария проводила Ника до двери и послушно положила ключи от мастерской в его протянутую ладонь, потом она добрела до спальни и заснула ещё раньше, чем её голова коснулась подушки... она почти не спала последние три недели.

========== Глава 2. Отражения. ==========

Звук быстро приближающихся шагов вывел Бэт из полуобморочного состояния. Она с усилием подняла голову и увидела тех троих, что на неё напали. Здоровенные злющие парни напали со спины, а потом стояли и наблюдали, как она отползает к стене — в таком состоянии деваться-то ей всё равно некуда. Жалкие трусы! Боже, как же у неё болит голова! А эти трое, похоже, ещё не закончили с ней. Достаточно было одного взгляда на эти ухмыляющиеся тупые физиономии и масленые глаза, чтобы понять, чего именно они от неё хотят. Ну, это они зря... Конечно, она не убьёт ублюдков, в тюрьму ей не хочется, но покалечит точно, на всю жизнь им хватит... Чёрт, всё-таки со всеми тремя ей сейчас не справиться, но ничего, она будет бороться, пока хватит сил. Бэт как раз нащупала нож за голенищем правого сапога, когда из-за поворота выскочила девушка и встала прямо перед ней, закрывая и защищая её.

— Прочь от моей сестры! — приказала новоявленная защитница.

— Ба, да это же зубрилка! — пренебрежительно бросил один из парней и засмеялся.

Эми? Чёртова идиотка! Что, интересно, она здесь забыла? Бэт могла бы и догадаться, что старшая сестричка непременно появится. Ну, куда же без неё?!

Дура!

Но Эмили вместо того, чтобы предоставить Бэт самой разбираться с возникшими проблемами, стояла на том же месте — между сестрой и тремя парнями, каждый из которых был примерно раза в два крупнее неё.

— Да что может сделать эта очкастая замухрышка? — поддержал приятеля другой парень. — Да на неё дунь — она и свалится. Нам же лучше. Вместо одного приза получим два! Заодно проверим, насколько они похожи!

"Ну и что теперь, мисс конгениальность? На что ещё тебя сегодня хватит?" — морщась от пульсирующей головной боли, подумала Бэт. Эмили окинула взглядом узкий проход между домами, тускло освещённый одним единственным фонарём, подошла к мусорному баку, подобрала какую-то палку и вернулась на прежнее место. Всё это она проделала как-то заторможено, будто в замедленной съёмке, а эти трое болванов даже с места не двинулись, видимо, сложившаяся ситуация искренне забавляла их. Действительно, какую угрозу могла представлять для них Эми, которая за всю свою жизнь и мухи-то не обидела? Да никакой!

— Уходите, — тихо приказала Эмили и крепче сжала своё жалкое оружие.

Разумеется, никто не сдвинулся с места.

— Это моё последнее предупреждение.

Вместо того чтобы подчиниться, все трое, разумеется, двинулись к ней. Бэт до последнего надеялась, что у её полоумной сестрички всё-таки хватит ума бросить палку и бежать отсюда со всех ног. Напрасно. Эмили что-то отчаянно закричала и бросилась вперёд. Что произошло дальше, Бэт понять не успела, но один из нападавших вдруг упал на колени, обхватив руками голову... его пальцы окрасились кровью. Все застыли.

— Ты психопатка! Такая же двинутая, как твоя чёртова сестричка! — опомнившись, завопил один из парней и бросился поднимать раненного приятеля. — Френки, кретин, ты чё там стоишь?! Иди сюда, я один Дюка не подниму!

Эмили замерла с окровавленной палкой в руках, по-прежнему, закрывая собой сестру.

— Ну, ты, дрянь, заплатишь за это! Обе вы заплатите! — уводя под руки Дюка, который едва мог перебирать ногами, наперебой сыпали угрозами парни.

Когда они, наконец, ушли, Эмили опустила руки, палка с глухим стуком упала на асфальт.

— Какого чёрта ты здесь делаешь? — злобно прошипела Бэт.

Эми подошла к сестре и, опустившись на колени, осторожно сжала её плечи.

— Тебе очень больно? — тихо спросила она.

Даже сквозь плотную ткань куртки Бэт почувствовала, что Эмили вся дрожит. Ну и правильно, нечего ей было сюда приходить. Но это же Эми — заботливая, благородная старшая сестра — мисс совершенство, мамочкина-папочкина гордость. Бэт её ненавидела, давно ненавидела. Её просто выводило из себя, что они близнецы. Подумать только! Ну, просто "закон вселенского сволочизма"! Эмили была старше всего на девять минут, и практически с пелёнок её зачислили в ангелы: умная, спокойная, безупречная, никаких дискотек, никаких проблем с полицией — ну просто святая. Чёрт бы её побрал! Бэт же вместе с идиотским именем "Бэттани" досталось ещё и почётное звание паршивой овцы, которая, как известно, всё стадо портит. "Нам не могло так повезти, чтобы обе наши девочки были такими, как Эми, но мы всё равно любим их обеих", — виновато улыбаясь, говорила мама своим гостям. Ложь! Наглая ложь! Их мамаша любила себя и только себя, но Эмили она могла хотя бы похвастаться перед своими ограниченными подружками. А вот папочка никогда особо не церемонился и, не стесняясь, говорил, что в семье, конечно, не без урода, и их семья, к сожалению, не исключение.

"Ненавижу!" — снова пронеслась в сознании яростная мысль.

"Угу-угу. Конечно, а как же иначе? Да кому ты врёшь?" — насмешливо поинтересовался внутренний голос, — да, если бы эти недоумки прикоснулись к твоей "ненавистной" сестричке хоть пальцем, ты бы их всех в клочья разодрала". Ну, что тут скажешь? Ведь правда же, а против правды не попрёшь...

— Проваливай, — огрызнулась Бэт, пытаясь встать, — только палку прихватить не забудь, от неё надо избавиться, а то вдруг эти придурки копам стуканут.

— Я сейчас, Бэттани. Я только...

— Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не смела называть меня этим проклятым именем! Я — Бэт! Ясно тебе?! Бэт! Идиотка...

— Хорошо, Бэт, я сделаю всё, что ты захочешь, только не злись, пожалуйста. Я же помочь хотела. Я...

— А кто тебя просил мне помогать? Кто тебя звал?

Эмили опустила голову, молча помогла сестре подняться, а потом они вместе направились в сторону шоссе. К счастью, поймать машину им удалось быстро, и уже через полчаса они были дома. Родителей как всегда не было, но это и к лучшему — вести нравоучительные беседы по душам, с последующим осознанием себя полным ничтожеством, Бэт сейчас была совершенно не расположена.

— Ты так и будешь здесь торчать или всё-таки отстанешь от меня, а, Мать Тереза местного разлива? — язвительно поинтересовалась Бэт, после того как сестра довела её до комнаты и принесла какие-то таблетки.

Эмили тут же ушла.

Часы показывали второй час ночи. Ну что ж, время ещё детское. Наглотавшись таблеток, Бэт разделась и поплелась в душ. Горячая вода успокаивала, и жизнь уже не казалась такой мрачной, как час назад. Как же всё-таки странно, что Эми её нашла — она всегда её находила. Бэт не очень-то верила, вернее, пыталась убедить себя в том, что не верит в мистическую связь близнецов, о которой так часто говорили, потому что не хотела иметь с сестрой ничего общего.

Бэт с Эмили внешне были не просто похожи, а совершенно одинаковы — будто отражались одна в другой. Они были сходны во всём: одинаково средний рост, одинаковые, достаточно сформировавшиеся (для 16-летних девочек) фигуры, одинаково каштановые волосы, одинаковые лица. Если сестёр одинаково одеть и причесать — различить их было практически невозможно, даже поставив рядом.

Хотя сёстры были, ну если не красавицами, то, по крайней мере, по-своему хорошенькими, ни одна из них не пользовалась особой популярностью в школе. Эмили потому, что постоянно носила очки и забирала волосы в пучок "классической старой девы". А Бэт вообще считали асоциальной психопаткой. Кроме того, окружающим трудно было рассмотреть её внешность, в том числе, и из-за уродливой чёрной шапки, которую она снимала разве что только дома.

Выйдя из ванны, Бэт вновь почувствовала себя человеком, и голова уже почти не болела. Девушка быстро натянула длинную тёмно-синюю футболку, выключила свет и забралась в кровать. Она уже начала засыпать, когда услышала, тихие всхлипывания за стеной и поняла, что Эми плачет. Бэт ненавидела сестру... пыталась ненавидеть... даже верила, что ненавидит, но от этих слёз что-то больно сжималось в груди. Очень хотелось пойти к ней, успокоить, утешить. Это желание было сильным, почти нестерпимым, но Бет справилась, она уже давно привыкла подавлять его и надеялась, что сможет справляться с этими глупыми порывами и дальше.

========== Глава 3. Перед сном. ==========

— Мария, это шедевр! — восхищённо воскликнула Мириам, едва взглянув на картину.

Мириам всегда с особым нетерпением ждала новые работы Марии и сейчас едва смогла удержаться, чтобы не запрыгать, хлопая в ладоши. Пять лет назад она пошла на огромный риск, согласившись взять в свою галерею работы молодой, никому не известной художницы, особенно если учесть, что до этого от картин Марии отказались четверо из её коллег. Теперь эти коллеги кусают локти и тщетно пытаются переманить к себе её художницу.

— Ник сказал, что слишком мрачно, — пожаловалась Мария.

Мириам одарила стоявшего рядом с Марией Ника нежной улыбкой и снова перевела взгляд на картину. Мириам была молодой красивой женщиной и её задевало то, что за всё время их знакомства Ник так и не проявил к ней никакого интереса. Она уже перепробовала всё, что можно. Бесполезно. Может, ему просто не нравились блондинки? Другого объяснения быть не могло.

Мириам ничего не имела против Марии, но эта невзрачная мышка ей явно не соперница. Мария была невысокой и слишком худенькой — фигурой она напоминала скорее подростка, чем взрослую женщину, зато у неё были длинные густые волосы цвета молочного шоколада и трогательные грустные синие глаза. А в целом ничего особенного, за исключением таланта, конечно, но тут уж не поспоришь. Мария была слишком хрупкой и слишком... никакой. Мужчин такие мало привлекают, уж Мириам-то хорошо это знала.

— Нет, это определённо шедевр, — настойчиво повторила хозяйка галереи. — За последние три года это твоя лучшая работа... Мария, может, ты всё-таки передумаешь насчёт "Вильгельма"?

— Никогда.

— Жаль, этот мальчик стал бы украшением выставки.

— Этот мальчик не продаётся.

Мириам обречённо вздохнула — она вот уже почти два года безуспешно уговаривала Марию продать ей этот портрет. Ни в какую.

— А как называется твоя новая картина? — стараясь забыть о "Вильгельме", спросила хозяйка галереи.

— "Ожидание", — ответила Мария.

— Ожидание чего?

— Не знаю.

Ясно, комментировать молодой гений сегодня был не расположен, ну и пусть — имеет полное право. Было уже почти девять. Мириам никак не планировала провести у Марии целых два часа, но у неё почему-то никогда не получалось заскочить только на пять минут. К тому же через три дня должна была состояться выставка новых работ художницы. В конце концов, ничего особенно страшного не произошло и хотя бы к десяти часам она всё-таки успеет на встречу с очередным очень перспективным кандидатом в мужья, договаривались они, конечно, на восемь, но так как Мириам была настоящей женщиной, то решила, что если это её мужчина, то он дождётся.

Ник тем временем аккуратно заворачивал картину. Он сказал, что слишком мрачно, пожалуй, он совершенно прав, но Мириам могла с ходу назвать не менее трёх десятков коллекционеров, которые непременно захотят приобрести новый шедевр Марии Веланж.

* * *

В отличие от Мириам, Ник добрался до дома только в третьем часу утра. Хорошо хоть никаких срочных дел на завтра не планировалось. Приняв душ и переодевшись в комнате для гостей (он всегда пользовался этой комнатой, если возвращался поздно, чтобы не разбудить Элис), Ник отправился в кабинет. Спать ему ещё не хотелось, а кое-какие документы не мешало бы ещё разок просмотреть. Он честно пытался перечитать документы, но внезапно поймал себя на мысли, что думает совсем не о работе.

Мария...Что же ему с ней делать? Он не мог не беспокоиться о ней, не мог с тех самых пор как однажды увидел слёзы в её синих глазах. Ник стал для неё кем-то вроде старшего брата и защитника, он помнил, как робко, неуверенно Мария сжимала его руку, когда им приходилось проходить мимо её одноклассников, как боялась хоть на миг потерять его из виду и остаться одна. Их отношения никогда не укладывались в стандартную схему. Сначала она его забавляла — милая, трогательная девочка, доверчивая и привязчивая как щенок, а потом как-то так само собой получилось, что она стала чем-то постоянным и незаменимым в его жизни. Её обожаемый Майкл Нику, естественно, не понравился, собственно, он не понравился Нику ещё до того, как они познакомились и, как потом выяснилось, не напрасно. Подумать только, этот тип назанимал у крутых нехороших парней кучу денег на весьма сомнительное предприятие, разумеется, прогорел и пустил себе пулю в лоб, а все свои долги оставил на убитой горем вдове. Хорошо ещё, что Ник вовремя узнал обо всей этой истории и успел вывести Марию из-под удара. Она до сих пор ничего не знала, да и незачем ей было это знать — пусть у неё останутся хорошие воспоминания об этом мерзавце.

У Ника личная жизнь долгое время складывалась не больно-то гладко. Нет, Ник вовсе не был Казановой или Дон Жуаном, и менять женщин как перчатки вовсе не было целью его жизни, и не коллекционировал он их вовсе, просто его отношения с женщинами всегда заканчивались одним и тем же вопросом: "Я, или эта твоя Мария?". В этом вопросе он всегда был последователен — он всегда без сомнений и колебаний выбирал свою Марию, и такой выбор никогда не казался ему странным или неправильным. Он всегда берёг её, заботился о ней и не мог по-другому. Иногда Ник ловил себя на мысли, что то чувство, которое возникало у него, когда к Марии слишком приближался кто-то посторонний — не важно, мужчина или женщина — очень походит на ревность. К счастью, он всегда вовремя одёргивал себя. Да и какое право он имел её ревновать? Просто Нику становилось не по себе при одной мысли о том, что в жизни Марии появится кто-то ещё, и она совсем забудет о нём.

Ник продолжал упорно смотреть на монитор, но проку от этого по-прежнему не было и, скорее всего, уже не будет. Перед его мысленным взором возникла последняя картина Марии, и он тут же невольно вздрогнул — и как только она с этим живёт? Откуда такие жуткие образы? Хотя... он догадывался откуда. Мария очень тяжело перенесла смерть мужа. В то время Ник всерьёз испугался за неё, ему даже пришлось на целых три месяца бросить все свои дела и перебраться к ней. Он почти не отходил от Марии, а она всё время сидела с застывшим безжизненным взглядом и почти ничего не ела — Нику приходилось чуть ли не силой заставлять её питаться, а то ещё немного и она бы просто растворилась в воздухе. Мария и так всегда была будто немного не от мира сего, а тут и вовсе стала походить на бесплотную тень.

Слава богу, со временем проблески жизни всё-таки вновь замелькали в ее глазах, но уже не так ярко как прежде. Потом Мария с головой ушла в работу, и первым её шедеврам стал "Вильгельм", которого так упорно хотела заполучить Мириам. Раньше Нику никогда не доводилось видеть подобных портретов — на вид изображённому на нём мальчику было лет 17-18, и он казался... совершенно особенным. В чём заключалась уникальность "Вильгельма", сразу определить было сложно, но таковы были все картины Марии Веланж. Ну, казалось бы, мальчик как мальчик, хорошенький, только очень: длинные чёрные волосы, трогательная родинка под нижней губой, беззащитные карие глаза на по-девичьи красивом лице... собственно, то, что это именно мальчик, со стопроцентной уверенностью можно было определить только из названия картины. Особого внимания заслуживал и общий фон, на котором был изображён Вильгельм — сначала могло показаться, что это просто какие-то замысловатые тёмно-зелёные разводы, но если приглядеться повнимательнее, то можно было среди этих разводов различить неестественно-вытянутые человеческие лица. В глазах мальчика застыли страх, надежда, мольба — этот взгляд как будто звал кого-то, кого-то очень близкого. Не удивительно, что Мириам просто влюбилась в этот портрет с первого взгляда и, как подозревал Ник, если бы ей всё-таки удалось выпросить его у Марии, она бы никогда и ни за какие деньги не согласилась бы с ним расстаться. Вот только откуда взялся этот Вильгельм? И выбор имени несколько странный. Как Ник не пытался, ему так и не удалось выпытать у Марии эту тайну.

— Ты всё-таки соизволил появиться? Я тронута, — раздался за спиной Ника приятный женский голос.

— Прости, Элис, я всё-таки тебя разбудил, — поворачиваясь к двери, повинился Ник.

Элис стояла в дверном проёме, прислонившись плечом к косяку и скрестив на груди руки. Поразительно, но даже сейчас, сонная и растрёпанная, она была чудо как хороша. Они были вместе уже полгода и, в целом, неплохо ладили. Ник сильно преувеличил, когда сказал, что Элис очень ревнива, вовсе нет, просто её несколько задевало, что её мужчина больше внимания уделяет другой женщине, чем ей, однако никаких скандалов по этому поводу она не устраивала и никаких ультиматумов пока не предъявляла. Ник и сам понимал, что виноват перед ней.

— Заезжал к Марии? — спокойно спросила женщина.

— Да, — честно ответил Ник.

— С ней всё в порядке?

— Ну, в общем, да.

— Вот и прекрасно, значит, теперь ты можешь с чистой совестью побыть только моим.

Элис неторопливо подошла к Нику, не спрашивая разрешения села к нему на колени, нежно погладила по щеке.

— Тебя не было целых три недели. Я скучала, — ласково глядя на него, прошептала она.

— Я тоже... по тебе скучал, — прошептал в ответ Ник.

"Скучал. Ну... ведь скучал же. Должен был скучать... нет, не очень... совсем нет...Чёрт!"

* * *

После того как уехал Ник, Мария так и не смогла заснуть, наверно потому, что успела хорошо выспаться днём. За окном была лишь чернильная темнота — луна спряталась и фонари почему-то не горели. В квартире стояла угнетающая, звенящая тишина. Женщина бесцельно переходила из одной комнаты в другую, ей и в голову не приходило включить телевизор, она как-то совсем отвыкла от него, и не только от него. Три недели, целых три недели она была оторвана от всего окружающего мира, может, его уже и нет вовсе, может, это уже какой-то совсем другой мир? Мария наткнулась на маленький журнальный столик и увидела ключи. Это были ключи от мастерской, которые перед уходом оставил Ник. Значит, привычный мир всё-таки никуда не делся.

Мария взяла ключи и направилась в мастерскую, но перед самой дверью неожиданно замерла в нерешительности. А надо ли ей туда идти? На душе было не спокойно. Скоро, уже совсем скоро будет выставка картин, над которыми она работала последние три года. Мириам сказала, что это будет сенсацией, ведь больше половины этих работ ещё никогда не были представлены на обозрение широкой публики и наверняка все картины будут распроданы в течение ближайшего месяца. Мария сделала глубокий вдох, вставила один из ключей в замочную скважину, два раза его повернула, раздался негромкий щелчок и дверь бесшумно открылась. Вспыхнул свет. Последнее творение художницы по-прежнему стояло у стены — она сегодня так и не успела его повесить. Мария дёрнула за шнур, раздвинулся тяжёлый бордовый занавес. Среди уже развешанных по стенам картин осталось всего два свободных места. Последние. Пристроив, наконец, "Ожидание" Мария отошла на некоторое расстояние, чтобы удостовериться, что всё висит как надо, и вдруг поняла, что боится смотреть на свои картины. Она пыталась убедить себя, что это не так, что это ей просто кажется, но ничего не помогало. Мария отвела взгляд в сторону и наткнулась на "Вильгельма" — этот портрет висел отдельно от других работ и единственный не имел близнеца.

— Я знаю, что я трусиха, но я не могу, — будто пытаясь оправдаться перед устремлёнными на неё карими глазами мальчика, прошептала женщина.

Прошло несколько минут, а может и часов, прежде чем Мария, собравшись с силами, медленно перевела взгляд на свои произведения. Ей было действительно страшно — будто она смотрела не на картины, а пыталась через окна заглянуть в какой-то другой мир. Там, в этом чужом враждебном мире кто-то был, и этот кто-то тоже смотрел на неё.

========== Глава 4. Всё как всегда. ==========

— Ты, типа, отвязная, — глубокомысленно изрёк Рик.

"Это был, типа, комплемент", — перевела про себя Беттани.

Она лежала, подперев руками голову, и смотрела на стену — всё лучше, чем на лежащего рядом парня. Дернул же её чёрт, месяца два тому назад после очередной душещипательной разборки с родителями пойти в какую-то дыру и наклюкаться до потери пульса — хотя "наклюкаться" случалось с ней за последний год довольно редко — так вот она и подцепила этого "мачо"... или это он её подцепил? Детали она помнила плохо, но проснулась на следующее утро почему-то в его кровати. Миленькая вышла ситуация — он сиял как медный таз, а у неё жутко болела голова, будто в ней кто-то отплясывал развесёлую джигу.

— Мы ведь, типа, встречаемся? — как бы между прочим поинтересовался Рик.

— Ну, разве что типа, — не отрывая взгляд от стены, ответила Бет.

Встречаются. Смешно, ей-богу. Он, конечно, ничего — тело подкаченное, мордашка симпатичная, три малиновых пряди в светло-русых, чуть рыжеватых волосах и бровь проколота (ну, куда ж без этого), старше её года на два, наверно... девиц вокруг него всегда куча...кажется, гитарист... или ударник в какой-то группе. Бет такими деталями не интересовалась — она просто приходила к нему, когда хотела и уходила от него, когда хотела, а зачем он ей был нужен, она и сама не знала.

— А ты чё, типа, на тусовку со мной пойдёшь?

— Нет.

— А чё?

— Не хочу.

— Ты не думай, я, типа, найду с кем пойти. Да я только рукой махну — куча гёрл сбежится.

— Да ради бога.

— Ну, ты, типа, чё? — всерьёз обиделся Рик.

"Угу, музыкант (звезда типа), нежная ранимая натура, тонкая душевная организация — детский сад с барабаном, короче", — мысленно прокомментировала Бет. Скучно.

На мачо он никак не тянул, по ходу, ему ещё нянька нужна. Беттани покосилась на него, ну так и есть — обиженный капризный ребёнок, не иначе. Она быстро поднялась и стала одеваться. Рик с искренним удивлением смотрел на неё и всё никак не мог поверить в то, что она действительно сейчас уйдёт — не привык, бедненький, к такому обращению, но Бет нисколько не сомневалась в том, что скоро его обязательно кто-нибудь да утешит.

Оставив Рика в гордом одиночестве, Беттани отправилась домой. Тихонько накрапывал мелкий противный дождь. На сей раз, она решила пойти по хорошо освещённой улице, здраво рассудив, что приключений ей вполне достаточно — шишка на затылке всё ещё временами противно ныла, и добавлять новые боевые ранения желания не было.

Минувший день ничем особо не отличался от других — школа, работа в маленьком магазинчике пластинок (то, что эти пластинки ещё кто-то слушает, ценит и даже коллекционирует, Бет узнала только тогда, когда стала их продавать), встреча с Риком, хотя это решение Беттани приняла спонтанно — домой, просто, очень не хотелось.

У некоторых людей вся жизнь проходит в сонном режиме, течёт себе как широкая река по равнине, Беттани же всё время швыряло из стороны в сторону — несло мощным потоком от одного водопада к другому. За свои шестнадцать лет она уже успела несколько раз радикально измениться, в отличие от Эмили, которая какой была, такой и осталась. Может, это и к лучшему, что бурный поток, наконец, сменился неспешным течением — экстрима ей в жизни, пожалуй, уже хватит. Перебесилась, наверное.

Когда-то Беттани так сильно хотелось наказать весь мир и особенно тех моральных уродов, которые по какой-то чудовищной ошибке являлись её родителями, что едва не загубила собственную жизнь. Как только ей стукнуло четырнадцать, она практически бросила школу, собственноручно обкарнала волосы, а потом ещё и выкрасила их в ядрёный чёрный цвет, размалевала физиономию, проколола сразу бровь, губу и щёку, связалась с самыми отчаянными недоумками во всей округе и всё никак нарадоваться не могла, что она такая крутая. Ну, дальше, как водится, клёвый дружок Сэмми лет на пять старше неё — заводила местной шайки, мелкие грабежи, пока, типа по приколу, лёгкие наркотики. В конце концов, Бет практически перестала появляться дома, всё глубже и глубже увязая в этой трясине. Может быть, она и увязла бы совсем, и однажды полицейские нашли бы её окоченевший труп, и патологоанатом равнодушно записал бы в своём заключении, что передозировка наркотиков загубила жизнь молодую — так было с Пайпер, и с Люком, и с Чаком — однако Беттани вовремя завязала с подобным проявлением переходного возраста. Однажды в гараже, где они обычно тусовались, в самый разгар веселья появилась Эмили. Бет даже не сразу поняла, что это действительно её сестра, а не очередной наркотический глюк, так дико смотрелась Эми среди всего этого сброда.

— Б-беттани, пойдём д-домой, п-п-пожалуйста, — пробравшись к сестре сквозь изрядно подвыпившую толпу, жалобно попросила Эмили.

— Ты чё припёрлась? Собралась нотации мне читать? Чеши давай домой к мамочке с папочкой, — злобно огрызнулась Бет.

Эмили не уходила — стояла, дрожала, но упорно отказывалась возвращаться домой без сестры. Тут в милую семейную беседу вмешался Сэмми с целью объяснить Эми, кто она и куда может пойти, а потом ещё и пихнул так, что бедняжка отлетела к стене. На Бет будто ведро ледяной воды вылили — никто не имел права так обращаться с её сестрой! В итоге закончилось всё тем, что Сэмми попал в больницу с двумя сломанными ребрами и переломом ноги (и это он ещё легко отделался), а Беттани исключили из "клуба" отчаянных недоумков. Конечно, Бет злилась и даже не из-за того, что её выгнали, а из-за того, что её идеальная сестричка ещё раз наглядно продемонстрировала ей, какое же она на самом деле жалкое ничтожество. Почти две недели Беттани просидела дома, пребывая в состоянии близком к полной апатии, а потом, взглянув на себя в зеркало повнимательнее, и решила, что самое время что-то менять — стёрла облупившийся чёрный лак с ногтей, выбросила всю косметику и половину гардероба, вытащила из своего лица весь металл, спряталась от всех, напялив чёрную уродливую шапку, и вернулась в школу (благо учились сёстры в разных классах и Эми не маячила постоянно перед глазами). Со временем и волосы отросли, и жизнь вошла в нужное русло, однако, памятуя о прежних временах, в школе Бет побаивались — дружелюбным милым созданием она так и не стала, и друзей у неё так и не прибавилось.

В жизни Бет всегда была одна большая проблема, и звали эту проблему Эмили. Когда-то в детстве они были неразлучны, и это обстоятельство почему-то очень беспокоило родителей. Сами-то они проводили с девочками мало времени, сплавляя их по-быстренькому очередной няне. А как же иначе? Занятые люди — у папы прибыльный бизнес, у мамы подружки, магазины, педикюры, маникюры, благотворительность и так далее по списку жизненно важных дел. Однако всё это не мешало им время от времени устраивать Беттани выволочки по поводу того, что она плохо влияет на умничку Эми, хотя Бет ничего такого особенно страшного и не делала, наоборот, она всегда пыталась защитить сестру, потому что всегда была сильнее.

Бет хорошо помнила, как сильно Эмили боялась темноты в детстве. У каждой из них всегда была отдельная комната, родители таким вот оригинальным способом пытались создать между ними дистанцию, вроде как отучали их друг от друга, до большего они, конечно, не додумались, потому что вообще не слишком много думали о них. В любом случае, когда сёстры были маленькими, ночевали они всегда вместе. Эмили появлялась на пороге комнаты Беттани и, прижимая к груди белого плюшевого мишку, говорила, что в доме прячутся монстры; при этом у неё были такие испуганные глаза, что Бет просто не смогла бы прогнать её, даже если бы захотела, но она и не хотела, потому что в то время очень любила сестру. Эми забиралась в кровать и Бет успокаивала её, только она одна знала, как это сделать. Связь между ними была тогда настолько сильной, что они очень остро чувствовали друг друга.

— Не бойся, монстры не заберут тебя. Я не позволю, — нежно гладя Эми по волосам, обещала Беттани, сёстры протягивали друг другу мизинчики, дружно соединяли их и так засыпали. Давно это было...кажется, целую вечность назад. И будто не с ними. Странно, конечно, теперь они почти не разговаривали друг с другом, но связь между ними по-прежнему существовала, и даже сейчас против своей воли Бет чувствовала, что их по-прежнему двое.

Иногда так бывает, что хочется, чтобы всё оставалось как есть. Пусть у Бет и не было сейчас ощущения полного счастья, зато была стабильность — сложилось, как сложилось. Да однообразно, да, блёкло, но со временем всё наладится, главное немного потерпеть, переждать, пережить и тогда можно будет двигаться дальше, а пока... пока всё не так уж плохо.

Беттани шла и тихо напевала грустную старую песню, которую услышала сегодня на работе. Всё было как всегда — обычная, ничем не примечательная улица — холодный свет фонарей, серый мокрый асфальт, моросящий дождь, уснувшие дома. Есть вещи, которые так же незыблемы, как сама вечность, например, небо или звёзды, есть вещи, которые постоянно меняются — всё, что рождается и умирает в этом мире... или творения рук человеческих, стремительно сменяющие друг друга, и наверно, именно последние являются подлинными проявлениями жизни. Бет была настолько поглощена своими размышлениями, что даже не заметила, как добралась до дома. Родителей по-прежнему не было. Беттани поднялась на второй этаж, подошла к своей комнате, в это время открылась соседняя дверь и в коридор выглянула Эмили, выглянула, быстро осмотрела сестру — всё ли с ней в порядке — удостоверившись, облегчённо вздохнула и вернулась к себе. Это тоже было всегда — Эмили ждала возвращения Бет и только тогда ложилась спать... всё-таки хорошо, что есть вещи, которые не меняются... иногда хорошо, что всё так, как всегда.

========== Глава 5. Выставка. ==========

Мария, конечно, догадывалась, что Мириам устроит нечто грандиозное, но она и представить себе не могла истинные масштабы бедствия. К назначенным семи часам в галерее уже собралось не менее полусотни приглашённых на торжественное открытие, и это, кажется, было только началом. Галерея Мириам занимала целое здание, большая часть которого была отведена под огромный выставочный зал. Обычно здесь можно было одновременно увидеть произведения нескольких художников, но сегодня выставлялись только работы Марии Веланж и именно для того, чтобы посмотреть на них, а заодно и на их создательницу, собрались все эти люди.

В своём деле Мириам была настоящим профессионалом — она сумела для каждого экспоната подобрать подходящее место и освещение (к каждому была предусмотрительно проведена дополнительная подсветка) в результате чего выставка не выглядела, как простое нагромождение картин. Более того, владелица галереи ещё и зал оформила специфически — неяркий таинственный свет, обтянутые тёмно-бордовой тканью стены (эту идею Мириам отчасти позаимствовала у Марии), ковёр на полу, приглушающий звук шагов.

Мария чувствовала себя очень неуютно среди такого количества незнакомых людей. Особенно если учесть, что большую часть времени она проводила в своей студии. Рядом с ней появился Ник и осторожно сжал её маленькую холодную ладонь в своей большой и горячей, отчего ей сразу стало намного спокойнее.

— Неужели, это Вы Мария Веланж? — восторженно прошептал подошедший к Марии солидный брюнет. Ещё достаточно молодой, однако, судя по шикарному костюму, бриллиантовым запонкам и обманчиво небрежной причёске, он уже имел достаточно солидный капитал, чтобы позволить себе купить безделушку в виде картины известной художницы, сколько бы та ни стоила.

— Да, Мария Веланж — это действительно я, — почему-то тоже шёпотом подтвердила Мария.

— Простите, забыл представиться, меня зовут Маркус, — весело улыбнувшись, произнёс мужчина. — Я так удивился, когда Мириам сказала, что Вы и есть знаменитая художница. Признаться, я думал, Вы несколько старше. Очарован! Просто очарован!

Мария смущённо улыбнулась, прекрасно понимая, что очаровываться в ней совершенно нечем. Ник незаметно привлёк её ещё ближе к себе.

Скоро людей в зале собралось как-то очень уж много. Мириам вывела Марию в центр зала, их обеих долго фотографировали, потом была весьма длинная речь в исполнении непосредственно самой Мириам, то и дело прерываемая аплодисментами собравшихся вокруг них гостей. В продолжение этого ритуала Мария лишь молчала и неуверенно улыбалась. Затем посетителям предложили, наконец, посмотреть на картины.

Хотя людей было достаточно много, в зале воцарилась почти полная тишина. Зрители молча переходили от одной картины к другой и делали это не без затруднения, так как любую из них рассматривать хотелось часами. Мириам пребывала в полном восторге.

Мария растерянно поискала глазами Ника, который куда-то исчез, когда началась вся эта суматоха — не нашла. На свои работы она упорно старалась не смотреть, ей и предыдущего эксперимента было вполне достаточно, до сих пор опомниться не могла. Куда же запропастился Ник? Мария отошла к стене — не стоять же одной посреди зала.

— Замечательные картины, — вдруг обратилась к ней какая-то женщина.

Художница вздрогнула от неожиданности и посмотрела на неё. Женщина в изысканном длинном чёрном платье стояла напротив одной из картин, боком к Марии. На вид ей можно было дать лет сорок: густые чёрные волосы с несколькими белоснежными прядями седины, уложенные в замысловатую причёску, безупречная осанка, благородное лицо потомственной аристократки, практически без морщин, только тоненькие едва заметные паутинки у глаз.

— Я рада, что они вам понравились, — вежливо ответила Мария.

— Тут нечему радоваться, поверьте мне.

— Я Вас не понимаю... простите...

Женщина повернулась к ней, и только теперь Мария заметила какие у незнакомки большие чёрные неподвижные глаза. "Боже, она же слепая!".

— Вы... вы же не видите... — ошарашено произнесла Мария.

— Мне и не нужно видеть — я чувствую. Ваши картины великолепны.

— Откуда Вы знаете, что это именно мои картины?

— Проклятие гениальности выделяет человека из толпы. Посмотрите на свои шедевры, Мария — ваше ожидание скоро принесёт свои плоды.

Мария вдруг почувствовала, что её начинает колотить от непонятно откуда взявшегося страха. Ей стало казаться, что сейчас она запускает неведомый адский механизм, который никто не в силах будет остановить. Она отчётливо ощущала, как бьётся её сердце, как отдаляются все звуки кроме ритмичных учащающихся ударов и всё застилает густая липкая пустота.

— Мария! Мария, не пугай меня! Что с тобой? — проник в её сознание встревоженный голос Ника.

Мария открыла глаза, но окружающий мир почему-то качался и раздваивался. Странное состояние, будто где-то на грани. Марии, наконец, удалось сфокусировать взгляд на лице Ника, который, оказывается, держал её за плечи. Чего он так испугался? Что вообще произошло? Ведь ничего страшного не случилось, просто закружилась голова, только и всего. Мария хотела успокоить его, но горло сдавило, и она не смогла произнести ни слова, только беспомощно протянула к нему руку. Он всё понял и повёл её к двери, бережно придерживая за талию.

— Ник! Что ты делаешь?! — у самой двери остановила их Мириам.

— Я просто хочу вывести Марию на свежий воздух. Посмотри, на ней же лица нет, — ответил Ник.

— По-моему, с её лицом всё в полном порядке. И вообще, она мне здесь нужна! Это выставка её картин, если ты не заметил.

— Мириам, я не собираюсь с тобой спорить.

— Но...

— Я просто ненадолго уведу её отсюда. Не переживай, мы скоро вернёмся. Даю слово.

Мириам была далеко не в восторге от этой идеи, но продолжать спорить не стала. Бесполезно. Придётся самой как-то развлекать гостей, пока гениальная художница не соизволит вернуться.

Ник отвёл Марию в сквер, который находился рядом с галереей, и осторожно посадил её на скамейку. Уже совсем стемнело, зато фонари горели ярко, даже как-то по-особенному тепло. В воздухе пахло опавшей листвой и приближающимся морозом. Ник снял пиджак и набросил его на дрожащие плечи женщины. Мария, не отрываясь, смотрела на него — он был единственным, кто удерживал её в состоянии устойчивого равновесия.

— Мария, — тихо позвал Ник, присаживаясь на скамейку рядом с ней.

— Да, — отозвалась она.

— Так что с тобой всё-таки случилось?

— Ничего... вроде.

— Ничего? Ты стояла бледная и неподвижная как статуя. Мне даже показалось, что ты перестала дышать.

— Да? Я этого не помню.

— А что ты помнишь?

— Страх.

— Тебя кто-то напугал?

— Ник... не знаю... картины... я не знаю... я почувствовала что-то, будто от них исходила... угроза... больше ничего не помню...

— Это всего лишь картины. Ты же сама их рисовала.

— Писала, — всё-таки улыбнулась Мария.

— Ну, хорошо-хорошо, писала, — легко согласился Ник. — Там кроме холста и красок ничего больше нет.

— Наверно ты прав, но...

— Ты слишком долго и слишком много работала. Тебе просто необходимо отдохнуть.

Ник притянул её к себе, и она прижалась к нему, будто ища защиты.

— Ник, я порчу тебе жизнь, — пожаловалась Мария, ещё крепче прижимаясь к нему.

— Ничего ты не портишь, радость моя, — возразил Ник. — И вообще, жить без тебя слишком просто, а слишком просто жить не интересно.

— Ты просто очень вежливый.

— Кто? Я?!

— Ты.

— Да я хам, каких ещё поискать!

— Врушка.

Мария согрелась и почти совсем успокоилась. Закрыв глаза, она вслушивалась в его дыхание и чувствовала, как страх разжимает свои ледяные щупальца. Она действительно не помнила, что произошло в зале, и не хотела этого вспоминать. Это всё усталость, волнение, бессонница, да и картины её были не самым весёлым зрелищем. Ник прав, она слишком долго жила только своими творениями, так долго, что они поработили её. Всё! Больше никаких картин! Ну хотя бы в ближайшие пару месяцев.

Вскоре Ник с Марией вернулись в зал. Мириам успокоилась и приветливо кивнула им. Гости уже немного пришли в себя и бурно обсуждали выставку, напряжение, порождённое тишиной, стало понемногу спадать, Ник больше ни на шаг не отходил от Марии. Дело двигалось к концу — осталось продержаться ещё минут сорок.

========== Глава 6. Всё для победителей. ==========

Беттани пришла домой уже вечером, в прескверном настроении и настроение её нисколько не улучшилось, потому что она попала на тусовку крокодилов матери. По дому болтались незнакомые мужчины во фраках с бабочками (неизменная парадная форма), и женщины в модных платьях, увешанные дорогущими украшениями. На мамины "светские приёмы" только такие и ходили — при бабочках и в драгоценностях, а как же иначе. Радовало только то, что здесь подобные мероприятия устраивались редко — маловат домик, да и простоват для представителей высшего света, был же ещё шикарный особняк, которому со стороны родителей всегда отдавалось явное предпочтение. И правда, как удобно — дочурок можно лишний раз обществу не демонстрировать, да и штат прислуги вполне можно было сократить до одной единственной уборщицы, приходившей раз в неделю. А зачем двум малолеткам больше?

Решили, значит, любимых детишек проведать. Соскучились. Бет не ожидала от встречи с любящими родителями ничего хорошего и без особого энтузиазма отправилась в самую большую комнату дома (к сожалению, именно там находилась лестница, ведущая на второй этаж, где были расположены комнаты сестёр). Естественно мама блистала там, папы пока не было видно, зато хорошо было видно Эмили, которая с застывшей вежливой улыбкой сидела на диване.

— Милая, — направляясь к Бет, проворковала мама, — пойди, поздравь сестру. Она такая умница — победила на олимпиаде. Я знаю, ты у нас тоже умненькая и сможешь победить на следующей.

— Конечно, мамочка, — в тон ей подтвердила Бет, — я обязательно победила бы и на этой, если бы принимала в ней участие. А моя святая сестричка одолжила бы мне на время свой нимб с крылышками. Правда, Эми? Одолжила бы? Но я не принимаю участия в олимпиадах, потому что я конченная дебилка и моего тупого умишки хватит лишь на то, чтобы унитазы драить, чем бы я без сомнений и занималась, если бы не была твоей дочерью.

— Беттани! — в притворном ужасе воскликнула мать.

Ну, что? Что Беттани? Она и так прекрасно знала всё, что мама хотела ей сказать. На самом деле умственно отсталой Бет вовсе не была, она всегда много читала, правда, в основном то, что было ей интересно, и круг её интересов бульварной макулатурой отнюдь не ограничивался. Возможно, она знала даже больше, чем ботаники из её класса, однако по общей успеваемости держалась в середнячке опять же из-за того, что занималась только по тем предметам, которые ей нравились, остальные же тянула кое-как, особо не напрягаясь.

Беттани надоело, что её всегда и во всём сравнивали с Эмили. Мамочка постаралась, чтобы и в школе старшая близняшка всегда была на первом месте, взяла и сразу объяснила всем учителям, какая неуравновешенная и злобная её дочурочка Бет, и какая замечательная её дочурочка Эми. В младших классах Бет ещё пыталась бороться, в результате её перевели в другой класс, тогда она плюнула и стала вести себя так, как от неё того ждали. Ей самой иногда до смерти надоедала роль "плохой девочки", но что же тут поделаешь, если все видят в тебе только плохое? В итоге, Эмили, конечно, стала местным достоянием, а Беттани так никем и не стала, если не считать титул главной местной Буки. Она уже и сама не знала, плохая она или нет, ей просто стало всё равно — выгорело что-то внутри. Единственным человеком, до которого ей всё ещё было дело, как это ни парадоксально, была Эмили.

Мама тем временем вовсю разыгрывала трагическую сцену под названием "неблагодарная дочь или страдания благородной матери", ей, скорее всего, казалось, что в этой роли она просто неподражаема. Бет только горько усмехнулась. Луиза Сэнджио всегда была ослепительно красива, даже теперь, когда ей было уже хорошо за тридцать, ей бы никто не дал больше двадцати пяти. Она наверняка очень расстраивалась, что природа отдохнула на её дочерях — единственным, что близняшкам досталось от царственной красоты матери, были густые золотисто-каштановые волосы и янтарно-карие глаза, а от красавца отца они вообще ничего не унаследовали, разве что длинные чёрные ресницы. Особенно угнетало Луизу то, что у девочек совершенно не аристократические курносые, чуть вздёрнутые носики, которые она, презрительно морщась, называла пятачками, да и манера одеваться оставляла желать лучшего. Ну, Эмили-то ещё можно было назвать миленькой, благодаря её врождённой доброжелательности, а вот к Беттани, чей холодный колючий взгляд мог остановить кого угодно на почтительном расстоянии от её персоны, это определение совершенно не относилось.

Беттани терпеть не могла публичные сцены, особенно если роль главной героини предстояло исполнять ей. Как же её всё это достало! Эмили победила на олимпиаде... И что? Да не было Луизе никакого дела ни до Эми, ни до её олимпиады. Эмили, сколько её знала Беттани, всё время где-то в чём-то побеждала, но никогда мама не устраивала столь пышных праздников, она вообще предпочитала не устраивать свои собрания крокодилов дома... Может, Эмили Нобелевскую премию получила? Но потом Бет заметила на одной из стен новую картину, и ей сразу всё стало ясно. Это как с их Днём Рождения. Бет тогда было девять и она ещё до конца не поняла, что из себя представляют их с Эмили родители. Мама тогда тоже устроила приём в честь своих обожаемых девочек и была очень ласкова с ними, даже с Бет. Все собравшиеся поздравляли их. Родители подарили Беттани какую-то старинную дорогущую китайскую вазу, а Эмили не менее древнюю и дорогую малахитовую шкатулку с секретом. Бет была счастлива, только потом она поняла, что это был спектакль — просто Луизе нужно было продемонстрировать всем свои новые весьма ценные приобретения... Всё. Конец грустной истории, занавес и аплодисменты — последние иллюзии и жалкие остатки детской наивности разбились подобно вазе, которая вскоре выскользнула из рук маленькой Беттани. Она плакала тогда, не из-за вазы, конечно, а из-за того, как страшно изменилось выражение лица матери — вся, пусть и фальшивая, но всё-таки любовь, мгновенно слетела подобно маскарадной маске, и осталось лишь бесконечное презрение... папа сказал, что от такой, как Беттани другого и ждать было нечего. Только Эмили успокаивала и жалела её — опустилась рядом с сестрой на колени и стала неумело собирать осколки, ранила руки, но продолжала и плакала вместе с Бет... Сейчас уже не хотелось об этом вспоминать.

Бет решила, что с неё хватит и направилась наверх. Её никто не удерживал. Никого не расстроил её уход. Закрывшись в своей комнате, Беттани почувствовала себя усталой, за целый день она не устала так, как за несколько минут разговора с матерью. Она попробовала читать, но мешал гул голосов, доносившихся снизу, спать ещё совсем не хотелось... и вообще ничего не хотелось. Беттани встала с кровати, открыла окно. Рядом с домом росло дерево, ещё в детстве Бет освоила, как с его помощью можно незаметно выбираться из дома и так же незаметно возвращаться обратно. Спустившись вниз, она отправилась в сторону реки. Ей не хотелось никого видеть, просто хотелось идти и идти, куда-нибудь, не важно куда.

— Бет, — позвал её кто-то.

Она обернулась и увидела Рика. Он бежал к ней через дорогу, не обращая внимания на машины, и у него было такое счастливое лицо, будто он только что миллион выиграл.

— Ты с ума сошёл! — накинулась на него Беттани, как только он до неё добрался. — Тебя же сбить могли!

— Да ерунда вnbsp;

nbsp;

сё этоnbsp;, — отмахнулся Рик и, вдруг посерьёзнев, отвёл глаза, — я искал тебя.

— Зачем? — не поняла Бет.

— Я по тебе скучал. Мне кажется, что я это... ну, типа... люблю тебя что ли.

Вот это да... И что теперь ей с этим прикажите делать? Она и представить себе не могла, что для него всё может быть серьёзно. Он ведь даже не знал её толком, вообще ничего о ней не знал, только имя, и то не полное.

— Ты всё придумал, — уверенно заявила Бет. — Я не люблю тебя, так что найди себе другой предмет обожания. Ладно? — она знала, что это жестоко, но уж лучше так — сразу резать по живому, чем медленно вытягивать жилы.

— Куда ты идёшь? — тихо спросил Рик.

— Не знаю, просто иду и всё.

— Можно я пойду с тобой? Я не буду тебе мешать, правда. Можно?

Он смотрел на неё с грустью и надеждой щенка, забытого на вокзале хозяйкой. Мачо, блин. Доигралась. Ну что же это за наказание такое? Рик ведь старше её, и в том возрасте, когда ко всему относятся проще, а уж музыканты и подавно. И из всех ей достался вот такой экземпляр — один на миллион — который склонен всё усложнять. Романтик... Чёрт!

— А где твоя куча гёрл? — обречённо спросила Бет.

— А мне никто не нужен... только ты.

Ну вот, даже его знаменитое "типа", которое он постоянно вставлял к месту и не к месту, пропало — совсем плохо дело. Ему нужен кто-то вроде Эмили — вот два сапога пара — она белая и пушистая, и он просто лапочка, как выяснилось. Так ведь нет же.

Надо бы было его прогнать, Бет даже собиралась, но не смогла, жалко его стало. В конце концов, если ему так уж хочется, пусть идёт, ей-то от этого ни жарко, ни холодно.

В результате, они вместе шли по набережной. Странная парочка. Даже внешне они совсем не подходили друг другу — Рик, конечно, был уверен в обратном, а вот Бет знала совершенно точно. Всё это было бы смешно, если б не было так грустно. Всё-таки жизнь иногда бывает очень несправедлива. Ну, никак не подходила Бет на роль девушки столь ранимого создания как Рик, каким бы крутым он ни хотел при этом казаться. И что он в ней нашёл? Как он вообще её заметил? Сначала-то понятно — оба хорошо наклюкались, а потом-то что?

Вечер потихоньку перетекал в ночь. Ещё позавчера ударил мороз, стало не по-осеннему холодно и неуютно. Рик терпеливо и послушно шёл рядом с Бет и, кажется, радовался этому. Потом она сказала ему, что ей уже пора домой.

— Может, ты всё-таки пойдёшь со мной на тусовку? — устремив на неё свой щенячий взгляд, спросил Рик.

— Нет, — кратко ответила она.

— Пожалуйста. Мне просто хочется, чтобы ты хоть немного побыла рядом.

— Ну, хорошо, только не вздумай сказать кому-нибудь, что я твоя девушка.

"Дура" — обругала себя Бет.

— Я обещаю, — просиял Рик, будто к нему снова вернулся его миллион.

— Когда?

— Через две недели, в пятницу, у нас это... типа, презентация альбома.

— Ясно.

Рик сказал, что хотел бы сам заехать за ней, на что Бет ответила категоричным отказом. Тогда он стал старательно объяснить, как добраться до места проведения "тусовки". Когда они, наконец, расстались, Бет раскаялась в своём решении. Не надо ей было соглашаться, но с другой стороны, она же прямо сказала, что не любит его, более того, она с самого начала ничего ему не обещала. Так что и винить себя не в чем.

Бет вернулась домой далеко заполночь, когда все мамины крокодилы уже давно разъехались, и обнаружила в своей комнате спящую Эмили. Сестра спала на кровати, по-детски подложив под щёки ладони, видимо, ждала её, хотела о чём-то поговорить и нечаянно заснула. Конечно, надо было бы её растолкать и отправить спать туда, где ей и полагалось, но у Бет рука не поднималась это сделать. Вместо этого, она сходила в комнату сестры, принесла оттуда одеяло и, укрыв Эмили, легла рядом, благо места на двуспальной кровати было вполне достаточно.

"Всё-таки я полная дура" — уже засыпая, решила про себя Бет.

========== Глава 7. Пока не грянул гром. ==========

Мастерская была заперта, и ключ от неё торжественно убран в старинную деревянную шкатулку, которую затем куда-то спрятал Ник. Только проведя несколько дней вне мастерской, Мария поняла, до какой степени она устала за три года практически непрерывной работы. Всё это время её творения как вампиры высасывали из неё силы, а она совсем не замечала этого. На улице было очень холодно, но Мария каждый день, одевшись потеплее, подолгу гуляла, ждала, когда освободится Ник, и тогда они вместе отправлялись в кафе или в кино, или ещё куда-нибудь. Она очень похорошела — разрумянилась, и глаза её засияли как звёзды в морозную зимнюю ночь, правда, выглядеть стала ещё моложе, чем раньше, теперь ей нельзя было дать больше восемнадцати лет.

Мария заперла в мастерской все свои картины, кроме одной — "Вильгельма" она забрала в свою комнату. Ей почему-то не хотелось оставлять мальчика среди всего этого мрака.

Как оказалось, в мире много прекрасных мелочей, от которых Мария успела отвыкнуть, ну хотя бы тот же телевизор, смешно, но она забыла даже, как им пользоваться. Ей также очень понравилось ходить по магазинам, правда, она мало что покупала, больше смотрела, нет, даже не так — рассматривала. Марии нравилось всё — от строительных инструментов, до тюбиков и баночек с различными кремами и пудрами. Ни в том, ни в другом она, по большому счёту, не нуждалась. Если Мария бралась, например, что-нибудь приколотить, то непременно попадала себе по пальцу, в итоге Нику приходилось успокаивать её, забирать молоток и прибивать самому. С кремами и пудрами тоже проблема — она решительно не знала, как их выбирать, поэтому, когда ей было что-то нужно, она подходила к продавцу и покупала всё, что ей предлагали, а потом не пользовалась и половиной из того, что умудрялась накупить. Манера одеваться у Марии тоже была весьма своеобразной: она могла отвергнуть модное красивое платье, которое наверняка выбрали бы девять из десяти женщин, но придти в неописуемый восторг от какой-нибудь нелепой юбки, поэтому Мириам всегда сама подбирала одежду, в которой её горе-гению предстояло появиться на очередном ответственном мероприятии.

По-своему Мириам даже любила свою странноватую подопечною и, когда могла, составляла ей компанию в её прогулках. Вообще работать с Марией было одно удовольствие, она будто вовсе не сознавала своего таланта — не капризничала, пальцы не гнула и никогда не проверяла, сколько ей платят. У Мириам бы просто рука не поднялась обделить такое доверчивое создание... да и Ник бы никогда не позволил.

Мириам, конечно, было жаль, что в ближайшее время новых картин от Марии ожидать не приходилось, но в то же время она признавала право художницы на отдых, может быть, этот перерыв пойдёт на пользу и ей самой — возможно, её любимая художница вернётся к широкой публике в новом образе. С кем-с кем, а с Марией такое вполне могло произойти. Есть разные художники, как хозяйка галереи, Мириам виртуозно научилась в них разбираться. На самом деле всё не так уж и сложно, как кажется. По большому счёту, есть всего три вида художников — первые вспыхивают, словно спичка в ночи — ярко и талантливо, но так же быстро сгорают; вторые пишут в одной манере всю свою творческую жизнь — это не плохо, но по прошествии некоторого времени уже не впечатляет так сильно; а вот третьи — самые ценные художники, — художники, способные к перерождению. Эти последние постоянно меняются и каждый раз их новые образы, и новые картины поражают зрителей. Вот Мария как раз и относилась к последней, самой редкой и самой ценной категории. Не даром же её признали гением даже самые строгие и авторитетные критики.

Сама же Мария во многом напоминала ребёнка, только несколько странного ребёнка, что-то вроде магнита. Ник всё время был рядом с ней и Майкл в ней души не чаял, буквально боготворил её. Иногда появлялось нечто странное во взгляде и поведении этого несуразного существа, что-то такое чисто женское. Мириам хорошо в этом разбиралась и, кроме того, как женщина она не могла этого не чувствовать. Да, внешность самая что ни на есть обыкновенная, но вот глаза, жесты, причудливое сочетание беспомощности и неосознаваемой внутренней силы... Однажды Мириам заметила, что на Марию всё время хочется смотреть точно так же как на её картины. Странное создание... С такими всегда сложнее всего конкурировать просто потому, что не знаешь, в чём именно заключается их секрет. А и правда, в чём? Не красавица, ну, может, эксцентрична, достаточно умна, талантлива (хотя, впрочем, для мужчин, может, не такие уж это и ценные достоинства), замкнута — в присутствии посторонних всегда теряется. И всё-таки было что-то неуловимо притягательное в этой девочке-женщине — трогательное и соблазняющее. То, как она поправляла волосы, походка, хрупкие запястья, тонкие длинные пальцы, взгляд, в котором иногда сквозило что-то горячее, тёмное... Мириам чувствовала себя немного неуверенно оттого, что всё чем она привыкла гордиться то, что вырабатывала в себе годами, постоянно неустанно оттачивала и совершенствовала, этому созданию давалось, как бы между прочим, без всяких усилий. Иногда Мириам казалось, что Мария знает, как действует на окружающих, а иногда казалось, что такого просто не может быть. Как ни крути, но её отношение к Марии было неоднозначным — с одной стороны трепетное, почти материнское чувство, а с другой — чисто женская ревность... и уж больно хорош был Ник... Такие экземпляры встречались крайне редко — благородный, заботливый и преданный как пёс — хорошее сочетание, лучшее из всех возможных.

Дикость какая-то, но он не давал Мириам покоя, хотя бы потому, что просто до неприличия нравился ей, но ей не принадлежал. Очередной её перспективный кандидат в мужья оказался отнюдь не прекрасным принцем, и даже не кучером прекрасного принца, а самым обычным беспородным жеребцом — ни капли элегантности, даже вилку к своим 35-и годам правильно держать не научился. Из тех, кто однажды оказался в нужное время в нужном месте и успел быстренько сколотить себе приличное состояние, которое, как это ни печально, так и не сделало из него ничего стоящего. Жаль. Вот Ник подошёл бы ей идеально...

Мириам наблюдала за Марией, которая с сияющей улыбкой рассматривала зонтики и, кажется, даже уже выбрала один жутко уродливый в непонятных похожих на амёб разводах. На ту красоту неописуемую, которую в данный момент представляла собой сама Мария, смотреть без слёз было невозможно: зелёные сапоги с огромными розами на носу, ярко-оранжевая юбка до колена, жёлтый плащ и ещё до кучи розовый берет с розовым же шарфиком. Жуть одним словом, но Мария, похоже, придерживалась на этот счёт иного мнения — более счастливое создание трудно было себе представить.

— Ну что? Ты уже выбрала? — улыбаясь, спросила Мириам.

— Ага. Я вот этот хочу! Красота, правда? — восторженно произнесла Мария.

Мириам из вежливости восхитилась этим кошмарным творением безумного дизайнера и пригласила свою спутницу в кафе. Мария обожала сладкое и заказала целых три пирожных, которые Мириам никогда бы не позволила её диета.

— Ну что? Ты ещё не успела соскучиться по работе? — осторожно поинтересовалась владелица галереи.

— Нет ещё, — беззаботно ответила Мария. — Я даже до сих пор не знаю, куда Ник запрятал ключ.

— Надеюсь, что твой отпуск не затянется до того, что Ник и сам забудет, куда его спрятал.

— Ну, я рассчитываю ещё пару месяцев побездельничать.

— Что ж отдыхать — не кирпичи ворочать.

— Знаешь... — вдруг нахмурилась Мария, — мне иногда кажется, что у меня в квартире кто-то есть.

— То есть как это — "кто-то есть"? — не поняла Мириам.

— Иногда я будто слышу чьи-то шаги, непонятные шорохи, иногда звук такой, будто что-то падает, а иногда... иногда я даже слышу голоса.

— У себя в квартире?

— Да... в моей мастерской.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — обеспокоено спросила Мириам.

— Да.

— А Нику ты об этом говорила?

— Нет, он и так уделяет мне много времени, не хочу создавать ему лишние проблемы. Ты тоже, пожалуйста, ничего ему не говори.

— Ну, если ты так хочешь...

— Пожалуйста.

— Хорошо-хорошо, от меня он ничего не узнает.

— Спасибо.

После кафе они отправились в парк. Весьма оригинальную они вместе составляли парочку — изысканная выхоленная с головы до пят Мириам, от которой веяло ухоженностью состоявшейся женщины, и пёстрая, как попугай, Мария. В парке их нашёл Ник, и когда он их нашёл, Мириам сразу почувствовала себя лишней. Неприятное чувство.

— Ну, радость моя, тебя за километр разглядеть можно. Прямо как фонарик, — оценил наряд Марии Ник.

— Тебе нравится? — обезоруживающе улыбаясь, спросила художница.

— Ну, как сказать, пожалуй, тебе явно не хватает чего-нибудь красного.

— Ты считаешь?

— Конечно.

Поразительно, но, похоже, ему действительно нравилось... ему всё в ней нравилось. Мириам впервые видела мужчину, который был готов принять женщину любой, как бы она себя не вела, как бы она не одевалась, как бы не чудила... нет, не любую женщину, а именно эту. Скорее всего, Мириам бы он такой одежды не простил — сразу бы вычеркнул её из круга своего общения. Обидно и несправедливо, что хороший приз никогда не достаётся тем, кто этого заслуживает. Ладно бы только Ник, но ведь не он один был так привязан к Марии — был же ещё и Майкл. Майкл нисколько не уступал Нику: красивый, успешный, само обаяние, и вот... хотя, видимо не всё там было гладко, если он покончил с собой. Вот, пожалуй, один из самых острых моментов в карьере Мириам — когда Мария замкнулась в себе и впала в жесточайшую депрессию. Мириам уж думала, что потеряла её — недопустимая потеря! Одна Мария стоила десятка тех бедолаг, которые выставлялись в галерее. Они все, разумеется, считали себя непревзойдёнными мастерами, жутко гордились своими весьма посредственными "шедеврами", но ведь надо же кого-то выставлять, а эти, как ни печально, лучшие из тех, что были на тот момент. Не сказать, что совсем уж плохи, но до Марии им как до звезды.

Вот и получилось так, что для Мириам Мария стала неустранимой проблемой. Ревность и искренняя привязанность — не самое лучшее сочетание.

========== Глава 8. Слишком близко. ==========

В пятницу Бет пришла в клуб, в котором проходила презентация нового альбома группы Рика, правда, при этом опоздала почти на три часа, но ведь пришла же, а значит, выполнила своё обещание. Её пропустили без лишних вопросов, следовательно, охрану заранее предупредили. В целом милое, вполне приличное место, только людей здесь собралось как-то на удивление много и жарко очень, даже пришлось снять шапку.

Она осмотрелась вокруг, но не обнаружила никого из своих знакомых, кроме Рика, который стоял рядом ещё с тремя парнями (по всей видимости, это и была его группа) и упорно делал вид, что не замечает её. Вокруг группы крутились какие-то девицы — не иначе, фанатки. Никогда Бет не понимала фанатизма, это же серьёзное психическое расстройство в чистом виде. Из-за чего же, интересно, так у людей крышу сносит? Вот жил себе абсолютно нормальный человек и вдруг — раз... глядишь, а он уже обвешивает постерами с чьей-то физиономией всю комнату, таскается за кем-то по всей стране и дальше, да к тому же на полном серьёзе готов выцарапать тебе глаза и повыдирать все волосы только за то, что у тебя этот самый кумир почему-то не вызывает дикого восторга... Бывает и ещё хуже — доходит до того, что люди вены себе вскрывают... бред. Так вот, эти фанатичные красавицы плотным кольцом облепили группу, две как пиявки прицепились к Рику. Ну что ж... значит, у него всё в полном порядке.

Бет отправилась к барной стойке, забралась на высокий стул и улыбнулась бармену — не зря же она сюда пришла, в самом деле. Беттани заказала себе минеральную воду (напиваться в зюзю сегодня совсем не входило в её планы — хватит уже). И вообще, чувствовала она себя как-то непонятно в последнее время, всё ей казалось, будто что-то не так, что-то нехорошее происходит... Сэмми умер — перебрал в баре, свалился в реку и утонул. Он, конечно, был тем ещё придурком, но всё равно не заслуживал столь ранней и нелепой смерти. В последний раз они виделись буквально накануне этого несчастного случая... скверное вышло "свидание" — он упорно отказывался понимать, что между ними уже давным-давно всё кончено — собственно, с того самого момента, когда он посмел обидеть Эми. Если бы только Бет знала, что это их последняя встреча! Сэмми ревновал, нёс какую-то чушь, умолял, а она почти не слушала его, тогда он прижал её к стене и стал угрожать, хотя они оба прекрасно понимали, что он никогда не сможет выполнить свои угрозы. Теперь уже поздно думать о том, что было бы, если бы Бет не ушла, а осталась с ним... хотя бы как друг... А ещё очень беспокоила Эмили, что-то с ней случилось, и как Беттани ни старалась, она не могла не волноваться за сестру, хоть и пыталась всеми силами забыть о её существовании.

Рядом подсел какой-то парень. Бет не обращала на него никакого внимания до тех пор, пока он не решил угостить её коктейлем.

— Привет, — улыбаясь, поздоровался он.

— Ну... привет-привет, — без особого энтузиазма ответила Бет.

— Скучаешь?

— Нет.

— Наверно, грустно сидеть здесь одной?

— Да нет, кому как.

— Но ведь одиноко.

— Не мне.

— Парень, у тебя проблемы? — раздался сзади голос Рика.

Они оба обернулись. Рик явно был настроен не слишком дружелюбно, если бы у него была шерсть, то она бы сейчас точно стояла бы дыбом.

— Нет. У меня нет никаких проблем, — непонимающе уставился на Рика парень.

— Значит, сейчас будут, если ты немедленно не уберёшься отсюда.

— Какого чёрта?

— Она моя... не важно, но чтобы я тебя больше рядом с ней не видел.

Парень окинул Беттани долгим оценивающим взглядом но, видимо, ничего такого из-за чего бы стоило нарываться, не нашёл.

— Ладно, приятель, только ты в следующий раз своих девиц подписывай, — прежде, чем уступить Рику свой стул, посоветовал несостоявшийся соперник.

Рик тут же занял освободившееся место рядом с Бет.

— И что это такое только что было? — насмешливо поинтересовалась Бет.

— Он приставал к тебе... — будто оправдываясь, попытался объяснить Рик.

— Он ко мне не приставал, мы просто разговаривали.

— А со стороны мне показалось... Почему ты сразу не подошла ко мне?!

— Во-первых, не хотела тебе мешать, а, во-вторых, мне к тебе всё равно было бы не пробиться.

— Я ждал тебя немного раньше... прости, глупо получилось — сам пригласил, и не встретил.

— Ничего страшного, я как-нибудь переживу.

К ним вдруг стремительно подлетели две давешние пиявки, до смешного похожие друг на друга — в мини-юбках, ноги от ушей, талия осиная, грудь размера эдак пятого, мордашки кукольные... ну что ж — не лучше и не хуже других, в общем-то, даже миленькие. При виде Бет они как-то немного сникли, и по взглядам стало понятно, что они от неё вовсе не в восторге.

— Рик, — воскликнула одна из девушек, — ты же обещал нам автограф!

— Да! Мы тебя ждали-ждали... — обезоруживающе улыбаясь, поддержала подругу вторая.

— Хорошо, на чём вам его поставить? — только и спросил Рик.

Обе, как по команде, задрали свои футболки, оголяя животы. Рик вдруг смущённо усмехнулся и покраснел. Это было ему совершенно не свойственно, обычно он держался спокойно и уверенно, непонятно только, что его так смутило — бесцеремонность девиц (что вряд ли, так как он, скорее всего, к этому уже привык) или то, что при всём этом присутствовала Беттани.

— А в какой фанклуб ты входишь? — враждебно глядя на Бет, спросила одна из девушек, пока на ней ставили автограф.

— Ни в какой, — спокойно ответила Бет.

— Как ни в какой?! — поразилась вторая. — А что ты тогда здесь делаешь?!

— Она со мной, — невозмутимо пояснил их кумир.

После этих слов девушки явно возненавидели Беттани лютой ненавистью. Они даже не сочли нужным с ней попрощаться.

— Ревнивые они у тебя, — после их ухода, констатировала Бет.

— Они не у меня.

— Но ведь твои же поклонницы.

— Мои, — неохотно согласился Рик.

Беттани чуть не рассмеялась. Ещё недавно он стоял рядом с другими парнями из группы в окружении толпы поклонниц и держался куда более уверенно, чем сейчас, с ней, и ни одного "типа" она сегодня ещё не слышала — прогресс. Видок у него тоже был подходящий: светло-голубые поношенные джинсы с заниженной талией, которые явно были ему на размер велики, ярко-оранжевая футболка и кроссовки — чудо в перьях, одним словом.

— Ты можешь пойти с ними. Я не обижусь, — потрепав его по плечу, разрешила Бет.

— Я не хочу с ними, я хочу с тобой... потому что ты совсем не похожа на них, — очень серьёзно ответил Рик.

— На этих очаровательных Барби?

— Да.

— Спасибо. Это самый лучший комплемент, который ты мог мне сделать.

Беттани внезапно, совершенно неожиданно для себя, поняла, что ей будет не хватать его, когда он, наконец, прозреет и уйдёт к какой-нибудь белой и пушистой милашке, которая, без сомнения, подойдёт ему гораздо больше, чем она. Странный он немного, и не так прост, как ей показалось сначала. Несмотря ни на что, стержень-то в нём определённо был и характер тоже — вспомнить хотя бы, как он взъерепенился, когда незнакомый парень решил угостить её коктейлем. Нет, ни о какой любви тут речь не шла, но в том, что Бет ему зачем-то нужна, сомнений не возникало. Хороший мальчик... а, может, не такой уж и мальчик — проскальзывало в нём что-то... серьёзное... очень... взрослое, иначе не скажешь. И да, она знала, почему каждый раз приходила к нему — ей было с ним спокойно.

Это трудно было объяснить, но Беттани не любила, когда к ней прикасались другие люди и до недавнего времени единственным человеком, чьи прикосновения не вызывали раздражения, была Эми, даже ласки Сэмми она терпела с трудом. С Риком же с самого начала всё было по-другому — когда Бет была с ним, неизменно возникало ощущение правильности этих несколько странных отношений, как будто, так и надо, и иначе просто быть не может. Хотя откуда бы? Они же, вроде, совсем не подходят друг другу... однако, как это ни странно, она всегда возвращалась, а он всегда ждал её.

Бет улыбнулась своим мыслям, потянулась к нему и поцеловала, Рик сжал её плечи и, кажется, не собирался отпускать.

Когда она собралась уходить, он ещё спал. Они добрались до его квартиры где-то в третьем часу утра и потом ещё долго не спали. Хорошо хоть Беттани сегодня надо было только на работу, да к тому же, к одиннадцати часам. Рик ворочался во сне, красивое лицо было непривычно печальным. За окном уже совсем рассвело и даже показалось холодное осеннее солнце. Бет присела на край кровати, осторожно погладила Рика по щеке, убрала прядь волос со лба и грустно покачала головой. "Не надо мне больше приходить сюда". Он вдруг открыл глаза, увидел её.

— Прости меня — уловила Беттани лёгкий как вздох шёпот.

Небо за окном резко помрачнело — тёмно-карие глаза снова закрылись, из-под длинных чёрных ресниц выкатилась прозрачная капля, медленно заскользила по виску, оставляя за собой узкую влажную дорожку. "Наверно, ему просто снится что-то плохое", — решила Беттани, она даже подумала, не разбудить ли его, но в результате так и не разбудила, благо входная дверь в квартире захлопывалась автоматически.

День прошёл спокойно, правда, пришлось задержаться допоздна, потому что приближался конец месяца, и надо было привести в порядок документацию, а владелец магазина — натура творческая, обычно не утруждал себя столь нудным занятием.

Когда Беттани пришла домой, Эмили не спала, а сидела на диване в гостиной, скорчившись, будто от холода. Бет хотела, как обычно, молча пройти мимо, но неожиданно почувствовала, что Эмили и правда холодно. Холодно? Почему? В доме же жарко! Только сейчас она заметила, как сильно изменилась сестра — бледная, будто прозрачная кожа, взгляд незнакомый отстранённ6ый безжизненный, и сама будто чужая.

"Дотянула! Ещё скажи, что не чувствовала ничего! Всё ты чувствовала и знала, что ей плохо, и оправдываться тебе нечем! Гордость, видите ли, взыграла! Посмотри теперь, до чего дошло! Вот потеряешь её, как жить-то дальше будешь?" — обругала себя Бет.

— Эмили?.. Эми, ты в порядке? — тихо спросила она.

В ответ Эмили лишь едва заметно кивнула, тогда Беттани, уже всерьёз забеспокоившись, подошла к дивану, села рядом. Надо что-то сделать... срочно... но что? Раньше, когда-то давно, в детстве, им не надо было говорить, чтобы понимать друг друга, а теперь даже слова не помогали. Когда это случилось? Почему? Бет нерешительно коснулась плеча сестры, провела по руке, сжала холодную ладонь. Эмили всё так же неподвижно смотрела перед собой, тогда Беттани притянула её к себе, бережно обняла, ощутив исходящий от сестры холод, и, как в детстве, стала гладить длинные каштановые волосы. Время застыло, исчез окружающий мир, и они остались вдвоём. Все внутренние барьеры, которые так долго и старательно выстраивала Бет, рухнули, она обнимала сестру, и для неё в целом мире не было ничего важнее, чем согреть её. Она почувствовала, каким большим и горячим становится сердце, Эмили слабо вздрогнула, доверчиво прижалась к ней. Видимо, никто не в силах был разорвать ту незримую нить, которая с рождения привязала их друг к другу — даже они сами.

"Эми", — закрыв глаза, позвала про себя Беттани.

"Мне так страшно, Бет. Тебя так долго не было, я так долго жила без тебя", — также без слов отозвалась Эмили.

"Прости".

"Не уходи, не бросай меня".

"Никогда. Больше никогда".

Беттани вдруг поняла совершенно ясно и отчётливо, что не сможет без Эмили жить, никогда не могла. Это же так просто и очевидно. Как можно было не понять этого раньше? Всё то время, что она пыталась жить без сестры, она жила лишь наполовину, она так долго искала своё место, наделала так много ошибок, а ведь её место всегда было и всегда будет здесь — рядом с Эмили.

Потом они пили чай, и Эми рассказала, что родители разводятся. Сегодня днём мама собрала чемоданы и скрылась в неизвестном направлении, а папа уехал улаживать какие-то финансовые дела. Беттани это известие ни капли не расстроило — туда им обоим и дорога, только Эмили было жалко, ну ничего, вместе они справятся, со всем на свете справятся.

========== Глава 9. Явление. ==========

Ночью на город обрушилась страшная гроза, но Марию разбудил не раскат грома, а крик. Она открыла глаза, прислушалась — ничего, только мерное тиканье часов и стук дождевых капель. Нет, ей это точно не приснилось — кто-то кричал и кричал не на улице, а где-то совсем рядом. Сверкнула молния, на мгновение ярко осветив комнату. Мария уловила какое-то движение. Не то чтобы она что-то увидела, просто вдруг, ни с того ни с сего, у неё возникло ощущение, что на стене что-то двигалось. Мария встала, щёлкнула выключателем — темнота, видимо, из-за грозы отключилось электричество. Она сходила в кухню за свечкой, вернулась, но ничего подозрительного не заметила — всё как всегда на своих местах, только почему-то сильно похолодало. Снова сверкнула молния, и на этот раз Мария, которая, не отрываясь, смотрела на стену, вдруг увидела, что в её картине, именно в самой картине, за спиной Вильгельма двигаются тени. Теперь очертания этих существ проступали отчётливо, они будто пытались прорваться сквозь тёмно-зелёную муть. Мария поднесла свечу к самой картине, осторожно дотронулась до холста, но, ощутив явное движение под своими пальцами, отдёрнула руку. Откуда-то раздался протяжный страдальческий стон, и на этот раз Мария поняла, откуда — из её мастерской.

Она слышала странные звуки, доносившиеся из мастерской и раньше, но каждый раз успокаивала себя тем, что ей это просто кажется. Теперь сомнений больше не осталось — за закрытой дверью что-то происходило.

Мария лихорадочно стала искать ключ, но Ник хорошо его спрятал. Она старалась не думать о том, что видела в своей комнате, и о том, что может увидеть в мастерской — это же её картины. Мария перевернула всю квартиру, прежде чем нашла заветную шкатулку. Теперь осталось самое сложное — пойти и отпереть дверь. Смелость исчезла без следа, но ноги сами понесли её к запертой двери.

Замок щёлкнул, прогремел очередной раскат грома, и Мария неуверенно переступила порог. Свеча внезапно ярко вспыхнула и осветила всю мастерскую. Бордовый занавес как-то странно приподнимался. Марии показалось, что за ним дул ветер. Снова раздался протяжный стон. На этот раз совсем близко. За занавесом.

— Там ничего нет... это же просто картины... всего лишь картины... я сама их рисовала... п-писала... сама... там ничего нет... — как заклинание бормотала Мария, держась за бордовую материю.

Всё тело сотрясала крупная дрожь, дыхания не хватало. Мария сжала ткань в кулаке и резко отдёрнула в сторону. Мощный порыв ветра едва не сбил её с ног. Сначала она даже не поняла что это, её сознание просто отказывалось это понимать. Перед художницей была одна из её собственных картин — она узнала серое мрачное небо, старый заброшенный дом, одинокое дерево и заросшую травой дорогу. Только теперь картина стала очень большой, почти во всю стену, и там внутри, в картине был мужчина, если это изуродованное существо ещё можно было так назвать. Он упорно полз по дороге, волоча за собой окровавленные обрубки, которые когда-то были его ногами, вдруг поднял голову, увидел Марию и, застонав ещё громче, протянул к ней руки. Она механически протянула руку в ответ, но ощутив, как окровавленные пальцы сжимаются на её запястье, вырвалась и шарахнулась в сторону.

— Там ничего нет... тебя нет... ничего нет... никого нет... — не в силах отвести взгляд от этого существа, шептала Мария.

Самым страшным было то, что она узнала его — он был на открытии её выставки, только тогда он был в деловом костюме и улыбался, а теперь его губы были в крови, кровь стекала по подбородку и казалась чёрной.

Свеча погасла. За окном снова сверкнула молния, ветер, словно осатанев, неистово швырял в стёкла крупные дождевые капли. Снова, будто взрыв грянул гром.

Небо в картине стремительно потемнело до черноты, тьма медленно поглотила дом, дерево и теперь неторопливо подбиралась к мужчине. Несчастный в упор смотрел на Марию, прямо ей в глаза и всё тянул к ней руки.

— Тебя нет... ничего нет... никого нет... — как в бреду повторяла художница, прижимаясь спиной к оконному стеклу.

Ей казалось, что она сама внутри чёрной бури, которая вот-вот проглотит её. Вся мастерская качалась как корабль во время шторма. Она уже не знала чего боится больше — ада за окном или той тьмы, которая уже растворила в себе несчастного изуродованного человека... которого больше нет... совсем нет...

Внутри картины осталась только живая бурлящая тьма, из которой возникла огромная человеческая фигура. Мария успела увидеть лишь размытое алое пятно, прежде чем упала на пол, потеряв сознание.

========== Глава 10. Натянутая нить. ==========

До закрытия оставался ещё почти целый час. С недавних пор Бет очень торопилась домой — не хотела надолго оставлять Эмили одну. Она бы вообще предпочла взять сестру с собой на работу, но владелец магазина не приветствовал присутствие на рабочем месте посторонних. Бет с самого утра не оставляло странное напряжение от предчувствия надвигающейся беды, ощущение было столь явным, что мешало сосредоточиться. Может, всему виной была страшная гроза, разразившаяся минувшей ночью? Такая гроза, да ещё поздней осенью — явление очень редкое...

Секундная стрелка двигалась медленно, минутная ещё медленнее, а часовая, казалось, вообще никогда не тронется с места. Никогда прежде ожидание не било так по воспалённым нервам, как сейчас. Казалось, всё вокруг замерло: стрелки часов, пропитавшийся стойким запахом старых вещей воздух, Даяна — напарница Беттани, мирно дремавшая за кассой. Всё это в совокупности с напряжением изводило до невозможности. Бет снова, уже в который раз, посмотрела на часы — было ещё только пять минут седьмого.

* * *

Эмили посмотрела на часы — было уже пять минут седьмого. Она вышла из библиотеки и, не спеша, пошла домой. На душе становилось спокойно, легко и радостно при мысли о том, что скоро вернётся с работы Бет, и они снова будут вместе. Ей всё ещё до конца не верилось, что всё так неожиданно изменилось, но она была счастлива, по-настоящему счастлива. Бет теперь каждый вечер приходила домой и была рядом с ней: сначала они что-то готовили, потом подолгу болтали или смотрели телевизор, попутно делясь своими впечатлениями, или просто читали сидя на диване в гостиной и, совсем как в детстве, снова спали в одной комнате.

В свой дневник Эмили больше не заглядывала, её сильно напугало то, что она там прочитала, ей даже показалось, что это вовсе не она написала и события, которые там описаны всего лишь плод чьего-то больного воображения. Она плохо помнила, что происходило в течение нескольких последних недель, вернее, почти ничего не помнила до того момента, как оказалась рядом с Беттани, которая обнимала и гладила её по волосам. Ей не хотелось больше думать об этом, и она твёрдо решила, что сожжёт дневник, как только вернётся домой. Эмили всегда избавлялась от своих дневников, но обычно только после того, как исписывала все страницы. Сейчас же, в достаточно толстой тетради было всего тринадцать записей, но это ничего, главное, чтобы вместе с дневником сгорели последние воспоминания о пережитом кошмаре.

Эмили остановилась. На улице уже стемнело, прохожих было мало, и знакомое ощущение тревоги закралось в сознание... кажется, это уже было — смутная тревога, холод. Эмили обернулась и увидела мужчину, который шёл следом за ней. Вроде бы ничего особенного — обычный, ничем не примечательный мужчина, но Эми внезапно поняла, что уже далеко не первый раз его видит. За несколько секунд промелькнул целый ряд отрывочных воспоминаний: вот он в толпе идёт за ней по улице, вот он стоит возле школы, вот он околачивается напротив её дома, будто бы прогуливаясь перед сном. Он следил за ней. Зачем? Как давно? Эмили стало страшно, она ускорила шаг — ей казалось, что стоит ей добраться до дома, и она будет в безопасности, придёт Бет и всё будет хорошо... только бы поскорее добраться до дома.

* * *

"Только бы поскорее добраться до дома", — подумала Беттани. У неё всё скрутило внутри. Она вдруг почувствовала, что должно случиться что-то страшное, возможно, непоправимое и произойдёт это не через год, не через месяц и не через неделю, а совсем скоро, прямо сейчас. Возможно, уже происходит. Стрелки часов по-прежнему медленно ползли по циферблату, продлевая эту пытку до бесконечности. Бет чувствовала, что должна срочно что-то сделать, только никак не могла понять, что именно. Вроде всё вокруг спокойно и волноваться совершенно не из-за чего, но сердце почему-то испуганно колотилось, никак не желая успокаиваться.

* * *

Сердце испуганно колотилось, никак не желая успокаиваться. Эмили нырнула в дом, закрыв за собой дверь на все замки, но вместо облегчения испытала новый прилив страха — в доме царил лютый холод. Почему-то отключилось электричество. Эмили так и осталась стоять у входа — идти дальше не хватало смелости. Что делать? Электричества нет, телефон не работает. Что же делать?! Эмили замерла, не зная, на что решиться, потом, наконец, вспомнила о своём сотовом, она редко о нём вспоминала, ей почти никто никогда не звонил, и телефон просто валялся в сумке. Руки дрожали, поэтому набрать номер оказалось не так-то просто. Всё напрасно — ответом на её старания была лишь мёртвая тишина, даже гудков не было слышно. Эмили больше не могла оставаться в этой ледяной темноте, открыла дверь, выскочила на улицу, увидела телефонную будку у дома напротив (и как она могла забыть?), бросилась к ней и натолкнулась на неожиданную преграду, будто перед домом выросла прозрачная, но крепкая стена.

Мимо проходила молодая женщина с маленькой девочкой лет пяти. Эмили забарабанила в стену, пытаясь позвать на помощь, но они так и прошли мимо, будто не видели её... или, правда, не видели? Окончательно обессилев, Эми соскользнула на землю, тихо, жалобно заплакала и вдруг увидела человека в красном плаще. Он шёл прямо к ней. Хотя его лицо скрывал капюшон, она чувствовала, что он смотрит на неё, видит её.

— Бет! — в панике отползая от стены, закричала Эмили.

* * *

— Эмили, — тихо прошептала Беттани.

Ей вдруг показалось, что она слышала голос сестры, который отчаянно звал её. Беттани снова прошептала родное имя, и сердце вдруг онемело от непереносимой боли. Она тяжело осела на пол, пытаясь хоть немного привести в порядок путающиеся мысли. Получалось плохо — в голове билось лишь одно: "Эмили — Эмили — Эмили — Эмили — Эмили", — и сердце каждый раз отзывалось пульсирующей болью. И тут она поняла, всё поняла и испугалась уже по-настоящему. Не обращая больше внимания на боль, Бет вскочила и буквально вылетела из магазина. Она боялась опоздать, она не знала, в чём дело, но чувствовала, что опаздывает. Беттани то и дело смотрела на часы — теперь ей казалось, что стрелки движутся с огромной скоростью, и она никак не может успеть за ними. Дома, люди, фонари, дороги, машины стремительно проносились мимо, а Бет всё не могла догнать эти проклятые стрелки, которые беспощадно отсчитывали ускользающее время, — бесценное время, которого, она знала это точно, у неё уже почти не осталось.

* * *

Времени почти не осталось. Эмили узнала Его. Теперь это был не мелькнувший и тут же исчезнувший образ, а вполне реальный человек. Он показался ей огромным, гораздо больше обычных людей. Эмили, наконец, собралась с силами, поднялась и побежала в дом.

Он шёл за ней, она отчётливо слышала за спиной его неторопливые уверенные шаги. Отчаянно ища спасения, Эмили кинулась в свою комнату. Дверь с шумом захлопнулась за ней. Шаги стихли. Бежать больше было некуда. Она, наконец, всё поняла — именно сюда её хотели заманить, именно здесь она должна была оказаться, чтобы...

Эмили попыталась включить свет, но в гнетущей тишине лишь тихо и беспомощно щелкнул выключатель — электричества по-прежнему не было. В комнату проскальзывал лишь бледный призрачный свет уличных фонарей. Эмили затравленно посмотрела на стену, увидела картину, и её сердце замерло, почти остановилось. С картины на неё смотрел Он. Вот почему стихли шаги — Он уже был здесь и ждал её. Картина увеличивалась, расползалась по стене, тьма, будто живая растекалась по полу, заползала на стёкла, окутывая собой весь дом.

* * *

В доме горел свет — это был первый тревожный знак, который отметила Беттани, едва переступив порог. Вторым была сумка Эмили, которая почему-то валялась на полу недалеко от двери. Бет несколько раз громко позвала сестру, но та так и не откликнулась. Конечно, Эми могла задержаться в библиотеке, а сумку забыть дома — всё в жизни бывает... Нет, не в этот раз. Бет каким-то образом поняла, что всё-таки так и не смогла догнать время... опоздала. Уже зная, что это не имеет никакого смысла, она стала методично обходить дом, и бродила по нему до тех пор, пока не добралась до комнаты сестры.

В комнате Эмили горел свет, но её самой не было, её НИГДЕ не было. Беттани вошла, осмотрелась и внезапно почувствовала себя маленькой, беспомощной, жалкой и совершенно опустошённой. Будто у неё вырвали что-то из груди, что-то без чего можно существовать, но нельзя жить. Бет легла на кровать сестры, свернулась калачиком, крепко обняла её белого плюшевого мишку, отстранённо вспомнив, что его зовут Томми, и вдруг почувствовала, что плачет. Как странно, ей казалось, что она уже давно разучилась. Было непривычно и стыдно за собственную слабость. И всё-таки она плакала. Долго. А память неумолимо вновь и вновь подсказывала одну и ту же фразу — обещание, которое она когда-то дала Эмили: "Не бойся, монстры не заберут тебя. Я не позволю".

Беттани не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она вошла в комнату Эмили. Слёзы высохли и ничего, кроме горькой безысходности не осталось. Она спала, спала долго и не хотела просыпаться. Ей ничего не снилось, и это было хорошо. За окном то темнело, то рассветало — один день сменял другой, но теперь это не имело никакого значения. Так продолжалась до тех пор, пока одна мысль не прокралась в угасающее сознание, и не заставила, наконец, открыть глаза: "Но ведь где-то же Эмили есть, должна быть, просто надо встать и найти её".

Бет прислушалась к себе и поняла, что, пусть и очень слабо, но всё ещё чувствует сестру — нить натянулась, но не оборвалась. Она осторожно приподнялась, села, осмотрелась в поисках какой-нибудь подсказки, и вспомнила о том, что Эмили всегда вела дневник. Беттани даже знала, где он лежит — сестра никогда не скрывала этого от неё, доверяя, как никому другому. С чего-то надо было начинать, а там могло быть что-нибудь полезное. Бет нашла заветную тетрадку, открыла и увидела знакомый почерк. У Эми всегда был красивый подчерк и странная манера вместо дат отмечать записи цифрами. На мгновение Бет усомнилась, имеет ли она право это читать, но, взвесив все "за" и "против", решительно положила тетрадь на колени.

Из дневника Эмили.

1.

Я не знаю, с чего это всё началось, правда, не знаю. Наверно, это началось ещё тогда, в день нашего рождения. Мама рассказала мне, потому что решила, что я непременно её пойму... я ведь всегда была её хорошей девочкой. Она рассказала, что моё появление на свет сделало семью Сэнджио богатой и процветающей. По прихоти старой бездетной тётушки (я никогда не видела её, да и мама вряд ли когда-нибудь её видела) всё немалое состояние должно было перейти к одному из многочисленных племянников, а если конкретнее к тому, у кого родится дочь (в нашем генеалогическом древе девочки всегда были редкостью). По требованию тётушки, которая, по-видимому, не доверяла технике и посторонним людям, маме запретили проводить ультразвуковое обследование в период беременности и обращаться к врачам — её осматривал только доктор семьи, которому к тому времени исполнилось 87 лет.

Родители не знали о Беттани и не ждали её, возможно, именно поэтому она стала изгоем в нашей семье. Меня любили — её нет, меня хвалили по поводу и без — ей не прощали даже малейшего промаха, мне всё разрешали — для неё всё было под запретом... В детстве Бет часто плакала, потом всё реже и реже, пока однажды не разучилась совсем... она разучилась плакать, зато научилась злиться и ненавидеть... меня.

Я так и не смогла понять маму, я никогда не смогу её понять и, думаю, Беттани тоже.

Хорошо ещё, что сестра не знает о том, что мама хотела упрятать её в какой-то иностранный закрытый частный колледж-интернат — этого бы она мне точно никогда не простила. Я умоляла папу не разлучать нас, и он не смог отказать своей хорошей девочке... хотя, как мне кажется, он с самого начала был не в восторге от этой идеи. В конце концов, её просто оставили в покое, но было уже поздно — в сердце моей Бет не осталось места для любви к кому бы то ни было, а особенно для любви ко мне, а ведь я так хотела, чтобы мы были настоящими сёстрами. Я всегда чувствовала её страх, боль, обиду и мне тоже становилось страшно, больно и обидно, я всегда знала, где мне её искать, это не объяснить, но... я просто знала и всё. Мы сёстры-отражения, так всегда было и так всегда будет. Я верю в это, потому что без этой веры мне незачем жить.

2.

Сегодня на Бет напали. Мне страшно было, очень-очень страшно. К сожалению, особой смелости мне не досталось — почти вся она досталась Беттани. Я жуткая трусиха и мне всегда было стыдно за это, порой я собственной тени боюсь. Сама знаю, что это глупо. Если бы эти верзилы напали на меня, я, наверно, сразу же умерла бы от страха, но Бет я им отдать не могла. Со мной всегда происходит что-то странное, когда угрожают моёй сестре. И откуда только сила берётся?

Я успела вовремя. Она не обрадовалась моему появлению... испугалась за меня? Не знаю. Да нет, не испугалась, наверно, просто, как всегда, разозлилась и всё, хотя я почувствовала что-то... что-то ещё кроме злости. В любом случае, даже если мне просто показалось и кроме злости ничего больше не было и быть не могло, всё равно...пусть... пусть так, главное, что с ней всё в порядке, а остальное ерунда, и не стоит думать об этом.

3.

Мама всегда любила дарить мне время от времени модные дорогие безделушки, которые я терпеть не могу. Сейчас как раз подходящий повод нашёлся — я победила на олимпиаде по биологии (хотя, как мне кажется, маме было всё равно, по какому предмету была эта олимпиада, я не обольщаюсь на этот счёт). На этот раз мама подарила мне картину какой-то знаменитой современной художницы.

Конечно, блистательная Луиза не могла не устроить из вручения подарка показательное выступление — она пригласила меня к обеду, когда уже собрались гости, ей нравится устраивать "аристократические" светские приёмы, правда она, слава богу, очень редко проводит их у нас дома.

Мама торжественно посадила меня во главе стола, сказала, что очень гордится мной, и бросила пренебрежительный взгляд в сторону комнаты Бет. Господи, как же я ненавидела её в тот момент, наверно, именно тогда я вдруг совершенно чётко осознала, что это из-за неё, из-за неё, отца и их клонированных "друзей", сестра так ненавидит меня. Я так хочу стать для Беттани другом, но она постоянно отталкивает меня... Где же моя прежняя сестра?! Где моя Бет, которая гладила меня по голове и обещала защитить от монстров? Я так скучаю по ней. Мне больно, когда она совсем не замечает меня или гонит от себя, будто я ей совсем чужая. Наверно, она думает, что я так старалась — хорошо училась, вела себя как примерная девочка только для того, чтобы получить похвалу родителей и лишний раз унизить её... Да, я только теперь поняла, что это так, просто удивительно, почему я не поняла этого раньше, ведь на самом деле я делала всё это только потому, что хотела быть идеальной сестрой, чтобы моей Бет не было стыдно за меня.

Я сидела за праздничным столом, смотрела на гостей мамы и хотела только одного, чтобы все они поскорее убрались отсюда. Мне вообще не понятно, зачем Луиза всё это затеяла, ведь не Нобелевскую же премию я получила — обычная заурядная олимпиада, не сложнее и не престижнее многих других. Скорее всего, ей просто надо было продемонстрировать всем новое сокровище Сэнджио — очередную дорогую безделушку. Мне было так неуютно одной среди всех этих снисходительно-поощрительных взглядов...

...Она пришла прямо в разгар "торжества", и все уставились на неё, как уставились бы туземцы из жаркой Африки на включённый телевизор. Конечно, Бет была для этих снобов кем-то вроде прокажённой, мама, пока Беттани не видела, страдальчески закатила глаза.

— Милая, — направляясь к Бет, фальшиво-ласковым голосом проворковала мама, — пойди, поздравь сестру. Она такая умница — победила на олимпиаде. Я знаю, ты у нас тоже умненькая и сможешь победить на следующей олимпиаде.

— Конечно, мамочка, — в тон ей подтвердила Бет, — я обязательно победила бы и на этой олимпиаде, если бы принимала в ней участие. А моя святая сестричка одолжила бы мне на время свой нимб с крылышками. Правда, Эми? Одолжила бы? Но я не принимаю участия в олимпиадах, потому что я конченая дебилка, и моего тупого умишки хватит лишь на то, чтобы унитазы драить, чем бы я без сомнений и занималась, если бы не была твоей дочерью.

— Беттани! — в притворном ужасе воскликнула мама.

Луизе надо было стать актрисой — без сомнения она бы имела оглушительный успех. А как же иначе? У неё же всегда так убедительно получается изобразить чудо-маму, она и сама, наверно, свято верит в это... и другие тоже верят, или делают вид, что верят, а на самом деле им глубоко плевать.

Я знала, что будет дальше и угадала — мама изобразила сдержанную скорбь, а Бет, не обращая на меня никакого внимания, отправилась в свою комнату, громко хлопнув на прощание дверью.

Все эти игры я знаю наизусть. Маме нравилось таскать меня с собой на свои тусовки, когда я была ещё маленькой. Завтра она начнёт всем жаловаться, но делать она это будет с ослепительной улыбкой, которая будет означать: "Что бы ни случилось, я сильная женщина и никакими суровыми жизненными испытаниями меня не сломать". На самом деле она понятия не имеет, что такое суровые жизненные испытания — самым большим горем для неё было сломать ноготь или испортить причёску, или посадить пятно на своей безупречной одежде, или, боже упаси, обнаружить какую-нибудь крохотную морщинку на своём идеальном лице.

Вечер длился бесконечно долго. В своей комнате я оказалась только около полуночи, к тому времени картину уже кто-то заботливо перенёс туда и даже повесил на стену, на почётное место. Я смотрела на неё долго и не могла понять, что в ней не так. Сначала мне просто было не по себе, но чем дольше я на неё смотрела, тем больше ощущала какой-то непонятный страх, не могу объяснить, что это было... мне стало жутко до такой степени, что я больше не могла оставаться в своей комнате и ушла к Бет. Сестры не было дома, я осталась в её комнате и не заметила, как заснула, а когда проснулась, уже светало и Беттани была рядом — она спала... всё было, как в детстве... и наши мизинчики соединены, как тогда... может быть, моя Бет всё-таки любит меня?.. Хоть немного...

4.

Иногда мне кажется, что я похожа на призрак, меня редко замечают. Временами мне становится по-настоящему страшно оттого, что окружающие люди ведут себя так, будто меня нет. Я уже не наблюдаю за тем, как течёт время — оно проходит сквозь меня, и я растворяюсь в нём. Утро, день, вечер, ночь и снова утро, точно такое же, как предыдущее. Учёба — единственное оружие против одиночества. Самый простой выход — забить голову всякой ненужной информацией ..."информацией" — как официально и смешно это звучит... А что кроме этого мне ещё остаётся? Мои родители... конечно, они относятся ко мне лучше, чем к Беттани, но на самом деле я им нужна не больше, чем она. У меня нет друзей — мне все чужие, я не верю людям, хоть и добра к ним, никому не верю, кроме сестры.

Сегодня я целый день борюсь с ощущением смутного беспокойства... Мне всё время кажется, что кто-то наблюдает за мной. Чувствую себя не в своей тарелке, мерзко как-то. Бред, конечно... мне почему-то очень холодно — всё время мёрзну и никак согреться не могу.

5.

Сегодня со мной случилась странная штука — ко мне подошёл парень, но странно даже не то, что он подошёл, а то, что он вдруг ни с того ни с сего попросил у меня прощения. Я никогда не видела его раньше, если бы видела, то непременно запомнила бы — уж больно примечательная внешность. Никогда в жизни такие парни не обращали на меня внимание — высокий, с правильными чертами лица и родинкой под губой, почему-то эта самая родинка сильно смущала меня. Красивый, но взгляд у него был жёсткий, колючий... совсем как у моей Бет.

— Прости меня, — глядя прямо мне в глаза попросил он.

— Но Вы же ничего не сделали, — сильно растерявшись, только и смогла ответить я

— Вот за это и прости.

Странный и нелепый разговор. Я ещё долго смотрела ему в след, пытаясь понять, что это было, но так ничего и не поняла. Я знала только то, что ему было больно, я почувствовала его боль, как почувствовала бы боль моей Бет. Странно, что я вообще ещё что-то чувствую сквозь холод, внутри которого я последнее время живу.

6.

Я боюсь темноты, а в последнее время не просто боюсь — у меня начинается паника, да и днём ненамного лучше. Я не могу понять, что со мной происходит. В последнее время что-то или кто-то постоянно преследует меня, теперь я в этом совершенно уверена. Я постоянно чувствую на себе чей-то пристальный взгляд, иногда я сижу в классе и ощущаю чьё-то ледяное прикосновение, но я никого не вижу. Открывается дверь, кто-то незримый крадётся между партами, останавливается рядом со мной, касается моих волос, гладит по щеке. Эти прикосновения так отчётливы, что вызывают у меня дрожь. Всё чаще мелькает в толпе человек в красном плаще с капюшоном... красный капюшон... он знаком мне... я где-то уже видела его, напрягаю память, но вспомнить не могу. Мне кажется, что угроза, которая преследует меня, исходит именно от него — воплощена в нём, в этом безликом куске красной материи, и я боюсь и ненавижу его... или он мне только мерещится, как и те шаги, которые я постоянно слышу за спиной?

Я ощущаю холод уже внутри себя. Он проскальзывает в меня, набухает, мне становится тяжело дышать, и тогда я самой себе кажусь чужой, незнакомой, будто это уже и не я вовсе, а кто-то другой. Только когда рядом со мной Беттани, я чувствую, что холод отступает, чувствую себя прежней... собой. Если бы только Бет могла быть всё время рядом, я уверена, он отступил бы... но...

Неужели сегодня всего лишь среда? Мне казалось, я прожила уже целую вечность. Мистер Уорсен отвёл меня к школьному психологу, и тот долго разговаривал со мной, но не могла же я рассказать ему о том, что меня преследует красный капюшон, он бы подумал, что мне пора лечиться и, скорее всего, был бы прав, я ничего ему не рассказала, просто наплела что-то про переутомление — он поверил, я была ему не интересна... я никому не интересна и совсем никому не нужна — пора уже взглянуть правде в глаза... Неужели, правда, никому не нужна? А Бет? Неужели, я не нужна моей Бет? Я столько лет цеплялась за неё — только от неё зависело всё моё внутреннее равновесие, вся моя жалкая, никчёмная жизнь... но ведь вечно так продолжаться не может. Я ей в тягость — она злится, изводится и постоянно гонит меня... а я... Я — беспомощное существо, как я могу быть нужна ей? И что это я навыдумывала себе? Я больше не буду ей мешать — даю себе слово, что не буду, не буду вечно ныть и путаться под ногами. Нет, это не гордость, просто я должна её отпустить... но... ведь у меня больше никого нет, кроме неё ...

7.

Бывает, приходит день, который хочется вычеркнуть из жизни, будто его никогда не было. Говорят, конечно, что отрицательный опыт — тоже опыт, и что каждое мгновение бесценно в силу своей неповторимости... много чего говорят, но это ещё не значит, что следует этому верить или с этим соглашаться... Странно даже, у меня нет отвращения к себе, хотя сегодня я стала чудовищем. Ещё утром была самым обычным человеком, может, и не представляла из себя ничего особенного, но была живой, тёплой, а теперь холод окончательно взял меня в свои стальные тиски... моя Бет теперь уже точно никогда не полюбит меня... как можно полюбить чудовище? Я теперь чужая всем людям, которым и раньше-то не было до меня дела.

Писать тяжело... руки дрожат... и так холодно... воспоминания доходят до моего сознания медленно... я не хочу вспоминать, но должна. Должна!

В последние дни я старалась как можно реже бывать дома — мне страшно было оставаться в доме одной... и просто страшно... Раньше такого никогда не было... мне всё время кажется что в доме есть кто-то... или что-то...

Сегодня мне целый день было плохо. Мне было тоскливо до слёз. Обычно мне всегда удавалось загнать себя в рамки отчуждённого равнодушия, чтобы хоть немного защитить себя от ощущения одиночества. Когда Беттани отдалилась от меня, я... мне не передать это всё словами — это примерно то же самое, как если бы мне разрезали пополам сердце и оставили в груди жалкий сморщенный комок, который не может больше чувствовать так, как чувствовал ещё совсем недавно. Только то, что Бет есть и иногда даже появляется рядом со мной, всё ещё заставляет этот жалкий комок биться, но и он бьётся только тем, что чувствует её. Я знаю, что эта болезненная зависимость от сестры совершенно ненормальна, но что же я могу с этим сделать?!

Сегодня я как могла всячески оттягивала момент возвращения домой, потому что точно знала, что там никого нет, кроме того... чужого... но не на улице же мне в самом деле ночевать?!

Пусто. Дом молчал и враждебно ждал моего возвращения. Я стояла на пороге и не могла заставить себя войти. Ледяной всепоглощающий ужас мелкими иголками пронзал моё тело и мешал думать. Один шаг, ещё один шажочек и ещё один, совсем крохотный, и дверь захлопнулась за моей спиной, я нащупала выключатель — вспыхнул яркий свет. Всё вокруг мне показалось неживым, холодным, чужим, будто я попала в какой-то другой мир, и сердце этого другого мира билось там, наверху — в моей комнате. Как можно было жить здесь так долго? Как эта чудовищная мёртвая махина могла казаться мне домом?

Дом чего-то ждал, терпеливо ждал и неторопливо обволакивал меня холодом и страхом, будто пытался высосать из меня последние остатки сил. Я, задыхаясь, попятилась к двери и, даже не выключив свет, в панике выскочила на улицу. Я бежала и бежала, пока были силы бежать, я слышала чьи-то шаги за спиной, теперь я всё время их слышу, и это сводит меня с ума. Кто-то преградил мне путь, цепкие руки ловко обхватили мою талию, я чувствовала, что меня куда-то тащат. Тусклый свет, мерзкий запах и ни одного человека, кроме того, который тащил меня в подворотню.

— Ну что, лапочка, я тебя поймал. А ты хотела убежать от меня? Нет, моя лапочка, — хрипел мне на ухо противный голос, — я ведь тебя поймал. Я так долго ждал тебя. Я только получу свою лапочку и отпущу её. Ты только будь хорошей девочкой.

Он бросил меня на землю, перевернул, навалился сверху, вытащил фонарик и мне в глаза ударил яркий свет. Я не видела его лица, лишь силуэт... и капюшон... я узнала его — это был тот самый красный капюшон и... пишу сейчас, а у самой руки трясутся, до сих пор никак в себя прийти не могу...

Помню, как сбросила его с себя, под руку подвернулось что-то острое, не глядя, нанесла удар. Он взвыл от боли, а я ударила ещё раз... и ещё... меня душила ярость... Тёплая кровь на руках казалась мне чем-то совершенно естественным ...я даже не заметила, когда он затих и перестал сопротивляться... Что-то хлюпало под моими руками, когда я снова и снова наносила удары... Я не помню, как остановилась... когда пришла в себя, поняла, что сижу на чём-то большом и мокром. Я нашла фонарик, включила и увидела труп какого-то парня... не было на нём никакого капюшона... и лица теперь тоже не было — одно кровавое месиво. Я почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Потом помню, что шла по улице, вокруг не было людей, или были, но я их не заметила... я вся была в крови, просто пропиталась насквозь этой кровью... Боже... неужели? Неужели всё это было на самом деле?! Неужели всё это было со мной?! Я убила человека... я убила человека... я убила че... нет, не человека, а капюшон, безликий красный капюшон... я всё ещё слышу шаги... я схожу с ума... помогите... Помогите мне!!!

8.

Я успокоилась. Совсем. Всё произошедшее теперь кажется мне сном... не хочется просыпаться. Если бы можно было заснуть, чтобы никогда не просыпаться.

День прошёл как в тумане... в новостях сообщили о том, что нашли труп молодого мужчины, личность пока установить не удалось, сказали, что бедняга стал жертвой какого-то психопата... моей жертвой. Я — этот психопат... это всё сон, только сон и ничего больше!

9.

Холодно — холодно — холодно — холодно — холодно — холодно...

10.

Мне снился замечательный сон — наше с Беттани детство. Там было так хорошо, так тепло... я уже отвыкла от ощущения тепла, чувство такое, будто я уже целую вечность живу где-то в районе Антарктиды, и холодное ослепляющее солнце не может меня согреть.

11.

Я живу или мне только снится, что я живу. Иногда я вдруг понимаю, что нахожусь в школе, в своём классе, но не помню, как попала туда, будто ещё минуту назад меня там не было, а потом вдруг раз и появилась. Уже позже начинаю медленно вспоминать, как выходила из дома, как шла по улице, как заходила в класс... будто это вовсе и не я была, а кто-то другой... сама я всего лишь наблюдала. Странно, но я почти не помню совершённое мной убийство... Сегодня перечитала дневник и удивилась...

12.

На моей совести теперь смерть ещё одного человека... теперь мне нечем оправдываться — мне никто не угрожал... угрожали моей Беттани. Это всё холод, который поселился во мне — он живёт во мне, растёт и пульсирует, течёт по моим жилам вместе с кровью — я вынашиваю его, как мать вынашивает своё дитя, а он в благодарность отравляет меня. Холод использует моё единственное слабое место — мою сестру, вторгается в мой разум, замораживает всё, что противится его воле и, подчиняясь, я делаю всё, что он хочет.

Я разозлилась и испугалась или испугалась, а потом разозлилась — не помню. Я уже говорила о том, что со мной происходит что-то странное, когда угрожают моей сестре, а этот парень угрожал. Я не помню, как его звали... Чаки, Сэмми, Билли... как-то так, кажется. Он угрожал Бет, я отчётливо это поняла. Он прижал её к стене, я не слышала, о чём они говорили, они не видели меня, но я поняла по выражению их лиц, что не о чём-то приятном. Холод сразу шевельнулся и направил меня. Когда Бет ушла, ему позвонили, и я хорошо расслышала последнюю фразу: "Буду сегодня в баре "У Тони"". Я пошла туда, предварительно, посетив мамину комнату (всё равно она и половины из своих вещей не носит).

Просто поразительно, как одежда и косметика могут изменить внешность человека — через полчаса из зеркала на меня смотрела совершенно другая я — развязная девица с безжалостным ледяным блеском в глазах... она, та, другая в зеркале, испугала меня. Будто я увидела не себя, а свою точную копию, внутри которой уменьшенная и беспомощная была заперта настоящая я.

Я пришла в бар. Мерзкое место — темно, грохочет какая-то дикая музыка, в воздухе висит густой сигаретный дым, столики грязные, заставленные грязной посудой и пивными бутылками. Холод точно знал, что я должна делать. Я нашла этого парня и с отвращением наблюдала, как его губы растягиваются в самодовольной пьяной улыбке — узнал во мне Беттани. Я терпеливо ждала, когда он окончательно опьянеет, а потом уговорила уйти из бара, он понял это по-своему и не возражал. Мы дошли до набережной, он засыпал на ходу... я лишь слегка подтолкнула его... всего лишь... Когда он стал медленно погружаться в воду, холод отступил немного... только тогда я, не та другая, а именно я поняла, что произошло... что Я сделала...

Я чувствовала своего преследователя за спиной. Я по-прежнему не вижу его, но всё отчётливее ощущаю его постоянное присутствие. Он торжествовал, а мне хотелось только одного — прыгнуть вслед за этим несчастным парнем и разделить с ним его смерть, но холод не дремал, и моя копия послушно отправилась домой. У меня больше не дрожат руки... и слёзы замерзают на щеках, падая на странички маленькими льдинками... ещё немного и от меня совсем ничего не останется, даже слёз...

13.

Я поняла всё. Теперь я знаю правду. Сегодня я очнулась от долгого ледяного сна, и моё пробуждение было чудовищным, ужасным...

Теперь я знаю, почему родители так не любят Беттани — они продали её ещё до рождения. Это не я, а она принесла богатство нашей семье. Наша милая бездетная тётушка, как оказалось, возглавляла какой-то там древний клан и ей нужна была наследница, которая стала бы главой клана после её смерти. Я ходила на смотрины вместо Бет. Тётушка приехала внезапно, не сочтя нужным кого бы то ни было предупредить заранее, Бет родители не нашли, поэтому решились привезти к ней меня. Мама по дороге всё время повторяла, что меня они никому никогда не отдадут, что в результате с этой самой тётушкой поедет сестра, а у меня всё крутилось и переворачивалось внутри. Я знала только одно — не позволю, не отдам, никогда! Мама строго-настрого приказала не расстраивать тётушку, потому что у той больное сердце. Я лишь послушно кивала.

Меня рассматривали, как лошадь перед покупкой. Мне никогда в жизни не было так стыдно и горько — никогда в жизни не испытывала такого унижения. Я вернулась домой, изнывая от бессильной злобы, холод скручивал и сжимал до непереносимой боли, но Я не могла больше убивать. Я просто хотела поговорить с тётушкой... попробовать переубедить её, и с этим пошла к ней. Я не знаю, что на меня нашло... нет, неправда, знаю — холод снова взял надо мной верх. Я разговаривала с ней грубо, жёстко, она кричала, а потом, будто захлёбываясь, задвигала губами, сжалась и упала на пол. Я стояла над ней в каком-то странном оцепенении, смотрела, как она умирает и чувствовала, что холод отступает... совсем... шок от мощной сокрушающей боли... потом больше ничего не помню.

Проснулась уже дома, видимо, я достаточно долго была без сознания. Родители громко ругались в своей комнате. Никогда мне не забыть этого их разговора. Мама была в ярости и кричала, что Беттани теперь не станет наследницей и преемницей тётушки, а значит, у нашей семьи отнимут все деньги... и ещё, что "этот уродливый монстр", так она назвала Бет, останется с нами. Она говорила, что у неё есть только одна дочь — я. Папа тоже кричал, оказывается, он всегда был против этого чудовищного обмена, потому что понял, что нас нельзя разделять... и любил нас обеих...

Как выяснилось, родители уже однажды пытались разлучить меня с сестрой — когда мы были маленькими, они хотели отвезти Бет к тётушке, в результате мы обе чуть не умерли, и им пришлось отказаться от этой идеи. Когда-то они, наверно, любили друг друга, но теперь от этой любви ничего не осталось... совсем ничего.

Мама всегда так кичилась своим благородством, а на самом деле была всего лишь официанткой из придорожной забегаловки, где её и нашёл наш отец. Как же всё-таки деньги меняют людей... или она всегда была такой... мне не хочется в это верить... Теперь, когда мы остались без денег, мама заявила, что уходит к другому мужчине, она хотела взять меня с собой, но папа не позволил. Можно подумать, что я когда-нибудь согласилась бы на это.

Выплеснув друг на друга всё, что накипело за годы "счастливой" семейной жизни, они успокоились и попрощались как чужие люди.

— Спокойной ночи.

— Прощай.

"Спокойной ночи", "Прощай"... и это всё? Всё, что они смогли сказать друг другу? Так просто?.. Зато со мной останется моя Бет... а больше мне никого не надо... я всё-таки смогла защитить её... смогла...

...мне снова холодно... я больше не могу... мне больше не выдержать этого... Бет!..

Дочитав до конца, Беттани закрыла дневник и ещё несколько минут приходила в себя, осмысливая прочитанное. Чтобы переварить столько "позитивной" информации требовалось время. Ей и в страшном сне не могло присниться, что с её Эмили произойдёт что-то подобное. Почему с Эми, почему не с ней?! И что это такое было? И ещё — кто и за что попросил у Эмили прощения?

========== Глава 11. Пока горит свеча. ==========

— Эмили! — прошелестел в темноте смутно знакомый голос. — Эмили! Эмили! Эмили!

Что-то с ним было не то, с этим голосом, кажется, он так и звенел отчаянием. Почему? Странно холодно здесь, в этой темноте. Знакомый голос всё отдалялся, пока не утонул в гудящей тишине. Что-то случилось. Что?

Здесь было темно и тихо. Эмили казалось, что она парит в воздухе, и вокруг неё совсем ничего нет. Ей стало страшно оттого, что она ничего не может вспомнить, кроме своего имени. Может, она и этого не вспомнила бы, если бы не голос. Кому принадлежал этот голос? Кто так отчаянно звал её в темноте? И почему теперь рядом с ней никого нет? Где она? Кто она?

Время исчезло. Нет, не замедлило свой бег и не замерло, как пишут в книгах, а именно исчезло... совсем. Это была пустота, абсолютная беспредельная пустота, вне пространства и времени. Как она попала сюда? Ведь когда-то был свет, такой тёплый, ослепляющий свет, но и его поглотила эта жуткая жадная пустота.

Тело немело и истончалось, чувства таяли. Ничего не осталось: ни боли, ни желаний, ни страха. Как странно. Кажется, исчезло всё, кроме голого чистого сознания. Теперь уже совершенно всё равно, что будет дальше. Будущего больше нет. Эмили уже не могла выдавить из себя ни капли сожаления. Так даже лучше — спокойнее.

Вдруг что-то оглушающе загрохотало со всех сторон, и Эмили полетела вниз. Воздух, разрываясь, свистел, пустота вокруг неё гудела и двигалась. Неужели опять всё сначала? Зачем? Она не хотела больше... ничего не хотела. В темноте скользнул обжигающий луч света, и пустота, расступившись, оставила её лежать на чём-то твёрдом и холодном.

Эмили открыла глаза, вокруг было темно, но это была уже совсем другая темнота — принадлежавшая миру, в котором существовало пространство и время. В голове пустота и в душе тоже, будто не было за плечами нескольких лет жизни — она только-только родилась, и в новом рождении от прежнего осталось только имя, которое прошептал родной голос.

Ничего не было видно, и Эмили стала ощупывать пространство вокруг себя, нащупала холодные гладкие камни и ещё что-то шуршащее, хрупкое на полу. Пахло плесенью. Эми с трудом поднялась и медленно побрела вперёд. За спиной что-то шевельнулось, раздался тихий шелестящий звук, будто кто-то прятался в темноте. Эмили насторожилась, кажется, к ней потихоньку возвращались естественные человеческие чувства, и первым из них было беспокойство, медленно перерастающее в страх.

Девушка нащупала стену и теперь шла, опираясь на неё. Дорога была непрямая — всё время приходилось куда-то сворачивать. Шум шагов эхом отдавался в ледяной тишине. Вдруг впереди появился тусклый свет, и Эми чуть не заплакала от облегчения, в этот момент ей было не важно даже, есть ли здесь ещё кто-нибудь кроме неё — главное, что появился свет. Она ускорила шаг, насколько это было возможно, и уже скоро добралась до цели.

Эмили вошла в круглую комнату, в центре которой прямо на полу стояла горящая свеча. Теперь уже можно было рассмотреть, что пол и стены действительно каменные, а под ногами валяются сухие листья. Непонятно только, откуда они здесь взялись. Эмили не сразу поняла, что в комнате ещё кто-то есть, сначала она просто заметила что-то тёмное у противоположной стены. Подошла ближе. Это явно был человек. Он сидел, обняв руками колени, низко опустив голову, и дрожал. В тусклом свете блестели длинные чёрные волосы. Эмили легонько тронула его за плечо, он вздрогнул и, подняв голову, испуганно посмотрел на неё. Всё-таки он или она? Лицо красивое, но очень бледное.

— Привет, — слабо улыбнувшись, произнесла Эмили.

— Привет, — недоверчиво откликнулся человек.

Голос был мужской, тут ошибиться было трудно. Он протянул к ней руку и осторожно прикоснулся, будто проверяя настоящая ли она. Эмили села рядом. Повисло молчание.

— Ты как сюда попал? — предприняла новую попытку Эмили.

— Не знаю... А ты? — тут же ответил её товарищ по несчастью.

— Тоже не знаю... Откуда ты?

— Не помню... я вообще ничего не помню... только имя — кажется, меня зовут Уил.

— Уил?

— Вообще-то это сокращение.

— А полностью?

— Вильгельм.

— Красиво... меня зовут Эмили... я тоже кроме имени ничего больше вспомнить не могу.

Не очень содержательный получался разговор, правда, учитывая обстоятельства, удивляться тут было нечему. "Потерпевшие крушение", пожалуй, было бы самым верным определением для данной ситуации.

— Нам надо идти, — после минутного молчания, наконец, заключила Эмили и решительно встала.

— Зачем? — боязливо спросил Уил.

— Чтобы не умереть здесь.

— Я боюсь...

— Я тоже, но ведь рано или поздно придётся, не сидеть же здесь.

— Но... мы ведь пойдём вместе, правда?

— Правда, — заверила его Эми.

Уил поднялся и оказался примерно на голову выше её. Красивый... только худенький очень...

Эмили взяла свечу и, прикрывая пламя ладонью, вышла из круглой комнаты, Уил послушно последовал за ней, стараясь ни на шаг от неё не отставать. Они долго блуждали вдоль нескончаемых каменных стен, то и дело забредая в тупики. Кажется, это был лабиринт, а круглая комната была его центром. Эмили чувствовала, что кто-то ищет их, и шанс выбраться отсюда есть только до тех пор, пока горит свеча.

========== Глава 12. На ощупь. ==========

Тихо и незаметно в город прокрались ранние, осенние сумерки. Дождь тихо барабанил за окном, будто просил, чтобы его впустили в небольшую, уютную комнату, наполненную тёплым приглушённым светом настольной лампы.

Беттани, по-прежнему, сидела в комнате Эмили, на её кровати, пристроив на коленях её ноутбук, и сосредоточенно изучала очередную порцию информации. К сбору сведений она приступила, как только немного оправилась от первоначального шока, и провела за этим занятием целых три дня, практически не прерываясь. Она прекрасно понимала, что взять себя в руки и отодвинуть эмоции на задний план, было сейчас просто необходимо, но попытки взглянуть на всё произошедшее со стороны давались ей нелегко.

Начала Бет с проверки всех более или менее логичных объяснений исчезновения своей близняшки. К сожалению, из этой затеи ничего не вышло, потому что Эмили будто испарилась из этого мира — Беттани теперь ясно ощущала, что сестра жива, что она где-то совсем рядом, только увидеть её почему-то нельзя. Дело явно не обошлось без какой-нибудь сверхъестественной силы. Не то чтобы Бет в это верила, но другого объяснения пока не нашлось, поэтому, после некоторых размышлений она пришла к достаточно простому выводу — раз уж сама она об этих самых силах ничего не знает, значит, надо найти того, кто знает.

Беттани вдоль и поперёк изучила дневник Эмми и выделила несколько ключевых моментов.

1.Человек в красном плаще с капюшоном, скрывающим лицо;

2.Холод;

3.Парень, который просил прощения (девушка долго сомневалась, стоит ли заострять на этом внимание, но в результате в список всё-таки внесла).

А дальше начались долгие и упорные поиски хоть чего-нибудь похожего на соответствующих сайтах. За три дня ей довелось просмотреть огромное количество научных исследований, каких-то полунаучных статей, абсолютно не научного бреда и просто страшилок, но пока дело продвигалось туго — половина информации, что называется, не в масть, а другая половина — бред сумасшедших и озабоченных. Её внимание привлёк только один персонаж, выделяющийся из всей разношёрстной компании. Он называл себя Фантом Том и, кажется, был параноиком, но в целом то, о чём он писал, ей показалось достаточно любопытным. Создавалось такое впечатление, что о сверхъестественных силах и паранормальных явлениях этот парень знал не понаслышке, и его опыт не ограничивался созерцанием передвигающегося стула. Разумеется, о себе Фантом особо не распространялся, следовательно, задача ещё немного усложнялась — прежде чем о чём-то спросить, надо было сначала его найти.

Вечер незаметно перетёк в ночь, ночь в утро. Когда в комнату проскользнули первые солнечные лучи, Бет, наконец, закрыла ноутбук и встала, расправляя затёкшие мышцы. Есть совсем не хотелось, но организм настойчиво требовал пищи, решив, что почти недельное голодание — это уже перебор. Беттани спустилась в кухню, заглянула в холодильник, однако ничего подходящего там не нашлось. Переодевшись, она отправилась в магазин и вот только тогда обнаружила слежку. Видимо, следовавший за ней мужчина был абсолютно уверен, что шестнадцатилетняя пигалица никогда в жизни не догадается о том, что за ней следят, и не особенно старался скрыть своё присутствие. Вероятно, он был не в курсе её буйного прошлого. Позже, вернувшись домой, она наблюдала из окна, как её "провожатый" садится в припаркованную у дома напротив машину. Бет прокрутила в голове весь последний месяц, но не заметила там ничего такого, из-за чего её персона могла бы привлечь внимание властей, да и вообще на работу полицейских это было не похоже — вести слежку на таком танкообразном средстве передвижения, да ещё с тонированными стёклами. Могли бы просто помахать рукой и закричать на всю улицу — "Эй, я за тобой слежу!".

Беттани вымылась, неторопливо собрала в рюкзак самые необходимые вещи и вытащила из своего тайника накопленные деньги. Она откладывала всё, что зарабатывала в магазине пластинок, и набралась уже достаточно приличная сумма. Когда стемнело, девушка включила в гостиной свет, потом телевизор, поднялась в свою комнату и через окно выбралась на улицу.

Бет так и не поняла, как они узнали о том, что в доме больше никого нет, но буквально через несколько минут боковым зрением уловила, что машина медленно движется за ней. Всё-таки никогда нельзя недооценивать противника. Какое-то время она шла, не прибавляя шаг, но, выбравшись на улицу, где поток машин был достаточно бурным и плотным, резко сорвалась и помчалась на противоположную сторону. Раздался визг тормозов, страшный грохот, противный гудящий звук, нецензурная брань, но всё это её нисколько не смутило. Она не останавливалась и не оборачивалась до тех пор, пока не нырнула в тёмный проём между домами. В своё время Беттани изучила каждый закоулок в этом районе, поэтому без труда могла превращаться здесь в невидимку. Скоро в тишине переулка раздались шаги, Бет затаилась.

— Кажется, она свернула сюда, — раздался хрипловатый мужской голос.

— Кажется ему! Ты же говорил, что она тебя не засекла, — ответил ему другой мужской голос.

Беттани не двигалась и дышала через раз, как учил её Сэмми. Он многому её научил, например, кроме всего прочего, носить чёрную одежду, чтобы можно было спрятаться в темноте, уходя от преследования, и тайный вход в подвал тоже показал ей именно он.

— А что, засекла?

— А ты как думаешь? Она, по-твоему, просто так через окно, что ли вылезла? Хорошо хоть Рой вовремя её засёк, когда из магазина возвращался.

— Шустрая какая.

— Да уж, как бы нам за эту шуструю теперь головы не открутили.

— Да здесь она где-то. Точно тебе говорю.

Они замолчали, продолжая упорно обыскивать переулок, но так никого и не обнаружив, всё-таки ушли. Беттани выждала ещё полчаса, выбралась из своего убежища и отправилась возобновлять старые знакомства.

— Бет? — удивлённо спросила миловидная брюнетка, когда открыла дверь и увидела на пороге свою старую знакомую.

— Привет, Клэр, — поздоровалась гостья.

— Ты как здесь... то есть проходи, конечно.

— Спасибо.

Беттани прошла в маленькую комнатушку, наполовину заставленную разнообразной техникой и, не дожидаясь приглашения, плюхнулась на диван. Примерно два года назад они с Клэр входили в одну компанию "отчаянных недоумков" и даже неплохо ладили, но ни разу не виделись после изгнания Бет. Ещё в прежние времена между девушками установилась достаточно свободная манера общения, исключающая лишние церемонии.

Клэр была на четыре года старше Бет и обладала действительно яркой внешностью — натуральная брюнетка с голубыми глазами и приятными чертами лица, в общем из тех, кого неизменно называют милашками. Несмотря на это, она уже давно жила одна в крошечной однокомнатной квартирке. Девушка не распространялась о том, чем зарабатывает себе на жизнь, однако среди своих ходили слухи, что она компьютерный гений и не слишком уважительно относится к закону.

— Я, разумеется, очень рада тебя видеть, но всё-таки хотелось бы узнать, какого чёрта ты здесь делаешь? — насмешливо поинтересовалась Клэр, тоже усаживаясь на диван

— Ты можешь найти для меня одного человека? — тихо спросила Бет.

— Да хоть десять. Назови имя.

— Фантом Том.

— Виртуальный приятель?

— Что-то вроде того...

— Нет проблем. Найдём, — быстро согласилась брюнетка и направилась к компьютеру. — Кстати, ты знаешь, что Сэмми умер? Я всегда думала, что он плохо кончит. Он всё время вспоминал о тебе.

Беттани ничего не ответила, внезапно обнаружив, что совершенно не готова обсуждать с кем бы то ни было эту тему. На её счастье Клэр уже с головой окунулась в привычный для себя мир и перестала обращать на гостью внимание. Беттани сидела тихо-тихо и терпеливо ждала. Она совсем перестала понимать, что вокруг неё происходит, и сейчас пыталась хоть ненадолго прекратить обо всём этом думать.

?

— Вот, — наконец, довольно потянулась Клэр и бросила Беттани листок с адресом. — Не знаю, зачем тебе нужен этот чокнутый, но я его нашла.

— Значит, он местный, — констатировала Бет, прочитав адрес.

— Ну да, нашему городу есть чем гордиться.

— Это его домашний адрес?

— Не совсем. По этому адресу находится его компьютер.

— Ты уверена?

— Я?! Уверена ли я?! — оскорбилась Клэр.

— Ладно-ладно, извини. Я не хотела тебя обидеть. Спасибо, — поблагодарила Беттани.

— Знаешь? А ты так изменилась с тех пор, как мы виделись последний раз. Я едва смогла тебя узнать, — снова перебираясь на диван, сообщила Клэр. — Если тебя интересует, я была против того, чтобы тебя исключали. Я и сама скоро смылась оттуда.

— Я рада за тебя.

— Странно, что ты никому никогда не рассказывала, что у тебя есть сестра. Я тогда так удивилась, сначала вообще не поняла, кто пришёл, и из-за чего такая каша заварилась. Кстати мне тогда показалось, что вы с сестрой совсем не похожи, ну, ты же совсем по-другому тогда выглядела, а теперь кажется, что всё-таки чем-то похожи.

— Да, есть немного.

— Да, нет. В самом деле похожи. Правда, я не успела тогда хорошо её рассмотреть. У тебя такая замечательная сестра. Не побоялась, пришла за тобой. Если честно, я даже позавидовала тебе. Моя так ради меня пальцем бы не пошевелила. Не удивительно, что ты переломала Сэмми кости, я бы на твоём месте сделала то же самое. Нет, правда, сделала бы.

Бет вдруг вспомнила, как Эмили смотрела на неё, как, заикаясь от страха, звала домой, как тихо плакала, сжимаясь от боли на заплёванном полу... Клэр продолжала говорить, а у Беттани было такое чувство, будто ей в сердце всадили тупой нож и теперь медленно поворачивают его внутри. Видимо, на эту тему она тоже говорить была не готова, особенно теперь, когда уже не у кого было просить прощения.

— Бет, да на тебе лица нет! Что-нибудь случилось? Почему ты пришла? — заметив, как резко побледнела Беттани, заволновалась брюнетка.

— Клэр, не спрашивай меня сейчас ни о чём, ладно, — попросила Бет.

— Значит, что-то точно случилось. Я поняла это, как только открыла дверь и увидела тебя. Болтаю-болтаю, проверяя, на сколько у тебя терпения хватит, жду реакции, а ты... Трудно с тобой — никогда не поймёшь, о чём ты думаешь.

— Всё в порядке, правда.

— Если бы у тебя всё было в порядке, ты бы ко мне не пришла. Два года от тебя ни слуху, ни духу, а тут вдруг соскучилась, так что ли? Твоя проблема в том, что ты не умеешь просить о помощи и просишь о ней только тогда, когда тебя припрут к стенке.

— Ты в психологи подалась? — не весело усмехнулась Бет.

— Нет, — совершенно не обиделась Клэр, — просто ещё два года назад отметила для себя некоторые особенности твоего, надо сказать, ужасного характера. И этот твой Фантом — давно ты паранормальными явлениями заинтересовалась?

— Клэр, мне надо идти, — поднимаясь, сообщила Беттани.

— Иди, конечно, но не переоценивай себя — ты не всегда можешь одна со всем справиться. Всем нам иногда бывает нужна помощь.

"Одна", — прошептала Бет, когда холодный ночной воздух коснулся её лица. Сейчас ей действительно было очень одиноко, но думать об этом она себе запретила. Беттани сознательно отгораживалась от всего того, что могло помешать ей найти сестру, заперла все свои чувства глубоко внутри и действовала, повинуясь исключительно разуму. Она боялась, боялась, что не справится, не выдержит — буря, назревающая в душе, вырвется и раздавит её, а сейчас нельзя проявлять слабость. Надо всё время двигаться, делать что-то, пусть даже эти действия никуда в итоге не приведут. Ведь этот Фантом Том, по большому счёту, всего лишь призрачная надежда, слабая ниточка, а возможно, и просто иллюзия. Бет и сама понимала, что хватается за соломинку, но, в любом случае, лучше за соломинку, чем за голову, потому что последнее, совершенно точно, ни к чему не приведёт.

Вскоре Беттани добралась до "отеля". Это место не зря считалось жуткой дырой, но зато здесь никто никогда не спрашивал документы... ещё один привет от Сэмми. Девушка сняла номер, в котором из мебели наблюдались лишь: стол, стул, кровать и большое зеркало без рамы на стене (ну хоть ванная комната была и на том спасибо), приняла душ, переоделась в любимую синюю футболку и легла спать. Следующий день обещал быть трудным, надо копить силы для очередной схватки... только бы ещё понять с чем.

========== Глава 13. Зеркало. ==========

— Может, из этого лабиринта выхода просто нет, — опускаясь на пол, уныло вздохнул Уил.

— Может, — согласилась Эмили и села рядом с ним.

Они оба уже сильно устали. Холодные камни словно высасывали из них силы, запас которых и без того стремительно таял с каждым новым поворотом. Сначала, казалось, что ещё немного и выход найдётся, но теперь весь окружающий мир сжался до размеров лабиринта, будто ничего кроме этой жуткой тюрьмы и не существовало больше.

Хорошо хоть к ним ещё не вернулся весь набор чувств и эмоций, вследствие чего оба узника пребывали в состоянии лёгкого эмоционального отупения — ни паники, ни нервных срывов, ни истерик, только печаль и не до конца осознаваемая тревога. Так обычно чувствуют себя люди, пережившие сильное потрясение и всё ещё не оправившиеся после него.

?

— Мы с тобой одинаково одеты, — заметил Уил.

Эмили присмотрелась — действительно, одеты они были одинаково: свободная рубашка с треугольным вырезом и укороченными рукавами, такие же свободные, или, скорее даже, бесформенные штаны и что-то напоминающее чешки на ногах. Вся одежда была из простой хлопковой ткани, без украшений и почему-то чёрного цвета.

— Наверно, мы не сами так оделись, — предположила Эми.

— Нет, я бы точно никогда так не оделся, — кивнул Уил.

— Откуда ты знаешь?

— Но это же не красиво!

Эмили удивлённо взглянула на своего спутника и, не удержавшись, тихонько засмеялась.

— Ты чего? — насупился он.

— Не обижайся. Это я так, — попросила Эмили и пристроила голову у него на плече.

Обоим почему-то это казалось совершенно естественным, словно так и должно было быть. Никого из них не смущало то обстоятельство, что они практически не знакомы — их просто тянуло друг к другу и всё, будто с самого начала, блуждая во тьме, она искала именно его, а он, в свою очередь, ждал именно её появления.

Свеча в ладошке Эмили медленно таяла вместе с надеждой. Тьма терпеливо ждала, сгущаясь со всех сторон, но сил идти дальше уже не осталось.

— Там, в темноте, кто-то есть, — прошептал Уил.

— Мне тоже так кажется, я слышу шелест листьев... как будто, кто-то идёт за нами, — тоже шёпотом ответила Эми.

— А что будет, когда погаснет свеча?

— Я... я не знаю...

Эмили заснула, и Вильгельм осторожно забрал свечу из её рук. Он берёг сон своей спутницы, одно её присутствие странным образом немного успокаивало его, хотя страх ощущался уже гораздо отчётливее, чем раньше. Уил не стал будить Эми даже тогда, когда свеча догорела и погасла. Он вслушивался в тишину, различал шорох листьев, а потом прислушивался к дыханию девушки. Вдруг Уил почувствовал, как что-то коснулось его ноги и вздрогнул, Эмили тут же проснулась, на секунду отстранилась, а потом всем телом прижалась к нему. Он чувствовал, что ей страшно, но не знал, как её успокоить.

В темноте мелькнула искорка света — мелькнула, погасла, а потом вспыхнула ярко и радостно.

— Уил, оно живое, — удивилась Эмили, приглядевшись к источнику света.

Рядом с ногой Уила вспыхнула ещё одна искорка и превратилась в маленького человечка с чёрненькими миндалевидными глазками. Это существо внимательно изучало людей и вроде бы даже улыбалось. Второй человечек, проявившийся раньше своего товарища, тоже направился к ним. Эмили протянула руку и погладила странное создание по маленькой головке — на ощупь он оказался тёплым и твёрдым, как камень. Человечек обрадовался и начал что-то быстро говорить, однако его речь напоминала птичье чириканье, и разобрать её было невозможно, но зато стало абсолютно ясно, что нападать никто не собирается. Вокруг Вильгельма и Эмили замелькали искорки, и оказалось, что обитателей в этом лабиринте очень даже много.

Эти существа как дети столпились вокруг людей, говорили одновременно, перебивая друг друга, подставляли головки, чтобы их погладили и бурно радовались ласке.

— А вы не знаете, как отсюда выбраться? — спросила Эми у одного из человечков.

Человечек отрицательно помотал головой, однако жестом попросил наклониться к нему. Эми выполнила его просьбу, он несколько секунд всматривался в её глаза, а потом радостно запрыгал и, пробившись сквозь толпу своих товарищей, побежал вдоль стены.

Эмили вопросительно взглянула на Уила, тот согласно кивнул и они, поднявшись, отправились за человечком. Вся светящаяся толпа последовала за ними. Шли они долго, поворачивая то вправо, то влево. Внезапно человечки замерли перед ступеньками каменной лестницы, упирающейся в огромный чёрный проём в стене, а затем брызнули в разные стороны и, погаснув, растворились в темноте. С Уилом и Эмили остался только один маленький провожатый.

Через проём в стене путники попали в просторный, пустой зал. На полу зала, как и в лабиринте, валялись сухие листья, потолок находился очень высоко над головой, примерно в районе пятого этажа обычного дома. Сквозь окна без стёкол проникал тусклый свет. Это место походило на развалины старинного замка. Но замок этот был очень странным. Зал тянулся в обе стороны и заворачивал — возникало такое ощущение, что он располагался по кругу. Вильгельм выглянул в окно и удивлённо присвистнул: внутри замка оказался двор, в середине лежал огромный гладкий плоский камень, прямо перед которым вертикально располагался другой такой же. Стены снаружи представляли собой трибуны, похожие на трибуны Колизея. Кверху строение сужалось, образуя что-то вроде конуса со срезанной верхушкой. Там, в вышине, виднелось хмурое, затянутое чёрными тучами небо.

Человечек, выбравшись на дневной свет, потускнел и заметно погрустнел. Малыш попросился к Уилу на ладонь, потом вскарабкался на плечо и, жалобно чирикнув, спрятался под волосами.

Дверей никаких не наблюдалось — во двор Эмили и Уил попали через очередной проём в стене.

— Уил, ты ничего не слышишь? — встревожилась Эми.

— Нет, ничего. А что случилось? — почувствовав её волнение, забеспокоился Вильгельм.

— Я не знаю. Мне кажется, меня ищет кто-то... кто-то зовёт меня...

— Но здесь же никого кроме нас нет.

— Нет, не здесь... но где-то совсем рядом... холодно...

Эмили резко осела на землю, побледнела и съёжилась в тугой дрожащий комочек. В небе прямо над их головами вспыхнул искрящийся белый свет.

Уил бросился к своей спутнице, обнял её, но она не реагировала, будто онемела. Он чувствовал себя беспомощным, и это пугало. Не зная на что ещё решиться, Уил сказал Эми, чтобы она никуда не уходила (хоть и сам понимал, как глупо это звучит) и побежал искать помощь.

Эмили замерзала, но сквозь холод слышала голос, всё тот же знакомый родной голос, который вырвал её тогда из тьмы. Превозмогая боль, она встала, осмотрелась, но никого не увидела. Сердце сжалось от тоски. Кто-то искал её, кто-то родной, близкий, самый-самый дорогой. Она не помнила, кто это, но помнила само это чувство. Свет в тучах сверкал всё ярче и пульсировал в такт её сердцу.

Эмили ещё раз обвела взглядом окружающее пространство и вдруг увидела, в камне, том самом, что глыбой возвышался над землёй, зеркало, а в зеркале своё очень странное отражение.

========== Глава 14. Resurgam. ==========

Клуб. Компьютер этого самого Фантома, как оказалось, находился в клубе, а открывалось сие заведение в шесть часов вечера. Всё это Беттани выяснила, когда днём сходила на разведку по найденному Клэр адресу. В общем и целом ничего приятного — этим Фантомом может быть кто угодно, к тому же, если парень так тщательно шифруется, вряд ли он сам сознается, что именно он и есть тот самый полоумный специалист по паранормальным явлениям. И всё же ровно в шесть Бет была на месте. В клубе посетителей было ещё не так много, и бармен самозабвенно протирал бокалы. Беттани подошла к барной стойке, пристроилась на высокий стул, заказала минеральную воду. Бармен выполнил заказ и продолжил своё занятие.

— Простите, а у вас в клубе работает кто-нибудь по имени Том? — осторожно начала Беттани.

Бармен, прищурившись, мельком глянул на неё, но, кажется, она не произвела на него никакого впечатления и он без дополнительных комментариев рявкнул:

— Нет.

— А кто из обслуживающего персонала имеет доступ к компьютеру? — сделав вид, что не поняла с первого раза просьбы пойти далеко и надолго, продолжила девушка.

— К которому? — равнодушно уточнил бармен.

— А у вас их сколько?

— А почему Вас это интересует?

— Да вот, кто-то по ошибке прислал мне сообщение с одного из ваших компьютеров.

— Неубедительно.

— Жаль.

Бет тихонько вздохнула и решила, что идея найти таким незатейливым образом незнамо кого, действительно была не самой удачной. Через пару минут она уже вышла из клуба. Никаких новых светлых идей пока в голову не приходило, и тут Бет увидела человека в красном плаще с капюшоном, который стоял неподалёку. В памяти сразу всплыл образ человека в красном из дневника Эмили, Беттани решительно направилась к нему, а он будто только того и ждал, развернулся и исчез. Она растерянно осмотрелась по сторонам и снова увидела его, только на этот раз уже на противоположной стороне улицы. Бет побежала за ним. Он то исчезал, то вновь появлялся, на его пути один за другим гасли фонари. Наконец, мрачная красная фигура нырнула в одно из зданий, Беттани, не задумываясь, последовала за ним. В небе возникло что-то чёрное, пульсирующее.

В здании царил холод. На пол с потолка падал снег, прямо на откуда-то взявшиеся сухие листья. Дверь за спиной Беттани захлопнулась, но она и не собиралась отступать. Тишина. Ни звука. Человека в красном нигде не было видно и вообще никого не было видно, однако, свет горел. Бет пошла по длинному коридору, проверяя каждую дверь. Все были заперты. Поднялась на второй этаж, там оказался точно такой же коридор, но на этот раз одна из дверей открылась.

Бет вошла в небольшую комнату. Комната как комната, ничего особенного, если не считать огромных зеркал на стенах. Здесь тоже горел свет, и тоже никого не было.

Вдруг Беттани почувствовала что-то, сердце сжалось, замерло, пропуская удар... ещё удар... раз... два... три... четыре... пять... шесть... семь... восемь... девять... забилось быстрее... ещё быстрее... ещё быстрее... Так уже было, когда пропала Эми.

— Эмили! — задыхаясь, закричала Беттани.

Нет ответа. Не услышала? Не захотела услышать?

"Эмили!" — отчаянный зов, рвущийся из самой глубины души. Как в детстве, как ещё совсем недавно, только к ней... всегда только к ней. И Беттани увидела её. В зеркале. По ту сторону. Эми, сжавшись, лежала на земле, ей снова было холодно, Бет чувствовала это, и ещё то, что и сама замёрзла, сильно замёрзла, так сильно, что даже дышать было больно.

"Эмили..." — на грани сознания. Ладони приникают к прозрачной преграде.

Сестра поднялась, осмотрелась, но не заметила её.

— Эми, — жалобный шёпот в гнетущей тишине. Горячие слёзы обжигают ледяные щёки. Больно, но не остановить.

Наконец, Эмили увидела её, подошла к зеркалу, непонимающе осмотрела, неуверенно приложила ладонь к ладони Беттани с той стороны зеркальной глади, что-то сказала, но Бет не услышала ни слова. Тонкая преграда превратилась в прозрачную идеально ровную ледяную стену. Лёд таял под ладонями близнецов.

"Кто ты?" — на сей раз мысленно повторила Эмили.

Бет хотела ответить, но не успела — её буквально парализовало. Что-то мощное, как девятый вал обрушилось сверху. Ей казалось, что громадная чужеродная сила проходит через неё — не только через тело, но и через душу. Сквозь холод она уже не чувствовала боли и вообще почти ничего не чувствовала, кроме страха за сестру.

Бет видела перед собой широко распахнутые испуганные глаза близняшки и сияющий белый свет вокруг неё, сама же она стояла среди тьмы... или она сама теперь была сердцем тьмы... Лёд под ладонью становился всё тоньше, по стене в разные стороны поползли трещины. Неожиданно рядом с Эмили кто-то появился, мелькнула чёрная макушка, и сестру резко отдёрнули в сторону, связь оборвалась, Бет отшвырнуло к противоположной стене. Последним, что она успела увидеть, было огромное разбитое зеркало и выцарапанная надпись на нём.

Первым сюрпризом, который ожидал Бет, когда она очнулась, было то, что она находилась в совершенно незнакомом месте, вторым то, что она пристёгнута наручниками к батарее, и, наконец, третьим то, что помимо неё в комнате находятся ещё двое незнакомых парней. Один был блондином с карими глазами и несколько резковатыми, но всё-таки красивыми чертами лица, а второй — высоким шатеном, у которого буквально на лбу крупными буквами было написано: "мрачная личность".

— Кто ты? — заметив, что Беттани пришла в себя, резко спросил шатен.

— Вы, мальчики, решили мне допрос с пристрастием устроить? Где мой адвокат? — насмешливо поинтересовалась Бет.

— Ты не демон, не вампир, не оборотень, не призрак. Мы тебя проверили. Так кто ты?

— Вам рассказать всю мою биографию? С какой стати я должна вам отвечать, если я даже не знаю, кто вы сами такие.

Парни переглянулись — она им явно не нравилась и не внушала доверия.

— Ты искала Тома? — снова спросил шатен.

— Ну, допустим, — спокойно ответила Бет.

— Зачем?

— Уже не важно.

— А я думаю, важно. Понятия не имею, что ты за тварь такая, но несколько часов назад по твоей милости весь город остался без электричества, а на улице похолодало сразу градусов на двадцать.

— И что?

— Значит, ты не отрицаешь, что всё это устроила ты?

— Допустим.

— Тогда я ещё раз повторяю вопрос: кто ты?

— Я, наверно, вас сильно разочарую, но я всего лишь человек.

— Лжёшь — человек не обладает такой силой.

— Но вы же меня уже проверили и, как сами сказали, ничего не нашли.

Они снова переглянулись, затем блондин подошёл к Беттани и оттянул край её футболки. Жест был решительный и, если так можно выразиться, профессиональный — ни капли смущения.

— Ничего, кроме этого, — уточнил блондин и обвёл что-то в районе левой груди девушки.

Беттани тоже посмотрела и увидела там какой-то причудливый символ, которого совершенно точно раньше не было. Символ был небольшой, чёрного цвета, и прямо под ним, в глубине, билось сердце, которое внезапно предательски ёкнуло.

?

— Откуда это у тебя? — внимательно наблюдая за её реакцией, осведомился шатен.

— Обычная татуировка.

— Опять лжёшь — это один из древнейших символов, сомневаюсь, что кто-то знает о нём, тем более те, кто делает татуировки.

— И что этот символ означает?

— Его значение утрачено. А вот перевод надписи на зеркале нам известен.

— И?

— Сначала скажи кто ты.

— Я же уже сказала, что я человек.

— Зачем ты искала Тома?

— Всё, мне это надоело, — наконец, разозлилась Бет.

Она демонстративно вытащила из кроссовки шпильку, расстегнула наручники и засунула шпильку обратно. Эти двое и пальцем не пошевелили, чтобы ей помешать, кажется, им было любопытно, что она будет делать дальше, особенно ели учесть, что они загораживали собой дверь.

— Кто из вас Фантом Том? — поднимаясь, спросила девушка.

— Какой Фантом Том? Мы такого не знаем, — в притворном изумлении развёл руками шатен.

— Знаете.

— Мы должны спросить с чего ты взяла?

— Нет, не должны. Вы должны просто ответить.

— Даже так? Но ты ведь не хочешь отвечать на наши вопросы.

— Хорошо, — кивнула Бет. — Я человек, зовут меня Бет, и я искала Тома, потому что он специалист по ненормальным... хм... паранормальным явлениям. Устраивает?

— Не совсем.

— Но я же ответила на ваши вопросы.

— А знаешь, Дэн, она права, — рассмеялся блондин.

— Заткнись, а!

— Ну, так как? — не замедлила напомнить о себе Бет.

— Фантом он, — кивнул головой в сторону шатена, блондин, — а Том — я.

— Ясно.

— Так что за чертовщина с тобой творится? Ты уж извини за наручники — это меры предосторожности... всякое бывает.

— Как вы меня нашли?

— Не доверяешь? — усмехнулся Том.

— Меры предосторожности.

— Наша квартира как раз над клубом, в котором ты была, собственно, можно даже сказать, что мы в клубе живём. Нам Кэвин — бармен позвонил и сказал, что нас какая-то малолетка ищет. Как ты нас нашла — это отдельный вопрос, но об этом потом. Короче, я следил за тобой от самого клуба. Теперь твой черёд.

Беттани ещё раз взвесила все "за" и "против" и пришла к выводу, что терять ей всё равно нечего. Она рассказала о том, что происходило с Эмили, разумеется, пропуская некоторые детали, о её исчезновении и закончила тем, что произошло совсем недавно. Дэн с Томом слушали, не перебивая, но, судя по выражению лиц, её история их явно озадачила.

— Близнецы, твою мать... вот только этого нам ещё и не хватало, — ворчливо пробормотал Дэн.

— Я даже не знаю, что и сказать, — нахмурился Том, — никогда с таким раньше не сталкивался.

Бет грустно улыбнулась, вдруг ощутив дикую усталость. Когда она только очнулась, ей всё ещё было холодно, а теперь "наркоз" отходил, и кожу на груди, в том месте, где находился символ, больно жгло. Надо было идти домой. Эти "специалисты", как выяснилось, и сами ничего не знали, но об этом можно и завтра подумать, а ещё подумать об Эмили, которая осталась по ту сторону зеркала, и которая почему-то не узнала её. То, что сестра не узнала её, стало для Бет сильнейшим потрясением, и именно это, а не усиливающееся жжение в груди, причиняло настоящую боль.

Беттани только сейчас сообразила, что комнату освещают свечи. Она выглянула в окно и увидела, что на улице царил мрак, только в окнах кое-где виднелись тусклые огоньки. Падал снег, хотя синоптики сегодня обещали плюсовую температуру.

— А что за слово было, на зеркале? — повернувшись к Дэну и Тому, которые увлечённо о чём-то спорили, спросила Бет.

— "Resurgam", — ответил Том, — что в переводе с латыни означает — "Воскресну".

========== Глава 15. Когда заходит солнце. ==========

Уил почувствовал, что Эмили обмякла в его руках и, бережно придерживая её, опустился на землю. Он тревожно вглядывался в бледное лицо, прижимая к себе холодное неподвижное тело. Он готов был отдать всё что угодно, лишь бы Эми поскорее очнулась... лишь бы она очнулась.

?

— Слушай, в неё угодила ледяная молния, в этих краях подобное не редкость. Ей уже ничем не поможешь, а нам с тобой надо торопиться, — констатировал мужчина, которого Уил притащил с собой и который теперь наблюдал за происходящим, привалившись к стене и скрестив на груди руки.

На вид мужчине было лет тридцать, и изображать из себя благородного рыцаря он даже не пытался. В его планы совсем не входило по древним развалинам лазать, но вид взволнованного Уила, выскочившего из этих самых развалин ему навстречу, оказался весьма веским аргументом в пользу некоторых поправок. Встретить подобное создание, да ещё в мёртвых землях... девочка тоже, кажется, была ничего, скорее всего не выживет, а жаль.

— Она жива, — возразил мальчик.

— Не надолго, — заверил его мужчина.

— Я никуда без неё не пойду.

— Глупо. Нам надо успеть спрятаться до захода солнца.

— Спрятаться? От кого?

— От кого? — поразился мужчина, — откуда вы, детки, взялись? Ладно, не до этого сейчас. Никому нельзя оставаться там, куда они могут проникнуть, после заката. Я видел тут какие-то постройки не так далеко отсюда, нам надо успеть добраться до них.

— Можно укрыться в лабиринте под этим замком, — предложил Уил.

— Нет уж, никаких лабиринтов... к тому же я не доверяю тварям с мёртвых земель. Оставь девчонку здесь, и пойдём.

— Я никуда без неё не пойду. Никогда, — настойчиво повторил Вильгельм и, поднявшись, взял Эмили на руки.

— Не глупи. Ты её не донесёшь.

— Не донесу, так не донесу. В любом случае, я останусь с ней.

— Ладно, давай её мне, — предварительно от души выругавшись про себя, сдался, наконец, мужчина.

Уил недоверчиво посмотрел на него и крепче прижал к себе свою ношу.

?

— Демоны раздери, да ничего с твоей красавицей не случится! Нам торопиться надо!

После некоторых колебаний Уил аккуратно передал Эмили своему новому спутнику. Мужчину аж передёрнуло от исходящего от неё холода, будто он держал в руках не девушку, а скульптуру изо льда. А она была хороша. Ни миловидностью куклы, ни идеально-правильными чертами записной красавицы девочка не отличалась, но именно это и делало её такой прекрасной, ведь и того, и другого в этом мире и без неё хватало с избытком... Да, жаль будет, если умрёт — редкий экземпляр, но с другой стороны и один мальчик вполне мог обеспечить безбедную старость... хотя, если бы она всё-таки выжила... Сразу два столь великолепных создания! Некоторые всю свою жизнь шатаются по мёртвым землям, чтобы найти хотя бы одно такое.

Уил не отставал от мужчины ни на шаг, и даже не заметил, как они добрались до построек. При ближайшем рассмотрении постройки оказались заброшенным городом. Странное место — никаких следов разрушения, только печать грусти и запустения на всём. Уил оглянулся и только сейчас заметил, какое странное здесь небо — над развалинами замка, который снаружи оказался не менее необычным, чем внутри, назревала буря, а над городком светило солнце... светило, но не грело. А ещё что-то чёрное надвигалось со стороны замка. Солнце, ещё несколько секунд назад сияющее так ярко, теперь меркло, как догорающая свеча, а потом вдруг исчезло совсем. Чёрная пульсирующая волна растекалась по холмам, закрывала небо, поглощала всё на своём пути. Казалось, что надвигающаяся тьма — живое существо, ненасытное безжалостное чудовище.

?

— Ну, что ты стоишь! Они уже совсем близко! Идём скорее, здесь должен быть подвал! — крикнул мужчина и пинком открыл дверь одного из домиков.

Уил тут же последовал за ним. К счастью, подвал долго искать не пришлось. После того, как они спустились в тёмное тесное помещение, мальчик крепко закрыл крышку люка. Здесь была тьма и снаружи теперь тоже была тьма, но другая, совсем другая.

?

Дайте её мне, — шёпотом попросил Вильгельм и забрал Эмили из чужих рук.

После того, как девочка вновь оказалась у него, ему стало намного спокойнее. Он опустился на пол и прижал Эмили к себе, будто боялся, что её могут отнять. Человечек робко выглянул из-под чёрных волос, осмотрелся, выбрался на плечо Уила и засиял мягким тёплым светом.

— Что это? — встревожился устроившийся недалеко от Вильгельма мужчина.

— Видимо, теперь наш друг, — тихо ответил юноша.

— Друг?.. Ааа... тварь с мёртвых земель... не советовал бы с ними водиться... А она твоя подружка, — кивнул на Эмили мужчина.

— Кто? — не понял Уил.

— Ну, девушка твоя?

— Нет.

— Сестра?

— Нет.

— А кто тогда? С чего это ты так к ней прицепился?

— Кроме неё у меня никого больше нет в этом мире.

— Чудной ты какой-то... сколько вам лет?

— Не знаю.

— Не знаешь? А откуда вы взялись?

— Не знаю.

— А как звать-то тебя ты хоть знаешь?

— Вильгельм.

— А её?

— Эмили.

— Вильгельм и Эмили, — медленно повторил мужчина, будто пробуя имена на вкус, — что ж, странные имена, но красивые... звучные... пожалуй, можно даже обойтись без псевдонимов. Меня зовут Хешки.

Уил кивнул в ответ, но ничего не ответил. Он ненадолго задремал, а когда вновь открыл глаза, обнаружил, что человечек сладко спит, свернувшись клубочком у него на плече, Хешки храпит в своём углу, а Эмили тихо плачет во сне и шепчет чьё-то имя. Девочка совсем согрелась, бледные щёки немного порозовели. Уил облегчённо вздохнул, улыбнулся, прижался щекой к каштановой макушке и прислушался к её невнятному шёпоту. В конце концов, ему удалось разобрать, что за имя она повторяла.

Время двигалось медленно, в подвал не проникало ни звука из внешнего мира. Реальность снаружи была чужой, непонятной, враждебной, но самое главное Эмили была здесь, рядом с ним, в безопасности. Она была ему нужна, просто необходима. Ещё совсем недавно они вместе пришли из ниоткуда. Ещё совсем недавно Вильгельм был абсолютно пуст и не помнил не то что своего имени, но даже того, что он человек. Только с появлением Эмили жизнь вернулась к нему, и теперь его черед позаботиться о ней. Он дождался, пока Эми успокоиться, её дыхание вновь станет ровным и глубоким, и только после этого позволил себе заснуть, решив, что утром непременно спросит, кому принадлежит произнесённое ею во сне имя.

========== Глава 16. Разговоры в неформальной обстановке. ==========

— Я полагаю, Вы уже приняли решение, — эта фраза прозвучала скорее как утверждение, нежели как вопрос и собеседник ответил лишь лёгким утвердительным наклоном головы, не выходя из своей глубокой задумчивости. Интересно, и как вообще услышал? А ведь услышал, раз кивнул.

Профессор Уинстон Дерби уже давно привык к общению с этим странным человеком и уже давно ничему не удивлялся. Да и вообще, пытаться заглянуть под маску невозмутимого спокойствия, которая будто на веки вечные приросла к лицу Грегори Вильсона, себе дороже, лучше не рисковать, а то мало ли что. В его присутствии и так невозможно чувствовать себя в своей тарелке, как-то не по себе становится, хотя видимых причин для этого вроде бы нет. Кабинет уютный, выдержанный в тёплых красно-коричневых тонах, удобные мягкие кресла придвинуты к горящему камину, сам хозяин кабинета в простой домашней одежде, да и посторонних нет. В конце концов, и встреча у них, так сказать, неофициальная, разговор с глазу на глаз, и это большая честь и знак особого доверия, но профессор Дерби всё равно заметно нервничал.

— Как обстоит дело с заданием, которое я Вам поручил? — переведя холодный пристальный взгляд с огня в камине на лицо собеседника, спросил директор Вильсон.

— Они их потеряли, — уныло сообщил профессор.

— Значит, нанятые Вами люди не справились?

— Нет, они их просто недооценили... ну, никто и предположить не мог, что

шестнадцатилетние девочки...

— Разве? Насколько мне известно, у нас обучаются дети и более младшего возраста. Не так ли?

— Но большинство из этих детей начинают обучать уже с двух — трёх лет.

— Да, Вы, безусловно, правы, однако, данный случай особенный.

— Да, чего особенного-то? — всё-таки не выдержал профессор, — я проверял, у них у обеих нулевой потенциал.

— Эти девочки близнецы, а способности близнецов, как потенциальных партнёров, Вам известны, — напомнил директор.

— Да, но не с нулевым потенциалом.

— Это не так важно. Я думаю, любой согласится поделиться своей силой за

возможность иметь пару. К тому же эти девочки — Сэнджио.

Ну да, действительно... Сэнджио. Насколько профессору Дерби было известно, потомки этого древнейшего рода были недоступны для Ордена, из-за какой-то очень давней и очень тёмной истории. Прошло много лет, прежде чем Сэнджио милостиво позволили забрать Эмили (на самом деле, звали её куда длиннее — Эмилия Луиза де ля Концепсион де Сэнджио). Облагодетельствовали, ничего не скажешь, хотя, если хорошенько подумать, всё не так уж и плохо — близнецы были огромной редкостью и величайшей ценностью. Возможно, он и сам отважился бы предложить свою кандидатуру в партнёры — для этого его сила была достаточно велика, даже с учётом того, что у Эмили её не было вовсе — если бы всё так стремительно не перевернулось с ног на голову.

Вообще-то тут особо обольщаться не следовало — эта самая Эмилия подарком вовсе не была, её отдали только потому, что, оставаясь "на свободе", она в будущем могла стать серьёзной проблемой... фактически, от неё просто пытались избавиться. Нда... не повезло девочкам, что уж там. Их по-братски поделили ещё до того, как они родились — одна должна была достаться в качестве наследницы семье Сэнджио, а вторая в качестве перспективной партнёрши — Ордену. Диана Изабелла де ля Концепсион де Сэнджио — на тот момент являвшаяся главой рода, предварительно остановила свой выбор на Беттани, но и с Эмили глаз не спускала, всё прогадать боялась, Орден же, в свою очередь, непрерывно наблюдал в терпеливом ожидании.

Родителей от воспитания столь перспективных отпрысков отстранили сразу, щедро компенсировав им этот ущерб. Вот вам все эти экивоки с фамильной честью и долгом перед семьёй. И кто только придумал, что главой этого древнейшего рода должна быть непременно женщина? И вообще, чаще всего, в таких семьях мальчиков вроде бы ценят гораздо больше. Ну да, где же простым смертным в аристократических дебрях разобраться. Вот ведь, вынь да положь этим Сэнджио девочку, а где её взять, если у сеньоры Дианы Сэнджио трое сыновей и семеро внуков, а её младшая сестра старая дева пятидесяти лет, от которой никакого потомства уже не дождаться? Повезло, хоть племянник порадовал, и не важно, что племянник этот то ли двоюродный, то ли троюродный — седьмая вода на киселе в общем.

Про Орден распространяться было не принято, поэтому Луизе и Диего Сэнджио не сообщили, что в будущем им придётся расстаться с обеими дочерями. Однако и от перспективы потерять одного ребёнка Диего пришёл в ярость, успокаивать его пришлось долго, а уж уговаривать и того дольше, но в итоге, долг перед родом одержал верх над отцовской любовью. В отличие от мужа Луиза согласилась сразу и без сожалений, особенно когда услышала сумму компенсации.

После того, как всё было решено, сеньора Сэнджио хотела забрать одну из девочек, как свою прnbsp;

еемницу, сразу после её рождения, но у неё ничего не получилось. Стоило кораблю отплыть, как малышка захворала. Присутствующий на борту врач, осмотрел ребёнка, но определить, что за загадочная болезнь поразила крошку не смог. Закончилось всё тем, что едва живую девочку вернули сестре и родителям, после чего та сразу же поправилась. Повторная попытка разлучить близнецов также не увенчалась успехом.

Всё это профессор Дерби знал не понаслышке, ведь именно ему в своё время было поручено проследить за тем, чтобы причитающаяся Ордену близняшка была в целости и сохранности. Вся эта история затянулась надолго, так как сеньора Сэнджио вдруг решила присмотреться к обеим девочкам, приказав, чтобы ей ежемесячно предоставляли отчёт о том, что с ними происходит. Родители выполняли формальные функции: нанимали нянь, подыскивали школу, а Луиза ещё и любимицу себе выбрала, искренне веря в то, что Эмили останется с ними. Между тем, девочки оставались предоставленными сами себе, и никто не бросился спасать Бэттани Сэнджио, когда она связалась с неподходящей компанией. Любое серьёзное вмешательство строго запрещалось. Близняшек изучали, проверяя на самостоятельность, выносливость и силу характера, но сравнивать их оказалось задачей не из лёгких — больно уж разными они были.

Вот, наконец-то, Диана Сэнджио окончательно утвердилась в выборе (Беттани ей всё-таки приглянулась больше) и Ордену разрешили приступить к инициации. Инициация — долгий и болезненный процесс, надо сказать, причём, чем старше инициируемый, тем тяжелее она проходит. Прежде чем человека приобщить к Ордену, его надо сломать, подчинить, уничтожить как личность, а уж потом забрать его для дальнейшего обучения. Человек любого возраста, при удачном исходе, попадал к орденцам пустой, как чистый лист бумаги — из него можно было ваять, что угодно и из него ваяли члена братства, целиком и полностью преданного Ордену. Эмили уже исполнилось шестнадцать, а инициация в столь позднем возрасте подобна настоящему аду, к тому же выживали после неё далеко не все... некоторые умирали сразу, некоторые впадали в кому, некоторые сходили с ума, и лишь единицам удавалось добраться до следующего этапа.

Уинстон Дерби лично проследил за началом операции. Он не знал, какие кошмары терзали Эмили, когда ломали её внутренние барьеры, но вела она себя так, как и должна была — оцепенение, приступы паники и агрессии, потерянность. Всё шло хорошо, строго по плану, и оставалось совсем чуть-чуть, но события вдруг приняли весьма неожиданный оборот.

Сеньора Диана Сэнджио скоропостижно скончалась от сердечного приступа, а Эмили вдруг как отрезало от любого постороннего психологического воздействия, будто кто-то мощным щитом загородил её сознание, в результате чего инициирующие нити были разорваны. Так как сеньора Сэнджио не успела официально объявить Беттани своей преемницей, род возглавила сестра покойной, которая отказалась от близняшки. Непонятно, правда, на что в будущем рассчитывала новая глава рода, ведь девочек в семье Сэнджио так и не прибавилось, но теперь у Ордена появилась возможность выбрать.

Обеих девочек Ордену, конечно, не отдадут... вообще-то, предпочли бы ни одной не отдавать, но придётся — слово Сэнджио держать умели. Изначально такая неслыханная щедрость объяснялась очень просто — избавиться от одной из близняшек нужно было только для того, чтобы та не смогла в будущем оспорить право сестры возглавить род, а надёжнее средства, чем сдать бедняжку в Орден не нашлось... наверно, это показалось им даже гуманным. Профессор Дерби данное мнение не разделял, но его, разумеется, никто не спрашивал.

Грегори Джулиус Вильсон, уже много лет возглавляющий Орден и являющийся директором Мэдрижхайма, был в сёстрах Сэнджио крайне заинтересован и, узнав о представившейся возможности выбора, потребовал всю имеющуюся на них информацию. Можно подумать, он не получал ежемесячные отчёты на протяжении всех шестнадцати лет. Однако порадовать его профессору Дерби было решительно нечем — Эмили бесследно исчезла, а Беттани скрылась в неизвестном направлении. Эти болваны-"специалисты", нанятые для наблюдения упустили девочек, всё-таки надо было приставить к ним кого-нибудь из Ордена и к чёрту конспирацию! И почему нельзя? Близняшки же пустышки — они бы всё равно ничего не почувствовали!

И даже не это было хуже всего, а хуже всего было то, что директору Вильсону, кажется, тоже понадобилась именно Беттани Сэнджио, будто свет клином на ней сошёлся, а характерец у девочки, прямо скажем, далеко не сахарный. Лично профессору Дерби Эмили нравилась гораздо больше, а эта Беттани... нет, пусть она хоть трижды близнец, всё равно никому такого счастья не пожелаешь. Хотя, зачем себя обманывать? От такого шанса никто не откажется. Так уж сложилось, что истинные партнёрские пары складывались чрезвычайно редко. Близнец полноценной пары составить не мог, так как с рождения был привязан к брату или сестре (которые, неизменно, оказывались пустышками), но вот приспособиться и создать искусственную связь мог с любым. Обычно Орден забирал только тех, у кого проявлялась магическая сила, к сожалению, близнецы среди одарённых встречались примерно раз в столетие. Так что, кого бы из сестёр Сэнджио не выбрали, в гордом одиночестве пребывать ей не долго — до первого обряда Соединения, если уж совсем точно.

Профессор ещё раз печально вздохнул, оценивая свои шансы. В общем и целом, пожаловаться ему было не на что — 2-й уровень магической силы, молод (по меркам одарённого, разумеется), не дурён собой и далеко не последний человек в Ордене, вот только Беттани Сэнджио ему совсем не нравилась.

— Я думаю, что Вам следует отправить кого-нибудь из Ордена на поиски девочек, — прервал его размышления спокойный голос директора.

— Да, ничего другого нам не остаётся, — охотно отозвался, профессор Дерби, который уже начинал немного нервничать из-за затянувшейся паузы.

Ну вот, разрешение получено, теперь можно приступить к решительным действиям. Ещё немного и вся эта затянувшаяся эпопея с сёстрами Сэнджио закончится и можно будет, наконец-то, вздохнуть спокойно.

Вдруг дверь кабинета бесшумно открылась, и в кабинет вошёл парень лет восемнадцати. Странно... профессор Дерби никак не ожидал, что у Грегори Вильсона могут быть подобные посетители. Внешний вид нового гостя сочетался с изысканностью окружающей обстановки примерно так же, как жёлтый галстук в зелёный горошек со смокингом.

— Здравствуй, Эдмунд, — невозмутимо поприветствовал парня директор.

— Здравствуй, Грегори. Прости, не могу сказать, что рад тебя видеть. Кстати, у меня теперь другое имя — ответил странный парень и подошёл к камину.

Директор кивнул гостю на одно из свободных кресел, но тот приглашение проигнорировал и вместо того, чтобы сесть, прислонился к стене рядом с камином, скрестив на груди руки, что дало возможность профессору Дерби хорошо его рассмотреть. Парень как парень... красивый только очень, даже нелепая одежда, малиновые пряди и серьга в брови ничуть не портили его. И всё-таки мало кто смел, обращаться к Грегори Вильсону на "ты" да ещё по имени, да ещё с таким пренебрежением.

— Я отказываюсь называть тебя этой нелепой кличкой. И где твоё воспитание, Эдмунд? Или оно не подходит к твоему новому имиджу? — брезгливо поморщился директор.

— Типа, да, не подходит, — ничуть не смутившись, усмехнулся парень.

— Видел бы это твой отец...

— Мой. Отец. Давно. Умер. Туда ему и дорога.

— Твой отец был гением и любил...

— Знаю. Плоды его любви и гениальности я расхлёбываю до сих пор... Зачем ты меня позвал?

Профессор Дерби сидел тихо и эти двое, кажется, вообще забыли о его присутствии. Парень, оказывается, не так уж и прост. Сейчас от Эдмунда исходила мощная волна силы, выражение его лицо было очень взрослым, сосредоточенным и серьёзным, а в карих глазах отражалась бесконечная усталость. Странно, что профессор никогда его раньше не видел, хотя, вроде бы, был знаком со всеми одарёнными в этих краях... и разговор, свидетелем которого он стал, тоже был для него странным и непонятным.

— Я хочу, чтобы ты вернулся... только в качестве преподавателя, — сразу же уточнил директор.

— Я же сказал, что не вернусь, — спокойно сказал Эдмунд.

— Да, я помню, но уверен, что на этот раз ты всё-таки примешь моё предложение.

— С какой стати?

— Видишь ли, у нас скоро появится новая ученица. Вряд ли это тебя удивит, ты ведь знаешь, что она нас крайне интересует.

— Не она.

— Нет, именно она... обстоятельства изменились.

— Беттани Сэнджио — пустышка. Зачем она тебе? — прищурившись, спросил парень.

— А тебе зачем? — парировал директор.

"Так, опять Беттани Сэнджио. Нет, надо будет всё-таки к девочке присмотреться получше" — решил для себя профессор Дерби.

— У неё очень ценная родословная, — не дождавшись ответа, продолжил директор.

— Я и забыл, что представители аристократии для тебя всё равно, что породистые собаки. По крайней мере, сами по себе мы для тебя особой ценности не представляем, — равнодушно пожал плечами Эдмунд.

— Ты же знаешь, что это не так.

— Нет, не знаю, — возразил парень и, отделившись от стены, направился к двери, — я принимаю твой предложение, Грегори, — не оборачиваясь, на прощание бросил он и вышел.

Только после того, как закрылась дверь, мистер Дерби понял, что Эдмунд двигался совершенно бесшумно, словно тень. Кроме того, парню каким-то образом удалось незамеченным пробраться в дом, напичканный техническими и магическими охранными системами. А вот хозяин дома, кажется, совершенно всему этому не удивился.

— Вот что, Уинстон, — как ни в чём не бывало, произнёс директор, — найдите Беттани Сэнджио и как можно скорее.

— Прежде чем привести её в Орден, необходима инициация, — напомнил профессор Дерби.

— Попробуйте, но если не получится, всё равно доставьте её на остров и займитесь обучением.

— Хорошо, — с готовностью согласился профессор.

Ему очень хотелось поскорее уйти отсюда, вернуться домой, принять горячую ванну и выпить крепкого чая, а может чего и покрепче, устроившись в глубоком кресле перед телевизором. Он редко позволял себе это, но после всех этих "задушевных разговоров в неформальной обстановке" немного расслабиться было жизненно необходимо. Всё-таки общение с Грегори Вильсоном здорово выбивало из колеи.

Когда профессор Дерби стал прощаться, его не стали задерживать, чему он был несказанно рад. Мужчина вышел из кабинета в просторный коридор, где его уже ждал предусмотрительный дворецкий, который проводил его к выходу. Всё-таки есть что-то угнетающе мрачное в этих старинных родовых особняках и имение Вильсонов не был исключением.

"Аристократы чтоб им... а ещё до города часа три добираться" — садясь в машину, подумал профессор Дерби, — "а к девочке надо будет всё-таки присмотреться получше".

========== Глава 17. Безумная. ==========

Ник был в отчаянии. Он не знал, что произошло и, тем более, не знал, что с этим теперь делать. Вроде бы ещё совсем недавно всё шло хорошо, Мария была вполне здорова и счастлива, и вдруг такая резкая чудовищная перемена...

Он нашёл её на другое утро после грозы в мастерской, которую самолично запирал... без сознания... без одежды... всю в крови... в чужой крови... Вязкая, ещё тёплая, багровая жижа медленно растекалась по полу, змеилась по огромному оконному стеклу, капала с бордовой ткани — и не было ни единого указания на то, кому она могла принадлежать. На самой Марии не было ни царапины, только замысловатые кровавые узоры по всему телу, которые при его приближении стали медленно исчезать, будто впитываясь в кожу.

Надо бы было вызвать полицию, но, если хорошенько подумать, то какой в этом смысл? Следов взлома или присутствия посторонних в квартире нет, и тела живого или мёртвого (хотя, судя по количеству крови, живым оно точно быть не могло) тоже нет, только Мария, которую Ник долго не мог привести в сознание. Когда же она, наконец, очнулась, лучше не стало — начался кромешный ад.

В глазах Марии поселился ужас, беспросветный бесконечный ужас, её бросало то в жар, то в холод, и маленькое хрупкое тело будто обратилось в один сплошной оголённый нерв. Она металась, рыдала и кричала — кричала — кричала, потом внезапно затихала, просто застывала, глядя незрячими, пустыми глазами куда-то в пространство и достучаться до неё было невозможно.

Ник снова, не задумываясь, переехал к Марии и взял всю заботу о ней на себя. Он не мог доверить её чужим людям. Чувство вины перед Эллис отошло далеко на задний план и почти не тревожило, страх за Марию затмевал всё. Ник пробовал обращаться к докторам, но те только разводили руками и в один голос твердили, что больную необходимо госпитализировать и изолировать для блага окружающих и её самой. Видите ли, Марии лечение необходимо, но от чего конкретно эти товарищи собираются её лечить, никто из них объяснить так и не смог, следовательно, их предложение не вызывало никакого доверия.

Проходили дни, а улучшений в состоянии Марии так и не наблюдалось. Она всё так же металась, не зная покоя, а ещё по-прежнему рисовала, но совсем не так как раньше. Теперь это была ещё одна грань её безумия и лёгкий транс, в котором она всегда творила, превратился в лихорадочный бред. Теперь вместо мольберта и полотен был простой альбом, на листы которого художница выплёскивала то, что переполняло и терзало её. Если раньше её творения завораживали и пугали, то сейчас смотреть на них без содрогания было просто невозможно. Ярость, боль, страх, смерть, отчаяние — всё это подобно торнадо неслось из глубины этих чудовищных творений. Ник даже представить не мог, что кто-то способен так рисовать — несколько отрывистых взмахов кисточки и на белом листе возникала сгорбленная фигурка матери, судорожно обнимающей мёртвого ребёнка или изуродованный человек в крови с выражением муки и отчаяния на лице, или молодая девушка в лохмотьях с мёртвыми от безысходности глазами. Этих образов было много, и каждый из них был по-своему ужасен.

— Ник, я должна забрать эти рисунки. Это будет настоящая сенсация! Никогда не видела ничего подобного. Жаль, конечно, что на альбомных листах... ну, да ничего, такое всё равно дорогого стоит, — заявила, пришедшая навестить Марию Мириам.

— Мириам, ты о чём-нибудь, кроме своей галереи думать можешь? — раздражённо одёрнул её Ник.

— Конечно. Не ты один беспокоишься, но ведь одно другому не мешает. Кроме того, эти рисунки достойны того, чтобы их увидели, а Марии это никакого вреда не причинит.

— Тебе нужно получить её разрешение... сомневаюсь, что она захочет показывать кому-то такое, — нахмурился Ник, — а без её разрешения я забрать их не позволю.

— Ник, не говори ерунды. Она сейчас невменяема... к тому же вдруг она их уничтожит... порвёт или выбросит... нельзя так рисковать, — продолжала уговаривать Мириам, — я могу забрать их, а потом, когда ей станет лучше, я спрошу у неё разрешение. Уверена, она не откажет.

Упускать такую возможность Мириам никак не хотелось, особенно если учесть, в каком состоянии находилась художница. А если ей теперь лучше так никогда и не станет?

Смотреть на Марью было больно, кажется, теперь всё ещё хуже, чем было тогда, после смерти Майкла, хотя тогда казалось, что хуже просто некуда. Бедный Ник, утешить бы, так ведь не даст.

— Ник, ты всё время здесь? — участливо спросила Мириам.

— Я не могу оставить Марию одну, — устало ответил Ник.

— А как же твоя девушка? Ей, наверно, тебя не хватает.

— Прости, Мириам, но с этим я разберусь сам.

Ну, вот всё так, как она и думала — ей вежливо намекнули, чтобы она не лезла не в своё дело.

— Хорошо... слушай, ты консультировался со специалистами по поводу состояния Марии? — сменила тему Мириам.

— Да... они настаивают на госпитализации, — поморщился Ник.

— Но, может, так действительно будет лучше...

— Нет! Это просто убьёт её! Ей нельзя ни в какие клиники.

— Но ведь ей там действительно могут помочь.

— Как? Накачают какой-нибудь дрянью, превратят в овощ и начнут вести задушевные беседы? Нет, никуда я её не отдам! — теперь его голос сочился сдержанной яростью.

Мириам только покачала головой. А что тут поделаешь? И всё-таки делать что-то надо, а то ведь он доведёт себя совсем.

— Я знаю одного очень хорошего специалиста, его зовут Джеймс Коули — он часто бывает в моей галерее и, кроме того, является большим поклонником Марии... думаю, он не откажет в помощи. Я прямо сейчас ему позвоню и попрошу приехать.

— И он приедет? — не поверил Ник.

— Конечно. Я же сказала — он большой поклонник Марии... и он давно интересовался её личностью... в профессиональном плане...

Вся беседа заняла минуты три. Имя Марии Веланж действительно подействовало на доктора волшебным образом, он даже лишних вопросов задавать не стал и появился уже через час. Мистер Коули оказался высоким солидным блондином лет сорока пяти, с приятными чертами лица и даже очки в элегантной золотой оправе ничуть не портили его. Он осмотрел Марию, потом попытался с ней поговорить, но она, казалось, вообще не замечала его присутствия, безропотно выполняла его просьбы, но смотрела при этом куда-то в пространство мимо него. Ник прекрасно знал, что в такие моменты с Марией разговаривать бесполезно и никаких чудес не ждал. Мириам тоже ни на что особо не рассчитывала, и просто терпеливо дожидалась результатов обследования, сидя рядом с Ником на диванчике в гостиной.

— Ну, что я могу Вам сказать, — начал доктор, выходя из спальни Марии, — к сожалению, поставить сейчас точный диагноз сложно, необходимо более тщательное обследование и, конечно же, постоянное наблюдение за пациенткой, но одно совершенно точно, это состояние — результат сильного потрясения.

— Но в последнее время с ней всё было в полном порядке, — возразила Мириам.

— Возможно, Вы просто не всё знаете, хотя... есть и другое объяснение... — было заметно, что доктор Коули тщательно подбирает слова, — вполне вероятно, что в данном случае имеет место быть наследственность...

— Говорите прямо, доктор, — не выдержал Ник.

— Видите ли... в моей клинике есть одна весьма необычная пациентка. Знаете, эта женщина слепа от рождения и уверяет, что обладает даром ясновидения. Странная там вышла история — однажды её застали у колыбели её новорожденного ребёнка всю в слезах и с ножом в руке. К счастью, трагедию удалось предотвратить, и кажется, она была искренне благодарна за это. Её семья сделала всё, чтобы эта история осталась в тайне и вместо того, чтобы обратиться в полицию, поместила её в мою клинику. Собственно, она до сих пор находится у меня.

— Зачем Вы нам всё это рассказываете, — недоумённо поинтересовалась Мириам, — нет, это всё, конечно, очень интересно, но какое отношение это имеет к Марии?

— Я вообще-то не должен разглашать эту информацию — это является врачебной тайной, но данный случай... пациентку, о которой я вам говорил, зовут Виктория Веланж... она является матерью Марии. Я давно наблюдаю как за самой Марией, так и за её творчеством, должен сказать, весьма интересный случай.

Ник был поражён. Он впервые слышал об этом, хотя знал о Марии почти всё. Энжела Веланж — женщина с младенчества растившая девочку — говорила, что сестра мужа, мать Марии, умерла при родах. Ну, тут как раз всё понятно, зачем ребёнку знать, что её пыталась убить собственная мама? Однако...

— Почему Виктория пыталась убить... собственную дочь? — наконец, спросил он.

— О, а вот это самое интересное, — оживлённо воскликнул, доктор, — Виктория всё твердила о том, что её дитя уничтожит мир, правда, как именно уничтожит, она не уточняла. Сейчас пациентка, вроде, вполне вменяема, но покидать клинику отказывается.

— А можно мне встретиться с этой женщиной?

— Зачем тебе это, Ник? Она же явно ненормальная? — удивилась Мириам.

— Я не знаю... просто чувствую, что должен её увидеть... может, она скажет, что с Марией.

— Разумеется, ничего она тебе не скажет — она же сумасшедшая и, если я правильно поняла, почти тридцать лет провела в клинике.

— Тут Вы не правы, Мириам, я же уже говорил, что сейчас Виктория, вполне вменяема, — вмешался в разговор доктор Коули, — я, наверно, смогу организовать Вам встречу, но взамен Вы должны позволить мне в дальнейшем наблюдать Марию. Она великолепная художница и мне очень хотелось бы ей помочь... и такой интересный случай.

— В вашу клинику я её не отдам, — сразу предупредил Ник.

— Что ж, жаль... могу я тогда приезжать к ней, скажем, три раза в неделю. Кроме того, я просил бы Вас делать записи, фиксировать её состояние... что-то вроде дневника. Вы ведь её муж, верно?

— Верно, — последовал утвердительный ответ.

— Тогда до свидания, я приеду в среду, а пока ей необходимы покой и некоторые препараты, кое-что я вам оставлю, кое-что необходимо купить, рецепт я Вам выпишу.

После ухода доктора и Мириам, Ник отправился кормить Марию. Бедняжка снова сильно осунулась и похудела. Что же с ней такое? Будто проклял кто-то. За что? Она же как ребёнок. И женщина, давшая ей жизнь... с ножом... Ника передёрнула. Ему даже думать не хотелось о том, что могло случиться, если бы Викторию не остановили. Нет, всё-таки надо, непременно надо, поговорить с этой женщиной. Ради Марии, надо разобраться во всём.

========== Глава 18. Удача охотника. ==========

Хешки уже давно проснулся и теперь терпеливо ждал, когда проснутся его новоявленные спутники. Рассмотреть, как следует, "свою находку" он вчера не успел — некогда было, но то, что детишки уникальные не сомневался. Это ж надо иметь такую внешность и это притом, что они оба выбрались из какого-то подвала, чумазые и одетые в бесформенные балахоны. На них же даже морока не было! Хотя... Хешки ещё раз обвёл внимательным взглядом спящих детей и удовлетворённо кивнул — нет, не было на них никакого морока.

Давненько Хешки не встречал людей, не носящих морока, даже высокородные не брезговали, хоть и упорно отрицали. Морок вообще чрезвычайно удобная штука, если уж природа на тебе отдохнула, для некоторых так, прямо скажем, незаменимая, но сейчас им уже никого не удивишь — куда не кинь, всё сплошь красавцы да красавицы. Некоторые дак даже и не помнили, как выглядят на самом деле, хотя у большинства и смотреть-то не на что. Простолюдинам-то что? Какой с них спрос? А у высокородных считается унизительным лицо прятать, вот и изощряются в том, как бы понезаметнее изъяны породистой физиономии подправить. Хешки и сам в своё время не мало на свой морок потратился, но оно того стоило — теперь и горбатый нос не столь внушительных размеров, и глаза не те поросячьи щёлочки, которыми его наградила покойная мать и волосы явно погуще. Женщинам его новый облик нравится, а что ещё для счастья надо?

Однако пора было собираться потихоньку, дни здесь длинные, но не бесконечные. Хешки пододвинул к себе свою дорожную сумку в поисках одежды и запасов провизии. Тем временем мальчик открыл глаза и принялся недоумённо осматриваться.

— А, очухался. Ты давай и красавицу свою буди. Нам ещё идти далеко — Мёртвые земли за один день не одолеешь и до Юма путь не близкий, — не отрываясь от своего занятия проворчал мужчина.

Видно было, что Уил понятия не имел ни о Юме, ни о Мёртвых землях, но спорить мальчик не стал, хотя идти ему явно никуда не хотелось. Судя по усталому выражению лица, сон не принёс ему облегчения.

Девочка немного повозилась, просыпаясь, потом повернулась и, слеповато щурясь, посмотрела на Уила. Да, вчерашние события не прошли для неё бесследно — Эмили выглядела бледной, усталой, почти больной, но это уже не так страшно, если учесть, что она могла просто не дожить до рассвета.

— Уил? — нерешительно, будто сомневаясь в реальности происходящего, прошептала Эми

— Да. Как ты? — тоже шёпотом отозвался мальчик.

— Больно... жжёт в груди.

Хешки искоса наблюдал, как девочка приподнялась, осторожно оттянула ворот рубашки и нахмурилась.

— Уил, у меня тут... вот...

Она немного спустила ткань с плеча, обнажая рисунок, вернее какой-то символ или знак на своей правой груди. Небольшой символ был белого цвета, но при этом достаточно ярким, чтобы отчётливо выделяться на бледной коже и быть заметным даже на приличном расстоянии в подвальном полумраке.

Человечек на плече мальчика что-то тихо чирикнул.

— Нет, мне уже не холодно, — сказала девочка, поправляя одежду.

— Ты это сейчас кому сказала? — уточнил Уил.

— Ему, — кивнула на человечка девочка.

— Ты его понимаешь?

— Ну да... ой...

Вот именно что "ой".

— Может, это из-за того, что в тебя ледяная молния ударила? — предположил мальчик.

— Что в меня ударило?

— Ледяная молния... Хешки сказал, что здесь такое бывает.

— А кто такой Хешки?

Уил кивнул в сторону, Эмили проследила за его взглядом и, смутившись, покраснела.

— Извини, я должен был тебя предупредить, что мы не одни.

— Ничего... всё равно, ему, кажется, не до нас.

За всё время разговора Хешки упорно делал вид, что не замечает их, продолжая рыться в своей сумке. А зачем лишний раз смущать детишек? Наконец, закончив, мужчина поднялся и направился к люку.

— Следуйте за мной, — последовал лаконичный приказ.

Возражений не последовало. Хешки не стал задерживаться и первым выбрался из подвала в дом. Было очевидно, что здесь уже давно никто не жил: обрывки полуистлевших занавесок на окнах, толстый слой пыли на полу и остатках мебели, тяжёлый затхлый воздух — лучшие тому доказательства. Для Мёртвых земель это самая обычная картина. Всё-таки им вчера здорово повезло натолкнуться на эту деревушку. Лучше даже не представлять то, что было бы, если бы они не успели спрятаться...

На улице всё осталось так же, как было вчера — солнце над деревней такое же яркое, тучи над замком такие же мрачные. Всё застыло в гнетущей пустой тишине. Тишина — ни звука, кроме собственного дыхания. Холодно... вот, кажется, единственное отличие... вчера было намного теплее.

Дети тоже уже выбрались на улицу, и Хешки кинул Уилу два чёрных свёртка, которые прихватил с собой в дорогу.

— Вот. Наденьте. Похолодало.

Свёртки оказались длинными чёрными плащами из плотной ткани с капюшонами. Дождавшись, когда дети оденутся, Хешки извлёк из сумки пресные жёсткие, но вполне съедобные хлебцы. Жуткая гадость, зато сытные и не портятся. Немного утолив голод, путники отправились в дорогу.

Мёртвые земли напоминали собой сшитое из множества разноцветных лоскутков одеяло. На одном клочке земли была равнина с одиноким угрюмым домом, мрачным небом и ледяным ветром, на другом лес и яркое, но холодное солнце, на третьем разместился городок с однообразными домами и противным непрерывно моросящим дождём. Переходы между этими "лоскутками" были очень резкими и заметными. Хешки уже давно привык к странностям этого мертвого мира и перестал следить за причудливыми переменами погоды и удивляться разнообразию встречающихся на пути строений. Они шли в одном ритме, не останавливаясь, и сил хватало только на то, чтобы переставлять ноги. День тянулся неестественно долго. По дороге им так никто и не встретился. Не зря эти земли назвали мёртвыми — ни людей, ни зверей, ни птиц, даже насекомых и то не было. Однако Хешки всё-таки предупредил на всякий случай, что по заброшенным домам экскурсий лучше не устраивать — здешние твари обитают именно там и далеко не все они такие мирные, как несуразная животинка Уила.

На ночлег они устроились в очередной деревеньке, на одном из домов которой Хешки обнаружил свою метку. Лучше лишний раз не рисковать. Дети снова устроились рядом, согревая друг друга. Всё-таки их что-то связывало, несмотря на то, что мальчик это отрицал. Хешки не проведёшь, давно живёт на свете.

— Эми, ты вчера во сне всё время звала кого-то, — вспомнил Уил, — кто такая Беттани... или Бет?

— Я не знаю... не помню никого с таким именем, — после минутной паузы ответила девочка.

Они не первые попали сюда, потеряв где-то своё прошлое. Редко, но такое случалось — неизвестно откуда в Мёртвых землях появлялись люди и такие как Хешки вылавливали их, до того, как те оказались бы в лапах местных тварей. Мёртвые земли были проклятым местом, и далеко не каждый отважился бы сюда отправиться — только беглые преступники, которым нечего терять, и охотники за головами. Хешки уже давно заслужил звание одного из лучших наёмников и частенько бывал здесь, но от этого более безопасными и приятными эти земле для него не стали. Обычно после своих походов он напивался в дым, чтобы унять ощущение беспричинной треnbsp;воги и гнетущей тоски. Кроме того, с годами его стали пугать тишина и одиночество, поэтому в его жизни появилась Пэва, которую он выкупил из борделя Плута Лотти. Кто бы добровольно согласился отдать свою дочь в жёны наёмнику? Правильно, никто... её скорее продадут на Среднем рынке, да и вообще порядочные женщины таких, как он, стороной обходят, а Пэва ему всегда нравилась... добрая она и хозяйкой оказалась на удивление хорошей. Теперь они жили в крошечной комнатушке в доме на самой окраине города и, вроде бы, даже были счастливы, только вот детей Великий Эртхан им не дал, но может, бывшая рабыня любви и наёмник просто не заслужили милости Бога? С этими невесёлыми мыслями Хешки, наконец, заснул.

На следующий день что-то пошло не так. Они всё плутали и плутали, а дороги к таверне старого Юма всё ещё не было видно, будто какая-то неведомая сила не хотела выпускать их из своего мёртвого мира. Наконец, они вышли на широкое поле, и всё вокруг наполнилось звуками живой природы. Местность была Хешки совершенно незнакома. Это плохо. Очень-очень плохо. Судя по расположению солнца, близился закат. За полем стеной стоял лес, возвращаться в Мёртвые земли в поисках убежища поздно, а значит... Хешки почувствовал, как на него волнами накатывает паника, и тут он услышал протяжный волчий вой.

Волки. Вот только их для полного счастья и не хватала. Их было много, очень много — целая стая. Звери застыли у самой кромки леса и внимательно смотрели на людей, посмевших подойти непозволительно близко к их владениям. Хешки замер — двигаться нельзя, иначе нападения не миновать. Ни агрессии, ни страха, только спокойствие и уверенность... где б только взять эти самые спокойствие и уверенность? Страшно. Какое-то время путники стояли неподвижно, и вдруг Эмили, эта малахольная дурёха, пошла прямо к лесу. Хешки хотел было задержать её, но тут на его плечо опустилась рука Уила. Хватка мальчика оказалась удивительно сильной.

— Не надо. Не мешай ей, — тихо произнёс мальчик.

— Что? Да её же сейчас разорвут!

— Не разорвут.

Действительно разрывать девочку на части, похоже, никто не собирался. Один из волков выступил вперёд, таких Хешки ещё никогда в жизни не видел. Зверь был огромный, с иссиня чёрной шерстью, только вокруг шеи виднелась серебристо-белая полоса, чем-то напоминавшая корону. Эмили с достоинством истинной королевы в знак приветствия чуть наклонила голову и волк, согнув одну переднюю лапу и выставив вперёд вторую, почтительно склонился перед ней. Хешки не верил своим глазам. Создавалось такое впечатление, что волки ждали её и не просто ждали, а вышли встречать. Вслед за тем пришло осознание того, что Уил в курсе всего происходящего, и тут Хешки понял, что эти дети его пугают. Было в них что-то ненормальное, необычное, неправильное. Может они демоны? Да, нет... не может быть... не похоже...

За всё время пути ничего подозрительного за своими спутниками Хешки не замечал — обычные дети. Особой симпатии он к ним, конечно, не испытывал, но что уж тут поделаешь, работа такая, чем меньше тёплых чувств к товару, тем лучше. Хотя проблем они ему не доставляли. Многодневный переход тяжёл даже для крепких мужчин, не то что для малолеток, но дети не ныли и не жаловались. Отмыть бы их поскорее как следует, да рассмотреть повнимательнее, а так, что разглядишь под слоем грязи? Вот сначала рассмотреть, а потом решить, на какой рынок отвести, чтобы выгоднее продать. Правда, в свете последних событий... Хешки нахмурился, не спуская глаз с девочки и волка.

"Она же выжила после удара ледяной молнии. Никто не выживал после такого. Мало ли, как это могло сказаться" — эта мысль несколько успокаивала.

Тем временем, Эмили помахала им рукой. Волки спокойно наблюдали за приближением людей. Вблизи их вожак оказался ещё больше, его морда была на уровне плеча Хешки, а серебристая шерсть обрамляла не только шею, но и глаза.

— Они готовы дать нам приют на ночь, — сообщила девочка, когда Хешки и Уил подошли.

— Как приют? Где? — не понял Хешки.

— В своей стае.

Хешки уже собрался возмутиться, но Эмили взяла его за руку и... страх отступил... ощущение было странное, но приятное — безмятежное спокойствие, лёгкость и твёрдая уверенность в том, что всё правильно, всё хорошо. Ему показалось, что девочка светится. Может, это была лишь игра света, но всю её окутывало едва заметное, мягкое, серебристое сияние. Она вела Хешки за собой, где-то сзади за ними шёл Уил, и ещё были волки: слева, справа, спереди, сзади — всюду. Эти звери охраняли их, чтобы потом спрятать от смертоносной тьмы в своём логове. Дикость и всё же правда. Потом они осторожно пробирались через узкий лаз в нору. Пахло землёй, сеном и собачей шерстью. Тускло светился человечек на плече мальчика. Нора была просторной и в соответствие с размерами её обитателей земляной "потолок" находился достаточно высоко.

Там в тёплом нутре норы, на подстилке из сухой травы и листьев лежала волчица с новорожденными волчатами, тоже большая, гораздо больше обычного волка и столь же странного окраса, как и вожак стаи — белая с тонкой чёрной полосой вокруг шеи. Она смотрела на людей слезящимися, больными, полными смертной тоски глазами и прижимала к себе своих маленьких, тихо поскуливающих щенков. Вожак расположился у входа, безнадёжно опустив голову.

"Совсем как люди" — с удивлением отметил Хешки.

Девочка подползла к волчице, осторожно провела над ней ладонью и жестом подозвала к себе волка. Он безропотно подошёл к ней. Потом она что-то тихо ему шептала. Слов было не разобрать. Волк кивнул и вышел, а когда вернулся, в зубах у него были травы и большой лист какого-то растения.

"О, Великий Эртхан, да она целительница!" — глядя, как Эмили смешивает растёртые между ладоней корешки и сок каких-то растений, возликовал Хешки.

Ох, не зря он согласился тогда дотащить её до убежища. Это ж надо! Настоящая целительница! Целители — огромная редкость... каждый на вес золота. Пожалуй, при удачном стечении обстоятельств на каждом из этих детей можно сколотить целое состояние! Не надо будет больше болтаться по Мёртвым землям и мыкаться по чужим углам, не надо будет беспокоиться о будущем, не надо будет постоянно переживать из-за того, что им с Пэвой не позволят усыновить ребёнка — кругленькая сумма поможет закрыть всем глаза на их прошлое. Главное теперь не упустить этот шанс.

Тем временем, Эмили закончила со своим снадобьем и потянулась с ним к своей пациентке. Странно было наблюдать, как девочка, бережно придерживая огромную волчью голову, вливает бурую остро-пахнущую жижу в разинутую зубастую пасть. Потом Эми подползла к Уилу и, устало опустив голову ему на плечо, заснула.

В норе воцарилась тишина. Спали Уил и Эмили, спал человечек, спала волчица и её волчата — не спали только Хешки и волк. Вожак улёгся рядом со своей семьёй и затих, положив голову на вытянутые передние лапы. Он ждал, ждал и беспокоился. Хешки слышал о том, что волки очень преданные животные и, один раз обретя пару, остаются с ней до конца своих дней, но до сих пор не верил.

"Даже у людей не часто такое встретишь" — уже засыпая, подумал Хешки.

Утром его разбудил счастливый писк щенков. Волчица выглядела гораздо лучше, видимо опасность миновала, и девочка уже вовсю хлопотала над ней. Однако пора было в путь... только вот как найти дорогу?

— Нам пора, — вкрадчиво сообщил Хешки, пробираясь к выходу из норы.

— Да, сейчас, — не оборачиваясь, согласилась Эмили, — они нас проводят.

Почётный волчий эскорт, что ж, даже забавно. Снаружи было прохладно и шумно. Вслед за Хешки выбрался Уил, потом Эмили и, наконец, появился вожак стаи. Глаза у волка горели безмерным счастьем и искренней благодарностью, и выражение у них было самое, что ни на есть, человеческое.

Волки повели их прямо по лесу, через буераки и чащобы, плотно окружив со всех сторон. Хешки не сомневался, что если придётся, звери будут защищать их до последнего вздоха, точнее не их, а детей — до Хешки им дела не было. Дорога заняла несколько часов, однако вышли они недалеко от дороги к таверне, видимо где-то как-то им удалось существенно срезать. Ещё бы с такими-то провожатыми. Солнце стояло ещё высоко, значит, время в запасе есть. Эмили обняла на прощание вожака и, как вчера, что-то тихо ему зашептала. Волк слушал и, казалось, ласково улыбался. Всё-таки выглядело это до жути странным.

До таверны оказалось совсем не далеко, и уже через час пути показалось двухэтажное деревянное здание с крохотными узенькими окнами. Старый Юм встретил своего старинного приятеля и постоянного клиента доброжелательной улыбкой. Людей в таверне было не много, но Хешки всё равно порадовался, что догадался прихватить с собой лишние плащи. Чем меньше людей увидят его товар, тем лучше, а то мало ли, вдруг кто-нибудь возжелает перехватить.

На первом этаже — там, где располагался главный зал для посетителей и служебные помещения, находилось человек десять — несколько охотников за головами и старик с молоденькой девушкой лет пятнадцати на вид. На девушке было простое длинное алое платье — жертвенное одеяние. Она ещё жила, ещё дышала, но смерть уже отметила её — бледная кожа, затуманенный, но пронзительный взгляд, покорно сложенные на коленях руки и ссутуленные плечи. Сейчас её опоили специальным настоем, и в трансе она пробудет до самого пришествия тьмы. Слуги Великого Эртхана принимали только жертвы находящиеся в полном сознании, и ослушаться веления Бога не смел никто. Перед самым закатом её выведут на улицу и оставят там совсем одну, а утром... уже некого будет забирать. Хешки не мог на них смотреть — на тех, кого готовили в жертву — никогда не мог и потому никогда не продавал свой товар на Среднем рынке... когда-то там продали его сестру... её нет больше...

Юм уже приготовил две комнаты на первом подземном этаже — одну для Хешки, другую для детей. Безопасности ради съёмные помещения находились под землёй, конечно, окна наверху закрывались железными заслонами, но всё равно так было спокойнее.

— Ну, как нынчэ прошла охота? — хитро улыбаясь, спросил Юм, — судя по тому, как ты товар прячэшь, это что-то стоящее.

— Ну, вот заснут, тогда и посмотришь, — подмигнул Хешки.

Хешки и самому не терпелось посмотреть. Он так долго ждал. Вот сейчас вымоются, поедят и порядок. Юм уже добавил в еду детей сонное зелье, а значит, до утра они точно не проснутся, можно будет, и рассмотреть, и цепи надеть и клеймо своё поставить. Выждав два часа, оба спустились в отведённую детям комнату. Так и есть — оба спали. Небольшая комната тускло освещалась спящим на тумбочке человечком. Мебели мало: две кровати, две тумбочки, два стула, шкаф — вот и всё убранство. На Уиле были только пижамные штаны, на Эмили сорочка. Нда... пожалуй, Малого рынка им не миновать.

Вильгельм был не очень высок (не так высок, как в темноте лабиринта показалось Эмили, он был всего сантиметров на пять выше неё) и рельефной мускулатурой не отличался. Однако слабым и хрупким его тоже не назовёшь. Правильные тонкие черты лица, и тщательно расчёсанные длинные чёрные волосы. Да это уже не спутанная пакля, что была раньше. Причёска необычная, но ему шла — сверху волосы были аккуратно выстрижены и доходили до плеч, красиво обрамляя лицо, а более длинные пряди густой волной спускались до талии.

— Какое богатство у нэго, — восхитился Юм, — что у жэнщины. Очэнь красивый малчик. Нэ мускулист, но гибок и упруг, как вэтвь молодого дэрэва. Хорошый наезднык — у нэго сильные ногы. Кроме того, малчик обладает магией.

— Магией? Но я ничего не почувствовал, — удивился Хешки.

— Ешо почувствуешь. Дэвочка тоже хороша, но нэ так, как он.

— Она тоже обладает магией?

— Нэт, у неё магии нэт, совсэм.

— Но этого не может быть. Она целительница, я сам видел и ещё... она с... животными разговаривает. А ещё у неё на груди что-то.

С этими словами Хешки отвернул ворот сорочки, демонстрирую странный символ на груди девочки. Юм нахмурился и пошамкал губами. Его этот символ явно насторожил.

— Он появился у неё после удара ледяной молнии, — поспешил добавить Хешки.

— Вот, что, друг, я тэбэ скажу — нэ обижай этых дэтэй, — предупредил Юм, — нэ нравятся они мнэ. Таких дэтэй так просто нэ тэряют. То, что нэ помнят оны не значит, что нэ помнят о ных.

— Да я что, с меня взятки гладки — продам и забуду.

— Это правильное решение. И клеймо своё нэ став, чтобы потом тэбя найты не смогли... ежели что...

— Нет, они мои и надо, чтобы в этом не усомнились на Малом рынке.

— Ты хочэшь сдэлат их рабамы?

— А почему нет?

— Оны из высокородных и... связаны...

— Что? — не поверил Хешки.

— Оны связаны, — твёрдо повторил Юм, — если и продават, то только вмэстэ.

Хешки эти новости, мягко говоря, не понравились. Высокородные, связанные — значит, семья. Эта связь из тех, что не разорвёшь и не поспоришь, но кто мог произнести заклинание и провести обряд соединения?

— Оны друг другу, брат и сэстра... ничэго большего я нэ чувствую, — после более детального осмотра заключил Юм.

Юму можно было верить, он всё это чувствовал... сам ведь из высокородных, только вспоминать об этом не любит. Хоть ему всё это и не нравилось, он помог Хешки надеть на детей ошейники и цепи, а вот поставить клеймо им так и не удалось — раскалённый метал, почему-то остывал, не достигая кожи. Ну и ладно, цепей вполне достаточно.

Утром, войдя в комнату детей, Хешки натолкнулся на презрительный взгляд Вильгельма и удручённый Эмили. Оба молчали. Честно говоря, наёмник ожидал более сильной реакции. Дети послушно оделись, собрались и сели в старый дилижанс — единственное средство добраться до Тэана — одного из крупнейших торговых центров в Виане.

Хешки распрощался с Юмом, протрясся десять часов в дилижансе, и к вечеру прибыл с товаром к дверям одной из многочисленных дешёвых гостиниц крупного города. Его спутники по-прежнему молчали. Уж лучше бы проклинали, честное слово. Радовало только то, что уже завтра он от них избавится.

На следующий день, перед выходом на торговую площадь Малого рынка Хешки ещё раз проверил свой товар. Чёрные балахоны детей сменили платье и туника с брюками, странную обувь сапоги и туфли — хвала старому другу Юму. Волосы девочки заплетены в толстую косу, она по-прежнему щурится, видимо, у неё проблемы со зрением. И почему Хешки не заметил этого раньше? Ах да, она же всё за мальчика держалась. Но это уже мелочи. Уил выглядит прекрасно — от такого раба никто не откажется, правда, вряд ли его будут чрезмерно утруждать работой... разве что весьма определённого характера. Закончив осмотр, Хешки повёл детей на Малый рынок.

Всего рынков было три: Большой, там заключали тройственные договора на слуг, Средний, там продавались жертвы и Малый, где продавали рабов. Эти рынки были совершенно особого свойства, здесь торговали исключительно людьми и тварями — нелюдями. Последних очень трудно было достать, и потому стоили они очень дорого, иногда целое состояние, а иногда жизни охотника. Как повезёт. В конце концов, риск есть везде и в Мёртвых землях и за пределами Вианы, если твоя профессия охотник.

Малый рынок представлял собой площадь отгороженную от города и жилых домов высокой каменной стеной в которую были вбиты массивные крюки для цепей. К одному из них Хешки и пристроил свой товар. Народу было много и всё сплошь высокородные, что не удивительно ведь простолюдины не могли позволить себе покупку рабов. Самим бы в рабских оковах ненароком не оказаться.

Рядом крупный торговец приковал дракона. Явно перекупил у какого-нибудь охотника, чтобы перепродать втридорога. Не нравилось Хешки такое соседство — всё-таки эти твари были крайне опасны, даже скованные от лап до уродливой морды. Эмили же напротив смотрела на это чудовище с неописуемой нежностью и состраданием и, кажется, даже шептала что-то успокаивающее, совсем, как тому волку.

"А ведь они мне жизнь спасли" — вспомнил вдруг Хешки и почувствовал, что настроение стремительно портится. — "Всё к чёрту! Продать бы их поскорее и забыть обо всей этой истории".

— Смотри, Эйдан, — раздался рядом восторженный мужской голос, — смотри, какой красивый.

Хешки обернулся и возликовал. Прямо к ним шёл Ёран Грасский и тащил за собой Эйдана Эрийского — наследника высокородной династии и, несмотря на свой юный возраст (по сведениям Хешки, ему только недавно исполнилось восемнадцать), одного из сильнейших магов современности. Хешки только вздохнул, с лёгкой завистью глядя на высокородного — красивый, блондинистый, зеленоглазый — таким никакой морок не нужен. Если они надумают купить детишек, скупиться не будут! Ёран с нескрываемым восхищением уставился на Вильгельма, совсем как ребёнок на новую дорогую игрушку.

— Ну, что на этот раз? — досадливо поморщился Эйдан.

— Посмотри! Ты когда-нибудь видел таких?!

— Да у тебя уже всяких полно. Стоит тебе увидеть смазливого мальчика, весь аж светишься.

— Нет, этот особенный! Ну, посмотри же!

Вильгельм стоял как каменное изваяние, но, как только потенциальные покупатели подошли, низко опустил голову. Мальчику следовало бы быть поприветливее, судьба ведь решается, и не только его, а Ёран Грасский в качестве хозяина — далеко не худший вариант.

— Посмотри, Эйдан, ты же ничего не теряешь! — продолжал уговаривать Ёран, видимо, ему было не безразлично мнение друга.

— Извини, я не такой ценитель мужской красоты, как ты. Да и к рабам предпочитаю не прикасаться.

— Эйдан, не будь таким снобом!

Наконец, под натиском восторженного друга, Эйдан протянул руку и, небрежно ухватив Уила за подбородок, приподнял его голову, чтобы рассмотреть лицо, и тут произошло то, чего никогда ещё не происходило на Малом рынке. Одарив высокородного полным ярости взглядом, Вильгельм вцепился зубами в тонкие изящные пальцы. Из раны выступила кровь. Эйдан вырвал руку, отскочил в сторону и уставился на странного раба в немом изумлении. Он даже не заметил, как и когда его фамильный меч оказался в руках Вильгельма. Воспользовавшись всеобщим потрясением, Уил, одним неуловимым движение перерубил цепи у себя на руках. И как только исхитрился! Потом развернулся и отрубил цепи, ведущие от ошейника к крюку. Взмах меча — удар — один, второй, третий. И на землю полетели цепи Эмили. Пространство перед ними быстро опустело, Хешки тоже счёл за благо скорее ретироваться.

Изумление на лице Эйдана Эрийского сменилось злобным азартом. Те, кто знал его хорошо, боялись этого его взгляда до икоты. Взмах руки — сокрушительный поток силы и... ничего. Удар натолкнулся на мощнейший магический щит. Да, Юм не ошибся — мальчик, действительно, обладал магией, но он не предупредил, что магией ТАКОГО уровня. По сведениям Хешки, даже маг второго уровня силы не мог выстоять против Эйдана больше пяти секунд, а тут... Снова удар, и снова мимо цели. Ещё один и ещё. Эйдан бил мощно, умело и в одну точку. Щит, наконец, всё-таки дрогнул.

— Эми, беги, я долго так не продержусь, — дрожа от напряжения, прошипел Уил.

— Нет, я не могу. Он поможет нам, освободи его. Давай, — крикнула девочка.

И только после того, как Уил начал крушить цепи на драконе, Хешки понял, о ком шла речь. И как он мог забыть, что Эмили может общаться с тварями! Они же сейчас улетят, а вместе с ними и все его мечты о спокойствии и благополучии! Освободившись, зверь взревел и исторг волну пламени. Началась паника. Торговцы торопились поскорее убраться с площади и увести товар. Остались только Хешки, активно маскирующийся под стену, и Эйдан. Похоже, высокородный не мог стерпеть нанесённого оскорбления и продолжал наносить магические удары, ловко ускользая от потоков пламени. Хешки в этом не особо разбирался, но, похоже, заклинания были повышенной сложности. Между тем, Вильгельм из последних сил продолжал удерживать щит, отвечать ударом на удар ему было некогда. Дракон нетерпеливо взревел и припал на передние лапы.

— Давай, Уил, — поторопила Эмили.

Не теряя времени, Уил убрал магический щит, с грацией кошки запрыгнув на спину чудовища, одной рукой подцепил Эмили и уверенно отправил её себе за спину. Умно — ни одна магия на дракона не подействует, и пытаться бесполезно и, о да, мальчик был великолепным наездником. Юм и тут угадал. Дракон напружинился и прямо с места взмыл в небо, расправляя огромные мощные крылья.

"Надо, поскорее убраться отсюда" — решил Хешки и уже направился к выходу, но прямо перед ним возник разгневанный Эйдан Эрийский, загородив собой выход.

— Расскажи-ка мне о своём товаре поподробнее, охотник, — хищно щуря глаза, потребовал высокородный, и Хешки ничего не оставалось сделать, кроме как подчиниться.

========== Глава 19. Новенькая. ==========

"Ну, наконец-то" — это была первая мысль, пришедшая в голову профессору Дерби, когда Беттани Луиза де ля Концепсион де Сэнджио оказалась в его кабинете.

Искали её долго, просто неприлично долго — почти месяц, что для Ордена считается рекордом. Обычно поиски длились намного меньше и давались гораздо легче, а тут... Тяжело искать чёрную кошку в тёмной комнате, особенно если её там нет.

Вообще стандартные поиски могут вестись по трём направлениям: магическому, психологическому и примитивному. Первый вид наиболее органичен для Ордена, дело в том, что у каждого, кто владеет хоть каплей магических способностей, есть, так называемый, магический отсвет, более того у каждого он так же уникален, как отпечатки пальцев, а заблокировать или замаскировать его очень трудно, следовательно, по этому признаку отыскать кого-либо проще всего. Второй вид сложнее, но так же достаточно распространён в Ордене, здесь, чтобы найти кого-либо, необходимо было настроиться на его сознание, правда, всё не так просто — для этого особые способности и навыки нужны. Чаще всего, таким путём отслеживали тех, кто прошёл первичную инициацию, так как между инициирующим и инициируемым возникает временная, но достаточно крепкая связь. Третий примитивный вид поисков активно использовался у пустышек — не мудрствуя лукаво, искать по родственникам, друзьям, отслеживать кредитные карты и тому подобная ерунда. Так вот, в случае Беттани Сэнджио ни один из этих способов не сработал. Первый вид поисков пришлось отмести сразу — девочка была стопроцентной пустышкой, попытки пробиться к её сознанию путём восстановления разорванных инициирующих нитей, когда-то установленных с сознанием её сестры-близнеца тоже не дали результатов, пришлось прибегнуть к последнему способу. И что же? Вдруг выяснилось, что Ордену о Беттани известно не так уж и много, вернее, катастрофически мало.

Внимание Ордена акцентировалось, по большей части, на Эмили Сэнджио и за Беттани присматривали только постольку поскольку. Ну жила, ну росла, ну училась, ну связалась с какой-то шантрапой, ну образумилась — в целом ничего особенного. Ан нет, видимо, что-то важное они в этой девочке всё ж таки пропустили — спряталась она так, что даже опытные орденские следопыты нервничать стали, а потом она, наконец, попалась, притом попалась глупо, даже нелепо — просто шла по улице, будто только и ждала, когда её найдут.

Медлить поисковая группа не стала — девочку сразу же усыпили и порталом доставили на остров в Мэдрижхайм — академию Ордена. Сразу по прибытии в академию её тщательно обследовали на предмет общего физического состояния и возможной инициации. Примерно через час все данные уже были на столе у профессора Дерби. Девочка оказалась абсолютно здорова, но ни о какой инициации и речи быть не могло — выяснилось, что пытаться пробиться к её сознанию, всё равно, что таранить линейкой бронированную стену. Ну и чёрт с ней, с инициацией, напрасная трата времени, и так понятно, что ничего из этого не выйдет, лучше сразу приступить к обучению. Только вот... как и чему её учить? В Мэдрижхайме развивали и оттачивали магические способности, а то, чего нет, не разовьёшь и не отточишь, поэтому обучение станет возможным только после обряда Соединения, когда партнёр Беттани поделится с ней своей магией, но об этом думать ещё рано, до конца года ещё далеко. Впрочем, профессор уже определил её на последний курс к её ровесникам, может, хоть чему-нибудь да научится, а там видно будет.

После того, как девочка пришла в себя, её сразу же проводили в кабинет, и теперь она сидела на неудобном стуле под пристальным взглядом профессора Дерби. Он впервые видел её так близко и впервые имел сомнительное удовольствие с ней общаться. По его предположениям она должна была сейчас гневно кричать или жалостливо умолять, чтобы её немедленно отпустили, возможно, вопрошать, по какому праву её удерживают неизвестно где, или, на худой конец, хотя бы нервничать, но мисс Сэнджио была совершенно спокойна, даже несколько рассеянна.

— Мисс Беттани Сэнджио, — я полагаю? — так и не дождавшись никакой реакции, приступил профессор.

— Правильно полагаете, — невозмутимо ответила Бет, — с кем имею честь?

— Профессор Дерби.

— Профессор?

— Да, я профессор академии Мэдрижхайм, в которой Вам предстоит учиться.

— Вот как... и что за академия?

— О, Мэдрижхайм — совершенно уникальное учебное заведение, где изучают магию.

— Ясно. Волшебников штампуете. Почему я? И с чего Вы взяли, что я хочу учиться в этом вашем Мэдрижхайме?

"Нет, эту ничем не проймёшь" — констатировал профессор. Ни истерик, ни удивления, ни возмущения... только лёгкая сардоническая ухмылка на фоне полного равнодушия.

— Вы, мисс Сэнджио, относитесь к древнему роду, потомки которого, испокон веку были приобщены к Ордену и Вы были обещаны нам с рождения.

— Не я, — коротко и хлёстко.

Опа, в яблочко, не целясь. И откуда это такая осведомлённость?

— Почему Вы так решили? — вслух полюбопытствовал профессор.

— Я должна была возглавить род Сэнджио, — сообщила Беттани, таким тоном, будто речь шла о погоде, — вряд ли главу рода отослали бы учиться в сомнительное заведение.

— Сомнительное?

— Конечно. Вы же не экономике или юриспруденции обучать собираетесь и, конечно же, не отправляете будущим студентам приглашения в больших конвертах с официальной печатью. Искренне сомневаюсь, чтобы о вашем хм... учебном заведении было широко известно.

Нда, в логике девочке не откажешь. Однако здесь следовало всё до конца прояснить.

— А с чего Вы взяли, что должны были возглавить род.

— Это не важно. Важно то, что раз это должна была быть не я, значит, речь изначально шла об Эмили.

— Да, Вы правы, — не стал отрицать очевидное профессор.

— А раз я здесь, значит, либо вам нужны мы обе, либо Эмили вы не нашли, — закончила свои умозаключения Бет.

Она явно ждала ответа. Кажется, из всего их разговора ответ именно на этот вопрос был для неё действительно важен. Интересно почему?

— Вас обеих, к сожалению, приобщить к Ордену невозможно. Ваша сестра исчезла, мы не смогли её найти, а семья Сэнджио отвергла Вашу кандидатуру в наследницы рода, поэтому вместо мисс Эмили Сэнджио к нам попали Вы.

Девочка нахмурилась и, вроде бы, даже расстроилась. Да в чём дело-то? Неужели, это всё что её интересовало? Даже не спросила что за Орден. Что, так сильно хотелось возглавить род? Хотя, если подумать, оно и не удивительно — быть главой рода почётно, да к тому же обещало огромную власть и практически неограниченную свободу. Действительно, пожалуй, ей было из-за чего переживать. Собственно, Эмили ведь была на несколько минут старше и семья Сэнджио могла передумать насчёт кандидатуры в любой момент. Чисто теоретически даже сейчас ещё не всё потеряно... для старшей близняшки, по крайней мере. Эмили в Орден так и не попала, и, если вдруг объявится, за неимением других девочек в роду... а вот Беттани рассчитывать уже не на что — из Ордена обратной дороги нет, вот она и страдает теперь по упущенным возможностям. Всё ясно, Беттани Луиза де ля Концепсион де Сэнджио — обычная корыстная выскочка.

"А сколько шума из-за неё было... было бы из-за чего" — досадливо поморщился про себя профессор Дерби и решил, что пора этот разговор заканчивать.

— Вы не ответили на второй вопрос. С чего Вы взяли, что я захочу у вас учиться? — после продолжительной паузы без особого интереса осведомилась Беттани.

— Боюсь, у Вас нет выбора, — без тени сочувствия сообщил профессор. — Вы теперь целиком и полностью принадлежите Ордену. Искренне, советую поскорее принять этот факт и смириться. Кроме того, у нас есть некая информация относительно вашей сестры. Мы ведь следили за ней все эти шестнадцать лет. Вы, наверно не знаете, но в недавнем времени она...

— Знаю, — вдруг резко оборвала его девочка, — я ВСЁ знаю. Однако. Какое отношение то, что делала Эмили, имеет ко мне?

— Вы ведь близнецы. Мы можем сделать так, что во всём обвинят Вас. Уверяю, мисс Беттани, и свидетели и улики найдутся.

— Хорошо. Убедили. Я согласна.

"Нет, ну хоть бы возмутилась для приличия. Хладнокровная, равнодушная, расчётливая, пустая кукла. И вообще, от таких всего можно ожидать. Она уже не раз наглядно это продемонстрировала". Беттани Сэнджио и раньше не вызывала у профессора особых симпатий, а после личного знакомства и вовсе стала раздражать.

— Мисс Сэнджио, Выnbsp;

даже не спросите, как и где будет проходить обучение? — неприязненно глядя на собеседницу, спросил профессор.

— Думаю, здесь и будет проходить. Не знаю, что это за казематы, но для вашего обучения декорации подходящие. Что же касается того, КАК, полагаю, меня быстро просветят, — напряжённо размышляя о чём-то своём, ответила Беттани.

— Хорошо. Тогда наш разговор закончен. Сегодня Вы переночуете в одной из гостевых комнат, уже поздно для переезда в общую спальню. Утром я лично зайду за Вами, чтобы проводить на занятия, всё равно, первая пара у меня у вашего девятого курса.

В кабинет вошла миссис Харрис — экономка Мэдрижхайма, которая, наверно, была ровесницей академии и знала в ней каждый закоулок. Удивительно, но она всегда оказывалась в нужное время в нужном месте. Вот и теперь женщина появилась как раз вовремя. Спокойная, степенная и очень ответственная, миссис Харрис учтиво кивнула профессору Дерби и, пожелав ему спокойной ночи, увела новую студентку.

"Вряд ли девчонке понравится Мэдрижхайм", — не смог удержаться от злорадной улыбки профессор. Те, кто прошёл инициацию (особенно если учесть, что большинство проходило её в достаточно раннем возрасте), воспринимали убогую спартанскую обстановку как должное, а вот неженке-аристократке, такое явно придётся не по вкусу.

Мэдрижхайм, располагался на острове посреди океана. Угрюмое, трёхэтажное, каменное здание практически сливалось со скалой, на которой было построено, будто вросло в неё корнями. Тот, кто его строил много веков назад, явно не сильно беспокоился о красоте своего творения. Уродливая огромная серая махина Мэдрижхайма громоздилась на самом краю скалы — с одной стороны бездна океана, с другой мрачный лес. Здесь никогда не появлялись чужаки, и солнце здесь тоже почти никогда не появлялось. Самое подходящее место для тех, кто хочет спрятаться от окружающего мира. Кроме того, никто из учеников не мог так просто покинуть остров.

Внутри Мэдрижхайм тоже не радовал глаз, более или менее обустроенными были только гостевые комнаты, больничные покои, да личные апартаменты преподавателей и директора академии, все остальные помещения выглядели крайне неуютными. Помещения для студентов обустраивались по принципу "ничего лишнего" — серые каменные стены, деревянные парты и скамейки в учебных кабинетах, железные кровати с тощими матрасами, серо-белым бельём и однообразно-чёрными покрывалами в общих спальнях — всё предельно просто, и практично. Единственным послаблением в аскетической обстановке были небольшие прикроватные тумбочки, предназначенные для хранения личных вещей.

"Ничего, ей полезно" — удовлетворившись этим выводом, профессор отправился спать.

Утро следующего дня встретило его дождём и темнотой. К острову медленно, но неотвратимо подбиралась поздняя осень. Листьев на деревьях оставалось всё меньше, дни становились всё короче, а дождь моросил, практически не переставая. Как это всегда бывает, воздух стал свежим и холодным. Ветер заунывно выл, швырял в окна мелкие дождевые капли, и гудел в трубах, отчего Мэдрижхайм казался живым и бесконечно несчастным существом.

После всех утренних процедур, профессор тщательно оделся и отправился за своей новой ученицей. Следовало признать, что миссис Харрис замечательно обо всём позаботилась. Сегодня на Беттани была невзрачная академическая форма, которая представляла из себя свободные штаны, широкую рубашку из плотной серой ткани и чёрные простенькие туфли без каблуков. Чёрная шапка исчезла. Волосы девочки были заплетены в тугой хвост. Никакой косметики, естественно, нет. Странно, но сегодня мисс Сэнджио показалась профессору Дерби очень даже симпатичной, что вызвало в нём только ещё большую неприязнь.

— Ну что ж поздравляю Вас с началом первого учебного дня, — холодно поприветствовал он девочку.

— Благодарю, — ответила Беттани.

После взаимного вежливого обмена дежурными фразами, они отправились в кабинет магической защиты и нападения, которые и преподавал профессор Дерби. В коридоре уже ждали студенты 9-го курса. В целом всё было спокойно, если не считать того, что два студента припёрли третьего к стенке и ведут с ним далеко не дружескую беседу. Присмотревшись, профессор узнал Патрика Питерсона, Джимми Родмена и несчастного Руди Хейза. Этому недотёпе Хейзу всегда доставалось и, не смотря на то, что он носил гордое имя Рудольф, иначе как Руди, его никто не звал. К сожалению, у парня не только не хватало мужества, но и его потенциал магии воздуха был весьма скуден. В Ордене вообще-то враждебные отношения не поощрялись — судьба барышня капризная, мало ли кого в качестве партнёра подкинуть может, — но люди везде люди и ничего с этим не поделаешь.

— Вот! — тем временем, радостно воскликнул Родмен, — теперь ты будешь ходить с этой табличкой весь день.

— Отстаньте вы от меня, — затравленно озираясь, пробормотал, Руди.

— Нет уж, так легко ты не отделаешься. Ты посмел наступить мне на ногу, и обязан понести наказание, — веселился Питерсон.

— Все в класс, — громко скомандовал профессор Дерби, отпирая кабинет.

Только теперь увлечённая беседой троица заметила его появление. Питерсон и Родмен сразу же в числе первых ломонулись в открытую дверь, а Руди поплёлся в конец коридора подбирать свою сумку. Вид у него был весьма не презентабельный. Худой, болезненно бледный, в помятой форме с маленьким хвостиком тёмно-русых волос и выражением вечного испуга на лице мальчик вызывал у профессора Дерби брезгливую жалость. На груди у Руди болталась табличка с ярко-красной надписью — "Мистер Кривоног". Беттани всё это время стояла рядом с профессором и хладнокровно наблюдала за всем происходящим. Торопиться ей было некуда.

Дождавшись, когда парень, низко опустив голову, подберёт многострадальную сумку и доковыляет обратно до кабинета, профессор пропустил его вперёд, затем разрешающе кивнул Беттани и, войдя вслед за ними, плотно закрыл дверь. Все знали, что опаздывать на пары к профессору Дерби нельзя — после того, как дверь закрылась, он никого больше не пустит.

— У вас пять минут на подготовку, — прошествовав к своей кафедре, сообщил профессор. Потом начал ещё раз просматривать подготовленные к сегодняшнему занятию материалы, хотя в этом не было никакой необходимости. Стоявшую у двери Беттани он минуты полторы старательно игнорировал, а потом, не отвлекаясь от своих бумаг, будто только что вспомнил, сообщил — и ещё хочу представить вам мисс Беттани Сэнджио. С сегодняшнего дня она будет учиться с вами. Мисс Сэнджио, располагайтесь.

Всё. Свою миссию он выполнил, пусть дальше разбирается сама. В конце концов, ему поручили только проследить за её адаптацией, а не в няньках у неё ходить. Можно подумать, без неё ему забот мало. В любом случае, судя по всему, беспокоиться ему было не о чем. Вон, по-королевски развалившийся за третьей партой Питерсон уже великодушно махнул ей рукой. Ну, естественно, такие как она всегда выбирают таких как он.

Патрик Питерсон и Джимми Родмен считались негласными фаворитами курса и почти все здесь присутствующие и не только здесь присутствующие мечтали заполучить одного из них в партнёры. Эти красавчики с многообещающим потенциалом, дарованным им магией земли, такие же выскочки, как эта девица. Вполне вероятно, что они нашли друг друга. Чего и следовало ожидать.

Однако прогнозам профессора Дерби не суждено было сбыться. К немалому его удивлению, Беттани Сэнджио проигнорировала недвусмысленное приглашение Питерсона и, вместо того, чтобы пополнить собой звёздный состав, взяла и села к Руди Хейзу. Вот так просто взяла и собственноручно определила себя в изгои. Ненормальная!

Сначала Руди, приоткрыв рот, уставился на неожиданную соседку, а потом нахмурился и недружелюбно отодвинулся от неё подальше.

— Не нравлюсь? — ничуть не смутившись холодным приёмом, поинтересовалась Беттани.

— Ты пустышка, — презрительно бросил в ответ Руди.

"Надо же, какие мы гордые, а так и не скажешь" — несколько удивился про себя осторожно прислушивающийся к разговору профессор.

— А ты рохля. И что с того? — пожала плечами Бет.

— Я не рохля! — оскорблённо огрызнулся парень.

— Да неужели? Наверно, только появление профессора помешало тебе отважно распинать по углам твоих обидчиков.

— Это не твоё дело!

— Да, согласна, не моё.

— Зачем ты вообще ко мне села? Шла бы вон к Питерсону.

— А ты мне больше понравился. Только эта штука тебе совершенно не идёт, — Беттани улыбнулась и сняла с Руди идиотскую табличку.

Улыбка у неё была замечательная... тёплая такая, нежная. Профессор Дерби и представить себе не мог, что эта язва способна так улыбаться. На Руди это явление, кажется, тоже произвело впечатление — он весь смущённо покраснел и осторожно пододвинулся к Беттани поближе.

"Приручила" — тут же понял профессор. Только на кой чёрт этот пожизненный аутсайдер ей сдался?

Обратил мистер Дерби внимание и на насмешливый взгляд, которым одарила парочку, сидевшая позади них Миранда Арнгейм. Раз уж она вообще удостоила их взглядом, значит, они её, как минимум, заинтересовали, а это не сулило ничего хорошего. Дело в том, что мисс Арнгейм была девочкой необычной. Инициацию она прошла достаточно поздно (на тот момент ей уже исполнилось одиннадцать лет) и, кажется, там не всё прошло гладко. Сейчас в её личном деле красовалась пометка "сомнительно".

Род Арнгеймов был достаточно древним, но, к несчастью, магически вырождающимся и долгое время считался потерянным для Ордена. Носителей магических способностей в этом семействе до рождения мисс Миранды Арнгейм не появлялось лет четыреста. Отец мисс Арнгейм, мистер Артур Сэмюель Арнгейм был человеком фанатично верующим, и открывшиеся магические способности дочери воспринял как кару божью. Сначала мистер Арнгейм, конечно, пытался всё исправить всеми известными ему способами изгнания дьявола, но его попытки не дали никаких результатов, тогда он просто запер девочку в родовом замке. Ордену о положении дел сообщила мать Миранды из страха, что муж заморит ребёнка голодом. Позже было установлено, что о славном магическом прошлом Арнгеймов и об Ордене миссис Ребекка Арнгейм узнала из старинных семейных хроник.

Итак, мисс Миранда Ребекка Арнгейм с горем пополам прошла инициацию, хотя мало кто в Ордене верил в удачный исход, уж больно сурово мистер Арнгейм обращался со своей дочерью. Девочка и без инициации балансировала на грани нервного и физического истощения. Тем не менее, испытание она выдержала, продемонстрировав на редкость сильный характер и неистребимую волю к жизни... правда, жизни по своим правилам. Даже под мощным психологическим прессингом, она всё равно умудрялась как-то контролировать ситуацию, что в принципе считалось невозможным. Инициирующий её орденец так до конца и не смог определить, полностью ли уничтожена её прежняя личностная основа. По крайней мере, в последствии Миранда не раз доказывала, что она по-прежнему не часть единого целого, а сама по себе. Вроде бы, общалась со всеми, но не была заинтересована ни в ком и особой доверчивостью не отличалась. Своенравна, умна и многогранна, с редкой способностью подстроиться под любого собеседника и иногда возникало ощущение, что истинного её лица ещё никто не видел — оно было скрыто, недоступно. Ничего удивительно, что именно огненная стихия с рождения одарила мисс Арнгейм своей магией. Директор академии — профессор Грегори Вильсон указал, что за этой девочкой необходимо присматривать особенно тщательно.

Естественно, то, что Беттани Сэнджио заинтересовала Миранду Арнгейм, профессора Дерби не обрадовало. Из такого общения просто по определению не могло получиться ничего хорошего. Это всё равно, что носить за пазухой мину замедленного действия и надеяться, что она не взорвётся. Хотя, может, всё ещё и обойдётся.

Всю пару профессор украдкой наблюдал за своей подопечной и удостоверился, что с мистером Хейзом мисс Сэнджио уже нашла общий язык. Парень просто сиял от радости, чего с ним ещё никогда не случалось. И как только у неё это получилось? А после пары к Беттани подошла Миранда.

"Не обойдётся" — посочувствовал себе профессор.

В кабинете было шумно, и он не мог слышать, о чём говорили девочки, но вышли они вместе в сопровождении Руди, которого Беттани для надёжности даже взяла за руку, а то, не дай бог, обидят. Опекать она его собралась что ли? Патрик Питерсон и Джимми Родмен оба нахмуренные и недовольные, тихо о чём-то переговариваясь, быстро покинули кабинет. Тут как раз всё понятно — спустили мальчиков с недосягаемых высот на грешную землю, да ещё кто — какая-то пустышка. У девочки явный талант выбирать друзей и врагов... и вкус весьма оригинальный. Нда, такого результата профессор никак не ожидал. Больше в этот день он Беттани не видел, но миссис Харрис сообщила, что никаких осложнений при переезде мисс Сэнджио в общую спальню девятикурсниц не возникло. Более того, мисс Арнгейм любезно помогла устроиться мисс Сэнджио на новом месте. Уж лучше бы она этого не говорила, честное слово.

Всю следующую неделю профессор Дерби аккуратно присматривал за Беттани: расспрашивал других преподавателей о её поведении на занятиях, выяснял у миссис Харрис, не нарушает ли девочка дисциплину, кроме того, наводил справки у её сокурсников, которые внушали ему наибольшее доверие, чем она занимается в свободное время. Выяснилось, что на занятиях мисс Сэнджио никак себя не проявляет (ещё бы, а что она может?), ведёт себя спокойно, дисциплину не нарушает, а большую часть свободного времени проводит в библиотеке в компании мисс Арнгейм и мистера Хейза.

В общем, адаптация проходила ровно. Профессор даже успел успокоиться и утратил бдительность. А зря.

Это произошло в понедельник вечером. По тускло освещённому коридору профессор направлялся в свои апартаменты и увидел вполне обычную картину — Питерсон и Родмен в очередной раз загнали Руди в угол. Из уголка губ мальчика уже сочилась тоненькая ниточка крови. Профессора никто из них не заметил.

— Вот так всегда, Патрик, стоит парню обзавестись подружкой, как он забывает о старых друзьях, — нарочито трагическим тоном начал Родмен.

— И не говори, Джимми, — подмигнул приятелю Питерсон, — а мы вот соскучились по тебе, Хейз.

— Оставьте меня в покое, — уставившись в пол, попросил Руди.

— Ну, уж, нет. Ты нам ещё должен, — издевательски усмехнулся Родмен, — может, наколдуем ему лопухи вместо ушей.

— Нет, лучше фурункулы в форме сердечек, посмотрим, как это понравится его пустышке.

Профессор Дерби хотел уже вмешаться, но тут в коридор из-за угла вынырнула Беттани, и профессор поспешно отступил в нишу. Что ж, если девчонку один раз поставят на место, ей это только на пользу пойдёт.

— Вам не кажется, что двое на одного не слишком-то честно? — тихо спросила Беттани, приблизившись к троице.

— Ты, Сэнджио, не много ли на себя берёшь? — фыркнул в ответ Питерсон, — если уж связалась с нашим хлюпиком, так теперь не жалуйся.

Беттани протиснулась между Родменом и Питерсоном, вытащила платок из кармана форменной рубашки и принялась вытирать с подбородка Руди кровь.

— Извините, но нам пора, — закончив со своим занятием, сообщила Беттани, и, взяв Руди за руку, направилась в сторону больничных покоев.

Они уже почти завернули за угол, когда в спину Беттани ударила магическая волна заклинания.

"Вот так в спину. И это лучшие маги на курсе. Всегда знал, что они обычные паяцы" — поморщился профессор.

Заклинание было не слишком сложным и изящным, но зато тяжеловесным и болезненным, как и любое заклинание из арсенала магов земли. От неожиданной боли девочка, сжавшись, упала на пол, но не закричала.

— Не так быстро, Сэнджио, — засмеялся Родмен, тряхнув золотисто-русой чёлкой, — мы ещё никому не разрешали уходить.

Руди рухнул рядом с Беттани на колени, не выпуская из дрожащих пальцев её руку. Казалось, он вот-вот заплачет. Его плечи беспомощно опустились.

— В следующий раз, Сэнджио, ты будешь выбирать правильных друзей, — поддержал приятеля Питерсон, и ударил по девочке новой волной заклинания, — видишь, это ничтожество даже не может тебя защитить.

Она снова вздрогнула, но не произнесла ни звука. Для пустышки боль, должно быть, просто адская, как она может терпеть это молча?

"Теперь-то уж точно пора. Ещё одного удара она может уже не выдержать. Знают же, что она пустышка, недоумки малолетние!", — не на шутку встревожившись, решил профессор Дерби.

В этот момент Беттани вдруг приподнялась, крепче сжала пальцы Руди и посмотрела ему в глаза. Что-то в ней неуловимо изменилось. От неё так и веяло скрытой угрозой. Профессору даже показалось, что всю её окутала едва заметная тёмная дымка. Руди дёрнулся, на мгновение замер, а потом произошло нечто... странное... жуткое... Парень медленно повернулся к вовсю веселящимся Питерсону и Родмену.

— Вы больше никогда не тронете меня, — медленно отчеканил он.

— Да что ты говоришь? — издевательски осклабился Родмен, — впрочем, тебя-то, может, и нет. Больно надо об тебя руки марать, а вот твоей подружке придётся не сладко.

И только он приготовился нанести следующий удар, как Руди — этот тихий, забитый мальчик — пронзительно закричав, вскинул руку, посылая мощнейшее воздушное заклинание. Чистая, яркая, звенящая магическая волна тайфуном пронеслась по коридору, сметая растерявшихся противников, как пару бумажных кукол. Стены Мэдрижхайма с тяжёлым вздохом содрогнулись. Свист ветра гулко отозвался в каждом закоулке старинного здания. Когда поток силы иссяк, профессор Дерби выбрался из своего укрытия и поспешил к лежащим без сознания Питерсону и Родмену. Мальчики были живы, но полная потеря магической энергии минимум на неделю и трое суток в больничных покоях им обеспечены. Хорошо, что они не в сознании. Множественные переломы и, возможное, сотрясение мозга — это тебе не фунт изюма.

— Что произошло? — раздался вдруг за спиной голос Миранды Арнгейм.

Профессор обернулся, невысокая рыжая девочка, тревожно осматриваясь по сторонам, уже помогала Беттани подняться. И когда только успела появиться? Беттани, которая румянцем или загаром и так не отличалась, сейчас побледнела до синевы. Стоять ровно у неё не получалось из-за пробегающих по телу судорог и она практически повисла на шее Миранды. Руди, беззвучно рыдая, привалился спиной к стене.

— Чёрт возьми, я же вас повсюду искала. Неужели нельзя было предупредить, — всё не унималась Миранда, — Руди, да тебя трясёт ещё похлеще Бет. Ты что, плачешь? Да что случилось-то!

"И, правда, что здесь только что произошло?" — подумал профессор Дерби и почувствовал, что на лбу и висках выступила холодная испарина. Ему вдруг стало как-то не по себе. Дело ведь совсем не в том, что на Руди Хейза приступ храбрости нашёл. Вон как его корёжит. Явно ведь не от гордости. Тогда в чём же дело? Ясно было только одно — чего-то он о Беттани Луизе де ля Концепсион де Сэнджио не знает... и даже не уверен, хочет ли он это знать.

========== Глава 20. Око видящей. ==========

Звонок — пауза — звонок — пауза — звонок. Третий. Последний. Условный сигнал, который дал ей Ник. Он сказал, что её девочке плохо, что он боится оставлять её девочку одну или с чужими, он попросил приехать и вот она здесь. Энжела всегда знала, что это случится, но всё же до последнего надеялась, что всё-таки ошиблась.

Ник открыл дверь, и Энжела вошла, окутанная запахом дождя, опавшей листвы и свежести. Ещё не старая, но уже уставшая женщина. Она слишком много и слишком многих потеряла. Сначала родители, потом единственная сестра, а потом и сын. Её младшенький. Её Генри. Он любил шоколадные вафли, раскраски и сказки перед сном, а потом его не стало. Пьяный водитель и смешная рожица клоуна на его фургоне. Странно, но почему-то больше всего Энжелу поразила тогда именно эта клоунская рожица. Она видела ножку своего Генри, нелепо торчащую из-под переднего колеса, слетевший маленький ботиночек, почему-то валяющийся в метре от машины, кровь, медленно, как бы нехотя, растекающуюся по асфальту, но всё это казалось нереальным. Всего несколько секунд назад Генри шёл рядом с ней и улыбался, у него была добрая открытая улыбка, а потом он вдруг исчез, а вместо него появились ножка, ботиночек, лужа крови и смеющаяся рожица клоуна. Его не стало. Он умер, а вместе с ним часть её души. А потом, потом в её жизни появилась Мария — маленькое беззащитное существо, рождённое на свет неизвестно от кого, спятившей сестрицей её мужа.

Никто и предположить не мог, что эта сдержанная, скупая на эмоции женщина привяжется так сильно к странной девочке, волею судьбы оказавшейся на её попечении. Однако вопреки всему Марию Энжела любила, действительно любила и заботилась о ней несмотря ни на что. Ей многое пришлось вытерпеть, чтобы отстоять право воспитывать этого ребёнка: глухую враждебность мужа, долгое время не терявшего надежду сбагрить племянницу в детский дом, скандалы старшего сына, пересуды соседей, — но она справилась. Просто они, все они, не знали то, что знала она, знала с самого начала, как только увидела малышку, они не знали о том, что это ЕЁ девочка. Неважно кто настоящие родители Марии, не важно, что она, эта хрупкая синеглазая девчушка, не такая как все обычные дети — всё это не важно, важно только то, что это ЕЁ девочка.

В школе Мария не прижилась — одноклассники невзлюбили её с самого первого дня, о чём Энжеле с явным удовольствием сообщил старший сын Гарольд. Энжела не удивилась. Её девочка была дочерью странной женщины и, наверное, ген материнского безумия передался и ей. Вот только... Энжела всегда знала о том, что Виктория вовсе не сумасшедшая и всё, что она говорит правда, было правдой или однажды станет правдой. Это пугало, завораживало и восхищало, как в детстве нехитрые цирковые фокусы. Вот только Виктория фокусницей не была.

Долгое время Мария возвращалась из школы с синяками и неизбывной печалью в глазах. Она не жаловалась, никогда не жаловалась, но иногда тихонько плакала в своей комнате. Энжела переживала и пыталась всё исправить — разговаривала с учительницей, объяснялась с родителями одноклассников, даже просила Гарольда присмотреть за девочкой, но всё было бесполезно. Мария оставалась чуждым элементом, другие дети её не принимали, отталкивали и издевались. А потом вдруг всё неожиданно закончилось. Однажды у крыльца их дома остановилась красная спортивная машина, на которой сам Николас Дайсард — самый популярный парень в школе, если не в городе — привёз местную парию домой. Гарольд тогда пришёл в неописуемый восторг и как-то внезапно воспылал к двоюродной сестре искренним дружеским чувством, и чувство это стало ещё более сильным, когда на следующее утро Николас приехал, чтобы забрать Марию в школу. Энжела успокоилась, потому что в мире теперь был ещё один человек, который будет любить и защищать её девочку. Успокоилась, но подсознательно всё время ждала, что однажды с Марией произойдёт нечто странное, страшное, не то, что произошло с Генри, другое, возможно ещё более ужасное. Со временем она даже свыклась с этим постоянным болезненным ожиданием. Энжела восхищалась своей девочкой, следила за её успехами, собирала все публикации, в которых упоминалось её имя, бережно хранила её детские рисунки и другие дорогие сердцу вещи и ждала, всё время ждала.

Звонок Ника и его сообщение о внезапной болезни Марии, Энжелу не удивили, только что-то отозвалось в груди тупой, ноющей болью. Перед глазами вдруг снова появилась рожица того клоуна с фургончика и ей показалась, что эта рожица смеётся над ней, смеётся, как смеялась тогда, когда погиб её Генри. Энжела боялась ехать к своей девочке, но всем своим существом стремилась к ней. Ник собирался увидеться с Викторией, и она знала, что ничего хорошего из этой встречи не выйдет, чувствовала это, как и то, что отговорить его не сможет.

— Здравствуй, Ник, — грустно улыбнулась она, проходя в прихожую.

— Здравствуйте. Вы не беспокойтесь, я долго не задержусь, — улыбнулся в ответ Ник.

— Не волнуйся, я присмотрю за ней столько, сколько понадобиться.

— Спасибо.

Ник накинул пальто и вышел. Он ушёл, а она осталась, зная, что прежним он уже не вернётся. Виктория как никто другой умела менять людей.

Небо было серым, бесприютным и холодным. Снег, выпавший во время внезапного резкого похолодания, растаял, оставив после себя лужи и грязь. Тихо накрапывал мелкий дождь. Природа медленно угасала. Машина Ника остановилась у небольшой частной клиники. Здание было старым, но хорошо сохранившимся. Здесь, в нескольких километрах от города, царили тишина и покой столь необходимые пациентам.

Ник несколько минут не мог заставить себя выйти из машины. Просто сидел и наблюдал, как дождевые капли скользят по ветровому стеклу. Мрачное предчувствие, упорно не оставлявшее его в последнее время, вдруг обернулось чётким сигналом требующим остановиться, будто загорелся красный цвет на светофоре. Стоп. Дальше нельзя, разворачивайся и уезжай отсюда. Быстрее. Пока не поздно.

Нет, поздно.

Ник устало закрыл глаза, вспоминая, как притихшая Мария провожала его тоскующим взглядом до тех пор, пока он не вышел из комнаты, чтобы открыть Энжеле дверь. Он всей кожей ощущал этот её взгляд и боялся обернуться. Она что-то чувствовала, и вся её истерзанная душа умоляла его остановиться. Она ничего не сказала, она уже давно ничего не говорила, только кричала во время диких непонятных приступов. Успокоительное не подействовало... ни одно лекарство, выписанное доктором Коули, так и не помогло. Ей, по-прежнему, было больно и, что самое страшное, это была не физическая боль. Физическая боль проста и понятна, в некотором смысле она даже необходима, так как лишний раз подтверждает, что ты всё ещё жив. С Марией всё было иначе — то, что мучило её, лечению не поддавалось. Это нельзя было прооперировать или исцелить лекарствами — болела душа, будто полыхая в её груди адским пламенем. Она измучилась, похудела и осунулась, только глаза горели по-прежнему ярко. Такие живые выразительные глаза на страшно бледном измождённом лице. Дошло до того, что Мириам стала бояться оставаться с Марией в одной комнате, и никто бы не осмелился её за это осуждать.

Он так и не обернулся. Успокаивало только то, что Мария осталась не с кем-то чужим, а с Энжелой. Всё-таки Энжела её тётя, хоть и не кровная, но всё-таки родственница. Ник чувствовал, что женщине не хотелось, чтобы он встречался с Викторией и понимал, что и сам не хочет этой встречи, но неведомая сила влекла его. Наверно, именно эту силу называют судьбой.

Старательно отгоняя тревожные мысли, Ник, наконец, вышел из машины и направился в клинику. Он же взрослый человек, поэтому пора заканчивать с этими нелепыми страхами. Это же всего лишь женщина, а не маньяк с автоматом.

Доктор Коули уже ждал его.

— Мистер Дайсард, рад Вас видеть, — поприветствовал доктор, протягивая руку.

— Взаимно, — пожимая руку, ответил Ник.

— Итак, Виктория уже ждёт Вас. Я ей ничего не говорил, но она всё равно знает о Вашем визите.

— Я не понимаю.

— О, я же говорил, что она — уникальный случай в моей практике. Она считает себя ясновидящей.

— А это редкость?

— Нет. Редкость то, что она, кажется, действительно, ею является.

— Вы действительно так считаете?

— Точно сказать не могу, но многие, так же как и она, в это верят. Я же говорю — случай Виктории уникален. Если бы мне ещё удалось провести полное обследование Марии...

Ник поморщился. Доктор напоминал ему страстного коллекционера. Из того, что Нику удалось узнать, следовало, что в эту клинику вообще принимают только "интересных" пациентов.

Тем временем доктор Коули подвёл его к 11-й палате. Ник заметил, что внутри клиника оказалась очень чистой и уютной — она больше походила на санаторий или пансионат, чем на психиатрическую лечебницу. В коридорах небольшие мягкие диванчики и напольные вазы с цветами, а на окнах красивые занавески вместо решёток. Ник ещё на улице заметил, что решётки отсутствовали даже в палатах пациентов.

— Войдите, — раздался из-за двери тихий грудной голос, ещё до того, как кто-нибудь из них успел постучать.

Доктор открыл дверь, пропуская Ника вперёд. В кресле у окна сидела женщина. Ей едва можно было дать лет сорок на вид, может, и того меньше, если бы не белоснежные пряди седины в густых чёрных волосах. Осанка безупречно прямая, длинное чёрное платье без единой складочки, черты лица тонкие и изящные, и в довершение ко всему неподвижные незрячие чёрные глаза. Было что-то притягательное и отталкивающее в этой женщине. Хотелось одновременно и подойти ближе, и отойти как можно дальше. Это странное двойственное ощущение напрочь лишало уверенности.

— Доктор, оставьте нас, пожалуйста, — попросила Виктория, и просьба эта прозвучала как приказ.

Доктор Коули без всяких возражений вышел и плотно прикрыл за собой дверь.

— Ну, здравствуйте, Николас. Я давно хотела встретиться с Вами.

— Здравствуйте... Виктория — отозвался Ник.

— Не переживайте, Вы можете называть меня по имени, — разрешила женщина, — в конце концов, у видящей может быть только имя. Проходите и садитесь напротив меня.

Ник прошёл и сел в кресло. Ему было неловко и почему-то страшно. "Уходи отсюда. Беги. Прямо сейчас" — снова пронеслось у него в голове.

— Ты боишься, — понимающе кивнула Виктория, как-то быстро перейдя на "ты" — ты ещё можешь уйти.

&nnbsp;bsp; — Нет, всё в порядке.

— Зачем ты ко мне пришёл?

— Я хочу знать. Хочу...

Она лишь улыбнулась, отказываясь ему помогать.

— Я хочу знать, что случилось с Марией и связано ли это с тем, что Вы пытались... сделать, — только произнеся это сейчас, Ник понял, что действительно пришёл именно за этим, хотя до сих пор ему никак не удавалось это чётко сформулировать.

— Да. Связано. В этом мире всё взаимосвязано. Пока. Пока он существует.

— Что значит, пока он существует?

— Это значит, что скоро он перестанет существовать.

— Вы это про Апокалипсис что ли? — нахмурился Ник. Вот только этих бредней о конце света ему не хватало. Ну да, каждый уважающий себя предсказатель обязан оповестить мир о грядущей вселенской катастрофе.

— Нет, — спокойно и чётко.

— А о чём же тогда?

— О том, что этот мир сейчас мечется в преддверии предсмертной агонии. Его трясёт, колотит и лихорадит. Скоро его мучения прекратятся, как и страдания моей дочери. Она уничтожит его.

— Вы хотите сказать, что Мария вселенское зло, жаждущее тотального разрушения? — скептически усмехнулся Ник, скрывая за этой ухмылкой смятение.

— Мария? Зло? Ну что ты. Она же, как ребёнок, её душа столь же сильна и хрупка. Всё что она умеет — это творить. Тебе ли этого не знать.

— Но тогда что же? Почему мир должен быть уничтожен и почему ей так больно?

— Потому что сейчас Мария — сердце этого мира. Она чувствует всю его боль и боль всех, кто существует в этом мире. Это чудовищная боль, но она неизбежна... я не хотела этого, но знала, что так будет, именно поэтому я пыталась убить её. Я не смогла, зато сможешь ты, когда придёт время. Такова твоя судьба, — голос Виктории был всё таким же тихим и ровным, но для Ника эти её последние слова прогремели подобно пушечному выстрелу, и всё его самообладание полетело к чертям.

— Что?! Никогда! Никогда этого не будет!

— Будет. Когда придёт время. Я вижу многое, гораздо больше, чем просто будущее. Можно сказать, я существую одновременно в нескольких временных измерениях. Я приняла это, свыклась с этим и научилась с этим жить. Я вижу больше, чем мне хотелось бы видеть... и я смирилась с тем, что судьбу нельзя изменить, по крайней мере, судьбу моей дочери. Она скоро умрёт, а после её смерти всё станет уже не важным.

— Вы не можете, этого знать! Это всё неправда! — Ник отрицал — это всё, что ему оставалось, но на самом деле он знал, что так оно и будет. Всё будет так, как сказала эта женщина. Он закрыл лицо руками, пытаясь отгородиться от её слов и от неё самой.

— Посмотри на меня, Ник. Посмотри мне в глаза.

Как во сне Ник отнял от лица руки и посмотрел в слепые глаза Виктории. Эти глаза заполнили всё его зрительное пространство, сливаясь и изменяя форму до тех пор, пока не превратились в один единственный глаз, нет, не глаз — око. Око видящей. Синее, холодное, бесстрастное, как далёкая звезда. Мгновение и Ника затянуло в искрящуюся синеву. Тело стало невесомым и будто чужим. Он видел два потока: белый сверкающий и тёмный мерцающий — они были едины и разливались, окутывая всё саваном смерти. Он видел Марию, она стояла прямо в середине потоков, и они наполняли её силой, питали её. Было тихо, и из тишины текла музыка. Музыка, рождённая тишиной. Грустная, торжественная, радостная одновременно, она заполняла всё и правила всем. Чарующие непередаваемые звуки выворачивали душу наизнанку, разрывали в клочья сознание. Они были нестерпимы, заставляя плакать от тоски, благоговения и восторга. А вокруг всё рушилось, умирало, сметаемое неудержимыми потоками. Он видел и чувствовал смерть. Она была повсюду и люди вокруг умирали, умирали деревья и животные, умирал мир. Это было прекрасно, это было жутко, это было неизбежно. И ещё он отчётливо понял, что Мария, его Мария обречена. Она умрёт и убьёт её он. Крик полный боли комом встал у него в горле.

— Теперь и ты знаешь, — прошелестел в его голове тихий голос Виктории и Ник всё-таки закричал.

Очнувшись, он, почувствовал, что кто-то гладит его по голове. Руки тёплые и нежные. Он открыл глаза и понял, что лежит на полу. Виктория сидела рядам, положив его голову себе на колени.

— Прости меня, Николас. Я должна была это сделать.

Ник поднялся. Она так и осталась сидеть на полу, но он даже не обратил на это внимании. Его трясло. Всё чего ему сейчас хотелось — поскорее уйти отсюда и забыть, забыть её слова и то, что он видел. Он знал, что теперь никогда этого не забудет.

— Возьми это, — протягивая ему какой-то амулет, произнесла Виктория, — отдай это ей. Ей станет лучше.

Ник автоматически взял амулет и вышел, уловив тихое, полное страдания, прощальное прости. В холле его встретил доктор Коули, он, кажется, о чём-то спрашивал, но Ник не понял ни слова. Обратная дорога казалась очень длинной. Пару раз пришлось остановиться, чтобы хоть немного унять дрожь, которая всё не проходила.

Вернувшись домой, Ник долго возился с замком, открывая дверь, хотя открывался он проще некуда, потом ещё минут пять медлил, прежде чем войти в гостиную, из которой сочился приглушённый свет. Ему было страшно. Дыхание перехватило так, словно он собирался прыгнуть в ледяную воду. Вошёл. Всё то же — та же комната, тот же журнальный столик, те же кремовые занавески. Энжела читала вслух какую-то книгу, Мария сидела рядом с ней на диване и равнодушно смотрела на стену, хотя вряд ли видела её. Ничего страшного, вроде ничего не изменилось... кроме самого Ника. Он почему-то больше не мог смотреть на Марию, как раньше.

Энжела заметила его и закрыла книгу. Он молчал, не в силах выдавить из себя ни слова. Она долго смотрела на него и ждала.

— Знаешь, — наконец, сказала она и улыбнулась. Улыбка вышла жалкой и беспомощной, — она сказала, что я рано потеряю моего Генри ещё до того, как он появился на свет. Он умер, когда ему едва исполнилось четыре года. Четыре года. Такая малость, но для меня они стали вечностью, потому что я каждый день ждала, что это произойдёт. Я всё равно оказалась не готова... к этому нельзя подготовиться. Виктория угадала... и даже с этим проклятым клоуном не ошиблась, — голос Энжелы дрогнул, — я и теперь жду... жду всё время...

Ник понял, о чём она говорила и то, о чём она не сказала тоже. Ожидание — теперь это и его удел тоже.

— Мне пора, Ник. Меня ждёт Чарли.

Энжела по-матерински нежно поцеловала Марию и ушла, каким-то шестым чувством поняв, что теперь её девочка целиком и полностью судьба Ника. К этому всё шло, давно, и она не имеет права вмешиваться.

После её ухода, Ник уложил Марию спать, а сам ещё долго сидел и смотрел на неё. Дрожь всё не унималась, а теперь ещё и поднялась температура. Он заболевал. Медленно и неотвратимо.

Ночью из тревожного болезненного сна его вырвал крик Марии. Шатаясь, Ник всё-таки добрался до её комнаты. Она металась по кровати, запрокинув голову. Её тело судорожно выгнулось. Из прокушенной губы сочилась кровь, белые тонкие пальцы сжимали простынь. Ей снова было больно. Очень. Сейчас Ник понимал это так отчётливо, как никогда раньше. Он почти физически ощущал исходящие от неё волны боли. Это было мучительно. Невыносимо. За что?! За что ей всё это?!

Вдруг Ник понял, что что-то сжимает в кулаке. Он разжал пальцы и увидел амулет. Тот самый, что дала ему Виктория. Он что, так и таскал его всё это время? Он не помнил. Всё вокруг плыло. Его лихорадило. Ник медленно подошел к кровати, сел и притянул к себе Марию. Она всё кричала и змеёй извивалась в его руках.

— Чшш, успокойся, маленькая — тихо прошептал Ник, и его собственный голос показался ему каким-то незнакомым, доносящимся откуда-то издалека.

Он поймал её руку, вложил в неё амулет и сжал пальцы. Мария дёрнулась в последний раз и замерла. Ник почувствовал, как отступает её боль. Он видел её глаза. Она плакала, что-то шептала и целовала его, целовала руки, нос, щёки, глаза, прижимая его к себя, будто боялась потерять или потеряться. Сил у Ника больше не осталось. Сознание мутилось, тело дрожало и горело, реальность рассыпалась, соскальзывая в лихорадочный бред, пока всё не утонуло в мерцающем и сияющем потоках.

========== Глава 21. Партия. ==========

ОНА ещё долго, после ухода Ника, сидела на холодном полу, вслушиваясь в мерный шум дождя. Наконец-то ОНА снова может видеть и слышать. Оцепенение и изоляция — очень неприятные ощущения. ОНА, конечно, нарушила правила. Снова. ЕЙ нельзя было вмешиваться, но разве у НЕЁ был выбор, если остановить Викторию оказалось невозможным? Пришлось помогать, делиться силой, ведь сознание Ника могло просто не выдержать перехода в пространство ока Виктории, и тогда он сошёл бы с ума... он ведь всего лишь человек, обычный слабый хрупкий человек... и даже не ключевая фигура — обычная пешка, которая ещё не сделала свой ход и поэтому была ЕЙ ещё нужна. Впрочем, сама Виктория тоже могла пострадать, возможно, даже погибнуть — в конце концов, она ведь тоже человек, и тогда путь в этот мир был бы для НЕЁ закрыт. Кто кроме видящей мог служить вместилищем столь нездешней сущности? Да, риск был велик, однако ЕЙ повезло — Нику удалось справиться, хоть выздоровеет он теперь не скоро. Теперь пусть Мария позаботиться о нём, если он ей, конечно, нужен, а о видящей ОНА позаботиться сама. Правда, ОНА так и не поняла, зачем Виктории всё это было нужно, что за болезнь приключилась с её странной дочерью, и что такого ужасного увидел Ник, заглянув в око. Виктория всегда скрывала от НЕЁ всё, что касалось Марии, возможно, правда, непреднамеренно.

Всё так сложно. Эта партия уже отняла у НЕЁ много сил, а до конца ещё далеко. Надо немного передохнуть и восстановиться, в конце концов, добыча амулета и погружение чужака в мир ока в столь краткие сроки очень тяжелы даже для НЕЁ. Сейчас всё не так как обычно, любая ошибка обходится слишком дорого, а ставки запредельно высоки. Можно сказать, она пошла ва-банк и если теперь проиграет...

— Здравствуйте, госпожа Иола — раздался рядом знакомый голос с неизменно почтительными интонациями.

Сейчас ОНА меньше всего хотела его услышать.

— Здравствуй, Шийё, — устало ответила та, которую назвали Иолой.

— Простите меня за вторжение, но мне поручено передать Вам приглашение.

— Не извиняйся Шийё, тебе не за что извиняться.

— Я не должен появляться в Ваших мирах, но по-другому передать приглашение я не могу. Простите.

— Должен — не должен... даже если и появился так, что с того? тебя всё равно никто кроме меня увидеть не может, так что и переживать не из-за чего.

— Госпожа Гемелла и госпожа Нилея ждут Вас.

— Конечно, ждут, ведь наша партия ещё не закончена.

Смертная женщина по имени Виктория, чьё сознание погрузилось в исцеляющий и восстанавливающий сон, так и осталась неподвижно сидеть на полу и, даже если бы кому-нибудь пришло в голову заглянуть сейчас в её комнату, он не увидел бы рядом с ней две полупрозрачные фигуры. Высокий мужчина лет сорока в бордовых брюках и жилете поверх белоснежной рубашки с галстуком-бабочкой характерных для дворецких из богатых домов и женщина с распущенными длинными иссиня-чёрными волосами, в которых искрились снежно-серебристые пряди. Её длинное струящееся платье переливалось всеми оттенками синего, прекрасные черты лица не отражали никаких эмоций, а огромные чёрные глаза сияли чуждым холодным звёздным светом. Возможно, именно это создание надёжно скрытое в теле Виктории столь сильно отталкивало и притягивало Ника. Как это ни странно, но он всё-таки чувствовал её присутствие, как чувствовала его и сама Виктория, которая искренне полагала, что у неё раздвоение личности.

Иола посмотрела на Викторию, ей редко доводилось видеть её со стороны. Занятно, но внешне они были чем-то похожи. Взмахом руки она подняла безвольное тело и бережно опустила его на кровать, прежде чем повернуться к мужчине.

— Ну что ж теперь я готова.

— Прошу Вас, — вежливо кивнул он и отошёл от стены.

Иола небрежно провела по блёклым желтоватым цветочкам светлых обоев, и в стене отчётливо проступили очертания двери. Обычная ничем не примечательная белая дверь с резной позолоченной ручкой обрела объём, и теперь казалось, что она была тут всегда. Шийё почтительно открыл её, пропуская вперёд госпожу. Иола шагнула из хмурого осеннего дня под тёплые лучи летнего солнца. Маленькую палату в частной клинике сменил роскошный ухоженный сад, где порхали разноцветные бабочки и цвели цветы, наполняя воздух нежным сладким ароматом. Как всегда. Здесь никогда ничего не менялось. Сквозь ветви деревьев белела беседка, увитая диким виноградом, а к великолепному старинному особняку вела аккуратная неширокая дорожка, выложенная из маленьких разноцветных кирпичиков.

Шийё неотступно следовал за своей госпожой и вновь открыл перед ней тяжёлую кованую дверь, когда они поднялись по широкой мраморной лестнице. В холле разливалась приятная прохлада и тишина. Дубовый паркет, напольные вазы, лепной высоченный потолок. Привычно.

Ещё одна дверь, открытая предупредительным Шийё, и Иола оказалась в малой гостиной, где её уже ждали.

Эту небольшую круглую комнату с огромными окнами в белых кружевных занавесках, удобными креслами и невысоким круглым столиком особенно любили сёстры Иолы. На столике уже была расстелена белоснежная скатерть и расставлены чайные приборы: тоненькие фарфоровые чашечки и блюдечки небесно голубого цвета с причудливыми золотистыми узорами, маленькие серебряные ложечки, витые вазочки с печеньем, вафлями и конфетами, маслёнка с белым сливочным маслом, хрустальная вазочка с джемом, большая тарелка с аккуратно выложенными горячими тостами. Иола окинула всё это равнодушным взглядом и опустилась в одно из кресел. Шийё тут же наполнил её чашку крепким ароматным чаем.

— Бергамот, как Вы любите, госпожа Иола.

— Благодарю, Шийё, ты как всегда очень любезен.

Шийё ещё раз склонился в глубоком поклоне и вышел.

— Здравствуй сестра, давно не виделись, — приветливо произнесла Нилея.

— Давно ты не навещала нас, — подтвердила Гемелла.

— К сожалению, я была очень занята, — улыбнувшись одними губами, ответила Иола и сделала маленький глоток из своей чашки.

В комнате повисло молчание, которое совершенно не беспокоило ни одну из собеседниц. Тёплые солнечные лучи наполнили комнату игривыми солнечными зайчиками, лёгкий прохладный ветерок перебирал складки занавесок.

Идеально. Это всегда было красиво, статично и идеально, как и всё, что создавали её сёстры. Красивый ухоженный сад, великолепный дом, аромат цветов, солнце и ветер — ни одной дисгармоничной детали, всё выверено и сбалансировано. Иола не любила здесь бывать, ей больше нравился хаос её миров — там была жизнь. Да неправильно, да неидеально, да негармонично, да даже ужасно дико и уродливо порой, и всё равно прекрасно. Миры, которые создавали сёстры, всегда напоминали нечто среднее между раем и кукольным домиком, и создания, наполняющие их, всегда были чисты и невинны, как первый снег, но абсолютно не интересны, хотя бы потому, что в своей приторной правильности практически ничем не отличались друг от друга. Мятежная сущность Иолы не могла такое принять и тем более не могла такое создавать, поэтому творения сестры всегда казались Нилее и Гемелле безумными и безобразными... впрочем, небезосновательно.

Нилея и Гемелла обе невозможно красивые, светлые, излучающие свет. Свет, исполненный любовью, как они говорили. Волосы Нилеи тёплого медового оттенка и глаза как незабудки у Гемеллы волосы цвета белого вина, а глаза молодой зелени. Одевались они в лёгкие и воздушные платья нежных пастельных тонов: пепел розы, персиковый, лазоревый и никогда чёрный, бордовый, синий или тёмно-зелёный — эти цвета предпочитала только Иола.

Сёстры частенько, когда им становилось скучно, затевали между собой поединки, считая свои создания живыми игрушками, а миры шахматной доской. Правда, в их играх на кону никогда не стояла созидательная сила. Это были вполне мирные забавы — создадут какого-нибудь злодея, запустят в какой-нибудь из своих идеальных мирков и смотрят, что получится, по очереди делая свои ходы — там устроят встречу, тут подкинут нужное оружие — и дело в шляпе. Если же в результате очередной партии, какой из миров и погибнет, так не беда — создадут ещё десять таких же: птички, цветочки, бабочки и т.д. и т.п. Их миры не были единым целым, и потому они никак не были связаны между собой в отличие от творения Иолы, у которой все миры составляли собой единый живой организм. Иола долго создавала его, балансируя на грани тьмы и света. Она вышла, давно вышла за пределы того, что делали её сёстры. Чистая тьма и чистый свет такие же первоисточники всего, как и стихии. Они первозданны и опасны... это не те разрозненные куски материи, из которых ваяли сёстры... ими нельзя полностью управлять. И всё равно Иола рискнула, призвала их, вложив свою силу, чтобы придти к тому хрупкому равновесию, когда противоположные начала дополняют друг друга, а не стремятся друг друга уничтожить. В итоге, её творение хоть и было чудовищным, но завораживало. Миллионы миров и измерений, сплетающихся в единое целое в какой-то уму непостижимой гармонии, которую едва можно отличить от хаоса. Именно поэтому партия, которую навязали Иоле сёстры была так опасна. Если один, хоть один из миров погибнет, он погибнет во всех пространственно-временных измерениях, а дальше по цепочке, медленное угасание и разрушение как вирус просочится в другие миры. Это будет конец. Всего. Иола никогда и ничего больше создать не сможет... это будет её смерть как творца.

А начиналось всё вполне безобидно — Гемелле и Нилее просто надоело играть исключительно друг с другом, и тогда они решили сыграть с Иолой. А почему бы нет? К тому же её "игрушка" показалась им хоть и уродливой, но довольно любопытной. Они же не знали, чем грозил Иоле проигрыш, да и не следовало им об этом знать.

Вот они выбрали понравившийся им мир... хотя там и без них уже творилось что-то неладное.

— О, какой колоритный злодей, — восхитилась тогда Гемелла, — как он у тебя получился? Научишь?

— Хм... и расстановка весьма своеобразная. А как у тебя получилось расколоть мир на части? — изумилась Нилея.

Как — как... да никак. Иола и сама не поняла, что там произошло, и "злодей" этот появился сам без её помощи. Где-то произошёл сбой, который она пропустила, произошёл задолго до того, как сёстры решили предложить Иоле партию. А ведь она ещё долго могла ничего не знать об этом, вероятно, до тех пор, пока не стало бы слишком поздно.

— Итак, давай посмотрим, что у нас изменилось, — предложила Гемелла и изящно щёлкнула пальчиками.

Рядом со столом появилась тумбочка, на которой располагалась весьма необычная шахматная доска. "Злодей" на ней, как ни странно, так и не проявился, зато появились другие фигуры — три королевы: красная, чёрная и белая, соответственно и поля на доске было не два, а три. Только вот почему и из-за чего так получилось, оставалось загадкой. Помимо королев на доске были ещё и пешки, но они пока не стоили внимания.

— Если честно, я никогда ещё не видела более слабых фигур. Даже не представляю, как кто-то из них сможет сразиться с нашим злодеем. Кстати, а где он?

Иола безразлично посмотрела на доску и сделала ещё глоток из своей чашки. А что тут скажешь? Да на рыцарей без страха и упрёка или самоотверженных героев королевы явно не тянули... рыцарей да героев, пожалуй, могли создавать только сёстры. Печально. И к чему появились ещё две, тоже было совершенно не понятно. По поводу сражения со злодеем, опять же по нулям. Марии явно это не под силу, а две другие... чисто теоретически белой королеве хотя бы не чужда идея мира во всём мире, но она намного слабее чёрной, а чёрной в свою очередь, похоже, нет никакого дела до мира и, если что, она без сожаления отправит этот мир ко всем чертям.

— Иола, а почему мы не можем сделать свой ход? — насупилась Нилея, — по правилам партии каждая из нас имеет право на свой ход, но, сколько бы мы ни пытались, у нас ничего не получается. В итоге, нам остаётся только наблюдать. Это, конечно, интересно, и всё-таки...

— Наверно, таковы особенности нашей партии — мы в основном можем только наблюдать, — предположила Иола.

Это правда, все попытки Иолы выровнять ситуацию, сделав удачный ход, тоже терпели крах. Одно то, что в мир даргов отправилась Эмили, а не Беттани — лишнее тому доказательство. Где же она допустила ошибку? Она ведь всё просчитала, и осталось-то только всего ничего сделать ход, но пешка вдруг взяла и прыгнула не на тот квадрат. Ну почему?! Почему он так поступил? Почему отдал стражу-привратнику не ту сестру? Беттани ещё, может, и смогла бы справится с этим "злодеем", которым так восхищались сёстры, а вот у Эмили против такого противника, возомнившего себя богом-творцом, шансов практически не было, в то время, как он должен был быть наказан. Творец... никто не смел присваивать себе право называться так, потому что у этого мира был только один творец — Иола, и она не собиралась прощать, кому бы то ни было, такой наглости. У самой у неё сейчас связаны руки — таковы условия партии, но помочь-то одной из королев она может... если получится...

— Иола, я не понимаю, — покачала головой Гемелла.

— Я создавала свои миры несколько по иному принципу, нежели вы, поэтому и правила игры у нас теперь другие, — ответила Иола.

— Да какая же это игра, если мы ничего не можем сделать?

— Вам виднее, это ведь была ваша идея.

Да, она сознательно давала уклончивые ответы, потому что сама не знала точные на эти вопросы. Ясно только одно — она теряла контроль над ситуацией. Слишком много всего — сбой, из за которого один из миров оказался расколот, "злодей" с замашками бога, три непонятные ключевые фигуры, блоки в сознании видящей, связанные с одной из этих ключевых фигур, странное поведение пешек. Не партия, а сплошная головоломка. Для сестёр — это всего лишь экзотичная игра, для Иолы — серьёзная проблема. Пока можно и просто понаблюдать, но что делать, если ситуация достигнет критической точки?

Возможно, сёстры правы в том, что при создании своих миров никогда не призывали силы, которые когда-то давно первыми возникли из музыки, той музыки, что рождается из тишины. Музыка тишины — единственное, что было изначально и единственное, что будет всегда. Иола и её сёстры слышали её только один раз — в момент своего собственного рождения.

— О чём ты думаешь, сестра? — спросила, Гемелла.

— О том, что хочу ещё чашечку чая, — солгала Иола.

— И правильно, игра есть игра. Не стоит из-за неё сильно переживать.

Чаепитие с сёстрами всегда проходило по одному и тому же сценарию. Сейчас они поговорят о погоде и, какая прелестная у Нилеи получилась лужайка или речка в одном из её миров, а потом Иола вернётся в один из своих несовершенных миров, в осень, в больничную палату, в тело Виктории. Иола никогда бы не променяла это, на райско-кукольный мирок сестёр. Никогда.

========== Глава 22. Правила высокородных. ==========

— Итак, охотник, ты говоришь, что на твоём товаре нет клейма? — уточнил Эйдан.

Ёран Грасский вот уже полчаса сидел в весьма сомнительном заведении с дурацким названием "Розовая мечта" и пытался понять, что же задумал его давний друг. Сразу после происшествия на Малом рынке Эйдан приказал охотнику следовать за собой и направился в первый попавшийся трактир. Ёрану не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ними. Эйдан был зол... вернее в бешенстве. Ещё бы, раньше никто не отваживался дать ему столь решительный отпор, а тут какой-то мальчишка, да ещё и раб. Сейчас Эйдан уже несколько успокоился, полностью взял себя в руки, и разговор стал напоминать непринуждённую светскую беседу о последних веяниях моды. Между тем, Ёран прекрасно знал, что Эйдан Эрийский никогда и ничего не делает просто так, поэтому слушал очень внимательно.

Охотник явно чувствовал себя неуютно, однако держался вполне достойно: не лебезил, не льстил и даже не извинялся без конца, как многие при общении с высокородными. Его рассказ оказался весьма занимательным, Ёран с детства любил такие — загадочные и таинственные, напоминающее сказку или старинную легенду. Дети из мёртвых земель с красивыми необычными именами, удар ледяной молнии, волки... очень мало похоже на правду, но охотник не торговец — врать не станет. Эйдан тоже слушал и даже слегка щурился, как всегда, когда что-то обдумывал, прежде чем принять окончательное решение.

Эйдан Эрийский — единственный наследник древнейшего рода, очень сильный маг огненной стихии, и просто один из самых красивых людей, которых Ёран когда-либо видел. Идеален и неприступен... если честно, холоден как лёд. И как только могло получиться, что ему покровительствует именно стихия огня, присущая лишь по-настоящему страстным людям? Видимо, иногда даже высшие сиплы совершают ошибки. Однако как бы там ни было, но Ёран уже давно тайно и безнадежно любил его. Если бы у него был хоть один шанс, он бы тут же, без лишних колебаний, распустил весь свой "зверинец", как насмешливо называл Эйдан коллекцию его рабов-наложников. Увы, такая вероятность очень мала, разве что между ними установится связь.

В этом году им уже исполнилось по 18-ть, и их семьи решили, что они уже достаточно взрослые, чтобы принять участие в Обряде Соединения, который состоится сразу после турнира "Свободных рабов". Парадоксальное название для турнира, однако, в данном случае вполне уместное, так как в нём принимают участие рабы, претендующие на то, чтобы обрести свободу. Это очень жестокие состязания, выживает в них едва ли половина участников, многие потом на всю жизнь остаются увечными, однако желающих всё равно всегда набиралось достаточно, особенно, если учесть, что это единственное, что их хозяева не имеют права им запретить. Если турнир — праздник рабов, то Обряд Соединения — праздник высокородных. Когда-то в древности Обряд объединял исключительно двоих, во многом, так оно оставалось и по сей день с одним существенным отличием — теперь с ним был связан ещё и переход в другую семью. Кому куда переходить всегда решала сама связь, а связь определялась силой и оспорить или разорвать установившиеся узы не мог никто, только смерть, причём преимущественно обоих. Редко, но бывало и так, что связь соединяла людей одного пола, вот на это Ёран и надеялся хоть и понимал, что ни по магической силе, ни по положению в обществе его семья не может сравниться с семьёй Эйдана. Арзар и Оливия Эрийские, разумеется, уже составили список всех возможных кандидатур в пару своему сыну, но никого из рода Грасских там, наверняка, не было. С другой стороны, здесь можно прикидывать сколько угодно, магия всё равно всё решит по-своему.

Конечно, случалось, и достаточно часто, что связь вообще не возникала. К сожалению, от подобной участи никто застрахован не был. Об этом не принято было говорить, многие старательно делали вид, будто такой проблемы не существовало вовсе, однако каждый этого боялся. Безрезультатно прождав до тридцати пяти лет, оставшиеся без своего партнёра высокородные всё-таки заключали браки между собой, чтобы принести хоть какую-то пользу своей семье. При таких союзах жена всегда переходила в семью мужа и, если Великий Эртхан был милостив к ним, их наследники рождались достаточно одарёнными, чтобы иметь право зваться высокородными. В семье Эрийских такого не происходило ни разу, поэтому было вполне закономерным, что Эйдан родился с высоким уровнем магической силы, которая с годами только возрастала. При таком раскладе Арзару и Оливии можно было не волноваться за судьбу своего наследника — без пары он точно не останется. Однако вот же повезёт кому-то...

Ёран так глубоко погрузился в свои размышления, что вздрогнул, снова услышав голос охотника. Судя по затянувшейся паузе, отвечать на данный вопрос Эйдана тому очень не хотелось.

— Я не смог их заклеймить... хоть и пытался, — наконец, признался охотник.

— Занятно... А у тебя вообще есть что-нибудь подтверждающее твоё право на этих рабов? — деловито осведомился Эйдан.

— Скрепт выданный мне на Малом рынке в полном соответствии с законами Вианы. Всё честь по чести — и примерный возраст указан, и полное описание, и особые приметы.

— Ты сказал, что порознь их продавать нельзя, так как они связаны.

— Да, истинная правда, но ведь Вы, наверняка, и сами почувствовали.

— Почувствовал... Что ты знаешь об их связи?

— Только то, что они не партнёры.

— Но у кого-то из них партнёр точно есть — тот через кого они связаны, — рассудил Эйдан, — вот только у кого? Или у обоих? Скверно.

— Не знаю, совсем ничего об этом не знаю, сам удивился, когда старый Юм мне сказал, — развёл руками охотник. — Только одно заметил — они порой понимают друг друга практически без слов, чувствуют как-то.

— Ну, это как раз понятно... Ладно. Покажи мне скрепт.

Охотник окинул высокородного недоверчивым взглядом, но всё-таки вытащил из старой дорожной сумки аккуратно свёрнутый трубочкой лист бумаги и протянул ему. Эйдан небрежно развернул скрепт, и, всё так же щуря глаза, быстро прочитал содержимое.

— Сколько ты планировал за них получить? — после прочтения спросил он.

— По девять тысячи золотых за каждого, — погрустнел охотник.

— Да, не мало.

— Мальчик наделён магией... не знаю, правда, какой...

 nbsp;;

— Воды.

— Вам виднее... Вот. Мальчик, стало быть, маг воды, а девочка — целительница. В общем, они того стоили.

— Хорошо. Я готов купить их у тебя.

Ёран сначала подумал, что ослышался, но увидев, как вытянулось лицо охотника, понял, что всё расслышал правильно.

— Та-та-так ведь... они ж у-улетели, — заикаясь, напомнил ошеломлённый владелец столь ценного утраченного товара.

— О, поверь мне, я видел, — усмехнулся Эйдан.

— И всё равно хотите их купить?

— Мне кажется, я только что достаточно ясно сказал тебе об этом, охотник.

— Я согласен, конечно, согласен. Я даже готов продать рабов за меньшую сумму, раз их нет... в наличии.

— Я не стану торговаться, это не в правилах высокородных. Я заплачу столько, сколько ты запросил... не хочу, чтобы он... они достались кому-то другому.

Это была самая странная сделка, которая когда-либо заключалась на малом рынке, но так как этот день вообще нельзя было отнести к разряду обычных, такое завершение Ёран счёл достаточно закономерным, хоть и абсурдным.

Получив свои деньги, охотник передал скрепт на свой товар и спешно ретировался. Видать, всё никак поверить не мог своему счастью и опасался, что высокородный передумает. Однако, судя по всему, передумывать Эйдан не собирался. Он задумчиво вертел в руках свиток, время от времени, делая глоток давно остывшего кофе. Ёран никогда не видел, чтобы Эйдан пил подобную гадость. Эрийские всегда отличались хорошим вкусом, и кофе им привозили всегда отборный прямо с западных земель Вианы. То, что предлагалось в этом трактире, собственно, и кофе-то назвать было нельзя, так, коричневатая водичка с противным кислым привкусом.

— Странная сделка... Эйдан, зачем тебе это? — осмелился спросить Ёран.

— А? — перевёл на него отсутствующий взгляд Эйдан.

— Зачем ты их купил? — переформулировал вопрос Ёран.

Эйдан нахмурился, недоумённо посмотрел на чашку, из которой только что сделал очередной глоток, брезгливо сморщился, и на мгновение закрыл глаза, а когда открыл их, его взгляд снова стало острым, словно лезвие меча. Просто поразительно, как быстро может меняться человек — доля секунды и от былой рассеянности не осталось и следа, будто только что снял маску... или наоборот надел её. Тонкая изящная бровь чуть изогнулась, глаза вспыхнули завораживающим изумрудным блеском, губ коснулась сардоническая усмешка. Красиво. В Эйдане абсолютно всё вызывало у Ёрана благоговейный трепет, и он с ума сходил от ревности, когда видел восхищённые взгляды, которыми одаривали его друга другие.

Эйдан относился к категории людей, на которых можно смотреть, но нельзя прикасаться без их личного на то разрешения. Ёран знал о его личной жизни не так уж много — Эйдан не слишком любил афишировать свои отношения — однако кое-что ему всё-таки было известно. Например, знал он, что его друг весьма разборчив в выборе любовниц, впрочем, как и любовников, рабов в этом качестве не приемлет вовсе, и никогда ни с кем не поддерживает длительных отношений. Эйдан придерживался того мнения, что к моменту установления связи его сердце должно оставаться свободным, а голова холодной. Наверно, в этом он был прав ведь, в идеале, после установления связи, партнёр становится и единственным любовником, и смыслом жизни, вытесняя собой всё остальное, за исключением разве что магических связей, которые устанавливались с другими членами семьи. Ёран признавал его правоту, но легче от этого почему-то не становилось.

Однажды, собрав всю свою храбрость, Ёран спросил Эйдана, почему не нравится ему, на что тот улыбнулся и сказал, что Ёран ему нравится, но что он предпочитает видеть его постоянным другом, нежели временным любовником. Это было... нет, не обидно, просто больно. Что ж, ничего тут не поделаешь. Сейчас у Ёрана была целая коллекция любовников, каждый из которых, чем-то напоминал ему Эйдана: у одного такая же платиновая чёлка, у другого такие же зелёные глаза, у третьего такой же прямой аристократический нос. Жаль только, что даже все они вместе взятые не могли заменить одного конкретного человека. Дело тут совсем не во внешности, просто невозможно передать столько всего личного, присущего одному: привычку слегка щуриться, иногда едва заметно передёргивать плечами, задумчиво прикусывать нижнюю губу. Ёран смирился, но продолжал любить, подозревая, что только связь с партнёрам, в независимости от того, кто это будет, сможет его излечить.

— Зачем купил? — переспросил Эйдан, — а разве не очевидно?

— Эм... нет, — честно ответил Ёран.

— Во-первых, такие рабы — большая редкость. Во-вторых, у меня к ним личные счёты — никто не смеет безнаказанно оскорблять Эрийских. А в-третьих, мне просто так захотелось.

— Глупо, — брякнул Ёран, но, испугавшись собственной резкости, поспешил исправиться, — не разумно. Они улетели и, скорее всего, помрут или сгинут где-нибудь. Сам знаешь, что за пределами Вианы очень опасно.

— Знаю, но знаю так же и то, что улетели они не сами по себе, а освободив дарга.

— Дарга?

— Так себя называют драконы, — пояснил Эйдан, — у этой твари теперь долг перед ними и он сделает всё, чтобы их защитить. Разумеется, другие дарги никогда не примут никого из людей, поэтому, так или иначе, им придётся вернуться.

— Долг? Какой ещё долг?

— Долг Чести, дорогой мой невежественный друг. Пора бы тебе уже интересоваться чем-нибудь кроме своего зверинца. Дарги, может, и дикари, но у них есть свои нерушимые законы, в том числе и Долг Чести, который каждый дарг обязан вернуть, если не хочет стать изгоем в собственном клане. Эти рабы даровали ему свободу, а в скором времени, как я подозреваю, даруют ещё и жизнью.

— Чего? — не понял Ёран.

— Того, — поддразнил Эйдан, у которого, видимо, было отличное настроение, — разве ты не знаешь, что тварям всегда вводят яд — это единственный способ их контролировать, так как магия на них не действует, а цепи не всегда надёжны, — и если вовремя не дать противоядие, летальный исход обеспечен.

— Но ведь тогда этот дарг просто сдохнет по дороге, — совсем растерялся Ёран.

— Ты этого охотника внимательно слушал? Он же сказал, что девчонка прирождённая целительница, так что, думаю, дарг выживет и позаботится о том, чтобы мои рабы вернулись в Виану в целости и сохранности.

— Хм... логика, конечно, есть, однако, всё может сложиться и по-другому.

— Ну и что? — беззаботно пожал плечами Эйдан, — думаю, состояние Эрийских достаточно велико, чтобы я мог позволить себе эту маленькую прихоть.

— Это в восемнадцать-то тысяч золотых?

— Ну да. Зато теперь никто кроме меня не сможет заявить на него... них свои права. Ладно, пошли отсюда, а то меня от этого пойла уже воротит, к тому же нас уже ждут к обеду. Ты же знаешь у нас не принято опаздывать.

Конечно же, Ёран знал, ведь ему не раз доводилось бывать у Эрийских. Несмотря на то, что он им и не ровня, в этом доме с ним всегда обходились неизменно вежливо, хоть и несколько снисходительно.

Своих лошадей Ёран и Эйдан нашли там же, где и оставили их утром — в конюшне возле небольшой гостиницы. Судя по расположению солнца, время уже приближалось к двум. Ёран блаженно жмурился, прислушиваясь к цоканью копыт по булыжной мостовой. Вдоль по улице лепились друг к другу деревянные двух и трёхэтажные дома, с красочными вывесками разнообразных мастерских, торговых лавок и трактиров. В Тэане практически все здания были деревянными, так как выстроить каменные могли позволить себе только высокородные. Вообще владения высокородных сильно отличались от всех остальных районов города: на улицах там всегда царила идеальная чистота, а дома и прилегающие к ним парки для конных верховых прогулок были ограждены узорчатыми железными заборами. Это был как будто город в городе — везде теснота и бедность, а там простор и роскошь.

Считалось, что общество служит высокородным, а высокородные, как его правящая верхушка, служат обществу. Однако, как сказал однажды Эйдан, на деле всё обстоит несколько иначе — все служат высокородным, а высокородные не служат никому и это одно из их главных негласных правил. Таким образом, иерархическая цепочка в Виане выстраивалась достаточно просто — всего три ступени: высокородные, простолюдины и рабы. Конечно, у простолюдинов была ещё и своя какая-то структура, до которой знати не было никакого дела. Высокородные жили по своим законам и правилам, определяемым лишь принятым этикетом и традициями.

По прибытии в особняк Эрийских молодые люди отправились переодеваться к обеду — Эйдан в свои покои, а Ёран в специально отведённую для него гостевую комнату. Помимо этого особняка у Эрийских были и другие в разных крупнейших городах Вианы, кроме того, им принадлежало огромное фамильное поместье Мия-Оринга, названное так в честь основательницы рода и покровительствующей ей стихии. Их решение перебраться в Тэану объяснялось очень просто — через несколько месяцев именно здесь будет проводиться и турнир рабов, и Обряд Соединения.

Через полчаса Эйдан и Ёран спустились в обеденный зал, где их уже ждали накрытый стол и слуги. Арзар и Оливия Эрийские спустились несколькими минутами позже и только после их прибытия все приступили к обеду.

— Что произошло сегодня на Малом рынке, Эйдан? — после второй перемены блюд, спросил Арзар.

— Ничего особенного, отец — спокойно ответил Эйдан.

— Может быть, но об этом говорит весь город.

— Простолюдины обожают сплетни, — улыбнулась Оливия.

— И всё же, — продолжил настойчиво Арзар.

— Просто рабы, которые, кажется, были не совсем согласны со своим статусом. Кстати я их купил.

— И где же они?

— Пока не знаю, но, думаю, скоро уже будут в полном моём распоряжении.

— Хорошо.

Потом Эрийские перешли к обычным темам, обсуждаемым за обедом — все нейтральные и по сути бессодержательные. Ёран за столом предпочитал помалкивать, чтобы не ляпнуть от волнения какую-нибудь глупость. Почему-то в присутствии родителей Эйдана он всегда жутко нервничал.

После обеда Оливия заметила, что уже поздно и предложила Ёрану остаться у них до утра, на что тот ответил согласием. Конечно, он ещё успевал добраться до дома, но ему не хотелось упускать возможность побыть подольше с Эйданом.

Остаток дня молодые люди провели в библиотеке. Было приятно после еды посидеть в уютном кресле с книгой в руках. Слуги уже закрывали окна толстыми железными заслонами и готовили спальни, располагающиеся на втором подземном этаже, на первом были спальни слуг. В Виане вообще считалось, что, чем глубже ночью ты находишься, тем лучше.

— Слушай, а подари мне того парня, когда отыграешься за сегодняшнее, — попросил вдруг Ёран.

На самом деле эта мысль пришла ему в голову уже давно, но озвучить её он решился только теперь, когда друг совсем успокоился.

— Какого парня? — отвлекшись от своей книги, спросил Эйдан.

— Ну, этого... как его... ну того, которого ты купил сегодня, — напомнил Ёран.

— Его зовут Вильгельм, и отдавать его я никому не собираюсь.

— Зачем он тебе? Вот я смогу найти для него подходящее применение.

— Не сомневаюсь, но нет.

— Но почему?

— Видишь ли, он — весьма ценная собственность, требующая особого внимания и жёсткого контроля, — пояснил Эйдан, — скольких магов способных выдержать мою атаку ты знаешь?

— Не много.

— Вот именно.

— И что это меняет? — удивился Ёран.

— Этот Вильгельм, откуда бы он ни пришёл, очень сильный маг, который смог выставить щит, закрывший не только его самого, но и его спутницу. Не мне тебе рассказывать, как это трудно. Лучше, если такой раб будет находится под контролем того, кто в случае чего сможет с ним справиться. Кроме того, не стоит забывать, что он идёт в комплекте с целительницей и демон знает с кем ещё. Возможно, у него даже есть партнёр.

— Но... он такой красивый, дай мне его хотя бы на время.

— Я подумаю. Всё равно в этом плане он мне не интересен, — пожал плечами Эйдан.

— Ну да — он же раб.

— Вот именно.

— Ты так привередлив, — улыбнулся Ёран.

— Зато ты не шибко разборчив.

— И то верно... но ты ведь не любишь даже тех, с кем встречаешься.

Эйдан отложил книгу и откинулся на спинку кресла.

— Любовь — абсолютно бесполезное чувство, — равнодушно заметил он.

— Но ведь своего партнёра ты будешь любить? — с надеждой спросил Ёран.

— Любить? Нет, вряд ли. Я буду от него просто зависеть. Конечно, для того, чтобы у меня были полноценные наследники, мне необходимо соединить свою силу с другим магом, но ни о какой любви здесь речи не идёт. Надеюсь, что она будет хотя бы красивой.

— Может быть, это будет он...

— Ну, может и он. В принципе без разницы. В любом случае, на мою любовь он или она может не рассчитывать. У меня нет желания давать кому-то над собой такую власть. И вообще, не думаю, что есть человек, достойный моей любви. Я ведь уже говорил тебе, что сердце должно быть свободным, а голова холодной. Только так и никак иначе.

Ёран хоть и предполагал услышать нечто подобное, но всё равно расстроился. Они уже разошлись по своим спальням, а этот разговор всё не шёл у него из головы. Значит, даже если они станут партнёрами, шансов на взаимное чувство у него нет. Последняя надежда рухнула, как карточный домик. Было больно и горько. Наконец, долго пролежав без сна, Ёран вдруг всем сердцем пожелал, чтобы Эйдан полюбил и полюбил того, кто заставит его мучиться так же, как мучается сейчас он сам.

========== Глава 23. Тактическая невидимость. ==========

Ночь выдалась холодная и дождливая. Даже в стенах Мэдрижхайма мерзкая сырость пробирала до костей, а уж в пещере портала, что находился за три километра от здания да к тому же практически у самой воды, и подавно. Воспитанникам академии о местонахождении "двери в большой мир" намеренно не сообщалось. Знали только преподаватели, директор и гости, которые собирались здесь на ежегодный Обряд Соединения в надежде обрести своего партнёра.

Профессор Дерби вот уже минут десять мерил шагами ярко освещённое магическим факелом пространство в ожидании нового преподавателя тактической невидимости. Сложный предмет эта невидимость — искусство высшего пилотажа, наука трудная и требующая отнюдь не только и даже не столько магических способностей. Признаться, сам профессор добился в ней весьма скромных результатов. Вот магические защита и нападение дело другое — шарахнул, отбил и всё. С ментальной стороной, правда, посложнее, но и тут нет ничего невозможного — дело постоянных изнурительных тренировок (хотя, обучение ментальной защите забота уже профессора Агнессы Тинли). Так вот, с его предметом всё достаточно просто и понятно, у этой же злосчастной тактической невидимости даже своя особая философия имелась, не для средних умов, что характерно. Обычно преподавал её профессор Ульдрих, но так как сам был в ней не шибко силён и специализировался в основном на целебных снадобьях, он с радостью уступил эту почётную обязанность новоявленному коллеге.

Профессор Дерби этого нового коллегу в качестве преподавателя представлял себе весьма смутно. Мальчишка, как там его... Эдмунд, кажется, совершенно не вписывался в строгую атмосферу академии. Выглядел чёрте как, разговаривал чёрте как, какой-то весь пёстрый, несуразный, серёжки, волосы крашеные. Тьфу. Ну несерьёзно, в самом деле. Нет, для подростка-пустышки самое то, но не для преподавателя Мэдрижхайма. Однако ведь директор Вильсон сам, САМ лично пригласил его, нет, не просто пригласил, фактически вынудил по средствам шантажа!

Размышления профессора прервала вспышка света в арке портала, расположенной в центре пещеры. Внутри массивного каменного сооружения возникла искрящаяся пелена, и из неё шагнул человек. В первый момент профессор даже не узнал его. Яркую несуразную одежду сменили чёрные брюки и бежевый джемпер, серёжка из брови исчезла, светло-русые волосы заплетены в хвост, только несколько тонких прядей красиво обрамляли лицо, малиновые вкрапления столь очевидные при их первой встрече теперь были почти незаметны. И вообще сейчас он производил несколько странное впечатление — вроде, очень молод, а вот глаза, как у глубокого старца. Предыдущий наряд несколько скрадывал этот контраст, но теперь, когда обычная одежда и так делала его несколько старше, обмануться было уже сложнее. Карие глаза Эдмунда были умными, усталыми и холодными, как у человека, из которого годы и тяжёлые испытания по капле вытянули все эмоции. Интересно сколько же ему лет?

— Надо же, какая забота, — невесело усмехнулся новый преподаватель, — неужели Грегори решил, что я дорогу забыл или просто боится, что сбегу? Впрочем, спасибо, что пришли встречать меня в такую непогоду.

Эдмунд с минуту рассматривал профессора, будто что-то припоминая.

— Мы ведь с Вами уже встречались, но не были представлены друг другу. Эдмунд Уэнсдейм, — сообщил он, протягивая руку.

— Уинстон Дерби, — ответил на рукопожатие профессор. — "Надо же, а хватка у него железная... а так и не скажешь," — настороженно отметил он про себя.

Они вышли из пещеры. Снаружи, по-прежнему, шёл мелкий частый дождь. Эдмунд едва заметно махнул рукой, что-то прошептал и над ними невидимым зонтом возник воздушный щит. Вроде, простенькое заклинаньице, а не малой магической силы требует, особенно если поддерживать его постоянно. Значит, стихия нового коллеги воздух, но ведь...

— С водой я тоже неплохо лажу, — заметив его недоумение, пояснил Эдмунд.

— Ваш партнёр маг воды? — спросил профессор.

— Нет... у меня вообще нет партнёра.

— Но как же тогда?

— Я в некотором роде уникален.

То, что уникален, и так понятно. Для создания такого вот щита требуется не только магия воздуха, но и хотя бы небольшое количество магии воды, а такое возможно только при партнёрстве с соответствующим магом. По-другому никак не возможно. Если вот у самого профессора Дерби стихия земля и партнёра нет, так ни с какой другой стихией он не ладит и вообще управляться с ними не умеет, а этот... Да кто он вообще такой?

Эдмунд же, кажется, потерял к профессору всякий интерес и, погружённый в свои мысли, просто молча шёл рядом. Наконец, едва заметная, узкая, горная тропа, петляющая меж скалистых выступов, вывела их к Мэдрижхайму. Академия встретила путников тишиной и всё той же промозглой сыростью. В холле показалась миссис Харрис и предложила проводить профессора Уэнсдейма в его апартаменты.

— Профессор Дерби, — прежде чем последовать за экономкой, вдруг обратился к нему Эдмунд, — а как дела у вашей новой ученицы?

Уточнение, о какой именно ученице идёт речь, профессору не требовалось.

— Она сейчас в больничных покоях.

Эдмунд замер, нахмурился, а потом решительно развернулся и направился в сторону больничных покоев. Миссис Харрис только недовольно покачала головой, а опешивший профессор бросился следом.

— Сейчас уже поздно, посторонним туда нельзя, да и мисс Сэнджио всё равно спит, — пытался вразумить он Эдмунда, но тот просто не слушал его.

В результате профессору ничего не оставалось, кроме как, стиснув зубы, следовать за ним.

В больничных покоях было тепло, гораздо теплее, чем в помещениях предназначенных для учеников. Это было одним из немногих проявлений заботы о детях, запертых в академии до окончания обучения и первого в их жизни Обряда Соединения.

Из ряда одинаковых деревянных кроватей заняты были только три. Две самые дальние у стены, куда определили Патрика Питерсона и Джимми Родмена и одна недалеко от двери, которую занимала Беттани Сэнджио. Девочка была очень бледна, на виске билась голубая венка, обескровленные губы посерели. Даже во сне её лицо оставалось напряжённым, по всему телу пробегали частые судороги, и дыхание вырывалось глухими всхлипами. Не способно тело пустышки к адекватному восприятию магии. Хорошо хоть сердце выдержало, а то ведь двойное заклинание вполне могло её убить.

Эдмунд сосредоточенно её осмотрел, а потом крепко сжал запястье. Не понятно, что именно он сделал, но это определённо подействовало. Профессор Дерби заворожено наблюдал за тем, как выравнивается у девочки пульс, замедляется дыхание, и перестаёт содрогаться тело. И всё-таки что-то было не так, чего-то не хватало.

— Что произошло? — спросил Эдмунд.

— Она не поладила с двумя однокурсниками, и они запустили в неё боевым заклинанием.

— И где они?

— Вон, — указал профессор на две другие занятые кровати.

— Кто это их так?

— Рудольф Хейз. Похоже, мальчик сам от себя не ожидал. Мы его потом часа полтора успокоить не могли, всё угомон-отваром отпаивали.

— Повезло им, — спокойно кивнул Эдмунд.

— Ничего себе повезло, они ж теперь неделю на занятия ходить не смогут.

— И всё равно повезло. Потому что в противном случае им пришлось бы иметь дело со мной.

— Почему? — удивился профессор.

— Она моя.

Не было в этом заявлении ни тепла, ни ревности, лишь сухая констатация факта. Вот так вот. Безапелляционно и бесстрастно. Это несколько покоробило профессора. Он, разумеется, особой симпатии к мисс Сэнджио не испытывал, но ему всё равно почему-то стало за неё обидно. Разве можно так о живом человеке... так, как будто речь шла хоть и о ценной, но всё-таки вещи. Вот что его так смущало, когда Эдмунд прикасался к ней — это не было похоже на то, как прикасаются к близкому человеку, это походило скорее на то, как проверяют предмет на сохранность, не потускнел ли, не поцарапан ли, нет ли трещин или сколов. А ведь из того разговора в кабинете директора, могло показаться, что девочка ему небезразлична. Хотя это могло быть обычное собственническое чувство. Только... зачем она ему, если он ничего к ней не чувствует?

Вскоре вновь появилась миссис Харрис и настойчиво напомнила, что надо бы проводить, наконец, профессора Уэнсдейма в приготовленные для него комнаты. На этот раз Эдмунд охотно согласился и, пожелав профессору Дерби спокойной ночи, отправился следом за экономкой.

Профессор ещё раз глянул на Беттани, и решил проведать напоследок двух других пострадавших. А почему бы и нет, раз уж он всё равно оказался здесь? Диагностика заняла примерно минут сорок, и её результаты откровенно не радовали — Питерсон и Родмен выглядели плохо и восстанавливались медленно. Знатно их Руди приложил. Кстати надо будет и за ним присмотреть, мало ли как на нём это геройство скажется, магия же очень чутко реагирует на эмоциональное состояние мага, а он к тому же воздух — стихия изменчивая и неустойчивая.

Закончив, осмотр, профессор покинул больничные покои и отправился к себе с совершенно определённой целью — хоть немного поспать. Мэдрижхайм представлял собой огромный лабиринт из коридоров, где, прежде чем доберёшься до места, триста раз повернёшь. Ну вот, профессор в очередной раз повернул и едва не споткнулся от изумления, увидев директора Вильсона. Стараясь остаться незамеченным, профессор юркнул в нишу, с тревогой отметив, что это, похоже, уже входит у него в привычку.

Директор стоял возле закрытой двери и медлил, не решаясь постучать. Первый раз за всё время их знакомства профессор Дерби видел его таким. Обычно невозмутимый, уверенный в себе мужчина, сейчас выглядел растерянным, если не сказать потерянным.

Да уж, сегодня просто ночь открытий. Авторитет Грегори Вильсона всегда был непререкаем. Многие совершенно искренне полагали, что у него нет слабых мест. Свои обязанности он всегда выполнял безукоризненно, а о его личной жизни никто ничего не знал. Самому профессору было известно только то, что партнёра у директора нет, и он почему-то упорно отказывался принимать участие в Обрядах Соединения. Никто его о причинах, конечно же, не спрашивал, но перешёптывались, строя различные предположения, частенько. Действительно странно с его-то магическим потенциалом, внешностью и статусом...

Потомственный аристократ, которому на вид не больше тридцати пяти, а на самом деле... намного больше. Нордическая диковатая красота: короткие пепельные волосы, тонкие губы, узкий подбородок и глаза цвета ртути, серые с металлическим оттенком. Высокий и худощавый. Сильный. И стихия его воздух — холодный северный ветер. И где же его обычное хладнокровие сейчас?

В тишине коридора раздался тихий стук, дверь открылась почти сразу, и в коридор вышел Эдмунд. Профессор заметил, что он всё ещё не переоделся ко сну, только сменил джемпер на чёрную водолазку.

— Ты всё-таки здесь, — жадно рассматривая Эдмунда, произнёс директор.

— Как видишь, — сухо ответил тот, прислоняясь спиной к стене.

— Не впустишь?

— Нет.

— Не доверяешь.

— Нет.

Директор грустно усмехнулся и покачал головой.

— Знаешь, сейчас ты больше похож на себя прежнего, чем при нашей последней встрече.

— А ты ещё помнишь, каким я был?

— Я всё помню.

Они молчали и смотрели друг на друга так, будто их связывает что-то, что-то очень личное и давнее, что-то такое, что невозможно забыть и к чему больно возвращаться даже воспоминаниями.

— Тебе всё ещё больно видеть моё лицо, — заметил Эдмунд.

— Да. Больно, — тихо подтвердил директор.

— А знаешь, каково мне было каждый день видеть в зеркале своё отражение? — голос Эдмунда дрогнул и наполнился злорадным торжеством, — так что всё правильно. Так и должно быть.

— Ты всё ещё ненавидишь меня?

— Нет... я даже больше не имею права тебя осуждать, теперь я и сам ничуть не лучше.

— Беттани Сэнджио.

— Да.

Снова повисло молчание. Директор протянул руку и осторожно кончиками пальцев прикоснулся к щеке Эдмунда. Тот не отстранился, только тяжело вздохнул, и бледная тень улыбки промелькнула на его губах. Что было в ней? В этой улыбке? Печаль? Сожаление? Понимание?

— Ты по-прежнему один, Грегори?

— Да.

— Почему?

— Ты знаешь.

— До сих пор?

— До сих пор.

— Я знал, что ты придёшь, — перехватив и крепко сжав гладившую его руку, сказал Эдмунд, — и как бы там ни было, я ждал тебя.

— Я рад, что ты вернулся, — признался Грегори, — Веришь ты мне или нет... но я беспокоился за тебя. Всегда. Я тогда даже представить себе не мог, что всё так обернётся.

— Мы не будем говорить об этом, — оборвал директора Эдмунд и, отпустив его руку, отвернулся — уже поздно, пора спать, у меня завтра первые занятия.

— Ты прав, — согласился директор, — но, думаю, тебе не о чем волноваться, никто лучше тебя не справиться с преподаванием тактической невидимости. Кому как не мне это знать. Спокойной ночи, Эдмунд.

— Спокойной ночи, Грегори.

Когда за Эдмундом закрылась дверь, и шаги директора стихли, профессор Дерби выбрался из ниши и поспешил в свои комнаты. Уже позже, ворочаясь с боку на бок, он решил для себя, что вмешиваться во всё это не будет ни при каких условиях. Не нравилась ему эта история. Ох, как не нравилась. Директор темнит, новый преподаватель откровенно настораживает, да ещё мисс Сэнджио, как заноза в пальце, и помнить не хочется, и забыть не удаётся. Всё. Хватит. Успокоившись на этом, профессор, наконец, заснул.

========== Глава 24. Честь даргов. ==========

В первое мгновение он ощутил пьянящее ни с чем не сравнимое счастье свободы. Полёт. Когда нет ничего, кроме бескрайнего неба, когда невидимые воздушные струи обтекают твоё тело, когда можно развернуть крылья и вдохнуть полной грудью. Только ты и небо. Больше ничего. Это невозможно понять, если ты не рождён даргом — драконом, как называют их одноликие. Одноликие, зовущие себя людьми, чужаки с Проклятой земли.

Он уже не надеялся вновь обрести свободное небо. Оказавшись в рабстве у одноликих, он мечтал лишь о смерти. Сородичи не стали бы вызволять его. Нет, не из страха перед людьми. Что могут эти слабые смертные существа против старших детей стихий? Дарги боялись проклятия, боялись, что ночная смерть придёт и на их земли. Лучше пожертвовать кем-то, чем подвергнуть опасности всех. Жестоко, но справедливо, как и все законы, по которым всегда жили дарги.

Эти двое, что освободили его. Он мог бы сбросить их прямо сейчас, но он в долгу перед ними, а дарги всегда возвращают свои долги. Смерть очень скоро явится за ним. Он уже чувствовал, как яд медленно отравляет его кровь. Если в ближайшее время он не получит противоядие, то умрёт. Бояться смерти глупо. Смерть — это всегда новое начало, возможно, уже в другом более совершенном мире. Жаль только расставаться с жизнью, не оставив ничего после себя, но такова воля всесильной Кео — судьбы, как называют её одноликие — и спорить с ней бесполезно. У него осталось одно последнее дело. Он должен довести этих одноликих до безопасных земель. Скорее всего, они всё равно не выживут. Его народ не примет чужаков, а дикие земли опасны для столь хрупких существ, но хоть проклятие ночной смерти минует их. Возможно, у них даже есть шанс. Девочка знает благородный язык даргов, а мальчик дитя Варги, конечно, он очень юн, даже по меркам одноликих, но великая стихия щедро одарила его своей силой.

Дарг почувствовал, что настала пора спускаться. В глазах уже двоилось, дышать становилось всё тяжелее, неотвратимо немело тело. Он сложил крылья и полетел вниз. После неба возвращаться на землю не хотелось, однако, похоже, его время уже на исходе. Внизу в глубине огромного леса синело озеро Сайхо, и дарг взял курс на каменистый берег.

Приземлившись, одноликие проворно спрыгнули с его спины. Девочка сразу же принялась водить руками вдоль его тела, и он почувствовал лёгкое тёплое покалывание. Это было приятно.

— Мы вылечим тебя, — ласково улыбаясь, пообещала она.

И дарг поверил ей. Поверил её тёплым рукам, ласковой улыбке и исходящему от неё серебристому свету. Ему должно было быть больно, ведь яд уже начал действовать, он не раз видел, как это бывает, когда мерзкая отрава медленно скручивает жилы, но боли почему-то не было. Одноликие несколько раз куда-то уходили и возвращались. Остро пахло травами. Мальчик вскипятил воду в чашеобразной выемке большого валуна. Вот так просто одним прикосновением. Видимо, Варга сильно любила его, раз так безоговорочно слушалась. Девочка аккуратно растирала, и нарезала растения, попутно выдавливая из некоторых сок. Ей было неудобно, ведь в её распоряжении были только камни да меч мальчика, но она не жаловалась, полностью сосредоточившись на своей работе. По мере того как очередной компонент добавлялся в кипящую воду, снадобье меняло запах. В нём сквозили сладкие медовые нотки и горьковатый отзвук полыни, и ещё что-то острое дурманящее. Дарг прислушивался к запахам и медленно погружался в дрёму.

— Откройся. Мы не причиним вреда, мы поможем. Откройся, — попросил рядом нежный голос.

Никогда ни одному из одноликих он не позволил бы к себе прикоснуться по своей воле, а ей открылся. Плотные чешуйки, покрывавшие тело, приподнялись, что мгновенно сделало его беззащитным и уязвимым. Девочка осторожно погладила тонкую чувствительную кожу между чешуйками на лапе.

— Уил, — обратилась она к мальчику, — здесь.

Мальчик сделал небольшой надрез. Дарг дёрнулся от неожиданности и тревоги, но не почувствовав никакой боли расслабился. Девочка оторвала от своего платья кусок материи, опустила его в отвар, отжала, промокнула ранку и только потом перешла к другой лапе. Снова лёгкое поглаживание, надрез и влажная материя. И снова, и снова, и снова — на других лапах, на спине, на груди, у основания хвоста, где кожа особенно чувствительная, у горла аккуратно, чтобы не задеть артерию.

— Пей, мой хороший, — остаток отвара, горькое лекарство, которое она заставила его выпить. — Тебе надо принять вторую ипостась. Так надо, чтобы вышел яд.

Дарг понятия не имел, откуда она про это узнала. Да, его народ действительно был двуликим, и в своей второй ипостаси дарги очень походили на людей только костяной гребень на затылке и вертикальный зрачок выдавали принадлежность к другой расе. Это был тщательно охраняемый секрет. Ни один дарг ни за что бы не выдал его, и он только порадовался, что сил на обращение у него не осталось.

— Сейчас, — понимающе кивнула девочка и взяла меч.

Словно во сне он наблюдал, как острое лезвие скользит по тонкому запястью, как набухает на бледной коже яркая алая полоса. Её кровь была сладкой и несла в себе живительную силу. Но этого было мало. Тогда мальчик тоже поделился с ним. Его кровь оказалась терпкой на вкус. Теперь дарг многое о них знал. Кровь ведь не просто красная жидкость — это мощнейший источник связывающий, несущий силу, отражающий сущность. Не многие согласились бы поделиться ею с другим, особенно с тем, кто умеет чувствовать всё, что в ней сокрыто. Это не просто помощь — это величайший акт доверия. Странные ему попались одноликие... странные во всём.

Однако разве можно после такого дара отплатить чёрной неблагодарностью и оскорбить недоверием? Сил значительно прибавилось, и дарг без дальнейших колебаний обратился, после чего сразу же провалился в тягучую как смола полудрёму. Было жарко, всё тело плавилось, пот тёк ручьями. Время от времени его обтирали влажной материей, смазывали чем-то маслянистым неприятно стягивающим кожу, поили отваром и густым мясным бульоном, аккуратно придерживая голову. И снова бархатные объятия полузабытья.

Когда дарг окончательно пришёл в себя, было утро. Холодное и пасмурное. Собственное тело казалось ему невесомым, а сознание на удивление ясным. Одноликие заботливо укрыли его тёплым чёрным плащом, который до этого был на мальчике. Небо над ним почему-то двигалось. Это показалось очень неправильным. Потом он понял, что движется вовсе не небо, а он сам. Дарг повернул голову, даже это простое движение потребовало не малых усилий, видимо, совершать более сложные действия сейчас лучше даже не пытаться. Да, он действительно двигался — оказалось, что одноликие тащат его вдоль берега на связанных сосновых ветках.

Вместе с постепенным осознанием на дарга нахлынуло ощущение зыбкости всего происходящего. Серое небо в набухших тяжёлых тучах, тёмная вода озера, угрюмые сосны, сплошной стеной громоздившиеся над берегом, звук шагов, шуршание веток по камням, жалобный голос одинокой кукушки.

Мог ли дарг клана Оринги представить себе, что однажды его жизнь и честь сохранят два маленьких одноликих? Он вспомнил цвет и вкус их крови. Итак, девочка... без сомнения человеческое дитя, но то, что было заперто внутри её недолговечного и такого уязвимого смертного тела оставалось непонятным. То, что она целительница, притом истинная с рождения, не удивляло — такова её изначальная сущность. Редкость, однако, не исключительность. А вот всё остальное. Дарг без труда мог распознать отпечатки стихий, и распознал — Эльда и Варга без сомнений, но не магического свойства, как у одарённых одноликих. Просто как данность они есть, но никак себя не проявляют пока, а вот третья составляющая была ему совершенно незнакома. Он не мог дать ей точное название, лишь весьма размытые определения по своим ощущениям — нечто белое, искрящееся, сладкое, с высоким чистым звучанием.

С мальчиком дело обстояло несколько проще... хотя... Ему покровительствовала Варга, но в его крови, хоть и в меньшей степени, так же было явное присутствие Вирхи. Конечно, вода и воздух изначально существуют в полной гармонии между собой, и всё же так, чтобы совместно проявиться столь ярко и отчётливо в одном одноликом... даже среди даргов таково никогда не случалось.

Одноликие были накрепко связаны, только опять же как-то странно. Две части одного целого, но не единственные части. Каждый из них был связан ещё как минимум с одним одноликим, при том тоже очень крепко, неразрывно. У них была семья, значит, где-то их любили и, наверняка, ждали.

Так дарг вспомнил о своём клане и о своей семье. Да, дорого он заплатил за своё любопытство. Наверняка его уже похоронили. Не забыли, но уже и не надеялись на возвращение. Примут ли его теперь обратно? Хотя стыдиться ему было нечего — он не уронил свою честь, даже после почти десяти лет издевательств одноликих. Многие из его сородичей ломались и соглашались покорно нести унизительную службу. Не удивительно. Люди были весьма жестоки и изобретательны. У него самого осталось не мало шрамов и, что самое страшное, рабское клеймо на шее... и даже не одно, что красноречиво свидетельствовало о неоднократной смене "хозяина". Он до сих пор помнил, как раскалённый металл прожигал чешую и оставлял на коже очередной вензель. Никому из них так и не удалось заставить его подчиняться. Его бы с удовольствием убили, как обычного строптивого раба, но дракон был слишком большой и дорогостоящей редкостью, поэтому его раз за разом перепродавали, и у каждого нового счастливого владельца имелся свой способ укрощения. Он не знал на долго ли ещё хватило бы у него воли, но ему повезло, Кео сжалилась над ним и послала этих необычных детей. Разумеется, после стольких лет рабства дарг научился понимать язык одноликих, только не доверял ему, как и самим одноликим. Он бы никогда не позволил себя оседлать, даже ради собственного спасения, но эта человеческая девочка вдруг обратилась к нему на его языке, разве можно было не понять, что это воля Кео? Дарг сам подставил им спину и вынес их с Проклятой земли. И не ошибся. Одноликие ведь могли бросить своего крылатого спутника, как только его лапы коснулись земли, и он превратился в обузу, но не бросили, напротив, лечили, заботились...

День тянулся медленно. Одноликие несколько раз останавливались передохнуть и негромко о чём-то разговаривали. Они так и не заметили, что дарг проснулся, а он наблюдал за ними из-под полуопущенных век. Только теперь ему представилась возможность хорошенько их рассмотреть. Ещё на рыночной площади дарг почувствовал исходящие от девочки волны спокойствия и умиротворенности. Без сомнения целительский дар наложил свой отпечаток на весь её облик. Благодаря ему она казалась мягкой и нежной. Хотя маленький курносый носик, чуть пухленькие щёчки, тёплые янтарные глаза и чёткий контур губ, придающий лицу некоторую строгость, уже сами по себе делали её очень хорошенькой. Мальчика же нельзя было назвать ни миленьким, ни хорошеньким, ни смазливеньким — он был просто красивым. Может, ему и не хватало истинной мужественности, но таким простительно. К тому же он ещё очень молод, да и не всем же иметь брутальную внешность. Вместо этого ему досталась пластика хищной кошки и терпкая дикая кровь. Не самая худшая альтернатива.

Сам дарг, как и подавляющее большинство представителей его расы, в своём втором облике выглядел достаточно внушительно: высокий, с пропорционально сложённым и в меру рельефным телом. А так... на лицо ничего особенного: русые волосы до плеч, тёмные брови, густо сросшиеся на переносице, высокие скулы, квадратный подбородок, крупный нос, широкий лоб и глубоко посаженые тёмно-вишнёвые глаза. По меркам одноликих совсем не красавец.

В отсутствии солнца, вечерние сумерки подкрались тихо и незаметно. Одноликие оставили дарга на берегу, а сами ушли в лес. Первой вернулась девочка с охапкой веток и сухого мха.

— Как ты себя чувствуешь? — наконец заметив, что пациент проснулся, спросила она.

— Не знаю... тело будто без костей, — сообщил дарг, — сколько времени прошло?

— Шесть дней.

— Так долго...

Девочка опустилась рядом с ним на колени и привычно принялась водить ладонями вдоль его тела, попутно давая разъяснения.

— Надо было весь яд вывести, в тебе его очень много скопилось, несмотря даже на то, что тебе регулярно давали противоядие. Рано или поздно это могло тебя убить.

Дарг не спрашивал, откуда она это знала, да если бы и спросил, вряд ли она смогла бы ответить.

— Яд выходил вместе с потом, поэтому потребовалась смена облика. К сожалению, лекарство вызвало жар, но другого выхода не было. Мне очень жаль.

— Я не в обиде, — заверил её он.

— Ещё я вывела твои шрамы... мне показалось, что для тебя они были мучительны... особенно те, что на шее.

Невероятным усилием воли дарг всё-таки поднёс руку к шее.

— Их нет! — вырвался у него потрясённый шёпот.

Ребристые очертания вензелей действительно бесследно исчезли, будто и не было их. На нём не осталось ни одного рабского клейма. Избавиться от этих проклятых меток для дарга всё равно, что родиться заново.

— Меня зовут Лариан, — теперь у него было право вернуть себе имя, и он был просто обязан открыть его той, что спасла его.

— Эмили, — просто представилась девочка, — а моего брата зовут Вильгельм, правда, я зову его Уилом. Кстати вот и он.

Действительно мальчик шёл к ним с двумя тушками зайцев.

— Ну, с добрым утром, спящая красавица, — добравшись до своих спутников, поприветствовал дарга Уил, и устроился свежевать свою добычу.

Жаль, что в отличие от Эмили, языком даргов он не владел, но Лариан решил не обращать на это внимание. Зато свежевать получалось у мальчика ловко, чувствовался не малый опыт. Тем временем на его плечо выбрался маленький светлячок-куини — один из младших детей Эльды. Вот это да. Это слишком ужасно, чтобы быть правдой. Дело в том, что куини — младших детей стихий, а если проще, духов стихий, видели редко даже дарги, а одноликим малыши и вовсе никогда не показывались. Возможно ли, что даже их люди научились порабощать? Нет, это уж слишком!

— Как вы заставили его служить?! — процедил Лариан. Получилось чересчур резко, но разве можно по-другому, когда происходит такое?!

— Кого? — не отрываясь от своего занятия, спросил Уил.

— Куини Эльды, — указал на человечка дарг.

— Ааа, так ты про Камушка. Мы его не заставляли. Он сам захотел пойти с нами.

Человечек только чирикнул и закивал, подтверждая.

— Не бойся за него. Мы его не обижаем, — улыбнулась Эмили, — похоже, ему нравится путешествовать.

Потом, пока Эмили заворачивала кусочки мяса в листья гайсоваго дерева, чтобы они пропитались солоноватым соком, Уил сноровисто развёл костёр. Лариану было неловко просто лежать, пока остальные заняты делом, но девочка строго-настрого запретила ему понапрасну тратить силы, а потом ещё и кормила собственноручно, мелко нарезав его порцию ужина. Пока ели, одноликие рассказали о том, какой путь проделали до встречи с ним. Из всего услышанного Лариан понял, что ничего не понял. Во-первых, откуда на мёртвой земле куини, тем более куини Эльды? Ведь для духов земли это просто пытка. Во-вторых, какая к чертям ледяная молния? От этого не пробуждается природный дар и не появляется способность понимать язык зверей и детей стихий. В-третьих, охотник, решивший на них разбогатеть, появился подозрительно вовремя. Кажется, у Кео на них большие планы, раз она так их бережёт. Ну да ладно, разобраться с этим время ещё будет.

После ужина, его одноликие (он и сам не заметил, как стал считать их своими) устроились спать на сосновых ветках по обе стороны от Лариана. Видимо, они и раньше так спали, чтобы согреться самим и не дать замёрзнуть ему.

На следующий день, Лариан уже стал потихонечку вставать, и пробовать ходить, правда, не без посторонней помощи. Как это было тяжело, трудно описать словами — о смене ипостаси пока можно и не мечтать, из одежды на нём был только плащ Уила, а погода теплом не баловала. Оно и понятно — осень же. И всё равно выздоравливать было очень приятно, будто открываешь мир заново, и радость от этого просто зашкаливает и переполняет.

Так незаметно прошло ещё несколько дней. И вот однажды очередной сюрприз Кео буквально спланировал им на головы. Меньше всего Лариан был готов встретиться на пустынном берегу Сайхо со своей семьёй.

Три жёлто-коричневых дарга клана Оринги тихо, как осенние листья опустились на прибрежные камни. Уил сразу же встал перед Эмили, закрывая её от них. Поза вроде бы расслабленная, но Лариан чувствовал, как мальчик весь подобрался.

После продолжительного рассматривания путников, незваные гости всё-таки приняли вторую ипостась. Двое мужчин и женщина — родители и брат. Лариан не двигался. Имеет ли он ещё право называть их родными?

— Лариан? — наконец, недоверчиво произнесла женщина.

— Да. Это я, — выдавил из себя дарг.

Она подошла, внимательно вглядываясь в его лицо, и Лариан заметил несколько седых прядей в её тёмно-русых волосах. Их не было раньше... десять лет назад, когда он видел её последний раз.

— Мама...

— Лар, — потрясённо прошептала она и, тут же обернувшись, громко и счастливо прокричала — Киран, Дарэн, это действительно наш Лариан! Он вернулся! Вернулся!

Отец сразу же поспешил к вновь обретённому сыну, а Киран так и остался стоять на месте настороженно изучая одноликих. Младший брат во второй ипостаси был ниже Лариана, но намного симпатичнее. Так уж получилось, что старший сын пошёл в отца, а младший в мать. Флариона была одной из первых красавиц клана. Киран многое унаследовал от неё и тёмно-русые волосы с золотинкой, и огромные выразительные глаза, и изящный изгиб чёрных бровей, и длинные густые ресницы. Повезло одним словом, но Лариан никогда не завидовал ему. Ведь не в красивой второй ипостаси главное достоинство дарга.

Лариан чувствовал себя несколько неловко из-за своего вида. Слабый, измученный, да ещё и почти голый. Но, что поделаешь, если сил обернуться вместе с одеждой у него тогда не было. Однако, кроме него это, вроде бы, никого больше не смущало.

— Нам жрец сказал, что лететь за тобой надо, — немного успокоившись, сказала мама, — за тобой и за одноликими, которых ты с Проклятой земли вынес. Мы ведь ждали тебя, уж никто и не верил, что ты вернёшься, а мы ждали. Да... ещё жрец сказал, что ты в долгу у чужаков... Это правда?

— Правда, — подтвердил Лариан, — они освободили меня, жизнь мне спасли и от рабских меток избавили. Не знаю смогу ли когда-нибудь такой долг отдать.

Дарги переглянулись между собой. Понятно. Долг чести... и перед кем. Радости мало.

— Твой долг — наш долг, — заключил отец, и вежливо кивнул одноликим — мы сочтём за честь принять вас в нашем доме.

Эмили успокаивающе коснулась плеча Уила и выступила вперёд.

— Мы будем рады принять ваше предложение, — на языке даргов ответила она.

Отец изумлённо приподнял бровь, мама приветливо улыбнулась, а во взгляде Кирана только прибавилось недовольства. Ещё мрачнее брат стал, когда ему сообщили о том, что на его долю выпало на собственной спине доставить Эмили до Оргада — города даргов клана Оринги.

========== Глава 25. Блуждание в тумане. ==========

Проснувшись, Беттани поняла, что чувствует себя достаточно сносно, чтобы присутствовать на занятиях. Благо кроме присутствия от неё в большинстве случаях ничего больше и не требовалось. С теорией всё понятно — писать не трудно, рука не отвалится, но вот практика... Ну, если варево какое-нибудь она ещё могла сварганить и, судя по отзывам преподавателей, даже вполне сносно, то уж от боевой магии увольте. Тут можно только со стороны смотреть, и вчерашний случай лучшее тому доказательство.

Вообще обучение в этом заведении, больше напоминающем воспитательную колонию для несовершеннолетних преступников, чем академию юных магов, шло по двум направлениям — боевая магия и целительство. Надо признать, готовили будущих выпускников на совесть, по принципу — если сделал молодец, а не справился капец. Может, до смерти и не замучают, но здоровье подпортят изрядно. Церемонии разводить здесь было не принято, так что заклинания отрабатывали друг на друге в полную силу и с примерным усердием. Хорошо хоть пары составляли с умом. Например, Руди никогда бы не поставили в пару с Питерсоном или Родменом, а то ведь прибили бы эти молодцы парнишку ненароком. Кстати, ранения и травмы, если они не крайне тяжёлые, в педагогических целях детям следовало залечивать самостоятельно. Верх гуманности, правда?

Ученики Мэдрижхайма воспринимали все эти форменные издевательства как должное, видимо, мозги им промывали основательно. Так основательно, что почти никто из них ничего о себе до поступления в академию не помнил. В общем-то, вполне логично — нет воспоминаний, нет и былых привязанностей, и другой семьи кроме Ордена. Миранда рассказывала о том, как именно избавляют орденцы от груза прошлого, она-то как раз всё помнила. Хоть над ней в своё время тоже потрудились не мало, ей как-то удалось сохранить и свою личность, и свои воспоминания в неприкосновенности. Вот после этого рассказа Беттани и поняла, что творилось с Эмили, и многие вопросы после прочтения её дневника прояснились. Эти сволочи ломали сестру, ломали долго, изощрённо и жестоко, а Бет, сама того не подозревая, буквально в последний момент успела закрыть её от них. А если бы не успела? Нет, лучше даже не думать об этом.

Бет, по-прежнему, продолжала поиски Эмили и, по большому счёту, из-за этого загремела в эту каталажку, при том вполне добровольно. Сначала она наткнулась на Дэна и Тома, известных в узких инетовских кругах под незамысловатым псевдонимом Фантом Том. Ребята оказались двинутыми и повёрнутыми на всю голову, но при этом совершенно замечательными. Взялись они за дело с огромным энтузиазмом, казалось, ещё немного и компьютер задымиться: с кем-то посовещались, с кем-то проконсультировались, что-то там взломали — однако, к сожалению, дело с мёртвой точки так и не сдвинулось. Собственно, возможность существования параллельных миров не отрицалась, но что-то конкретное сказать по этому поводу никто ничего не мог. Бет же всё больше убеждалась в своей правоте. Во-первых, Эмили в иной реальности она виде собственными глазами, а, во-вторых, да просто чувствовала и всё. Вопрос только в том, как сестра туда попала и как теперь вернуть её обратно.

После того, как были исчерпаны все электронные ресурсы, настала очередь библиотек. Они втроём пролистали не мало умных и не очень умных книг, наглотались пыли, и снова всё впустую. Тогда Беттани вспомнила о библиотеке в родительском особняке. Иногда сестёр забирали туда жить, и к десяти годам не в меру любопытная Бет обследовала в нём каждый закоулок. Особняк был старинный, и принадлежал Сэнджио всегда. Характерное такое оказалось здание, в некотором роде даже харизматичное. В нём было не мало секретов, которые он охотно раскрывал юной наследнице рода, так что проблем с проникновением и сигнализацией не возникло. Дом принял гостей как родных. Основательно забытый всеми тайный ход вывел в богато украшенную гостиную, а оттуда до места три коридора и шесть проходных комнат.

Фамильная библиотека впечатляла. Громадная комната со стеллажами по стенам до самого потолка, метров пять не меньше, и все сверху донизу заставлены книгами. Окна, по счастью, оказались наглухо задёрнуты плотными шторами, так что можно было без опасений включить несколько светильников. Методично перебирая многочисленные фолианты, Бет наткнулась на тайник, искусно встроенный в один из стеллажей, и достала оттуда нечто аккуратно завёрнутое в красную бархатную ткань. Извлечённая из бархата огромная книга небывалой красоты оказалась очень старой, можно даже сказать древней, но бумага и переплёт сохранились на удивление хорошо. Впрочем, переплёт был добротный кожаный с золотым теснением, а бумага странная, как будто пропитана чем-то... или это и не бумага вовсе. После внимательного изучения этого произведения искусства была, наконец-то, раскрыта тайна дурацкого имени Беттани, которое по сути своей ничего не означало. Оказывается, перед церемонией принятия главенства над родом, проходил обряд смены имени. Основой всей этой галиматьи была давняя традиция и сложная мотивация. Если Бет всё поняла правильно, преемница предыдущей главы рода умирала как простая женщина и возрождалась как новая глава. Ерунда какая-то, однако соблюдалась неукоснительно. Следовательно, первоначально преемницам давались весьма странные, нелепые имена, только для того, чтобы в "новой жизни" наградить их другими, более значимыми. К примеру, прежним именем Дианы было Дирла, а Беттани должны были переименовать в Бенедикту, что в переводе означало благословенная. Таким образом, при ином стечении обстоятельств, звали бы её сейчас Бенедикта Диана и ещё семь имён предшественниц, а всего в полном имени девять, больше бывает только десять... у рода королей.

Так же именно благодаря этой находке Беттани и её добровольным помощникам удалось выйти на Орден. Дело в том, что данная книга представляла собой своеобразное генеалогическое древо. На каждой затейливо-узорчатой странице одно поколение и так, фиг знает, с какого века. Самые первые записи ещё на латыни. Так вот, некоторые ветви обрывались странно — имя, рядом некий символ и всё, будто умер человек. А Том не поленился, и значение символа этого нашёл, и означал он почётное служение, а в конце книги ещё и пояснение. Дескать, люди на службу призывались особенные и жизнь свою они этому служению посвящали. Перелистывая книгу, они так же обнаружили, что в какой-то момент символ со страниц пропал, видимо, особенных не рождалось, и обнаружился вновь только рядом с именем Эмили. Вот Бет и постановила подставиться тем товарищам, что так упорно её искали, в призрачной надежде, что Эми у них. На тот момент это выглядело логичным — одна близняшка у них есть, а раз род Сэнджио отказался от второй, решили и её прибрать до кучи. Ну, мало ли, вдруг Бет ошиблась и всё гораздо проще — ни в какой другой мир Эмили не попадала, а банально угодила в лапы к этим, как их там... короче, к тем, кому служить надо. Ден с Томом отпускать её категорически не хотели, но после длительных дискуссий смирились и снабдили аппаратом для связи, выглядевшим как обычный мобильник. Всё-таки Ден гений — в Мэдрижхайме вся техника глохла, а сигнал его изобретения проходил.

Только и в Мэдрижхайме Эмили не оказалось, более того, орденцы сами понятия не имели, куда она подевалась. В итоге, Бет благополучно заняла её далеко не самое тёплое место и уже в другой компании принялась прочёсывать имеющиеся здесь книги. Может, хоть в библиотеке магической академии, есть более подробная и достоверная информация. А ещё повезло, что вещи не отобрали.

Внимание Бет привлёк звук приближающихся шагов и она, наконец, открыла глаза, отодвигая до поры воспоминания. Тем временем аккуратненькая старушка в простеньком сером платье, белом переднике и беленькой косыночке, пододвинула к кровати Беттани табуретку и, не мешкая, пристроилась на ней. При взгляде на старушку почему-то вспоминались военные госпитали. По всей вероятности, это была местная знахарка.

— Итак, мисс Сэнджио, вижу, вы уже проснулись, — констатировала старушка, строго взирая на пациентку через линзы маленьких круглых очков.

— Проснулась, — не стала отрицать очевидное Беттани.

— Как вы себя чувствуете?

— Так, как будто на мне слоны самбу танцевали.

— Я ценю ваше чувство юмора, но призываю вас к большей серьёзности. Не думаю, что в вашем положении следует так легкомысленно относиться к своему здоровью. Вы хоть понимаете, чем это могло для вас закончиться?

— Конечно. Трудно не сообразить, когда тебя от боли в бараний рог скручивает.

— Ещё бы, — сердито фыркнула знахарка, — я только надеюсь, что это происшествие не повториться. Мне ещё никогда не доводилось видеть столь отвратительного и варварского способа избавиться от ребёнка. Кому из вас это пришло в голову?

Бет поняла, что нить разговора ускользает от неё и, подтянувшись на руках, села. Может быть, хоть так у неё получится понять, о чём говорит эта женщина. Нет, так-то возраст у дамы весьма почтенный и, видимо, даёт о себе знать...

— Я не выжила из ума, юная леди, — правильно оценив выражение лица Беттани, ещё больше помрачнела знахарка, — а вот вы явно не в своём уме, раз решились на такое.

— Извините, но я совсем не понимаю, о чём вы говорите, — раздражённо призналась Бет.

— Всё вы понимаете! Все знают, что я никогда бы не согласилась умертвить дитя! Это преступление. Самое страшное преступление, какое только может совершить человек! Но чтобы выбивать из утробы матери боевыми заклинаниями!

— Какое дитя, какой матери?

— Ваше дитя, — жёстко отрезала знахарка. — Я о вас сейчас говорю. Хотя в вашем случае преступление двойное, ибо вы носите двойню.

Бет застыла, пытаясь осмыслить происходящее. Ну да, у неё была задержка, так такое и раньше случалось. К тому же в свете последних событий это даже не удивительно. Или всё-таки...

— Меня же даже не тошнит, — растерянно прошептала она.

— Токсикоз не у всех бывает, — тут же прокомментировала, старушка, — и вообще при чём здесь это? Вы что? Не знали, что в тягости?

Беттани отрицательно помотала головой и подтянула колени к груди,

— Так значит, вчерашний инцидент был просто несчастным случаем... — недоумённо пробормотала знахарка. — Но позвольте, как о таком можно не знать?

— Мне шестнадцать и быть беременной до этого не доводилось, — тихо ответила Бет. — Вы обладаете магией?

— Конечно, но...

— Мои дети... они обычные?

— Нет, мисс Сэнджио. Ваши детки одарённые, оба — и мальчик, и девочка. Именно это их и спасло, иначе вы бы их уже потеряли. Одарённые близнецы... такое за всю историю только раз было, очень много лет назад. Тогда оба близнеца мальчики были.

Плохо. Всё очень, очень плохо.

— Кто-нибудь ещё кроме вас знает? — быстро спросила Беттани.

— Нет. Я ещё никого не ставила в известность.

— И не поставите. Вы знахарка — тот же врач, и врачебная тайна для вас не пустой звук. Поклянитесь, что вы никому ничего не скажете. Я не хочу, чтобы моих детей забрали у меня и воспитывали в этой тюрьме.

Знахарка долго молчала, задумчиво рассматривая девочку и что-то решая для себя.

— Хорошо, — наконец, кивнула она. — Но что вы намерены делать дальше?

А и действительно, что? Этот противный вопрос в последнее время приобрёл статус постоянного. Конечно, надо как можно скорее выбираться из Мэдрижхайма. Вот только как? Добровольно её явно никто не отпустит. И про Эмили она ещё ничего не выяснила. А когда выберется, что делать дальше? Ей шестнадцать, образования у неё нормального нет, денег тоже, родители ей не помощники, да и нельзя ей домой — найдут, а Рик... Рик — звезда, у него таких, как Бет полно. Поиграл в любовь с экзотичной девицей и уже, наверняка, забыл о её существовании. Вряд ли весть о будущем отцовстве его порадует.

Прямо как в бездарной плаксивой мелодраме или третьесортном любовном романе. Сидит себе раскрасавица с распрекрасными неопределённо-фиалковыми глазами, которые то и дело наполняются слезами, и всё у неё плохо. Потом, как водится, появляется раскрасавец весь такой брутальный, благородный и, непременно, с тонкой душевной организацией, смотрит он в эти самые глаза, разумеется, вспыхивает любовью пламенной до гробовой доски и разом решает все её проблемы. Затем свадьба и розовые сопли в сахарном сиропе. Хорошо всё это, да только Бет чувствовала, что у неё не прокатит. То ли потому, что глаза не фиалковые, то ли потому, что рыдать всё время не приспособлена. Поэтому она сразу отмела подобный вариант развития событий, сосредоточившись на поиске реальных решений. Может, Дэн с Томом смогут помочь первое время? А потом надо сменить имя и уехать, как можно дальше. Бет уже для себя решила, что детей своих никому не отдаст. Особенно Ордену. Обойдутся. Только ведь на всё это время надо, а где его взять?

— Я разберусь. Не переживайте. И от детей своих избавляться я не собираюсь, — заверила Бет, — только у меня времени очень мало. Наверно, скоро уже будет заметно, что я...

— Сколько вам надо времени? — перебила её знахарка.

— Ещё не знаю... в идеале несколько месяцев.

— Будет вам время, — решительно заверила старушка, которая уже заметно смягчилась и даже прониклась симпатией к своей пациентке, — я вам настой один дам. Особый он — как только вы его примете, детки ваши погрузятся в сон, перестанут расти и развиваться. Для них это не вредно. Принимать настой надо каждый день по капле. Как только решите, что пора, от настоя откажетесь, тогда детки сразу в рост пойдут и развитие продолжится. Я ещё и заговорю их для надёжности. В академии нашей всё случиться может, вдруг опять заклинанием каким в вас угодят.

— Спасибо, — искренне поблагодарила Бет.

— Это мой долг. Я ж ведь потомственная повитуха и целительница, при том именно в первом наше истинное призвание — наш род призван деток на свет принимать. Только в Мэдрижхайме деток почти не рождается.

— Почему?

— Во время первого же Обряда Соединения всех заклинают, обрекая на бесплодие. А ведь магия способна найти место для ребёночка не только в женском организме, но и в мужском.

— Зачем же тогда это делают?, — удивилась Бет, — разве одарённые не редкость? Зачем же пресекать их род?

— Не всегда у одарённых детки одарёнными рождаются, а срок жизни это сокращает. Бесплодные маги очень долго живут и до самой смерти молодыми остаются, а те, кто детей иметь надумает, проживает обычный человеческий срок, да ещё и стареет, как все обычные люди. Если кто из учеников перед Обрядом ко мне за отваром, предотвращающим действие заклинания, приходит, никогда не отказываю. Только такое на моей памяти не больше десяти раз было.

— Надо же... как всё запущено...

— Вы правы, мисс Сэнджио. Мэдрижхайм вообще жуткое место — это мир потерянных и недолюбленных детей. Сколько я их перевидала после инициации. Ну да ладно, не буду больше вам мешать, поспите ещё.

— А можно мне сегодня пойти на занятия? Не хотелось бы слишком долго валяться в постели. На ногах я быстрее поправлюсь.

— Хорошо, наверно так будет лучше. Иначе ваше долгое отсутствие может вызвать ненужные вопросы. Только никаких больших нагрузок, хотя бы первые дня три, и перед уходом непременно зайдите ко мне. А сейчас отдыхайте.

Уже после ухода знахарки, Беттани вдруг подумала, что так и не спросила, как её зовут. Не слишком вежливо, но этот разговор просто выбил её из колеи — не каждый же день узнаёшь, что беременна двойней. Кроме того, узнать — это одно, но вот понять, что внутри тебя растёт два маленьких человечка, о которых вообще-то заботиться надо — совсем другое. Сейчас это никак не укладывалось в голове, и казалось, что речь идёт о ком-то другом.

Памятуя о пережитом вчера, Бет прислушалась к себе — слава богу, у неё уже ничего не болело, но по телу разлилась слабость, и руки ещё заметно подрагивали. Усталость чувствовалась, но спать не хотелось. Холодно. Бет обхватила себя руками, плотнее кутаясь в одеяло, и перевела взгляд на окно. Там, за тонким стеклом, клубился густой непроглядный туман.

Бет долго сидела, вглядываясь в молочную пелену. Блуждание в тумане — это как раз то, чем является её жизнь в последнее время. Бредёшь и ничего не видишь, пока не наткнёшься или не споткнёшься: то дерево прямо перед носом возникнет, то незримый куст в одежду вцепится, то кочка из белой мглы вынырнет. Вокруг тихо и любой звук вызывает гулкое эхо. Зябко и одиноко. Состояние неопределённости, каждый следующий шаг — риск, но останавливаться нельзя.

Белое марево окутало Бет, когда пропала Эмили, и до сих пор у неё не получалось выбраться. Сначала из тумана возник дневник сестры, потом зеркало и Фантом Том, следом выплыл Мэдрижхайм, теперь вот новость о будущих детях. Так много всего, а куда двигаться дальше всё ещё непонятно — впереди пока всё тот же туман.

Так всё и плутаешь, попутно пытаясь разобраться, что в твоей жизни было правдой... было ли правдой хоть что-нибудь. Можно сколько угодно твердить себе, что тебе не больно оттого, что собственные родители тебя продали, но разве от этого что-нибудь изменится? Нет. Всё равно больно. Одно дело, когда тебя просто не любят и совсем другое, когда тебя изначально не считают родной. Этакий приёмыш в собственной семье. Бет оставалось только надеяться, что из неё мамаша получится лучше, чем из Луизы, хотя никакой уверенности в этом у неё не было.

Вскоре забрезжил рассвет, туман нехотя отступил вглубь леса, и очередной серый пасмурный день вступил в свои права. Бет встала, умылась, оделась, аккуратно заправила кровать и уже принялась заплетать волосы, когда в дверь тихонько постучали.

— Входите, — не прерывая своего занятия, разрешила она.

Дверь приоткрылась и в неё, боязливо озираясь, просочился Руди. Взгляд его наткнулся на кровати двух всё ещё не очнувшихся пациентов больничных покоев, и он виновато отвёл глаза.

— Бет, я проведать тебя зашёл, — зачем-то пояснил мальчик, — ты как?

— Нормально, — ответила Бет.

Руди застыл как тушканчик в свете фар, приближающейся машины. Стоял, смотрел и... боялся. Бет подошла к нему, осторожно, как маленького, взяла за руку, подвела к кровати, усадила и сама устроилась напротив.

— Руди.

Он нервно дёрнулся и быстро искоса глянул на неё.

— Руди, ты ведь боишься меня? Да?

Страдальчески вздохнув, мальчик кивнул.

— Почему?

— Ты вчера, — произнёс он нерешительно, — что это было?

Чего и следовало ожидать. Бет понимала, что произошедшее вчера было для него сильным потрясением. Она не хотела, правда, не хотела, но не смогла ничего с собой поделать. В тот момент, когда в неё ударило заклинание, Бет испытала дикую боль и вместе с ней злость. Боль была горячей, как лава, а злость густой и тёмной. Эти чувства переплелись, заливая всё чёрной обжигающей яростью. Неконтролируемая, бешеная ярость вместе с кровью толчками пульса струилась по жилам и ощущалась почти физически. Её было так много, что Бет оказалась буквально переполнена ею. Казалось, ещё чуть-чуть, всё это вырвется наружу, и тогда произойдёт что-то страшное непоправимое. Собрав всю свою волю в кулак, Бет целенаправленно выплеснула часть на Руди. Она смотрела на него, в его расширяющиеся зрачки, сжимала влажную тёплую ладонь и буквально накачивала распирающей её силой. Это ведь тоже была сила, вполне реальная, непонятная и опасная. Как ни странно, но чёрная волна будто сковырнула пробку, которая долгое время закупоривала магическую силу самого Руди. В какой-то момент Бет ощутила, как его воздушные потоки проходят через её собственное тело, а её ярость как катализатор во много раз усиливает их, возвращая обратно. Что на что там, в конечном итоге, повлияло, так и осталось загадкой, но Руди ответил, впервые в жизни ответил своим мучителям. А когда бурлящая смесь вырвалась, вместе с посылаемым воздушным боевым заклинанием, его накрыло. По установившейся между ними эмоциональной связи Бет чувствовала отголоски его страха и горя. Руди ведь не хотел никому причинять боль, а она практически заставила его это сделать. Вот и результат — он её боится. А ведь всё равно пришёл, хоть и не малого мужества ему стоило. Впрочем, самой Бет тоже следовало бы бояться. Она ведь и сама не знала, что это было, откуда в ней взялось и как с этим управляться. Хотя по поводу "откуда", кое-какие подозрения у неё имелись.

В любом случае всё это вчера могло плохо закончиться, гораздо хуже, чем вышло. Подобного больше допускать нельзя, так что хочешь — не хочешь, придётся разбираться. Вот и ещё одна причина задержаться в Мэдрижхайме подольше. А что касается Руди, надо бы ему кое-что объяснить.

— Я сама ещё не очень понимаю, что вчера случилось, и мне очень жаль, что это коснулось тебя, — начала она, — но зато теперь я знаю, почему у тебя так мало силы. Ты сам запираешь и подавляешь её, потому что подсознательно не принимаешь.

— Она опасна, она может убивать, — спрятав лицо в ладонях, сбивчиво зашептал мальчик, — а вчера ты заставила меня... понятно, они могли тебя убить ... только не надо так... пожалуйста... это больно, и твоя сила... твоя ярость... они выжигают всё внутри.... Я никогда, никогда не чувствовал себя таким сильным, но... я...

— Не надо, не продолжай, я всё понимаю. Обещаю, что не буду так больше, пока ты сам не согласишься. Но, Руди, тебе надо учиться защищаться.

Бет осторожно отвела его руки от лица, нежно погладила по щеке. Он не отпрянул. Напротив, потёрся о ладонь, как ласковый котёнок. Таких нельзя обижать. Таких, как Руди... как Эмили. Нельзя над такими издеваться — это ломает их, уродует. С волками жить по-волчьи выть, всё верно. Увы, такова правда жизни, но ведь можно помочь им приспособиться, адаптироваться в безжалостном мире, где зачастую каждый вынужден блуждать в тумане в одиночку.

— Мы будем учиться быть сильными, — продолжила Бет, — будем, но так, чтобы, научившись, не превратиться в моральных уродов. Ты ведь веришь мне? Всё будет хорошо.

— Да, — он посмотрел на неё, в его глазах больше не было страха, только безграничное обожание.

Нет, не влюблённость, просто благодарность за то, что тебе не всё равно. А ведь им всем до сих пор и в голову не приходило, что ему необходимо обычное человеческое тепло. Друзей у Руди не было, преподаватели из-за слабого магического потенциала не обращали на него внимания, и он был один, как ландыш в снежной пустыне. Поэтому, как бы с Бет ни было опасно, он отчаянно тянулся к ней, как цветок к солнцу, чтобы не замёрзнуть совсем.

— Ты так похож на Эми, — вдруг тихо сказала Беттани, и у неё было такое выражение лица... Руди только один раз видел такое.

Это было единственное воспоминание, которое орденцам не удалось отнять у него при инициации. Руди помнил женщину — свою мать. Тихую и кроткую. Он помнил, как она бледная и лёгкая как приведение, закутанная в длинную вязаную шаль, бесшумно следовала за теми, кто его уносил. Она не плакала, но бесконечная, неизбывная мука отпечаталась в скорбной складочке возле губ, застыла в глазах, истончила черты лица, превращая ту, которую всегда считали невзрачной серой мышкой, в красавицу. Незнакомые люди уносили её ребёнка, которого она так ждала, которому вязала кофточки с помпончиками и вышивала шёлком цветы на одежде. Она любила своего сыночка так, как никого и никогда в своей жизни. Всё останется: игрушки, одежда, детская, в которую ей уже никогда не хватит мужества войти — всё по-прежнему будет на месте... только её мальчика больше не будет. Его уносили в ночь, в неизвестный ей мир, такого маленького, хрупкого и беззащитного. Навсегда. Руди бережно хранил её образ в своей памяти, не зная, что она умерла через полтора года после того, как его забрали в Мэдрижхайм. Истаяла, как свеча. Ничего не помогло: ни лучшие врачи, ни иноземные целители, ни чудодейственные лекарства, ни дорогостоящие санатории. После этой утраты отец фактически заперся в фамильном имении, отгородившись от людей.

Сейчас Руди видел в глазах Беттани ту же тоску, что когда-то давно в глазах матери. Это было тяжело, но в то же время окончательно примиряло его с Бет. Что бы там ни было в ней, разве это имеет какое-то значение? Человек способный так чувствовать, не может быть неоправданно жесток.

Из больничных покоев они ушли вместе. Потом Руди терпеливо ждал, пока Беттани находилась у знахарки. Выяснилось, что зовут старушку Маргарет Ирсэн, и что она носит почётное официальное звание заслуженной целительницы. Добрая женщина снабдила пациентку обещанным настоем в бутылочке из толстого синего стекла и отдельно в маленьком флакончике наподобие кулона на шею из того же материала, затем что-то долго нашёптывала, положив руку на пока ещё плоский живот.

По дороге к кабинету тактической невидимости Бет с Руди перехватила Миранда, которой не терпелось в точности выяснить все подробности вчерашнего происшествия. Ей всё рассказали, предположив, что, возможно, у неё появятся разумные идеи. Уже давно всем известно — две головы хорошо, а три лучше. Удовлетворив своё любопытство, Миранда надолго задумалась, а потом выдала:

— Раз Руди пока не готов, будем тренироваться на мне... то есть со мной.

— И как ты себе это представляешь? — уточнила Бет.

— Осторожно и без посторонних, чтобы у нас народ табуном в больничных покоях не прописался.

Бет только вздохнула и кивнула соглашаясь. Пробовать, так пробовать, всё же это лучше, чем прятать голову под крыло и притворяться, что ничего нет и всё в полном порядке.

В кабинет они пришли последними и даже с опозданием, но профессора Ульдриха ещё не было, так что можно было беспрепятственно занять свои места. Прошло ещё минут пять. Кто-то что-то повторял, кто-то болтал с соседом, кто-то просто созерцал унылый пейзаж за окном. Вскоре дверь открылась, но вместо профессора Ульдриха вошёл Директор Вильсон и...

— Хочу представить вам профессора Эдмунда Уэнсдейма. Теперь он будет преподавать у вас тактическую невидимость, — коротко представил нового преподавателя директор и удалился.

Новый профессор окинул класс изучающим взглядом, ни на ком особо не задерживаясь, а вот Беттани рассматривала его долго и пристально. Она не могла не узнать человека, с которым неоднократно спала. Рик. Только теперь ни на зазвездившегося музыканта, ни на трогательного романтика он не походил. Перед ней был совсем другой человек, о котором она имела лишь весьма смутное представление. Никакого желания кинуться на шею, орошая слезами счастья рубашку, у Бет не возникло. Наоборот, она насторожилась и сосредоточилась, внимательно разглядывая знакомого — не знакомого человека. Он же и вовсе ничем не выдал, что знает её.

Вот и ещё один сюрприз в тумане. Неприятный, надо заметить сюрприз. Что-то во всём этом определённо было не так. Заново открывая для себя лицо профессора Эдмунда Уэнсдейма, Бет вдруг наткнулась на родинку у него под губой. Она и раньше неоднократно видела её, только внимания почему-то не обращала. Что-то щёлкнуло у неё в голове, и туман шевельнулся, чуть отступая.

========== Глава 26. Неизбежность. ==========

— Ну, и как его зовут? — поинтересовался Юджин.

— Кого? — машинально уточнил Грегори.

— Того, кого ты постоянно видишь вместо меня в постели.

— Ты ошибаешься.

Нет, не ошибается, но знать об этом ему необязательно... никому необязательно.

— Да брось ты. Я же не ревную, мне просто интересно, — отмахнулся Юджин и аккуратно стёр капельку крови с губ любовника, — ты постоянно кусаешь до крови губы, чтобы не назвать меня его именем. Я давно понял, что просто заменяю тебе кого-то, как и те, что были до меня. Почти десять лет — большой срок. Ты мне совсем не доверяешь?

— Почему ты вдруг заговорил об этом? — отстраняясь, спросил Грегори.

— Потому что сегодня ты будто сам не свой... что-то случилось?

Случилось, давно случилось, а сейчас лишь очередное обострение старой хронической болезни. У Юджина тоже глаза карие, но другие — те были глубокие, такие, что дна не видать. Замена... да нет, какая же тут замена. Просто у Юджина всё ещё не было партнёра, и он вполне устраивал, однако как только парня привяжет к кому-нибудь, Грегори без лишних сожалений отпустит его, а потом найдёт себе другого... кареглазого и тёмноволосого... как всегда...

— Ничего не случилось. Тебе показалось. Мне пора, — больше не сказав ни слова, Грегори встал, оделся и ушёл. Юджин прекрасно понял, что сегодня переступил границу дозволенного, и не стал его удерживать.

Все знали, что Грегори Вильсон никогда ни к кому не привязывался и никогда не участвует в обрядах Соединения. Многие строили догадки и предположения, почему такой сильный маг не хочет обрести партнёра, но только трое знали истинную причину — сам Грегори, Эдмунд и тот, чьё имя ни один из них никогда не сможет забыть.

Личный порт-ключ, доставил директора Мэдрижхайма прямо в его апартаменты. Теперь можно было спокойно подумать.

Вновь увидеть Эдмунда оказалось намного тяжелее, чем он думал. Мальчик изменился, не повзрослел ни на один день, но изменился. Он сказал, что ему было больно видеть своё отражение... ему до сих пор больно, так больно, что он упорно перекрашивает волосы, чтобы забыть, что они когда-то были чёрными.

Грегори помнил, как в ТУ ночь, в замке Уэнсдеймов разом повылетали все оконные стёкла, как метались, рыдая, воздушные вихри. А ещё он помнил, как Эдмунд звал, до хрипоты до полного изнеможения звал того, кто уже не мог его услышать. Помнил и гнетущую тишину, воцарившуюся после того, как Эдмунд заперся в своей комнате. Мальчик провёл за закрытыми дверями три дня, а когда вышел, это был уже другой человек, и в глазах этого человека была такая чёрная бездна, что заглянуть в них никто бы не отважился. Он ушёл в никуда, оставив после себя лишь зеркальные осколки. Только тогда Грегори окончательно понял, что натворил.

Он искал Эдмунда, искал долго и упорно, до тех пор, пока мальчик сам не позволил себя найти, весьма экстравагантно явив себя миру в качестве новой эстрадной звезды. Его нелепый псевдоним напоминал собачью кличку и совершенно ему не шёл, впрочем, как и весь новый образ. Только лицо осталось прежним. Видимо, как бы ему ни было больно видеть его, не видеть его было ещё больнее. Грегори полностью разделял это чувство.

Вся эта история с сёстрами Сэнджио... Знакомо, слишком знакомо. Если Эдмунд, действительно, сделал это... А ведь ему теперь есть, что терять. Никаких сомнений, иначе он никогда не согласился бы вернуться. И за Беттани Сэнджио он глотку перегрызёт. Идти на шантаж, было опасно — играть с Эдмундом в подобные игры всё равно, что дёргать тигра за усы, но ничего другого не оставалось. Эдмунд — это единственный шанс. Потому что если Эмили Сэнджио исчезла... то, возможно...

Грегори не хотел надеяться, и вспоминать не хотел тоже. Будь его воля, он бы уже давно стёр все воспоминания из своей памяти. Хотя в глубине души, невозмутимый директор Вильсон знал, что на самом деле ничего не хочет забывать, ведь даже у него есть своё слабое место. И в тишине пустой спальни он вновь различал тот знакомый, родной голос с мягкими мурлыкающими переливами...

* * *

— Ты будешь моим партнёром, Грей? — спрашивает он небрежно и садится на кровать.

Грегори замирает и внимательно смотрит ему в глаза. Зря. То чего он так жаждет увидеть, в них нет.

— Зачем тебе это? Я ведь почти на двадцать лет старше тебя?

— Для таких, как мы, возраст не имеет значения. Я могу выбрать любого, а ты меня вполне устраиваешь.

— Хочешь повыгоднее себя продать? — морщится Грегори.

— Мне это не нужно ты же знаешь, — улыбается он, а потом тянется к Грегори и медленно развязывает пояс его халата.

— Королевская кровь ещё не всё, — чувствуя подступающее возбуждение, всё-таки парирует Грегори.

— Но уже не мало. У меня никогда не будет хозяина — никто из королевской семьи не может быть рабом, моя кровь сама по себе бесценный артефакт, передающийся по наследству. А ещё я очень сильный, уже сейчас. И ты хочешь меня. Я знаю это.

— Ты всё ещё не объяснил свой выбор, — продолжает настаивать Грегори.

— Я никогда не лягу под того, кто слабее меня, а отдавать я люблю ничуть не меньше, чем брать. Мне нужен равный. Твой магический потенциал и социальный статус вполне меня устраивают.

— Красивая расчётливая сволочь, — шипит Грегори, наматывает на кулак длинную чёрную прядь и дёргает вниз, заставляя его запрокинуть голову.

Безжалостная, почти невозможная красота, от которой предательски замирает сердце. Тонкая белая шея, чуть приоткрытые губы, и лёгкий румянец, а во взгляде вызов и издёвка. Грегори прекрасно понимает, что перед ним опытный манипулятор, способный вертеть людьми, как ему вздумается, но ничего не может с собой поделать... никто не может. А ведь этому мальчишке ещё и восемнадцати-то не исполнилось.

— И что с того? Жить мне это не мешает, — насмешливо тянет он, а потом прижимается к Грегори всем телом и сил спорить больше нет.

И Грегори сдаётся. Тискает, гладит и сжимает. Пусть хоть так, но он будет принадлежать ему. Грегори берёт его быстро и грубо, давая выход бессильной злости. И он позволяет, он всё позволяет, кусая и царапая в ответ. Он может быть другим — мягким, нежным и податливым, он умеет подстраиваться, у него много граней и Грегори не уверен, что хоть когда-нибудь поймёт его до конца.

— Так... ты будешь моим партнёром? — спрашивает он, задыхаясь и подаваясь навстречу

— Я сделаю всё, что ты захочешь... Ты же знаешь.

— Знаю — жарко шепчет он, перемежая слова короткими поцелуями, — ведь у тебя всё-таки есть одна слабость — я, и иногда ты ненавидишь меня за это.

Никогда и ни с кем Грегори не было так больно и так хорошо, как с ним. И он прав, Грегори, действительно, иногда почти ненавидит его, за то, что тот без всякой магической связи окончательно и бесповоротно привязал его к себе. Грегори не нужен другой партнёр, и вообще никто больше не нужен. Но правда в том, что он никогда не будет принадлежать только Грегори, потому что есть человек, которого он всегда будет любить больше, чем кого бы то ни было ещё, больше, чем себя. Пусть Грегори достанется его тело, но этого мало. Мало!

* * *

Грегори мотнул головой, отгоняя воспоминание. Столько лет прошло, и ничего не изменилось. Раньше было проще, но теперь, когда Эдмунд вновь вернулся в академию... Видеть его — пытка, почти такая же, как та жгучая болезненная страсть неразрывно переплетающаяся с всепоглощающей любовью. Много лет назад жажда обладания, полного безраздельно, заставила Грегори решиться на тот роковой шаг. Неизбежность — вот что это такое. Не сбежать, не забыть, не разлюбить. Неизбежность. Грегори менял любовников не раз и не два, но перед глазами неизменно возникал один и тот же образ, и одно и то же имя он всегда повторял про себя. Беззвучно и отчаянно.

Не дай бог кому-нибудь ещё испытать это, не дай бог кому-нибудь ещё полюбить Вильгельма Уэнсдейма.

========== Глава 27. Трудности взаимопонимания. ==========

Лететь было страшно. Намного страшнее, чем в первый раз. Тогда был адреналин и страх за жизнь Лариана, который, подгоняемый своим долгом чести, из последних сил старался увезти их подальше от Вианы. Эмили думать ни о чём другом не могла, кроме как успеть вывести яд, пока не стало слишком поздно. Она знала, что там, на берегу озера, отняла дарга у смерти, как знала и то, что с того момента, как проявился её целительский дар, стала вечной противницей богини забвения. Судьба. Был ли у неё этот дар раньше? Возможно... всё возможно... да и какая разница — всё равно от этого не отмахнёшься и не откажешься теперь, потому что чужая боль взывает к тебе, ранит тебя. Но даже если бы она и не чувствовала ничего, разве можно равнодушно смотреть на мучения другого живого существа, если в твоих силах помочь?

В первый раз бояться было некогда, а теперь вот стало страшно. К несчастью, Эмили оказалась самой лёгкой, поэтому перевезти её поручили младшему брату Лариана, в то время как его самого взялся доставить до Оргада отец, а Уила Флариона. Киран же, как нарочно, то закладывал крутые виражи, то вдруг резко кренился в бок... хотя, почему "как"? Скорее всего, именно нарочно. Люди ему не нравились, он этого даже не скрывал, и присутствие одной из представительниц этой презренной расы на собственной спине, видимо, сильно раздражало его.

В небе они провели целый день без перерыва, и всё время полёта Эмили была так сосредоточена на том, чтобы удержаться на спине дарга, что не успевала смотреть по сторонам. Издеваться над своей пассажиркой Кирану надоело только после того, как окончательно стемнело. К тому времени её тело уже совсем занемело от холода, усталости и однообразной позы. Внизу густо белели облака, вверху на чёрном бархате неба драгоценными камням сверкали звёзды. Эмили потеряла счёт времени, заворожено вглядываясь в бескрайнюю бело-чёрную бездну. И вдруг впереди показался... нет она не знала, как назвать увиденное. Здание было великолепным: огромное, жемчужно-сияющее, будто сотканное из тонкого кружева и, казалось, что стоит оно прямо посреди белого клубящегося поля. Жаль только, что рассмотреть его, как следует, ей так и не удалось, потому что дарги начали снижаться. Бесстрашно нырнули в облака, а когда вынырнули, оказалось, что под облаками раскинулась гигантская гора — отвесная каменная стена с чёрными дырами пещер.

Киран свернул к одному из зияющих чернотой проёмов, приземлился на ровную каменную площадку и нетерпеливо дёрнул хвостом, призывая Эмили поскорее слезть. Она бы с радостью выполнила его пожелание, если бы вообще могла двигаться. К счастью, рядом уже приземлилась Флариона и Вильгельм, легко соскользнув с её спины, помог Эмили спуститься.

— Её надо срочно согреть и растереть, — констатировал он, кинув далеко не ласковый взгляд на уже обратившегося Кирана.

— Да, конечно, — кивнула Флариона, — следуйте за мной.

Уил подхватил свою спутницу на руки и отправился следом за даргой. Эмили казалось, что они шли бесконечно долго, прежде чем добрались до небольшой комнаты, где её аккуратно опустили на кровать. Оказавшись в тепле, она сразу задремала, поэтому дальнейшие события помнила смутно. Проснулась уже утром.

Каменный потолок, каменный пол и каменные стены, украшенные вязью прихотливого золотистого узора. Через широкие окна сочился холодный утренний свет. Эмили поднялась, завернулась в одеяло, которым её вчера заботливо укрыли, провела ладонью по ровной гладкой тёплой поверхности, подошла к окну. Там, снаружи, хмурилось небо, и гулко вздыхал океан.

Впервые с момента своего пробуждения в каменном лабиринте, Эмили была так спокойна. Ей казалось, что с тех пор прошла целая вечность — столько событий, столько разочарований, столько открытий. Какой-то дьявольский калейдоскоп. Если бы не Уил, она бы точно не справилась. Действительно стоило поблагодарить судьбу за такой бесценный подарок. Эмили чувствовала, что ему тоже не легко. Он ведь помнил о себе не больше неё, но день за днём возвращался к себе прежнему, обретая уверенность. Обманчивая хрупкость и врождённая изящность, острый ум под лёгким флёром невозмутимости и спокойствия. Дикая грация, как острый клинок в складках шёлка. Возможно, только Эмили видела и понимала это и то только потому, что была связана с ним.

Как будто в ответ на её мысли, вокруг талии обвились прохладные руки, и тёплое дыхание коснулось волос у виска.

— Как ты? — тихо спросил Уил.

Эмили вспомнила, что на ней кроме одеяла ничего больше нет, но никакого смущения не испытала. Да и к чему? Уил ведь вчера и так всё видел — вряд ли он доверил бы заботу о ней кому-то другому.

— Я в порядке, — ответила она.

— Лариан сказал, что тебя хочет видеть жрец.

— Зачем?

— Не знаю, но одну тебя никуда не отпущу.

— А я без тебя никуда и не пойду.

Эмили откинула голову ему на плечо и закрыла глаза. Без него... да куда же она теперь без него. Он ей родной — единственный родной человек в этом мире. Был и другой, но не здесь... где-то бесконечно и мучительно далеко. Эмили, по-прежнему, не помнила его, но отчётливо чувствовала горечь утраты и щемящую тоску.

— Ты ведь помнишь, что нам придётся вернуться? Здесь нам не место.

Ему не надо было уточнять, она и так всё поняла. К тому же они неоднократно обсуждали это, пока брели по берегу озера. Остаться здесь, в мире даргов, — значит обречь сnbsp;

ебя на изоляцию, более того, лишиться возможности найти пару, потому что они не могли быть любовниками и оба об этом знали. Магия уже связала их другими узами, и изменить ничего нельзя — он никогда не будет видеть в ней женщину, как и она в нём мужчину. Для неё это, может, не так серьёзно, а вот для Уила... Маг его уровня не вправе обрекать себя на одиночество. Он не сказал, но Эмили знала, что для него подобное существование со временем превратится в пытку. А ещё... ещё им надо найти своё прошлое и тех, кто остался в нём. Значит, придётся возвращаться. Возвращаться на свой страх и риск, назад, к людям, к себеподобным.

— Как бы не повернулось дело, ты всё равно ничем не рискуешь. Ты же целительница, следовательно, неприкосновенна, — напомнил Уил.

— А ты? Тот охотник... он же хотел нас продать... как вещь...

— Я знаю. И что?

— А если...

Он разжал руки и аккуратно развернул её к себе. Почему-то, когда Вильгельм, смотрел на неё так, в упор, она успокаивалась. Эмили ещё помнила цепи на своих запястьях, липкий страх, непонимание, обиду, безысходность и его спокойные глаза, затягивающие, завораживающие. Он ведь довольно быстро догадался, зачем они нужны охотнику, и к подобному повороту событий был готов, в отличие от неё. Уил просил тогда сохранять спокойствие и довериться ему, что она и сделала, и готова была сделать это снова.

— Эми, я многого не помню, но есть вещи, которые я просто знаю и всё. Например, знаю, что разделять нас нельзя, и никто в здравом уме даже пытаться не станет. Думаю, законы магии везде одинаковы.

— Но я не маг, — возразила Эмили, — мы ведь пытались, и ничего не получилось... я ничего не могу.

— Но ты ведь чувствуешь связь?

— Да, но...

— Это главное. С остальным я как-нибудь разберусь, — заверил её Уил. — Не бывает безвыходных ситуаций, всегда можно заставить даже самых опытных игроков играть по своим правилам.

— О чём ты? — нахмурилась Эмили.

— У меня было время всё обдумать и, полагаю, при возвращении нам следует поменять тактику.

— Ты ведь что-то знаешь... знаешь, но мне не говоришь.

— Скорее догадываюсь, и не хочу раньше времени тебя волновать.

Видимо, это "что-то" ей не понравится. Точно не понравится. Эмили покачала головой, но смирилась. Из них двоих он ориентировался куда быстрее и лучше.

— Кстати, я ведь пришёл за тобой. Нас уже давно ждут. Одевайся, я буду снаружи, — сказал напоследок Уил, и вышел.

Оглядевшись вокруг, Эмили обнаружила в углу комнаты умывальник и столик, на котором лежали расчёска с чистым льняным полотенцем. Никаких зеркал, как и другой мебели, кроме широкой кровати. Вся обстановка деревянная без резьбы и завитушек. В окнах отсутствовали стёкла, а дверной проём вместо двери украшал тяжёлый цветной полог. А ещё Эмили всей кожей ощущала, что эта гора особенная — не холодная и мёртвая, а тёплая... живая.

Одевшись и умывшись, Эмили вышла в довольно узкий коридор. Как ни странно, здесь было светло. Ни факелов, ни каких бы то ни было иных внешних источников — свет излучали сами стены. Ровный приглушённый, но уверенно рассеивающий темноту. "Живая. Правда, живая. Не показалось" — подумала Эмили, и последовала за Уилом.

Вся семья Лариана собралась в большой зале, скорее всего являвшейся, гостиной, и что-то бурно обсуждала, но стоило одноликим войти, все разом смолкли. Судя по всему, гости стали для хозяев, настоящим яблоком раздора — Лариан упрямо поджимал губы, Дарэн и Флариона обменивались обеспокоенными взглядами, а Киран просто-таки пылал угрюмой злостью и, казалось, сдерживался из последних сил.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — напряжённо, но вежливо указала на диван Флариона.

Дарги не знали, как следует себя с ними вести, и это было заметно. До сих пор им никогда не доводилось принимать в своём доме одноликих, даже просто общаться с ними не доводилось. Хоть дарги и освоили язык непрошенных соседей, но для них люди, по-прежнему, оставались чужаками — незнакомыми, но потенциально опасными существами. Да, конкретно эти двое спасли их родича, но другие такие же пытали и унижали его.

Для даргов само понятие рабства — дикость. У них не было даже слуг. Всё их общество строилось на основе изначального равенства — они все дети стихий, древние, мудрые. Единственное деление, которое они признавали — это деление на кланы. Четыре стихии — четыре клана, каждый из которых занимал свою землю. Никогда не было вражды ни внутри кланов, ни между кланами, да и делить им было нечего. Даргов было мало, и дети у них рождались очень редко — такова была их плата за вечную жизнь.

Вчера Дарэн и Флариона согласились принять этих чужаков, как гостей, но теперь решительно не знали, что с ними делать. Здесь, в Оргаде, одноликим не будут рады. И жрец хотел их видеть. Более того, созвал совет жрецов, и все верховные представители других кланов уже прибыли. Всё это не сулило ничего хорошего. Им вернули сына, но внесли тревогу и беспокойство в налаженную жизнь.

— После завтрака мы все отправимся в храм. Нас там уже ждут, — после длительной паузы продолжила Флариона. — Твой спутник сказал, что будет сопровождать нас — мы не стали возражать.

— Вы все пойдёте с нами? Но зачем?

— Видите ли, мы теперь ваши персональные няньки. Вы находитесь под нашим покровительством, и мы за вас отвечаем. Так что за все ваши выходки спросят с нас, — зло и язвительно прошипел Киран.

— Я требую уважения к нашим гостям. Ты обещал, — предостерегающе прервал его Дарэн.

— А за что мне их уважать?! Они же всего лишь одноликие — жалкие подлые существа!

Эмили растерянно сжалась. Она никак не ожидала подобного. Омерзительный ком из ненависти, злости и недоверия ширился, заставляя нервничать. Дрожащую ладонь сжали прохладные пальцы, безмолвно призывая к спокойствию. Сам Уил наблюдал за разворачивающимся семейным скандалом сосредоточенно и хладнокровно.

— Ещё одно слово, Киран, и я забуду, что мы братья, — зло отчеканил Лариан.

— Ну давай, если, они, эти твари, тебе дороже семьи! Я и так вдоволь натерпелся, пока тащил эту немочь хилую на спине! — Киран вскочил с места, яростно сжимая кулаки.

— Киран, немедленно прекрати! Успокойся, — испуганно дёрнулась Флариона. — Вот же, горячая кровь! Прекрати, мы же в долгу перед ними! Дарен, говорила же я тебе, что он не выдержит! О, Оринга! Киран!

Но Киран не слушал её. Всё его внимание было приковано к ненавистным одноликим. Он обещал родителям, что обуздает свой гнев, что проявит должное уважение, вчера ему это даже каким-то чудом удалось, но сейчас ненависть к этой расе и боль за брата, вернувшегося от этих извергов таким слабым и измождённым, застилали глаза и требовали выхода.

Подлинный гнев дарга Оринги подобен пожару и неуправляем, как сама стихия. Безжалостен, беспощаден и смертоносен.

— Лариан, немедленно уведи их отсюда, мы попробуем его удержать!

Эмили ощущала кипящее в воздухе напряжение, оно было плотным и колючим, наполняло звоном тишину и мешало дышать. Повинуясь неведомому инстинкту, она поднялась и шагнула к обезумевшему даргу.

Шаг. Ещё шаг. Тихо, постепенно, не торопясь. Он, не мигая, следит за ней настороженным яростным взглядом. Внутри вишнёвых глаз с вертикальными зрачками бушует огонь, хищно вздрагивают и раздуваются крылья носа, каменеют плечи. Пусть. Не важно. Ещё шаг. Бережно обхватить ладонями сжатый кулак, поднести к губам, выпить ярость, унять боль, обнять покоем, исцелить. Не отрывая глаз, обнажая душу. Это больно, по-настоящему больно, когда мягкий серебристый свет переполняет и поглощает. Отдавать его другим тоже больно. Но его гнев не остудить иначе. И она сияет, пропускает через себя обжигающий холодом искристый свет, безропотно отдавая всё своё тепло.

— Посмотри на меня. Успокойся, — прошептать тихо, чтобы он услышал.

И он смотрит, и слышит, потому что удушливое напряжение постепенно рассевается.

Эмили чувствует, как опадают её обессилевшие руки и уже другие чужие, но надёжные осторожно притягивают её к себе.

— Тихо, тихо, моя умница... ну вот, опять ледышка совсем... уже всё... ты справилась... ну же... — она вслушивается в этот тихий голос, и тянется к нему, в поисках защиты и тепла. Ей это нужно, нужно, чтобы ледяные иглы перестали беспощадно раздирать всё внутри, чтобы вспомнить, как дышать и двигаться.

— Мне холодно... так холодно... — снова шепчет она онемевшими губами, ощущая, как бьётся под щекой чужое сердце.

— Потерпи немного... сейчас пройдёт... — она верит, послушно закрывает глаза и ждёт, а Уил продолжает, только обращаясь уже не к ней. — Если ещё раз подобное повториться, я обзаведусь сапогами из драконьей кожи. Вам ясно? Извольте держать себя в руках, и прекратите над ней издеваться, — тон, которым произнесена последняя фраза, ровен, но наполнен бешенством и угрозой, которую он без сомнения выполнит, если его сейчас не поймут.

Эмили хочет успокоить, поднимает голову, вглядываясь в его почерневшие глаза, прижимается к нему плотнее, ближе, но Уил не даётся. Не отстраняется, просто закрывается от неё, и каким-то образом сдерживает поднявшийся было снова свет.

— Не волнуйся, Эми, я себя полностью контролирую, — и она уверена, что он не лжёт.

Спустя несколько минут, а может часов, Эмили, глубоко вздохнула, обернулась и увидела Кирана. Оказывается, всё это время она стояла между ними. Дарг встретился с ней взглядом и, не выдержав, отвёл глаза.

Тут же рядом возникла Флариона. Вид у неё был крайне взволнованный и потрясённый. Никогда, никогда она не видела ничего подобного — одним прикосновением усмирить безумие дарга... А ведь это всего лишь человеческая девочка. И ещё это сияние, которое излучала одноликая. Такое прекрасное, такое незнакомое. Только ведь оно вовсе не безобидное, потому что, как поняла дарга, вытягивает силы из своей обладательницы. Наконец осознав это, Флариона решительно выцарапала Эмили из железной хватки Уила, и повела отпаивать особо ценным восстанавливающим отваром. На замершего с опущенной головой сына она даже не взглянула.

========== Глава 28. Тайные связи. ==========

Яркая круглая луна серебрила девственно белый снег. Деревья застыли прихваченные первым крепким морозцем. Всё окутала глубокая ночная тишина, нарушаемая лишь шелестом волн да бодрым скрипом под ногами. Руки и щёки сильно зябли, поэтому Грегори хотелось поскорее оказаться в тепле с чашечкой горячего чая. Вообще-то, никаких особых причин возвращаться в Мэдрижхайм именно сегодня у него не было, и тем более не было причин добираться порталом вместо того, чтобы использовать порт-ключ. Просто ему так захотелось. Он уже не помнил, когда в последний раз мелочи вроде ясной морозной ночи доставляли ему радость. Всё-таки приятно иногда почувствовать себя обычным живым человеком, у которого нет прожитых веков за плечами.

В академии тоже властвовала сонная тишина, даже миссис Харрис нигде не было видно. Грегори поднялся в свой кабинет и только успел с комфортом расположиться в кресле у камина, как почувствовал постороннее присутствие. Ну, естественно, разве могло быть иначе, учитывая то, откуда он прибыл.

— Эдмунд, какая неожиданность. Ты решил, наконец, меня навестить? — не оборачиваясь, усмехнулся Грегори.

— Что сказали старейшины? — раздался сзади знакомый спокойный голос.

С того момента, как Грегори представил Эдмунда ученикам, они практически не виделись, только редкие встречи в коридорах да учтивые наклоны головы в качестве приветствия — и ничего больше. На самом деле, директор ни на что особо и не рассчитывал, прекрасно понимая, что Эдмунд предпочёл бы вообще забыть о его существовании. Что ж, трудно его в этом винить. Одно радовало, на данный момент у Грегори было серьёзное преимущество, позволявшее диктовать свои условия. Редкая удача, можно даже сказать, исключительная... особенно, если дело касалось кого-то из Уэнсдеймов.

— Старейшины тоже безмерно рады твоему возвращению.

— Не сомневаюсь, — хмыкнул Эдмунд, — и всё-таки?

— Ты и сам всё прекрасно понимаешь. Сделай милость, подойди, — попросил Грегори.

Он бесшумно подошёл и, скрестив ноги, сел на ковёр у камина напротив директора. Надо признать, смена образа пошла ему на пользу. Казалось, он будто снял несуразный маскарадный костюм. Теперь это был тот самый Эдмунд Уэнсдейм, которого когда-то знал Грегори Вильсон, — герцог, племянник короля, один из основных претендентов на трон и сильнейший из когда-либо живших и ныне живущих магов. Это чувствовалось во всём: в безупречной осанке, в тонких аристократических чертах лица, в гордом независимом взгляде и в окружающей его ауре силы. Если бы тогда всё сложилось иначе, страна в кои-то веки обрела бы достойного правителя. Увы, теперь уже поздно об этом горевать.

— Ты и она слишком ценны сами по себе, — продолжил Грегори, — ты же знаешь, что истинных партнёрских пар складываются сейчас очень мало. Из нынешних выпускников хорошо, если хотя бы одна треть обретёт партнёров на предстоящем Обряде Соединения. Между тем, и ты, и мисс Сэнджио по отдельности, можете создать пару с кем угодно, поэтому позволить тебе соединиться с ней, по их мнению, непозволительная роскошь. К тому же, некоторые из старейшин до сих пор одиноки...

— Мне это не интересно — я никому её не отдам. Если понадобится, буду драться с каждым, кто попробует отнять её у меня.

— Неужели, так сильно любишь?

— Люблю? Я даже не могу сказать, что хорошо её знаю, — помрачнел Эдмунд, — просто она нужна мне и всё. Знаешь, что я почувствовал, впервые встретившись с ней? Притяжение, острое, почти нестерпимое. К Эмили тоже, но и в половину не такое сильное, как к Беттани.

— А она?

— Понятия не имею. Иногда я вообще её не понимаю. Например, не понимаю, зачем она подставилась вам, если уж сумела так ловко от вас скрыться. Не обольщайся, Грегори, орденцы не нашли бы её, если бы она сама этого не захотела... если даже я не смог, так уж вы и подавно.

— Что ты сделал, Эдмунд? — осторожно спросил Грегори. — Ты знаешь, где её сестра?

— Ты последний человек, с которым я захотел бы это обсуждать, — напряжённо процедил Эдмунд.

— Но я единственный, с кем ты можешь это обсудить.

— Действительно, Грей. Грей... ведь так он звал тебя, верно?

Грегори похолодел. Ощущение было такое, будто ему со всего маху двинули прямо в солнечное сплетение. Он искренне полагал, что уже давно утратил способность испытывать такие сильные эмоции, а вот поди ж ты... Хотя чему тут удивляться, нельзя забывать, что, когда дразнишь тигра — рискуешь остаться без руки.

— Откуда ты знаешь? — наконец, выдавил директор.

— Я всё о вас знаю, — произнёс Эдмунд, — не забывай, кем мы с ним были друг другу. За то, что я сделал, мне ещё предстоит заплатить, но ты... он ведь действительно любил тебя, Грегори...

— Неправда. Ты не хуже меня знаешь, каким он был.

— И каким же? И назови уже, наконец, его по имени. Или не можешь?

Легко сказать. Возможно, и в самом деле глупо так переживать, ведь это всего лишь имя. Только... даже про себя Грегори не мог спокойно его произнести. Эдмунд знал это, как и то, что сейчас своими словами, да даже одним своим присутствием мучает своего ночного собеседника. Он мстил, и мстил не только за себя. Грегори чувствовал, как сдирают корку со старой незаживающей раны в его холодной душе, но, с каким-то мазохистским наслаждением, всё пристальнее рассматривал Эдмунда и не желал прекращать этот тяжёлый выматывающий разговор.

— Вильгельм, — после продолжительной паузы, выговорил Грегори, — всегда заботился только о своих интересах. Он сам мне об этом говорил. Я его устраивал, не более.

— Правда? — язвительно прищурился Эдмунд. — И какой же интерес ему был связывать себя с тем, к кому он равнодушен?

— Тебя он любил больше, чем когда-либо мог полюбить меня.

— Так вот в чём дело. Ты ревновал так сильно, что хотел любой ценой избавиться от меня. Только всё это изначально не имело смысла. Посмотри на меня, Грегори, внимательно посмотри. Ты помнишь, что со мной было тогда? Неужели ты хотел сотворить с ним такое? И знай, Вильгельм не успокоился бы, пока не нашёл меня, и отдал бы за меня всё... точно так же, как я. Или ты думаешь, что он бы тебя простил?

— А мисс Сэнджио тебя простит, когда узнает? — холодно поинтересовался Грегори.

— Не знаю... думаю, нет, но у меня не было другого выбора... в любом случае, я её не отдам и никуда не отпущу. Пусть делает, что хочет, пусть ненавидит меня, только бы оставалась рядом.

— И чем же ты лучше меня?

— Ничем. Я такой же эгоист, как и ты. Так я этого и не отрицаю. Только ведь мотивы у нас с тобой разные и причины тоже.

Да, в этом Эдмунд был прав. Вот только, чем бы он ни руководствовался, вряд ли это хоть сколько-нибудь ему поможет. Насколько Грегори мог судить о Беттани Сэнджио, так просто она никому в руки не дастся, и так просто никому ничего не простит. И надо было из всех выбрать именно такую... хотя, кажется, Эдмунд и не выбирал. Грегори очень хотелось бы знать, что за связь между ними, как она возникла и почему. Ведь связь была, отрицать это бессмысленно... без обряда, при отсутствии магического потенциала у девочки... и делает ли это их партнёрами? Что-то пока не очень похоже. Одно ясно — пока мисс Сэнджио находится в Мэдрижхайме, Эдмунд тоже отсюда никуда не денется. Значит, время ещё есть.

Грегори перевёл взгляд на огонь и глубоко задумался, пытаясь до конца осмыслить всё, что сегодня было сказано. Неужели, правда? Может ли быть, что Вильгельм любил его? Ведь если это так, тогда получается, что Грегори сам, собственными руками... Нет, этого просто не могло быть, он бы почувствовал... или...

* * *

Зал блестит хрустальными бокалами, сотнями свечей и улыбками. Здесь собрался весь цвет высшего общества: самые красивые, самые влиятельные, самые богатые, но Грегори не видит никого кроме него. А он кружит по залу с очередной партнёршей и даже не смотрит в его сторону. Всё правильно, здесь и сейчас они никто друг другу.

Глаза Вильгельма непривычно светлые переливаются медовыми всполохами, длинные тщательно уложенные локоны сияют мистической синевой, движения, как всегда легки и грациозны. Он магнитом притягивает взгляды, разные: ревнивые, восхищённые, завистливые, оценивающие. Он рождён, чтобы соблазнять и очаровывать. Забавно наблюдать, как матёрые светские львы, сами того не подозревая, слушаются его, словно цирковые собачки, а изворотливые придворные хитрецы вытягиваются в струнку, будто кобры под волшебную дудочку заклинателя. Они просто недооценивают его. Ещё бы — слишком юн, слишком красив, и наивного избалованного простачка разыгрывает из себя виртуозно.

Грегори ненавидит этот яркий сверкающий мир так же яростно, как когда-то ненавидел серый унылый Мэдрижхайм. Он так стремился вернуться сюда после окончания обучения, и вернулся, хоть и трудно это было, а сейчас всё и все здесь будто отнимали у Грегори то, что должно принадлежать ему, только ему и никому больше.

Вильгельм оборачивается, ловит его нарочито равнодушный взгляд и улыбается, едва заметно, лукаво и насмешливо. Только он один так умеет. Так, чтобы от одного взгляда, от лёгкого движения губ кровь в жилах закипела, чтоб дыхание перехватило, и всё тело жаром обдало. И ведь знает, прекрасно знает, что делает. Грегори медленно закрывает глаза, безмолвно принимая его приглашение.

Позже, когда на часах уже три, гости давно разъехались, и все в замке заснули, Грегори, лёгкой тенью скользит по тёмному коридору, стремительно поднимается по лестнице и толкает тяжёлую дубовую дверь. Здесь тепло, мягко мерцают свечи, и пахнет терпкой сладостью.

Вильгельм стоит у окна, оборачивается на звук. Красивый и невозмутимый, привычный, но всё так же непонятный и непостижимый. На нём только струящийся шёлковый халат, волосы небрежно распущены.

— Я слышал, королю сегодня стало хуже, — подходя ближе, говорит Грегори.

— Да, уже скоро всё решится, — кивает он.

— И что будет?

— Когда король умрёт, принца устранят. Это уже вопрос решённый — никто не позволит слабоумному занять трон. Его под чужим именем отправят в какую-нибудь дальнюю провинцию и обеспечат достойный уход. Со мной произойдёт несчастный случай, а следующим правителем станет Эдмунд, как единственный ближайший кровный родственник короля по мужской линии.

— И ты так просто готов отказаться от власти?

— Одному из нас всё равно пришлось бы уступить, а так... Эдмунд может выбрать себе любую партнёршу. Орден тут же вернёт его избранницу семье, восстановит титул и подходящую легенду по поводу её длительного отсутствия при дворе придумает. Их наследники не вызовут ни у кого недоумения, которое могли бы вызвать наши.

— Наши? — уточняет Грегори. — Ты хочешь сказать, что собираешься выпить отвар?

— Да, — коротко и безапелляционно.

— Но зачем?

— Эдмунду придётся его принять, а я не хочу жить дольше него.

— Эдмунд... — Грегори чувствует, как в груди поднимается глухое раздражение, — неужели он всегда будет стоять между нами?!

— Не между, Грей, рядом. Ты же знал всё с самого начала. Он дан мне с рождения, у нас с ним душа и сердце пополам и это никогда не изменится.

Да, Грегори знал это, ещё два года назад, когда впервые привёл его в свои покои в Мэдрижхайме. Но тогда он и представить не мог, что дело зайдёт так далеко, что смазливый мальчик вместо того, чтобы стать забавной игрушкой, всю жизнь перевернёт и душу наизнанку вывернет. А теперь, одна мысль, что он может принадлежать кому-то ещё, сводила с ума.

Вильгельм будто слышит его мысли, или просто хорошо его изучил. Он опускает руки, чуть передёргивает плечами, шёлк с лёгким шелестом соскальзывает с гладкой белой кожи. Поднимает голову и смотрит. Говорят, глаза — зеркало души, а у него чёрные омуты. Затягивают, но не отражают ни мыслей, ни чувств — всё скрыто в бездонной глубине.

Грегори целует его, требовательно и горячо, обнимает, а потом раскладывает прямо на полу, напрочь забыв о стоящей рядом кровати.

— Ну вот видишь... видишь, я не отталкиваю тебя... никому больше не позволил бы... никогда, а тебе отдаюсь, — шепчет его личное проклятие, вздрагивая и прижимая к себе крепче — я же сам... сам тебя выбрал, неужели не понимаешь... тело своё тебе отдаю, магию с тобой разделить хочу, связать себя с тобой навсегда... неужели тебе мало... ты жаден, Грей... но помни, кто требует слишком многого... рискует потерять всё... ну же, посмотри на меня... с тобой... твой... неужели не видишь...

Грегори хочет верить. Особенно сейчас, когда тело любовника, словно глина в его руках, но ревность не даёт покоя. И он метит его, жадно затягивая и прикусывая кожу на плече, на шее, на груди, сжимает властно и без всякой нежности. Это — то, что сейчас между ними — никому не доступно, здесь и сейчас их только двое. И так должно быть всегда.

* * *

Воспоминание было такое яркое, что Грегори казалось, будто он до сих пор слышит те, сказанные Вильгельмом слова. Возвращаться в эту застывшую и растянувшуюся на долгие годы одинокую реальность не хотелось. Почему же он не поверил ему тогда? Он же слушал, но, видимо, не слышал.

— Я попытаюсь убедить старейшин, Эдмунд. Я сделаю всё, что смогу, — устало вздохнул Грегори. Он ещё никогда не чувствовал себя таким счастливым и таким несчастным.

========== Глава 29. Ценная собственность. ==========

Гора внутри оказалась странной. Очень гладкие стены, много пустоты, много просторных выступов и казавшаяся бесконечной каменная винтовая лестница спускающаяся вниз и закручивающаяся вверх. По сути это был и гигантский многоквартирный дом, и сам город одновременно. Соответственно у жилищ даргов предполагалось два входа: один внешний с широкой площадкой для приземления столь массивных существ, и один внутренний — ведущий, собственно, в Оргад, в самое сердце города клана Оринги.

Эмили с изумлением смотрела на идеально ровную поверхность, на месте которой только что находился просторный проём, через который она прошла. Ни единой трещинки, ни намёка на его существование. Всё вокруг было наполнено светом и воздухом, где-то едва слышно журчала вода и ещё были цветы, много и разных. Такое не могли создать даже самые искусные человеческие маги, такое под силу лишь истинным детям стихии.

— Нам наверх, — деловито сообщила Флариона, — мы с мужем вас отнесём.

— Мы могли бы дойти и сами, — робко возразила Эмили, — здесь так красиво.

— Храм очень высоко — на самой вершине, подниматься пешком слишком долго, а нас уже ждут. Обещаю, у тебя ещё будет достаточно времени всё рассмотреть.

Эмили кивнула и без возражений забралась на спину дарги, как только та приняла вторую ипостась. Флариона летела осторожно, чтобы лишний раз не тревожить девочку. Как-то незаметно для себя дарга прониклась искренним сочувствием к этому несчастному наивному ребёнку. Она прекрасно отдавала себе отчёт, что девочка ей чужая, настолько чужая, насколько вообще может быть, но вот прямо сейчас это не имело никакого значения. Они виноваты перед ней и её спутником — они не только не вернули долг чести, но и подвергли риску. Недопустимо и непростительно.

Вскоре они подлетели к вершине, каменный потолок раздвинулся, пропуская в огромный, идеально круглый, искрящийся зал храма. И снова ровный гладкий перламутровый пол вместо зияющего провала, на который приземлились дарги со своими гостями. Эмили была уверена, что именно этот храм она видела накануне, только внутри он оказался неожиданно пугающим. Жемчужные полупрозрачные стены, высоченный потолок, четыре массивных богато украшенных драгоценными камнями трона, расположенных вдоль стен на равном расстоянии друг от друг, к которым вела широкая лестница. Больше ничего, ни одной лишней детали. Всё это пространство и сверкающее, лишённое тепла, великолепие не только завораживало, но и угнетало.

— Мы рады видеть вас, — неожиданно раздался зычный мужской голос.

Эмили невольно вздрогнула, она была так поражена увиденным, что даже не заметила, что в зале были другие дарги. Их было всего четверо — двое мужчин и две женщины. Они стояли у одного из тронов, с высоты взирая на посетителей.

— Это жрецы кланов, — тихо пояснил Лариан.

— Думаю, все мы знаем причину, по которой вы сегодня здесь, — на правах хозяина, продолжил жрец клана Оринги. — Дарэн, Флариона, пусть ваша гостья поднимется к нам.

Эмили посмотрела на Уила, и он без лишних слов последовал за ней. Лариан и его семья остались на месте. Своих жрецов дарги слушались беспрекословно. Даже удивительно, но выглядели жрецы на удивление обычно. Сейчас они были во второй ипостаси и почти не отличались от людей. Более того, и между собой они не сильно различались, хоть и принадлежали разным кланам. Фактически всё, что отличало их друг от друга — это цвет глаз и одежды. Тёмно-вишнёвые глаза и длинное бордовое одеяние у жреца клана Оринги, зелёные — у жрецы Варги, голубые — у жрецы Вирхи и карие глаза с золотисто-коричневым одеянием принадлежали жрецу Эльды. С другой стороны Эмили уже поняла, что дарги вообще не сторонники излишней вычурности, во всём, что окружало их, они больше ценили простоту и удобство, нежели красоту.

— Правда ли, что ты пришла к нам из другого мира, дитя? — благосклонно улыбаясь, спросил жрец.

— Я не знаю, — честно ответила она.

— Правда ли, что ты носишь метку на своём теле?

— Что?

— Сияние... ты ведь сияешь, верно? Покажи нам свою метку.

Эмили непроизвольно дёрнулась, и прижала к груди руки.

— Ты не обязана, — заметив это, вмешался Уил.

— Я не с тобой разговариваю, мальчик, — нахмурился жрец.

— Я её старший брат, а, значит, несу за неё ответственность.

-Хардин, думаю, он в своём праве, — жрица Варги мягко оттеснила своего коллегу и выступила вперёд, — не беспокойтесь, вам не о чем беспокоиться. Мы не станем никого ни к чему принуждать. Вы ведь гости здесь, и мы помним об этом, как и о том, что обязаны вам жизнью нашего соплеменника.

— Я рад это слышать, — кивнул Уил, — и искренне надеюсь на ваше благородство.

— Нам просто необходимо убедиться, что твоя сестра, действительно, отмечена Кео.

— Но... это всего лишь след от удара ледяной молнии, — возразила Эмили.

— Кто знает, как Кео выделяет достойных? Покажи нам её печать, дитя. Тебе нечего стыдиться.

После некоторых колебаний, Эмили всё-таки выполнила просьбу. Символ всё nbsp; — Вы все пойдёте с нами? Но зачем?

так же мягко серебрился на бледной, чуть покрасневшей коже. Жрецы долго и внимательно рассматривали его, будто редкий артефакт.

— Что ж... — печально вздохнула жрица Вирхи, — Сияющая... сомнений быть не может.

— Дарэн, Флариона, может ли ваша семья поручиться за этих одноликих? — обратился, наконец, жрец Оринги к соплеменникам, которые по-прежнему стояли у ступеней, не пересекая невидимой границы.

— Да, — ответила за всех Флариона.

— Что ж, вы можете остаться. Никому из даргов какого бы то ни было клана, не позволено будет выказывать по отношению к вам неуважение или враждебность. Отныне вы принадлежите клану Оринги, семье Дарэна и Фларионы. Можете идти.

* * *

— Правильно ли мы поступили? — после того, как дарги с одноликими покинули храм, спросила жрица Вирхи.

— У нас не было другого выбора, мы не могли отказать Сияющей, — сказал жрец Эльды. — К тому же они сами скоро уйдут, слишком сильные узы их соединяют с теми, кто остался в том мире, из которого они пришли.

— Я никогда не видела живых воплощений Сияния и Мерцания... даже представить не могла, что такое возможно. Не понимаю... такая сила в столь недолговечном и хрупком сосуде, — покачала головой жрица Варги, — ей не выжить, после высвобождения.

— А она и не должна. Помнишь то, о чём предупреждала нас Видящая? Скоро всему придёт конец. Всё, что нам остаётся — вернуться к истокам.

— Развоплощение? Но мне нравится иметь плоть, кроме того, развоплощение лишит нас памяти, — ужаснулась жрица Вирхи.

— Мне тоже нравится иметь плоть, но ещё больше мне нравиться просто быть. Мы дети стихий — у нас нет души и, если мы погибнем вместе с этим миром, от нас совсем ничего не останется. А память... в новом воплощении, может, она не так уж и важна.

— Творящая Иола, талантливее своих сестёр, но и она лишь хороший мастер — не творец. Мы знали, что рано или поздно всё рухнет, — согласился жрец Оринги. — Нам надо готовиться, потому что времени у нас осталось не так уж и много.

* * *

Жрецы не ошиблись — Эмили с Уилом не планировали надолго задерживаться у даргов. Они готовились к скорму возвращению, правда, Эмили пока никак не могла понять, что именно задумал её спутник. Он подробно расспрашивал Лариана о традициях людей, живущих в Виане, об их законах и системе управления, а ещё много тренировался. Эмили догадывалась, что Уил хочет выяснить границы своих возможностей, восстановить и отточить былые навыки, ведь, как оказалось, его тело вспоминало гораздо быстрее и охотнее разума.

Между тем, и самой Эмили скучать было некогда. Она бродила по Оргаду, оказавшемуся воистину огромным, гуляла по окрестным лугам, собирая лечебные травы и коренья, слушала предания и легенды, которые ей рассказывала Флариона. Жрецы не солгали — дарги, действительно, относились к ним, если не доброжелательно, то, по крайней мере, вполне терпимо. Может, им и не нравилось присутствие одноликих на их землях, но они никак этого не демонстрировали. Одно вызывало смутное беспокойство — Киран. Он никогда не разговаривал с Эмили и не подходил близко, но неизменно всюду следовал за ней.

— Я думаю, им не стоит возвращаться, — вечером, накануне назначенного дня, неожиданно сказал дарг матери.

— Это их решение, Киран, — возразила Флариона.

— Это опасно.

— Они это понимают, но у них есть на то свои веские причины.

— И какие же?

— Я не спрашивала, но точно знаю, что Вильгельм не стал бы подвергать сестру неоправданному риску. К тому же, как ни крути, но они возвращаются к своим.

— Люди даже своих делают рабами, — с отвращением выплюнул Киран.

— Мы не вправе их осуждать. Они другие. И с чего ты вдруг так беспокоишься о них?

— Девочка... она кажется такой уязвимой... и ей было больно, когда я...

— Нет, — настороженно разглядывая его лицо, произнесла Флариона, — она не твоя и никогда твоей не будет. Запомни это. Завтра мы отнесём их к границе человеческих земель. На этом всё.

— Мы с Ларианом сами отнесём их.

— Киран, тебе совсем не обязательно...

— Нет, её я отнесу сам. Я сказал. На этом всё, — отрезал он и вышел.

Флариона смотрела ему вслед и не верила. Как? Когда? Почему никто до сих пор не заметил? И самое главное, что теперь с этим делать? Она знала своего сына, к несчастью, слишком хорошо.

Рано утром два дарга и одноликие покинули Оргад. Обратная дорога показалась Уилу и Эмили намного короче. Лариан уже достаточно восстановился, чтобы без труда преодолеть такое расстояние, а Киран от природы был сильным и выносливым.

На сей раз, младший дарг обращался со своей ношей аккуратно и бережно. Ему не хотелось её отпускать. Сияющая — так назвали её жрецы и были правы. Но как может, что-то столь прекрасное причинять такую боль? Стыд и непонятный страх за одноликую мучили и тревожили Кирана. Ему не понравилось то, как смотрели на неё жрецы... казалось, они выносили ей приговор.

Ночь путники провели на берегу озера Сайхо, и уже на исходе второго дня прибыли к границе. Лариан всё порывался проводить их дальше, но Уил запретил, и Киран был с ним согласен — одного раза брату, пожалуй, было уже достаточно. Киран смотрел им вслед и твёрдо знал, что позже ещё найдёт их.

Расставшись с даргами, Вильгельм с Эмили, вошли в ворота одного из приграничных городов. Вошли открыто, даже не пытаясь скрыть или изменить свою внешность, и уже вскоре были задержаны городской стражей.

— И что теперь? — спросила Эмили, когда за ними закрылась дверь острога.

Камера находилась на первом подземном этаже и освещалась единственной свечёй. Пахло гнилью и сыростью. Что никак не поднимало настроения.

— А теперь будем ждать своего нового хозяина, — невозмутимо ответил Уил.

— Хозяина?! И ты так спокоен?! — взволновалась Эмили.

— Как я уже говорил, тебе не о чем беспокоиться. Более того, думаю, это наилучший вариант в сложившихся обстоятельствах. Мы здесь никто, нам негде жить, у нас нет работы и времени адаптироваться с учётом здешней ночной напасти.

— Но не рабство же?! А я всё гадала, почему ты мне ничего не рассказываешь. Это просто безумие!

— Отчего же? Не волнуйся, с тобой всё будет в порядке.

— А с тобой? Ведь с тобой могут сделать... да всё, что угодно могут!

— Пусть попробуют.

Эмили села на узкую деревянную скамью, чтобы хоть немного прийти в себя. Ей не нравился этот план, но непробиваемое спокойствие Уила немного передалось и ей. Он ведь был прав. Как бы безумно это ни звучало. Уил собирался поменять тактику... знать бы ещё, как это будет выглядеть.

Впрочем, долго гадать не пришлось, на следующий день узников провели в просторный кабинет, где их уже ждали. Эмили сразу узнала двух молодых людей, которые непринуждённо беседовали с начальником острога.

— О, а вот и Ваша ценная собственность, вир Эйдан, — расплылся в широкой улыбке начальник, — сами видите, всё в лучшем виде.

— Ваши старания будут оценены по достоинству, — вежливо ответил Эйдан, и повернулся к другу, — Я же говорил тебе, Ёран, что не зря заплатил деньги.

Эмили посмотрела на Вильгельма и только позавидовала его хладнокровию, чувствуя, как у неё самой тревожно учащается пульс.

— Мне сказали, что клеймо на этих рабов поставить нельзя, — продолжил Эйдан, — что ж попробуем по-другому. Ты целительница, верно? — обратился он к Эмили.

— Да, — только и смогла выдавить она.

— Тогда к тебе это не относится, а вот твой спутник пусть встанет на колени.

Вильгельм молча выполнил приказ. Лицо его было совершенно непроницаемым и абсолютно спокойным. Будто не он стоит на коленях, а все остальные на коленях перед ним.

Эйдан Эрийский, не спеша, подошёл к нему. Бесцеремонно ухватил за подбородок, заставив поднять голову. Эмили смотрела, не отрываясь, пытаясь, уловить хоть тень негодования или ярости в выражении глаз Вильгельма, но не смогла разглядеть ничего. Таким она его ещё никогда не видела.

— Такая покорность, даже обидно, — усмехнулся Эйдан, — пожалуй, нужно закончить с этим поскорее.

Он вытянул руки, опустил ладони на голову своего нового раба, закрыл глаза, мелькнула ослепительная алая вспышка, скользнула по рукам и ударила ему прямо в грудь.

— Какого чёрта?! — немного отдышавшись, недоумённо прошипел Эйдан.

— Меня нельзя заклеймить. Никаким образом. Даже магическим, — холодно улыбнулся Вильгельм.

— Хм... тогда мне ничего не остаётся, кроме как посадить тебя на цепь.

— В этом нет необходимости. Я дам Вам слово, что буду вашим рабом и не стану предпринимать попыток к бегству. Взамен, Вы обязуетесь обеспечить защиту и покровительство моей сестре.

— И я могу верить твоему слову?

— Да. Если я его дам, то не нарушу.

Эмили видела, как загораются азартным огнём глаза высокородного, и поняла, что предложение Вильгельма будет принято... вот только стоило ли этому радоваться?

========== Глава 30. Инстинкт охотницы. ==========

Ночь снова выдалась холодная, а с утра повалил мокрый снег. Большие тяжёлые хлопья падали на землю и сразу же таяли, образуя под ногами противно хлюпающую слякоть. Однако, не смотря на столь неблагоприятные погодные условия, занятий на улице никто не отменял, хотя и внутри академии сейчас было не многим лучше.

Открытый всем ветрам Мэдрижхайм не спасал от холода. Каменные стены не сохраняли тепла, а сквозь оконные щели постоянно дуло. Иногда даже вода в медных кувшинах для умывания покрывалась корочкой льда, а ведь впереди ещё маячила зима с лютыми морозами, на которые, как Беттани сообщили соседки по спальне, здешние края особенно щедры. Одеяла оказались слишком тонкими, и поэтому, дабы хоть как-то облегчить положение, многие девочки спали по двое, что позволяло им укрыться двумя и получить дополнительное тепло друг от друга. Конечно, на девятом курсе были маги огня, взять хотя бы ту же Миранду, к которой примкнула Бет, но постоянно поддерживать согревающее заклинание очень трудно, а во сне так и вовсе невозможно. Кормили здесь опять же весьма скудно и без изысков. Определённо не курорт.

Полуголодные и озябшие студенты 9-го курса маялись в ожидании преподавателя. На некотором расстоянии от них зябко жались друг к дружке студенты одного из младших курсов. На вид малышам было лет 5-6, точнее определить было трудно. Вообще распределение здесь зависело не от фактического возраста детей, а от того, в каком возрасте была произведена инициация. Обычно приобщать к ордену одарённых предпочитали в 3-4 года, ведь чем старше ребёнок, тем выше риск угробить его в процессе. Ну вот — ясельки и детские садики здесь не предусматривались, так что обучение начиналось прямо с момента зачисления. Чему и какими методами учили таких крох, Беттани предпочитала не думать, как-то уж совсем жутко становилось.

Ботинки безнадёжно промокли, как и легкая хлопковая курточка. Беттани поднесла к губам заледеневшие руки, безуспешно пытаясь согреть их дыханием. На горизонте, наконец, нарисовался профессор Герианс в тёплом длинном плаще и внушительных сапогах, несомненно, больше подходящих для такой погоды, нежели скудное одеяние студентов.

Занятие проходило в обычном режиме — разминка, повторение, новый материал. Все привычно разбились на пары. Засвистели, зазвенели и засверкали заклинания, закручивая спиралью воздух, высекая из ниоткуда искры, вытягивая прозрачные водяные нити. Здесь, на открытом пространстве, в естественной среде, так сказать, можно было использовать все имеющиеся природные ресурсы. Беттани стояла и просто наблюдала. А что ещё делать, если ничегошеньки не можешь? И какого чёрта её вообще сюда таскают? Разве что мёрзнуть и молча завидовать тем, кто имеет возможность хоть как-то двигаться. Вот кто-то упал на землю, вытирая с губ кровь, кто-то получил внушительный ожог, а у третьего рваная рана на ноге. И чем же его так? А впрочем, какая разница, Беттани всё равно этого не понять. К тому же были у неё проблемы и посерьёзнее.

Вот уже неделю Бет мысленно постоянно прокручивала и сопоставляла факты. Её музыкант Рик вдруг оказался профессором Эдмундом Уэнсдеймом и это, чтоб его, в корне меняло всё. Раньше ей и в голову не приходило связать с ним всю ту чертовщину, которая сейчас творилась в её жизни. Всё началось с родинки. Бет ведь проверила, Эмили писала о парне — "высокий, с правильными чертами лица и родинкой под губой, почему-то эта самая родинка сильно смущала меня". Она вспомнила и о той странной фразе, которую услышала от него однажды, когда он пребывал на грани сна и яви. "Прости меня" — Эдмунд тогда повторил то, что сказал её сестре. Ведь это был он... только, кого он в тот момент видел перед собой... Беттани или Эмили? У кого из них двоих просил прощения? И за что? Зачем он здесь? И зачем здесь Бет? Знает ли он об их детях? Может ли это всё быть планом по снабжению ордена новыми одарёнными? А если нет? Если он не знает, но узнает, что тогда? Что он сделает?

От всех этих мыслей и предположений становилось тошно. Беттани боялась сказать или сделать что-то не так. Ей казалось, что она идёт по канату над глубоким ущельем и без всякой страховки. А Рик... нет, Эдмунд ни словом, ни взглядом не выдаёт, что хотя бы помнит её.

Одежда окончательно промокла, ноги и руки задубели. Бет понимала, что придётся после занятий идти прямиком к миссис Ирсэн — без знахарки сегодня точно не обойтись. Заботливая, сердобольная старушка снова напичкает её какой-нибудь укрепляющей, согревающей, противопростудной дрянью, а то так и до пневмонии не долго, а ей этого сейчас никак нельзя. Миранда с Руди никогда не спрашивали, зачем она так часто наведывается в больничные покои, но неизменно прикрывали её отлучки перед профессорами, если требовалось. Хоть с друзьями повезло и то радость. Даже жаль, что даже им она не могла сейчас рассказать всего. Слишком рискованно, да и втягивать их в свои проблемы окончательно не хотелось.

Вдруг со стороны младшего курса раздался испуганный крик. Бет вскинула голову. К поляне со стороны леса приближались звери — пять огромных волков. Беттани даже и представить себе не могла, что эти животные могут быть таких размеров. Ей говорили, что в этом лесу всякие твари водятся, но ведь пока не увидишь своими глазами — не поверишь. Снова раздался крик и Бет, наконец, разглядела девочку. Малышка сидела на земле достаточно далеко от остальных детей и довольно близко к лесу — видимо, отбросило заклинанием. Она пыталась что-то сделать, кажется, творила заклинания, но то ли от страха, то ли от недостатка сил, у неё ничего не получилось. Её неуклюжие попытки только злили зверей. Они не торопились нападать, но приближались к ней, а никто из преподавателей или студентов даже не пытался ей помочь.

— Почему никто ничего не делает? — обеспокоено спросила Бет.

— Это будет для мисс Браун ценным уроком, — объяснил профессор, — пусть пока попробует сама, а если ситуация выйдет из-под контроля, профессор Милден вмешается.

— Но её же покалечат!

— Что ж, как я и сказал, это будет для неё ценным уроком. Оставшиеся шрамы будут напоминать ей о том, что она однажды провалила экзамен на выносливость, самоконтроль и концентрацию.

— Но ей же всего лет шесть, не больше!

— Возраст не имеет значения.

Беттани замутило. Она поняла, что снова злится, а злиться ей нельзя. Она слишком хорошо помнила, что бывает после. И на тренировках с Мирандой всё проходит не так уж и гладко... совсем криво, если уж на чистоту. Но и оставлять всё как есть нельзя. Бет вдруг поняла, что должна защитить, это было даже не желание, это была потребность на уровне инстинкта. Как самка, она должна защитить детёныша, пусть и чужого. И мир вокруг будто сделал невообразимый кульбит.

Бет нагибается, достаёт неизменный нож, с которым не расставалась даже в стенах академии в силу привычки. Сознание прояснилось, все эмоции отступили куда-то далеко на задний план, обнажая то, что всегда дремало внутри неё.

Она идёт вперёд, не реагируя на окрики и попытки остановить. Достигнув цели, встаёт перед волками, закрывая уже переставшего сопротивляться и смирившегося со своей участью детёныша.

Звери. Большие. Паники нет. Ни капли. Отрешённое спокойствие помогает сосредоточиться. Слух и зрение обостряются до предела. Сейчас Беттани невероятно отчётливо видит каждую снежинку и улавливает малейшее движение. Один зверь — самый крупный — отделяется от остальных. Время замедляется, и воздух как-то странно густеет. Бет, не двигаясь, неотрывно следит за зверем, а он кружит вокруг неё, неуклонно приближаясь. Шаг вперёд. Утробное рычание. Оскал. Ещё шаг. Снова по кругу.

Бет не двигается. Ни шага. Ни звука. Внутри напряжённо сжатая пружина. Она застыла и ждёт, не замечая, как зубы обнажаются в точно таком же зверином оскале.

— Я жду. Нападай.

Зверь подбирается, готовясь к атаке. Она видит, как напрягаются его мышцы, слышит биение сердца и едва уловимое затаённое дыхание. Мгновение. Прыжок. И она молниеносно срывается с места, бросается навстречу.

Вцепиться в вздыбленный загривок, обвиться змеёй вокруг сильного живого извивающегося тела, вонзить тонкое острое лезвие прямо в горло, туда где бьётся пульс, где течёт горячая алая кровь. Вой. Пронзительный нестерпимый. Алые брызги смешиваются со снегом. Зверь бьётся, мечется и переворачивается. Бет чувствует удар спиной об землю. Больно, мерзкий привкус крови во рту. Не страшно. Не важно. Не отпускать. Пальцы ещё крепче сжимают рукоять ножа. Снова в горло. Сильнее, точнее. Зверь крутится, пытается рычать, но доносится лишь хрип из разодранного горла. Падает. Замирает. Умирает.

Бет поднимается над огромным поверженным зверем. С ножа капает кровь и смешивается с мерзкой талой жижей под ногами. Стая теперь её.

— Ко мне, я приму вашу клятву.

Звери пятятся назад.

— Живо!

И они, прижимая к голове уши, поджимая хвосты, пригибаются к земле. Словно перепуганные дворовые шавки, почти ползком приближаются к ней.

Бет вытягивает вперёд руку, чувствует прикосновение шершавого языка к ладони. Теперь она владела каждым из них. Она убила вожака — за ней право сильнейшего. Она Охотница, а теперь и их новый вожак.

Они заискивающе смотрят в глаза, спрашивают и она позволяет. Звери разворачиваются, уходят обратно в лес, и мир вокруг снова меняется.

Бет недоумённо посмотрела на свои окровавленные руки, силясь понять, что это такое сейчас только что было. Мёртвый волк всё так же лежал перед ней, явно доказывая реальность всего произошедшего. Неужели это была она? Да, точно это была она. Господи, во что же она превращается?! Тело трясло от жуткого напряжения, колени подогнулись, хотелось заскулить и спрятаться так, чтобы никто никогда не нашёл. Слишком. Всё это для неё слишком. В ушах всё ещё звенел протяжный вой умирающего зверя, переходящий в надрывный хрип. Бет засмеялась. Размазывала по щекам слёзы и кровь. Казалось, ей никогда не смыть с себя тяжёлый густой запах чужого ужаса и смерти. Вокруг суетились люди. Кто-то хлестал её по щекам, а она всё смеялась и никак не могла остановиться. Ей было плохо, ей было страшно, так, как никогда ещё не было в жизни.

Кто-то подхватил её на руки и куда-то понёс. Она, всё ещё всхлипывая, зажмурилась, малодушно отгораживаясь от всего и от всех. Боли не было, только полное опустошение. Куда её опять тащат?! Сколько можно?! Где ещё взять силы бороться, если даже собственное тело и разум предают тебя, вдруг обращаясь чем-то или кем-то столь чудовищным?! Ведь она никогда не была убийцей... или всё — таки была... всегда... не убийцей — Охотницей.

========== Глава 31. Напряжение. ==========

— Вы просто обдумайте всё, как следует, вир Эйдан, никто во всей Виане не даст за него большей цены! — важно закончил свою речь хозяин очередного борделя и смиренно сложил на своём весьма внушительном животе руки в ожидании ответа высокородного.

— Не заинтересован, — небрежно бросил Эйдан.

Ёран чётко уловил всю степень его скрытого раздражения. И это вполне можно было понять. Насколько ему было известно, за последнюю неделю Эйдан получил более десятка подобных предложений, и уже сто раз успел пожалеть, что решил провести своего нового раба по центральной улице. Ну кто ж мог предположить, что Вильгельм произведёт такой фурор? Хотя... наверно, всё-таки мог. Потому что Вильгельм был... он был не такой, как все. Если он появлялся где-либо, то тут же заполнял собой буквально всё пространство, даже если просто стоял на месте и ничего не говорил. Такую мощную силу притяжения невозможно было игнорировать. Недосягаемая высота с повадками элитной куртизанки, да ещё при такой-то внешности...

— Вы зря отказываетесь, — продолжил настойчиво убеждать посетитель, — держать такой бриллиант на чёрной работе просто преступление!

— Вы хоть знаете, что он идёт в паре с целительницей? — вяло уточнил высокородный.

— Разумеется, и считаю, что сто тысяч золотых достойная цена за обоих.

Однако... предыдущий семьдесят предлагал. Лихо. Если бы Эйдан согласился, то недурственно бы заработал. Сто тысяч золотых — целое состояние. Но Ёран точно знал, что Эйдан на это не пойдёт, он сам сказал — у него с Вильгельмом личные счёты.

— Нет. Аудиенция окончена, — Эйдан поднялся, и вышел на широкий балкон.

Владелец борделя удручённо покачал головой и, покряхтывая, выбрался из кресла. Но, видать, надежда умирает последней, поэтому перед уходом он всё-таки оставил свою визитку. Ёран проводил его взглядом и присоединился к Эйдану.

— Всё ещё держишь оборону? — ответ, конечно же, известен, однако уточнить, чтобы посмотреть на реакцию "ледяного принца" всё-таки любопытно. — Может, на этот раз, лучше было бы согласиться?

— Нет.

Лаконично, а главное содержательно.

— Но почему?

— Не хочу — достаточно веская причина?

— Ну... а как он вообще?

— Я отправил его на конюшню.

Да уж, работа чернее не придумаешь.

— И?

— Он же маг воды. Теперь конюшня по щелчку сверкает.

— Ничего себе! — ахнул Ёран. — Этого же даже Старейшина Архис не может.

— Я в курсе, — угрюмо хмыкнул Эйдан.

— И?

— Что "и"? Я к садовнику его определил... тот теперь тоже пребывает в диком восторге.

— В смысле?

— Идём, сам посмотришь.

Они вернулись в комнату, через просторный коридор проследовали на террасу и по узкой мраморной лестнице спустились в сад. Миновали цветущие магнолии и... Ёран смотрел, и глазам своим не верил. В лучах солнца сверкал огромный ледяной фонтан. Вильгельм стоял рядом, идеально прямой, с высоко поднятыми руками, прозрачные искрящиеся струи, обвивая, скользили по нему, не касаясь кожи, срывались с кончиков пальцев, устремлялись в небо, и свивались там серебристыми узорами. Глаза его были закрыты, губы беззвучно что-то шептали. Это было невероятно красиво. Ёран даже забыл о времени, наблюдая за столь тонким изящным плетением заклинаний. Филигранная работа высочайшего уровня. Такому некоторые всю жизнь учатся.

Вдруг раздался короткий звучный щелчок и из вершины фонтана хлынули, взмывая вверх, прозрачно-радужные потоки.

— Вир Эйдан, теперь два раза в день полив будет осуществляться автоматически, — закончив, сообщил Вильгельм.

— Хорошо, можешь идти, — кивнул Эйдан, и отвернулся.

Вильгельм учтиво поклонился и отправился в оранжерею.

— Демоны! — наконец, выдохнул Ёран.

— Сам знаю, — огрызнулся Эйдан.

— И что ты собираешься с ним делать?

— А что я, по-твоему, могу с ним сделать? Ты же сам всё видел. Мне просто нечего этому противопоставить. Что ни прикажешь — выполнит, даже бровью не поведёт. Девчонка неприкосновенна — целительница... кроме того, её безопасность он оговорил особо, если помнишь. Да и не в моих правилах использовать подобные методы.

— Тогда тем более не понимаю, почему ты так упорно отказываешься его продать.

— Не могу... просто не могу...

— Он что? Он тебе нравится?

— Разумеется, нет! — раздражённо процедил Эйдан.

Надо же, оказывается, Эйдан умеет злиться. Ну да, прежде ему с подобным сталкиваться явно не приходилось, впрочем, Ёрану тоже. Вильгельм добровольно согласился надеть рабское ярмо, и при этом чувствовал себя вполне комфортно: работой не брезговал, выполняя всё безукоризненно и быстро, а попытки уязвить или оскорбить начисто игнорировал. Действительно, что при таком раскладе можно сделать, не уронив своего высокородного достоинства? Сам Ёран инстинктивно старался держаться от этого сомнительного приобретения подальше, хоть и был очарован им, впервые увидев на рынке.

С Эмили дело обстояло иначе. Милая приветливая девушка, к которой очередь уже на месяцы вперёд выстроилась. Всё-таки целители — редкость, особенно, когда вокруг столько шарлатанов, готовых без зазрения совести нажиться на чужом горе.

К обеду в особняк прибыли гости. Одна из них — новая любовница Эйдана. На сей раз, Ёран даже знал, кто именно, — Рилассия Дриландская. Роскошная породистая волоокая красавица с густыми чёрными кудрями. Сколько их уже было, но всё равно Ёран каждый раз страдал, как в первый. Только ещё никогда прежде Эйдан не позволял себе проявлять свою симпатию столь явно и однозначно. Странно и непохоже на него. Однако, судя по всему, Арзар и Оливия, присоединившиеся к ним за обедом, относились к новой интрижке сына вполне благосклонно... Неужели?.. Может ли быть, что им каким-то образом удалось вычислить пару своего сына? Или Эйдан сделал это сам? С его уровнем магического потенциала он мог... И ничего не сказал своему лучшему другу... Ёран знал, что не имеет на это права, но всё равно ощущал горький вкус предательства.

Рилассия мило ворковала, то и дело томно вздыхая, заодно демонстрируя пышную грудь в глубоком вырезе лилового шёлкового платья. Эйдан улыбался и не скупился на комплементы. А Ёран сидел в углу и пытался смотреть куда угодно, только не на них.

Вильгельм появился в гостиной уже после того, как все, отобедав, переместились туда. Казалось, его крайне мало интересовало то, что происходило вокруг. Он поменял цветы в вазах и принёс вазу с фруктами, не обращая внимания на жадный интерес к своей персоне. Лишь раз Ёран заметил в его равнодушном взгляде острое напряжённое внимание — когда Эйдан устало опустил голову и сжал переносицу. Вильгельм проследил за этими движениями и нахмурился, будто пытался что-то вспомнить, потом передёрнул плечами, сбрасывая наваждение, доделал свои дела и удалился.

Высидев три часа, Ёран вышел в сад. Сначала хотел отправиться домой, но всё-таки остался. Зачем? Он и сам не знал. Ухоженная дорожка привела его к беседке. Там на широком столе Вильгельм раскладывал какие-то травы. Вот же ж. Нигде покоя нет. Махнув на всё рукой, Ёран поднялся в беседку, доплёлся до скамейки и пристроился на краешек.

— Бедный, бедный безнадёжно влюблённый мальчик, — вздохнул Вильгельм, — у Вас нет шансов. Ни единого. И совсем не из-за недостатка силы.

Ёран опешил от неожиданности. Он, конечно, знал это и сам, но услышать об этом вот так... прямо... да ещё от кого... Неужели всё настолько очевидно? Или этот раб специально наблюдал за ним?

— Да что ты можешь об этом знать? — невесело усмехнулся Ёран.

— В самом деле? И всё-таки. Хотите знать почему?

— Ну?

— Вы смотрите на него, как на своего личного бога, а истинное партнёрство возможно только между равными. Даже если Вам повезёт, и магия соединит вас... Вы никогда не сможете подняться до него, или заставить его к Вам спуститься. И не важно, что это призрачное расстояние существует лишь в Вашем воображении. Со временем Вы возненавидите его. Но что самое страшное, Вы возненавидите себя.

— Это неправда! — это ведь не могло быть правдой. Нет!

— Правда. А хотите? Хотите, я поделюсь с Вами силой? Вам её мало? Я могу наполнить Вас. Хотите?

Вильгельм оставил свои травы и одним мягким, плавным движением перетёк ближе, практически забираясь Ёрану на колени.

— Рыженький. У тебя должны быть веснушки. Морок? — скользя прохладными пальцами по его щекам и скулам, спросил он.

Ёран только оторопело кивнул. Мысли путались, сопротивляться не осталось воли. Столько несокрушимой нежной власти было в голосе и прикосновениях Вильгельма.

— Можно посмотреть? Я потом всё верну назад. Ты ведь не возражаешь, Ёрррра, — интимный мурлыкающий звук прокатился волной мурашек вдоль позвоночника. Сейчас. В это самое мгновение Ёран готов был позволить ему всё. Абсолютно всё, чего бы он ни захотел.

Его дрожащие губы накрыли чужие. Сухие, твёрдые и прохладные. Чужие руки сжали запястья, лишая возможности двигаться. В грудь ударило деликатным обволакивающим жаром и чужая магия потекла внутрь. Только она совсем не ощущалась как чужая. Жаркая волна устремилась вниз, вызывая острое нестерпимое возбуждение. Хотелось прижаться сильнее, хотелось раствориться, и остаться так навсегда. В ушах остался лишь неясный шум, перед глазами замелькали цветные кляксы. Внезапно внутри будто что-то оборвалось, и всё тело скрутило дикой судорогой оргазма.

Голова немного кружилась, но Ёрану кое-как удалось сфокусировать взгляд, на лице Вильгельма. У того даже дыхание не сбилось. И тут Ёран понял, что так настораживало его. Эйдан тоже был хищником, но хищником знакомым и понятным, а Вильгельм...

Немного придя в себя, Ёран обнаружил, что его руки свободны, более того, этими самыми руками он крепко прижимает к себе чужого раба, который с насмешливым интересом рассматривает что-то за его плечом. Ёран обернулся и наткнулся на пристальный потемневший взгляд Эйдана. И вот теперь сразу было понятно, что стихия Эйдана — огонь.

========== Глава 32. Не касаясь. ==========

— Что, чёрт возьми, она такое? — потребовал ответа директор, как только в срочном порядке вызванный преподаватель вошёл в его кабинет.

— И что ты хочешь от меня услышать? — пожал плечами Эдмунд и без приглашения устроился в кресле.

— Правду.

— Я не знаю.

— Что это значит?

— А то и значит. Понятия не имею.

— Я должен знать всё, что происходит в моей академии. Её разум от нас закрыт. Более того, рискну предположить, что и Эмилию она от нас закрыла. Потом этот случай с Хейзом, Родменом и Питерсоном.

— Но ведь тогда не она их приложила, — резонно заметил Эдмунд.

— Да брось ты, сам прекрасно знаешь, что не без её участия. Хейз ни на что не способен. И вот сегодня.

— А что сегодня?

— Она уложила эту зверюгу практически голыми руками!

— У неё был нож.

— Да. Нож. Заметь, не бензопила, не тесак и не топор, а чуть ли ни перочинный ножик. Свидетели говорят, что эти твари её слушались.

— Магии в ней нет, если ты на это намекаешь.

— Знаю, но... Я должен сообщить об этом на совете. Она может быть опасна, — неохотно сказал Грегори.

— Сообщай. Только не забудь предупредить, что она под моим личным покровительством.

— Это уже слишком.

— В самый раз.

Толочь воду в ступе больше не имело смысла, поэтому Эдмунд покинул директорский кабинет и направился прямиком в больничные покои. Снова.

Беттани спала. И Эдмунд очень надеялся, что до его ухода она не проснётся. Он как-то не был готов к откровенному разговору. И, скорее всего, не скоро подготовится. Вероятно, только тогда, когда не останется другого выхода.

Он столько следил за ними — за сёстрами Сэнджио — столько готовился, столько отстранённо и хладнокровно планировал... и так просчитался...

Пусть старейшины делают, что хотят, Беттани всё равно не могла никому принадлежать, так как предназначена была ему. Эдмунд не сразу это понял. Сначала он не видел её. Смотрел на неё, оценивал, что-то там для себя решал, но не видел. Да и что там, собственно, было видеть? Она же была обыкновенной, совсем обыкновенной, разве что время от времени отчебучивала какой-нибудь номер из серии типичного подросткового бунта. Проблемная такая оказалась девочка. Поэтому изначально Эдмунд остановился на Эмили... Орден — это, конечно, не то место, где живут долго и счастливо, но всё же лучше, чем то, что ожидало вторую сестру. Эмили ему нравилась больше, и выбор в её пользу он сделал быстро. Но одно прикосновение разом перечеркнуло всё.

Той встречи Эдмунд не планировал. Он вообще не собирался подходить к сёстрам близко — безликим и чужим выносить приговор гораздо проще. А тут... он просто случайно наткнулся на неё в каком-то третьесортном клоповнике, и сначала даже не узнал. Беттани сидела у барной стоики, методично надираясь дешёвым пойлом, странно хрупкая и хорошенькая без своей шапки.

Эдмунд зачем-то сел рядом и стал наблюдать. Фатальная ошибка. Она, будто почувствовав что-то, вдруг повернулась к нему и взяла за руку. Всего лишь легонько сжала ладонь, а его точно током продёрнуло. Одним лёгким прикосновением она прервала его монотонное существование, наполнив жизнью до краёв. Мир вокруг взорвался красками, звуками и запахами, словно его выдернули из плотного кокона ваты. Стало больно. По-настоящему больно там, где раньше зияла чёрная дыра пустоты. Он не думал, что такое возможно — слишком долго был тенью самого себя.

Эдмунду хотелось увести Беттани оттуда. Он поднялся, направился к выходу и она, не раздумывая и не задавая вопросов, пошла с ним. Эдмунд привёл её к себе, хотя до этого уже очень давно никого не подпускал так близко. Возможно, он и сейчас десять раз подумал бы, прежде чем, совершить подобную глупость... если бы мог думать, но все разумные мысли смыло девятым валом ощущений.

Потом Эдмунд не помнил, как раздевал её и как раздевался сам, даже имени своего не помнил. Беттани оказалась горячей, будто сотворенной из живого пламени: её кожа, её дыхание, её глаза, и пахла она так... откровенно вызывающе. Тяжёлый острый пряный аромат с едва уловимой примесью корицы, который тоже почему-то казался горячим и запретным. У него просто не было сил отказаться, а голод вновь ожившей души делал его диким. Поцелуй-укус. Больно, горячо и горько-сладко. Она прижалась к нему, всем телом сразу, и будто поглотила. И остались лишь торопливые жадные движения, обжигающие прикосновения и испепеляющий жар внутри. А потом Эдмунд словно умер и родился вновь, легко стряхнув холодный пепел.

Проснувшись утром, Беттани смотрела на него с явным недоумением. Видимо, с трудом припоминая события минувшей ночи. А потом она ушла, и Эдмунд не стал её удерживать. Зачем она ему? Он её практически не знал и совершенно точно не любил. Он ещё не осознал тогда, всего масштаба катастрофы. Только не прошло и дня, как он начал по ней тосковать. Он внезапно понял, что ждёт её. И она пришла. Вернулась. Только и сама не поняла почему. Эдмунд тоже не понял, понял только, что это правильно. И в тот момент судьба сестёр была окончательно решена. Пожертвовать пришлось Эмили, потому что Беттани Эдмунд отдать уже не мог. Никому. Никуда. Никогда.

И вот к чему всё это в результате привело. Впрочем, чему удивляться... ведь с самого начала было понятно, что его не просто так именно к этим близнецам отправили... Стоило ли оно того?.. Но тут Эдмунд не сомневался. Не смотря ни на что. Да. Стоило. Уил того стоил. Даже самый призрачный шанс его вернуть.

* * *

За окном ещё темно. Остался примерно час до рассвета. Вильгельм всегда возвращается со своих ночных прогулок примерно в это время. Эдмунд никогда не ложится спать до того, как он придёт.

Дверь беззвучно открывается, Уил проскальзывает в комнату, скидывает сапоги, потрёпанный кожаный плащ и забирается на кровать. Эдмунд привычно подгребает его к себе. Уил обнимает в ответ, опускает голову на плечо и затихает.

— Что на этот раз? — наконец нарушает уютную тишину Эдмунд.

— Изабелла всё ещё учит меня обращаться с кнутом. Я потом тебе покажу.

Они уже давно поняли, что лучших учителей отнюдь не при замках надо искать. Вот и выбираются тайком по очереди, туда, куда людям их положения соваться не следует. Инкогнито, разумеется. Они вообще постоянно чему-то учатся. Магия, конечно, хорошо, но только на неё полагаться глупо и недальновидно.

— Грегори тебя искал, — сообщает Эдмунд.

— Хорошо.

— Ты точно уверен?

Уил немного отстраняется и, устало улыбаясь, качает головой.

— Мы ведь обсуждали это, Эд.

— Я просто... просто беспокоюсь.

— Это не жертва. Я люблю его. Люблю настолько, насколько вообще могу любить кого-то, кроме тебя.

Он спокоен и серьёзен. Только, когда они с Эдмундом остаются одни, он позволяет себе снять все свои маски. И только Эдмунд знает его настоящего.

— Кроме того... ты же сам понимаешь, что по-другому я не смогу тебя защитить, Эд. Здесь никому нельзя верить — ни противникам, ни союзникам. Одни поддерживают тебя, потому что хотят в будущем сильного правителя, другие — меня, мечтая усадить на трон послушного олуха, которым легко будет управлять, а третьи предпочли бы устранить нас обоих. И когда ты останешься здесь один... Грегори достаточно умён и честолюбив, чтобы со временем занять высокое положение среди магов. Если я буду его партнёром, то смогу направить в нужную сторону, и обеспечить тебе дополнительную поддержку, оставаясь в тени.

— Не сомневаюсь. При твоих-то талантах, — обречённо вздыхает Эдмунд.

Что ж, скорее всего, это вариант действительно самый приемлемый. Им ведь всё равно придётся кого-то выбирать, хоть ближе и роднее друг друга у них никогда никого не будет. На истинное партнёрство, о котором грезят все маги, в их случае рассчитывать не приходится. А ведь хотелось бы, чтобы были те, кто не просто встанет рядом, а станет частью общего единого целого.

— Любишь нашего многоуважаемого преподавателя, значит? — целуя чёрную макушку, лукаво уточняет Эдмунд.— Но меня больше?

— Больше. За тебя я умру.

* * *

Какая злая ирония. Ведь Вильгельм на самом деле практически умер. Умер за него. Эдмунда.

А мечты, оказывается, иногда сбываются. Беттани ведь — его истинный партнёр. Эдмунд в этом уже не сомневался, хотя до сих пор не представлял, как такое возможно. Она его пара. Вот только он предал её, когда отнял самое дорогое. И что теперь со всем этим делать он себе не представлял. Одно ясно, как бы ни было мучительно, прикасаться к ней сейчас ему нельзя, надо держаться на расстоянии. По крайней мере, до Обряда Соединения. Пока она не почувствует связь, так лучше. Для них обоих.

========== Глава 33. Начало конца. ==========

Лилен засыпала. Спать было нельзя, потому что, если заснуть сейчас — значит никогда больше не проснуться. Только она прекрасно знала, что двигаться дальше бесполезно. Да, там — в глубине леденеющей планеты — ещё теплилось ядро, но и оно совсем скоро остынет, омертвеет, и тогда... Ей не хотелось сейчас об этом помнить, хотелось помнить о другом, хотелось вернуться в тот последний ясный весенний день, когда он ещё был жив. Тогда все ещё были живы.

В то утро вся семья собралась за завтраком и отец, добродушно улыбаясь в пушистые седоватые усы, сообщил, что отныне она невеста. Все знали, что рано или поздно они станут мужем и женой, и вот теперь отец дал своё благословение. Старшие сёстры поздравили, мама заплакала. Лилен было всего девятнадцать и казалось, вся огромная счастливая жизнь лежит перед ней. Она нашла его руку под столом и крепко сжала. Их семьи были соседями, и она знала его всю свою жизнь... и любила столько же. После чая он увёл её в сад. Пахло грозой и особенно остро цветами. Почему-то цветы всегда пахнут сильнее перед грозой.

— Мы снова участвуем в войне, — чуть хмурясь, сообщил он.

Лилен лишь пожала плечами. Аликрав постоянно с кем-то находился в состоянии войны.

— Я собираюсь принять в ней участие.

— Зачем? — ещё до конца не веря, спросила она.

— Я должен. Мой титул обязывает. Меня ждут уже завтра.

— А как же свадьба?

— Но я же вернусь.

— А если нет?

Он притянул её к себе. Его близость и тепло успокаивали, но тёмная тревога уже камнем легла на тёплое, живое, любящее и такое беззащитное сердце.

— Я вернусь. Обязательно. Разве может быть иначе, если ты будешь меня ждать?

Она промолчала, только прижалась к нему крепче.

— Если же нет, — его дыхание коснулось её виска, — если нет, обещай мне, что будешь жить дальше и всегда смотреть вперёд, не оглядываясь на прошлое. А потом... потом я встречу тебя у самой границы Великой Пустоши. Там мы снова будем вместе.

Она пообещала. И потом ради него улыбалась весь день со свойственной ей беззаботностью. Лишь провожая вечером, поцеловала его с отчаянной беспомощной жадностью.

Он не вернулся. Где-то очень далеко, безвозвратно погиб. Даже тело родным не вернули. Аликрав по-прежнему с кем-то воевал, не заметив этой потери.

А потом случилось это. Никто так и не понял, почему и когда именно это началось. Просто однажды вдруг стало ясно, что солнце уже не греет, как раньше, а земля стремительно остывает изнутри. К тому времени Лилен уже успела осиротеть и выйти замуж за вроде бы хорошего, но всё равно чужого ей человека. Она уже не помнила, где и когда рассталась с ним.

Подступающий холод беспощадно убивал и гнал оставшихся, вынуждал их скитаться по бесконечным, бесполезным временным убежищам, углубляясь всё ближе к сердцу умирающей планеты. В одном из таких убежищ навсегда осталась вместе со своим мужем и тремя детьми одна из сестёр Лилен. Вторая сестра сгинула ещё в самом начале всеобщего хаоса. А Лилиан упорно продолжала идти вперёд.

Двадцать лет. Двадцать лет бесконечной дороги. Наверно, она выполнила данное ему тогда обещание. Здесь кроме неё никого больше не осталось. Стены глубокой подземной пещеры, к которой вывел её последний вырытый людьми тоннель, уже серебрились от инея, но там, впереди всё ещё достаточно тепло. Возможно, если идти вперёд, можно протянуть ещё день или два... но зачем?

Лилен закрыла глаза, свернувшись на холодном камне, и попыталась вспомнить его лицо. Каждую чёрточку. Ей осталось преодолеть совсем немного. Только Великую Пустошь. Она прошла уже так много, и так устала... но он ведь всё ещё ждёт её там, у самой границы...

Она заснула, а через час остановилось её сердце. Последнее сердце в этом мире.

Иола стояла посреди ледяной пустыни. На небе ясно светили звёзды. Ветер трепал подол её платья и спутывал волосы. Она знала, что уже ничего нельзя изменить. Эту партию она проиграла. Теперь только вопрос времени, когда вслед за этим миром последуют остальные.

В другом, пока ещё живом мире, в маленькой комнате с выцветшими обоями безмолвно плакала Видящая.

========== Глава 34. Капкан. ==========

Утро было чудесным, булочки с клубничным джемом — восхитительными, Рилассия — особенно очаровательной в своём лёгком воздушном зелёном платье. Всё было просто прекрасно, но Эйдан едва ли обращал на это внимание. Он злился. Вот уже несколько дней он буквально не находил себе места.

Стоило признать, что проблемы у него начались не сегодня, и даже не вчера, а прямо в тот самый проклятый день и час, когда Эйдан поддавшись на уговоры друга, отправился на рынок выбирать новых рабов. Если бы кто-нибудь сказал ему, чем всё обернётся, ноги бы его там не было. Нет, сначала всё складывалось замечательно — ждать возвращения беглецов пришлось не так уж долго и с заявлением прав проблем не возникло... жаль, конечно, что магически заклеймить не удалось, но ничего, пережить можно. А вот дальше...

Честно говоря, Эйдан так и не смог до конца разобраться, что конкретно его не устраивало. Чтобы продемонстрировать своё превосходство он нацепил на Вильгельма ошейник и протащил его чуть ли не через весь город. Так что? Тот даже ни разу не поморщился и головы не опустил. Зато на следующий же день имение Эрийских начали осаждать торговцы живым товаром. И ведь страх перед высокородными не помешал. Между тем, в новом доме приобретённые рабы освоились легко и быстро — Эмили все просто обожали, а Вильгельма... Да демоны раздери, даже Эйдан не ловил на себе столько голодных взглядов! А потом он застал его с Ёраном.

Они были слишком заняты, чтобы заметить его сразу, а он стоял и смотрел, чувствуя, как внутри разгорается злое бессильное пламя. Эйдан тогда так ничего и не сказал, просто развернулся и ушёл. Потому что недопустимо высокородному настолько терять самообладание, тем более по такому ничтожному поводу. Подумаешь, решил кто-то попользоваться его рабом. Большое дело. И, можно подумать, в первый раз. Сам он до такого никогда не опускался, но и никого за подобные шалости не осуждал.

Ёран потом ещё несколько дней ходил, будто пьяный от бурлившей в нём магической силы. Его потенциал всегда был средним, а тут вдруг, ни с того ни с сего, значительно возрос. Но на этом сюрпризы не закончились. Эйдан знал, что Ёран к нему неравнодушен, он ведь не дурак, и не слепой. Это льстило, порой забавляло, но никогда всерьёз не интересовало. Не того полёта птица. И всё же нынешнее доброжелательное равнодушие неприятно царапало самолюбие. Ёран больше не смотрел на него, как преданный щенок, его взгляд стал мечтательно-рассеянным и умиротворённым. А ещё он вдруг отказался от морока и теперь весь был усыпан веснушками, которые, как ни странно, совсем его не портили.

— Эйдан, милый, что-то не так? — нежно мурлыкнула Рилассия.

— Нет, дорогая, разве может быть что-то не так, когда ты рядом? — расплылся в фальшивой улыбке Эйдан.

— Ты в последнее время такой напряжённый.

— Что поделаешь? Дела.

Девушка понимающе вздохнула и накрыла его руку своей в знак поддержки. Оливия благосклонно кивнула. Не удивительно — Рилассия подходила ему по всем параметрам, на что родители уже не раз успели намекнуть. Магически, конечно, бедняжка несколько слабее, зато внешностью Эртхан не обделил, как и подходящей семьёй с хорошими связями. На случай, если обряд соединения пройдёт безрезультатно, очень достойная альтернатива.

Вопреки общему, тщательно поддерживаемому заблуждению, в семье Эрийских тоже бывали случаи, когда в брак вступали маги, не являющиеся истинными партнёрами. Пути решения проблемы тайно обговаривались заранее — подбирались потенциально подходящие кандидаты и, если кто-то из них тоже оставался без пары, просто публично разыгрывалось представление с обретением на основе предварительного соглашения. То, что их до сих пор не раскрыли — результат фантастического везения, потому что, наперекор всему, пустышек в их роду никогда не рождалось.

После завтрака Эйдан сразу же отправился в библиотеку, чтобы немного побыть одному. Через широкое окно открывался изумительный вид на сад и любимую чайную беседку Арзара. И, конечно же, Вильгельм снова был там — на сей раз помогал своей девчонке-целительнице собирать какие-то цветы. Эйдан видеть его не мог, и в то же время не мог не видеть. Внутри опять завертелся и заскрёб острыми когтями огненный зверь. Хотелось унизить, растоптать, вывалять в грязи. Он для этого уже многое успел перепробовать... да почти всё, кроме, разве что, порки на центральной площади. Но с телесными наказаниями могли возникнуть проблемы, во-первых, не за что, во-вторых, такие варварские методы не применялись в их доме уже лет триста, а, в-третьих, проделать такое — всё равно, что признать поражение. А потом Эйдан вспомнил тот поцелуй с Ёраном, насмешливый понимающий тёмный взгляд, казавшийся теперь откровенным вызов, и решение пришло само собой.

Вечером, сразу после ужина, Эйдан сообщил родителям, что отбывает по делам в город и велел прислать к нему Вильгельма.

— Собирайся, ты поедешь со мной, — коротко бросил он рабу, как только тот появился в комнате.

Вильгельм почтительно поклонился и без вопросов отправился выполнять поручение. От этой безукоризненной вежливости и исполнительности Эйдана трясло.

Когда они прибыли на место, в городе уже гасили огни и закрывали на ночь окна, однако питейные и увеселительные заведения всё ещё заманивали желающих приятно провести ночь в хорошей компании. Конкретно в этом, предназначенном исключительно для состоятельных и высокородных клиентов, Эйдан бывал часто, поэтому немногословная пожилая женщина, встречающая гостей у входа, сразу же проводила их в личный кабинет хозяина на третьем подземном этаже.

— Мы всегда рады видеть Вас в "Королевской орхидее", — любезно поприветствовал Эйдана представительный мужчина с ухоженной чёрной бородкой, — Вы хотите кого-то конкретного или приказать проводить Вас в общий зал?

— Пожалуй, хочу посмотреть на всех твоих питомцев, Марвел. И у меня для тебя подарок, — подтолкнул вперёд привезённого раба Эйдан. — Вот. Сегодня он поработает на тебя.

Марвел недоумённо моргнул, а потом предвкушающее поцокал языком.

— О, вир сегодня необычайно щедр! Необычайно! Ралита! Ралита!

На зов хозяина мгновенно явилась очередная молчаливая служанка.

— Проводи и подготовь! О, необычайная щедрость! Сегодня для Вас всё бесплатно! Абсолютно всё!

Вильгельм не проронил ни слова, когда его уводили на второй подземный этаж, отведённый для персонала.

В зале для клиентов находилось несколько гостей и около двадцати рабов любви обоего пола. Некоторые из них видимо появились недавно, а иных здесь уже не было. Увы, у представителей столь специфичной профессии сладкий век не так уж долог — начинали они рано, но закат карьеры неизменно наступал годам к двадцати, для самых удачливых к двадцати пяти годам. Кому нужны увядающие цветы, если рядом прекрасные едва распустившиеся бутоны?

Эйдан вяло рассматривал дорогой, но безнадёжно вульгарный интерьер, окружающих людей, вазу с фруктами и ждал.

Вильгельма привели минут через двадцать. Ему распустили волосы, одели в красный, тонкий, полупрозрачный, почти ничего не скрывающий халат и что-то ещё отдалённо напоминающее сильно укороченные бриджи. Эйдан ждал смущения, отвращения, хоть чего-нибудь доказывающего, что это место и общество ему неприятно, но не дождался ничего. Вильгельм подхватил бокал с вином и дразняще плавной походкой направился к одному из свободных диванов. Он как-то изменился весь сразу практически до неузнаваемости, при этом умудрившись остаться собой. Один небрежный жест и отворот халата сполз вниз, как бы невзначай обнажив плечо, один взмах ресниц и взгляд наполнился томным призывом и жарким обещанием, один глоток вина и вздох выдал острое нетерпение. Где, а главное с кем, он всему этому научился?

Скоро, очень скоро, к Вильгельму подсел Ивар Нургский — старший брат одного из приятелей Эйдана. Он был молод и широко известен в обществе, как удачливый повеса. И зачем, спрашивается, ему бордель, если даже благородные дамы готовы выполнить любые его прихоти? Хотя да, благородные дамы, а особенно девицы, недавно расставшиеся со своим целомудрием, порой сильно утомляют.

Ивар вовсю расточал своё хвалёное обаяние и блистал остроумием, расцветая от лукавой чуть снисходительной улыбки собеседника. И всё же он почему-то робел, Эйдан это чувствовал и угадывал, по чуть нервным жестам и непривычной нерешительности. Любую другую шлюху Ивар бы уже взвалил на плечо и унёс в предупредительно подготовленную комнату. Всех неизменно забавляли эти дикарские замашки, и его избранников в том числе.

Вот Вильгельм чуть подался вперёд, касаясь взметнувшейся руки, протянул, предлагая, свой бокал, будто неосознанно слизнул пару капель со своих покрасневших от вина губ. Ивар застыл и заворожено уставился на эти самые губы, а потом опустил руку на прикрытое полупрозрачной тканью колено.

Эйдан пробежался взглядом по залу, безошибочно определив, что работы сегодня у Вильгельма намечается много, если Ивар, разумеется, захочет делиться. Потом повернулся обратно, и понял — не захочет. Скорее всего, завтра же с утра примчится к Эрийским с заманчивым предложением выкупить игрушку в личное индивидуальное пользование. Демоны!

Внутри полыхнуло так, что на мгновение потемнело перед глазами. Эйдан поднялся, решительно направился к уютно устроившейся парочке, бесцеремонно выдернул СВОЕГО раба из чужих рук и, не обращая внимания на недовольные окрики, поволок его к закреплённой за ним на сегодня комнате. Пинком распахнув дверь, он швырнул его на кровать, и навалился сверху. Ноль реакции. Никакого сопротивления. Вообще ни-че-го. Будто с ним кукла, а не человек.

Эйдан целую минуту рассматривал красивое бесстрастное лицо, прежде чем, устало вздохнув, откатиться в сторону. Да что с ним такое?!

Вильгельм язвительно хмыкнул и в одно неуловимое движение оседлал его бёдра. Прохладные руки скользнули по груди, ловко пробираясь под одежду, яркое пламя свечей закрыл полог длинных чёрных волос и чужие губы, не спрашивая разрешения, накрыли губы Эйдана.

Целовал Вильгельм жадно и умело. И не давал опомниться. Отступал, постепенно стягивая и с него, и с себя одежду, нападал снова, исследуя, пробуя, испытывая. Эйдана вело от такого напора. До сих пор он всегда был ведущим и не представлял себя в иной роли. А сейчас покорно выгибался и стонал под чужими уверенными властными прикосновениями. Вильгельм чуть отстранился, широко лизнул шею, прикусил чувствительную мочку, потом плавно скользнув вниз, провёл по внутренней стороне бедра к основанию вставшего члена и подул на обнажившуюся головку.

— Меня хорошо подготовили, — вернувшись, жарко выдохнул он в послушно приоткрытые губы, — хочешь проверить?

Эйдан не ответив, подтянул его выше, широко огладил напряжённую спину, и протолкнул сразу два пальца в растянутое скользкое отверстие. Вильгельм рвано выдохнул, насаживаясь глубже.

— Убедился? Тогда чего ты ждёшь?

Эйдан вытащил пальцы, рывком перевернулся, утягивая любовника за собой. От возбуждения, казалось, уже закипала кровь. Чистая ничем незамутнённая похоть заставила сразу на всю длину въехать в податливое тело. Вильгельм подался навстречу, оплетая ногами и руками, слизнул каплю пота с кончика носа и больно цапнул нижнюю губу. А дальше всё потонула в рваном ритме, горячей животной отдаче и бесстыдных откровенных стонах.

— Я тебя ненавижу, — немного придя в себя после всего этого безумия, холодно бросил Эйдан.

— Знаю, — спокойно ответили ему рядом.

— Тогда убирайся. Утром я тебя заберу.

Вильгельм неторопливо поднялся, сыто потянулся и накинул халат. Эйдан представил себе, как его любовник выходит отсюда, возвращается в зал, чтобы потом отправится в другую комнату, возможно, к тому же Ивару. Поселившийся внутри зверь ревниво зарычал, и Эйдан, метнувшись вперёд, дёрнул Вильгельма обратно на кровать, попутно сдирая ненавистную тряпку. И в этот самый момент ему показалось, что он явственно услышал, как с громким щелчком захлопнулся расставленный на него невидимый капкан.

========== Глава 35. Сколько бы ни было.==========

Ник проснулся и увидел свет. Свет был яркий и тёплый. Ник повернул голову к окну. За окном сиял день. Самый обыкновенный день. Синее небо, ослепляющее пятно солнца и серый кирпич дома напротив.

В памяти мелькали обрывки образов и разговоров, которые сейчас казались далёким сном. Разве могло быть правдой, что-то настолько дикое? Мать, пытающаяся убить собственного ребёнка, предсказание гибели целого мира и известие о том, что ему, Нику, придётся...

Мария.

Ник резко сел, сразу ощутив сильное головокружение. Он болел. Да, теперь Ник вспомнил. Он вернулся от той женщины, Виктории, и заболел. Мария ухаживала за ним. Ник помнил её рядом. Она излучала тепло и ещё что-то, чему никак не получалась дать точное название. Но где она теперь?

В квартире было тихо. На прикроватной тумбочке лежали альбомные листы и карандаш. Ник бегло глянул на один из набросков и, вздрогнув, поспешно вернул его на место. Увиденное настроение отнюдь не поднимало.

И всё же, где она? Где Мария?

Это была её комната. Своей одежды Ник не нашёл, поэтому отправился на поиски, завернувшись в одеяло. Искать пришлось не долго, Мария обнаружилась в мастерской. Она сидела, ссутулившись на высоком стуле, напротив своего мольберта. Худая, бледная, измученная, но всё такая же близкая, родная. Единственная. Мария была здесь. Не где-то там в своём безумии, а здесь. С ним. Наконец-то.

— Привет. Как ты? Опять творила всю ночь? — подойдя ближе, попытался пошутить Ник.

— Да, — тихо сказала Мария, — я закончила её сегодня. Картина только одна.

Ник перевёл взгляд на новое творение. На картине была изображена пещера и спящая девушка. Пещера серебрилась инеем, девушка счастливо улыбалась во сне. И всё же что-то во всём этом казалось странным.

— Почему она спит? Там же холодно, — ухватился за очевидное он.

— Она не спит, — ровно произнесла Мария, — она умерла. Там все умерли. Я знаю. Видела во сне.

— Почему тогда она улыбается?

— Потому что иногда смерть — это освобождение.

Смерть — освобождение. Так просто и так страшно. Да, иногда такое бывает, только...

Мария мимолётно коснулась амулета на шее и отвернулась. Сломленная, уставшая женщина напротив мёртвой счастливицы среди залитого солнцем безмятежного пространства.

— Мне страшно, — призналась она. — Я чувствую. Рано или поздно моё... моя болезнь вернётся. Ты поможешь мне?

— Что?

— Ты поможешь мне освободиться?

Она сама не понимала, о чём говорила. Хотелось закричать, сжечь эту проклятую картину и вместе с ней все те, которые за занавесом, хотелось встряхнуть Марию хорошенько, чтобы очнулась, чтобы...

В оглушительной тишине вновь, будто наяву, послышались безжалостные пророческие слова Виктории:

"Мария — сердце этого мира. Она чувствует всю его боль и боль всех, кто существует в этом мире..."

"судьбу нельзя изменить, по крайней мере, судьбу моей дочери. Она скоро умрёт, а после её смерти всё станет уже не важным..."

"я не смогла, зато сможешь ты, когда придёт время. Такова твоя судьба..."

И вот теперь Мария сама просила его об этом. Просила стать не палачом — освободителем. Можно подумать, это что-то меняло. Для неё, возможно, но не для него.

Ник ничего не ответил. Развернулся и отправился в свою комнату. Потом он смутно помнил, как одевался, собирал сумку, закрывал за собой дверь, спускался по лестнице, шёл по улице. Очнулся только в парке, словно кто-то внезапно повернул какой-то рычаг внутри.

Лёгкий мороз пощипывал нос и щёки. В стылом воздухе, искрясь, танцевали невесомые снежные пушинки. Мир казался вечным и незыблемым. Деревья, скамейки, шумные дети на площадке, молодые женщины с колясками, офисные работники с картонными стаканчиками возле небольшой кофейни, прогуливающиеся старички, собачники и влюблённые парочки, спешащие куда-то прохожие. Так много. Таких разных... Приговорённых...

Все они. До единого.

Ник видел всё кристально ясно, слышал отчётливо и ощущал невероятно остро. Только сейчас, стоя среди живых мертвецов, он, наконец, осознал, ЧТО открыла ему Видящая, на ЧТО она его обрекла.

В пригороде жили родители. Ник давно у них не был.

Он отправился на автовокзал и опять выпал из реальности до тех пор, пока не вышел из автобуса на знакомой остановке. Здесь тоже всё было неизменно: ухоженные улочки, сонная неспешность, аккуратненькие беленькие домики за беленькими заборчиками. И мать с отцом всё те же. И чай, и пирог с яблоками.

За чаем мама, как обычно, делилась новостями. Оказывается, у Уорринсенов появился щенок, у Климсов дочка собралась замуж. А старший брат Ника Томас уехал с семьёй отдыхать на целых две недели. У Томаса с Линдой трое детей. Трое.

Ник слушал, пил чай и запоминал. Этот момент, мамин голос и папины забавные комментарии. Запоминал и... прощался.

Потом он навестил свой дом, где его жала Элис. Ждала, чтобы сообщить, что уходит от него. Ник не удивился и не огорчился.

— Элис, — окликнул её, когда она уже взялась за ручку двери.

— Да? — обернулась женщина, которая так и не стала по-настоящему его.

— Живи каждый день так, будто он последний.

Это была последняя оборвавшаяся нить. Всё отступило, ушло. На закате Ник вернулся к Марии и круг замкнулся.

Когда он вошёл в мастерскую, стены и пол заливал багряный свет, уходящего солнца. Мария поднялась к нему навстречу. Отрешённая, почти прозрачная, нездешняя. На губах её была улыбка, а в глазах спокойствие обречённой.

Ник обнимал её, жадно, крепко. Он знал, что выполнит её просьбу, и останется с ней до конца. Сколько бы до этого КОНЦА ни было.

========== Глава 36. Связь. ==========

Рилассия мирно спала, подложив под щёчку ладошки. Вообще вопреки знойным авансам в постели томная красавица оказалась на редкость пассивной. Да что там говорить, если даже снять сорочку для неё уже было верхом непристойности. А как же иначе, это ж вам не развратная деваха, а приличная девушка из высокородной семьи. Этакий подарок, обращаться с которым следовало исключительно тактично и деликатно, то есть нежненько чмокнуть пионовые губки, постаравшись не потревожить кружевной чепец, завернуть под одеялом подол длиннющей сорочечки, аккуратненько раздвинуть стройные ноженьки и бережно овладеть сей драгоценностью. При этом самой драгоценности полагалось стыдливо краснеть и покорненько лежать брёвнышком.

Нравилось всё это Эйдану недолго, а надоело и того быстрее, но у Рилассии помимо яркой цветущей красоты и недавно доставшейся ему девственности имелось ещё одно неоспоримое достоинство — ей благоволили родители. У отца были какие-то дела с папенькой столь завидной невесты, а матери импонировало то, что Дриландские приходились дальними родственниками самой приближённой к трону магической семье. Так что, если в ближайшие лет пять чуда не произойдёт и никого к истинному партнёру не привяжет, скорее всего, их поженят. Собственно всё к тому и шло, поэтому и на то, что Рилассия частенько коротает ночи в чужой постели, все снисходительно закрывали глаза. Сам Эйдан тоже не возражал. В конце концов, подобные браки совсем не редкость, да и заведений, способных разбавить унылую супружескую жизнь, всегда хватало. Главное, чтобы будущих детей магия силой не обделила.

Всё было правильно. Легко и безоблачно. Вот только никак не получалось заснуть. И Эйдан точно знал почему. Не выдержав, он осторожно выбрался из кровати, накинул халат и бесшумно покинул комнату. Каждый раз Эйдан убеждал себя, что эта ночь будет последней. Каждый раз находил десятки причин, по которым ему не следует этого делать. Каждый раз клялся, что одержит победу над собственной слабостью. И каждый раз проигрывал.

Летящий впереди маленький огненный шарик отбирал у густой черноты холодный серый камень пола и стен, ступени и провалы ниш. Тишина в надёжно заблокированных подземных этажах казалась осязаемой и вязкой. Эйдан чувствовал себя преступником, которого в любой момент могут застать на месте преступления. Смешно и глупо. Мало ли что могло понадобиться господину, пусть и в столь поздний час. Да и кто бы стал его расспрашивать? И всё равно высокородного не покидало ощущение беспокойства и опасности, что только подстёгивало щекочущее возбуждение.

Наконец, огонёк скользнул под дверь одной из комнат прислуги, и вскоре в коридор вышел Вильгельм. В одних пижамных штанах, босиком и с небрежно собранными в хвост волосами. Он ничего не сказал, ни о чём не спросил, только отрывисто кивнул и последовал за своим хозяином.

Эйдан некстати вспомнил, как наутро после возвращения из борделя велел Вильгельму не ждать к себе особого отношения. Ведь ничего такого необычного не случилось. Просто владелец воспользовался своей собственностью. Раб всё понял правильно и впоследствии действительно вёл себя так, будто ничего не было. Тогда Эйдан твёрдо решил всё забыть. Сначала в пресных объятиях Риласси, потом в более пылких и опытных — работников всё той же 'Королевской орхидеи'. И хватило его ровно на семь дней, а на восьмой он впервые пришёл за своим любовником на этаж прислуги.

Сегодня в старой кладовке было всё также тесно и пыльно. Пахло старьём. Всюду валялось какое-то барахло, а в углу ютилась поломанная, но отчего-то не выброшенная мебель. Но сейчас, как и в тот первый раз, как и в последовавший за ним месяц, всё это не имело ни малейшего значения, потому что кровь уже неслась по жилам раскалённой лавой, громко ударяясь в виски. А у Вильгельма была прохладная гладкая кожа и густые тяжёлые волосы, рассыпавшиеся чёрной волной по белым плечам, стоило Эйдану развязать ленту.

Здесь в ночной захламлённой тишине, за запертыми дверями, можно было на время забыть о статусе высокородного, не нужно было помнить о дистанции и держать лицо. Потому что этот раб всё-таки не был ни приличной девицей, ни бордельной шлюхой, и его ответное желание было настоящим. Острым и сильным. Эйдан знал это, чувствовал, ведь ещё никто и никогда так полно ему не принадлежал. Хрупкая иллюзия, которая таяла, как дым, стоило только утихнуть страсти.

Но и об этом можно было забыть тоже.

Эйдан скинул халат и стянул штаны с любовника. Вильгельма хотелось трогать, целовать и пробовать на вкус. К нему тянуло просто нестерпимо, особенно, когда он был так близко. Голый и возбуждённый. И готовить его хотелось самому. Уложить на стол с треснувшей полированной столешницей, раздвинуть упругие ягодицы, погладить сухое отверстие, а потом сделать скользким и растянуть для себя.

Это всегда было бесстыдно и грязно. Пошлые хлюпающие звуки скольжения и соприкосновения, насыщенный запах мускуса и яркие метки любви там, где никто не увидит. Эйдану нравилось двигаться медленно, смакуя тягучее раскалённое удовольствие. Тайное, запретное и сладкое. Нравилось смотреть, как мутнеют и наполняются лихорадочным блеском тёмно-карие глаза, как покрывается терпким потом голое жаждущее тело. Нравилось ощущать опьяняющую власть и то, как туго обхватывает его член шелковистый жар. Нравилось ловить губами сухие горячие губы и жадно вылизывать тонкую шею.

Всё вокруг меркло, плавилось и куда-то отступало. Наслаждение на грани боли будто спаивало их в некое единое существо, пронизывало, прошивало грубыми стежками и уносило невидимым потоком. И в этом звенящем плотном напряжении Вильгельм вдруг громко всхлипнул на вдохе, раскинул в стороны руки и выгнулся, сильно крупно задрожав. Между ними брызнуло перламутровое семя и, толкнувшись ещё пару раз, Эйдан тоже сорвался в гремящий огненный водопад.

Реальность возвращалась частями. Медленно и неохотно. Золотистое сияние огненного шара, тяжёлый спёртый воздух и прохлада окутывающих тело водяных струй. Эйдан с трудом приподнялся на локтях и уткнулся мокрым лбом в плечо любовника. Вильгельм лежал неподвижно спокойный и расслабленный, кажется, даже не замечая того, что творит его магия. Возмутительное расточительство. Хотя при его возможностях...

Эйдан сердито мотнул головой и откатился в сторону, уставившись в потолок. Они никогда не разговаривали во время этих... встреч. Разговаривать можно с равными — рабам только приказывать. Жёсткие рамки, чтобы не позволить живой собственности забыть своё место.

Всё так... всё так... Но пора бы уже было взглянуть правде в глаза и признать, что у Эйдана нет, и никогда не было настоящей власти над этим рабом. Значит, всё, что происходило между ними, было для чего-то нужно самому Вильгельму. Точное понимание происходящего неприятно царапало самолюбие, но не унимало проснувшейся жажды. Даже злость на него, на себя, на собственную странную одержимость не могли заставить оборвать эту ненужную постыдную связь.

— Зачем тебе это? — призвав на помощь своё хвалёное хладнокровие, спросил Эйдан.

— Что именно? — невозмутимо уточнил Вильгельм.

— Ты сам знаешь.

— Хорошо. Ты неплохой любовник, а я люблю секс. Кроме того, ни у кого из нас пока нет партнёра.

Поразительная жестокая честность. Вот так всё просто и прозаично. И никаких тебе обтекаемых красивых фраз и хождений вокруг да около. Хотел — так получи и будь доволен.

— Какой партнёр может быть у раба? — усмехнулся высокородный.

— Ты же понимаешь, что я не всегда буду твоим рабом?

— Ты дал слово, что не попытаешься сбежать.

— А я никуда бежать и не собираюсь. Благо в Виане существуют более цивилизованные способы сбросить рабское ярмо. — Вильгельм подобрался поближе и продолжил тихо и вкрадчиво. — Ты боишься правды, и на самом деле не хочешь слышать её. Но ты спросил. И я отвечу. Я понял, что ты попытаешься заполучить меня ещё в тот день на рыночной площади. Ты собственник, мой господин, и скорее отрубил бы себе руку, нежели позволил мне принадлежать кому-то ещё. Я с самого начала знал, что возвращаясь сюда — возвращаюсь к тебе. И делиться мной ты ни с кем не станешь. А ещё я изучил здешние законы. Запретить принять участие в турнире 'Свободных рабов' мне никто не вправе. Эмили связана со мной магически, следовательно, моя победа принесёт свободу и ей тоже. Так что, не привыкай ко мне высокородный.

Эйдан повернул голову, чтобы встретить пристальный взгляд. Последняя фраза не совет — предупреждение. Только зачем? Эйдан ведь и не собирался всерьёз привыкать. Высокородный всегда так гордился своей выдержкой и независимостью. И бросить всё это к ногам раба, главное достоинство которого — виртуозно раздвигать ноги. Нет. Невозможно! Немыслимо! Наговорились. Хватит.

— Много о себе возомнил, — опасно прищурился он и рывком поднялся.

Второй раунд был торопливым и злым. Эйдан стащил Вильгельма на пол и нагнул, вынудив опереться на стол локтями. Стиснул бёдра до синяков и по-звериному вцепился в загривок, удерживая на месте. А потом взял быстро и грубо. И сам не понял, почему последовавший за этим диким совокуплением поцелуй получился по-настоящему нежным.

Много позже, вернувшись в спальню к очаровательной Риласси, Эйдан уже знал, что придёт за Вильгельмом снова. Просто потому, что ему этого хочется. Он высокородный и в своём праве. Чисто физическая связь без последствий.

Всё так... всё так... Теперь дело за малым — поверить в это самому.

========== Глава 37. Чужие тайны и личный интерес. ==========

Грегори уже полчаса сидел на заседании комитета верховных магов и самозабвенно говорил правду. Старейшинам не далее как вчера вечером он тоже говорил исключительно правду. И всё по тому же вопросу. Если знать, как правильно подать информацию, можно сформировать выгодное мнение, не особо отступая от истинного положения дел.

— Так значит, Вы хотите сказать, что девочка сумасшедшая? — выслушав краткий отчёт, уточнил мистер Адреис Макстерн.

— Скорее у мисс Сэнджио крайне неустойчивая психика, что может повлечь за собой не самые благоприятные последствия, — смягчил формулировку Грегори.

— Бросьте, мистер Вильсон, мы все прекрасно понимаем, что у нас возникли серьёзные проблемы.

— Пока рано говорить насколько всё серьёзно, ведь её сознание, по-прежнему, для нас полностью закрыто.

— Что весьма прискорбно. Особенно, если учесть, что у неё нулевой потенциал и ещё неизвестно сможет ли она даже после обряда принять и разделить магию — сделал абсолютно правильный вывод мистер Ралиус Шлирн.

Вот уж, что есть, то есть. Биография юной мисс Сэнджио в общих чертах была всем здесь присутствующим известна. Богатая семья, сложные отношения с родителями, плохая компания, проблемы с наркотиками — богатый такой получился букет. Что удивительного в том, что исчезновение сестры и тяжёлая атмосфера Мэдрижхайма оказали такое разрушительное воздействие на психическое состояние бедняжки? В результате приступ неконтролируемой агрессии и истерический припадок. Шикарно. Весьма заманчивая перспектива для мага оказаться привязанным к спятившей пустышке. Ведь то, что девочка близняшка из древнего магического рода совсем не значит, что она сможет стать полноценным магом. Шансов всегда пятьдесят на пятьдесят. Именно поэтому, хоть практически все близнецы и являлись потенциальными партнёрами, инициировали только тех, у кого изначально был хоть какой-нибудь магический потенциал. А то ведь при создании связи с 'нулевым' претендентом можно было запросто обзавестись камнем на шее на всю оставшуюся жизнь. Мало того, в будущем 'нулевой' партнёр ещё и забирать твою собственную силу будет. Так что в случае Сэнджио понадеялись исключительно на богатое магическое наследие семьи. Очевидно, напрасно.

Или не совсем напрасно, о чём ни старейшинам, ни членам комитета знать не следовало. Грегори обещал Эдмунду помочь и действительно намеривался сделать для этого всё возможное. А если понадобиться, и невозможное тоже. Поэтому о некоторых весьма любопытных фактах Грегари попросту умолчал.

Например, не стал докладывать об активном участии мисс Сэнджио в том инциденте с мальчишками. Хотя профессор Дерби утверждал, что заморыш-Хейз уложил Питерсона и Родмена, которые, к слову, магически значительно его превосходили, на больничные койки не без её помощи. Правда, в чём именно эта помощь заключалась, объяснить так и не смог.

Историю же с волками директор преподнёс под весьма определённым соусом — было практическое занятие на улице, вдалеке появились звери, девочка вдруг взяла и, ни с того ни с сего, на них напала, после чего у неё случился нервный срыв. Практически готовый диагноз. И ни слова о том, что мисс Сэнджио не 'напала', а вступила в схватку, и не просто так, а защищая ребёнка. Более того, по свидетельству очевидцев, действовала она вполне осознанно и хладнокровно. Вот только про нервный срыв всё точно. Настолько точно, что девочка до сих пор находилась в больничных покоях. И миссис Ирсэн тряслась над ней, как над величайшей драгоценностью или особо тяжёлой пациенткой.

В общем, пока всё шло хорошо, но расслабляться было ещё рано, потому что девчонка интересовала данных магов гораздо меньше, чем вновь объявившийся Эдмунд. Её партнёрская привлекательность заметно снизилась, но Эд... Эд был птицей куда более высокого полёта. Элита, высшая каста, свободный и имеющий право выбора. Слишком заманчиво, чтобы так просто отступить.

— Для мистера Уэнсдейма крайне опрометчиво и недальновидно продолжать настаивать на партнёрстве со столь неподходящей кандидатурой, — будто в подтверждение опасений Грегори, высказался мистер Френсис Паркинс.

— Без сомнений, — согласился с ним мистер Шлирн, — здесь мы полностью согласны с решением старейшин. Директор, Вы должны поговорить с мистером Уэнсдеймом и убедить его в необходимости установления связи с более приемлемым свободным магом. Любой из нас почтёт за честь партнёрство с таким выдающимся кандидатом. Ему нет никакого смысла растрачивать свои силы на бедную больную девочку.

— Боюсь, мистер Уэнсдейм не склонен прислушиваться к советам. Более того, он сказал, что бросит вызов любому, кто попробует предъявить свои права на мисс Сэнджио, — покачал головой Грегори.

— И что с того? — удивился мистер Генри Эийярти. — Среди нас много сильных магов. Кто-нибудь бросит ему вызов, победит и тогда у него просто не будет иного выхода, кроме как принять наши условия. Уверен, что и мисс Сэнджио не столь безнадёжна. Она ещё очень молода и партнёрство с подходящим магом поможет ей раскрыться и освоиться в нашем мире.

Те, кто не был знаком с Эдмундом лично, согласно закивали, а вот остальные явно восприняли сие предложение без энтузиазма, потому как хорошо помнили ту запредельную, немыслимую мощь, которую с такой лёгкостью демонстрировал на спаррингах мальчик. Тогда ещё мальчик. Семнадцати лет. Обычно потенциал мага известен с рождения, он не меняется, а лишь раскрывается. Только связь с партнёром способна на него повлиять — при объединении сила обоих существенно возрастает. Так вот в случае Эдмунда этот закон не действовал — его сила постоянно росла. Так что, какой у него уровень теперь, после стольких лет, даже предположить было страшно.

— Я бы искренне не советовал Вам, Генри, встречаться с Эдмкндом на магической дуэли. За то, что считает своим, он будет драться насмерть, — покровительственно предупредил Грегори. — Самым правильным решением будет, оставить всё, как есть. Поверьте моему опыту, Мисс Сэнджио не стоит того, чтобы рисковать жизнью, а Эдмунд никогда не уступит.

Когда маги притихли, а потом и вовсе перешли к обсуждению другой темы, Грегори понял, что этот раунд остался за ним. Хотя упрямо поджатые губы мистера Эийярти, доказывали, что окончательно вопрос ещё не закрыт. И до того, как связь Беттани Сэнджио с Эдмундом будет закреплена и объявлена официально, закрыт не будет.

В замок Грегори вернулся довольным, но усталым. На этот вечер у него оставалось ещё одно последнее дело. Наверно, самое главное, сложное и опасное за последние несколько лет. Он долго думал, прежде чем решиться на этот шаг, однако другого пути, похоже, всё-таки не было. Эдмунд отказывался что-либо рассказывать, а оставаться в неведении становилось всё более невыносимо. Единственный ключ, единственный козырь, единственный человек, которому Эд не сможет отказать — мисс Сэнджио. Значит, с ней следовало поговорить. Открыть ей правду, заслужить доверие и заполучить её в союзники.

Устроившись за письменным столом и выпив для храбрости глоток коньяка, директор вызвал к себе целительницу. Она пришла через пять минут. Хмурая и встревоженная.

— Как здоровье мисс Сэнджио? — деловито осведомился Грегори.

— Ей лучше, — сухо отрапортовала женщина.

— Миссис Ирсэн, Вы, по-прежнему, настаиваете на том, чтобы она, оставалась в больничных покоях?

Вопрос был риторическим. Разумеется, настаивает. А если понадобиться, вообще заблокирует всё крыло, чтобы у неё пациентку не отобрали. К сожалению, она вполне могла это сделать — больничные покои находились всецело под её контролем. Ученики об этом знали и шли к ней, когда решались выпить зелье, нейтрализующее стерилизующее заклинание. Глупость, конечно, но миссис Ирсэн этой глупости потакала. И принимала, и зелье давала, и скрывала под своим покровительством до самого Обряда Соединения.

— Это необходимо. Девочка перенесла сильный стресс, — сказала целительница.

— Здесь у нас не приют, не центр реабилитации и не санаторий, — стоило напомнить для порядка.

— Это не отменяет того, что мы должны заботиться о здоровье детей. Я потомственный призванный знахарь. Для меня долг перед моим даром гораздо важнее долга перед школой и лично перед Вами.

Чудесно. Хоть и непонятно. Наверно, это из-за того, что девочка пустышка, следовательно, куда менее вынослива, нежели, другие дети в этой школе. Иных причин столь явной пристрастности своей целительницы Грегори пока не видел. Ну и ладно. Нравится нянчиться, пусть нянчится. Так даже лучше — безопаснее для девчонки и спокойнее для всех остальных. А то ведь в случае чего Эдмунд этот замок в две секунды на камушки разнесёт.

— Пришлите её ко мне, — приказал Грегори.

— Зачем? — тут же насторожилась миссис Ирсэн.

— Мне надо с ней кое-что обсудить. Не волнуйтесь, как закончим, верну её Вам в целости и сохранности.

Видимо, она всё-таки поверила, потому что Мисс Сэнджио была у него уже через пятнадцать минут. Вежливо постучала, дождавшись разрешения, вошла, поздоровалась и, опустившись в предложенное кресло, принялась рассматривать чернильницу на его столе. Она была бледна, немного подавлена, но совершенно точно не безумна. Странно, Грегори так много знал о ней, а вот видел так близко впервые.

— Здравствуйте, Беттани. Могу я обращаться к Вам по имени? — осторожно приступил он.

— Конечно, директор, — спокойно разрешила девочка.

— Как Вам в нашей академии? — нейтральный вопрос издалека.

— Отвратительно. Но Вы позвали меня не за этим.

Она подняла голову и теперь смотрела на своего собеседника в упор. Цепко, внимательно, оценивающе, будто на врага или потенциального противника. И только теперь Грегори понял, что, помимо навеянной связью тяги, могло привлечь в ней Эдмунда. Беттани была умна и, вероятно, опасна. Дальними дорогами с ней лучше не ходить. Что ж, тогда, к чёрту, прелюдии и танцы с бубнами.

— Вы правы, Беттани. Не за этим. Я хотел рассказать Вам одну давнюю историю. Полагаю, она крайне заинтересует Вас, — отбросив церемонии, Грегори налил себе ещё на два пальца коньяка и откинулся на спинку стула. — Много лет назад на свет появились два мальчика. Уникальных, совершенно особенных, одним фактом своего рождения опраовергнувших сразу две магические аксиомы. Видите ли, их мать происходила из королевской семьи, а в королевских семьях никогда не рождались одарённые. Алхимики изобрели зелье, способное блокировать любое подчиняющее магическое воздействие на правящих особ, чтобы те не превратились в марионеток в руках более сильных магов. Принявших чудодейственное средство нельзя было околдовать, затуманить разум, или заклеймить любой рабской печатью. К сожалению, вознаградили изобретателей сей панацеи весьма оригинально — их арестовали и тайно казнили, лаборатории и все записи сожгли. Так сказать, на всякий случай. Однако перед смертью разгневанные алхимики сумели наложить страшное проклятье — защита, обретённая с помощью их зелья, передавалась по кровному наследству, но начисто отбирала магическую силу у всех наследников.

— Но упомянутые мальчики всё же родились одарёнными, — заключила Беттани. — Что ещё они опровергли?

— О, сущая ерунда. Эти мальчики — близнецы. Можно только предполагать, почему магия одаривает лишь одного их близнецовой пары, но так было всегда. До того самого единственного случая. Итак, наши мальчики были первыми в истории одарёнными близнецами, в чьих жилах текла голубая королевская кровь. Кстати, голубая в прямом смысле — магический отпечаток того самого зелья, видимый, правда в основном только магам. Мальчики были родовиты, богаты и невероятно сильны. Один маг воды, другой — воздуха, и оба они несли в себе часть силы друг друга. Партнёры с рождения. Вам ли не знать, что это такое, мисс Сэнджио... — Директор глянул на свою собеседницу и с облегчением понял, что та ловила каждое его слово. — Вместе они могли творить невероятные вещи: повелевать ветрами, управлять водными потоками, даже поднимать океан, будто незримой гигантской рукой. Им не надо было ни говорить, ни даже смотреть, чтобы понимать друг друга. Они действовали как единое целое. И не было среди магов тех, кто мог выстоять против них в поединке. Но при всём при этом, они не принадлежали всецело магическому миру. Так уж получилось, что единственны сын короля родился умственно отсталым и не мог занять трон после смерти отца, поэтому близнецы были прямыми претендентами.

— Они стали соперниками? — предположила девочка.

— Вовсе нет. Но у этой истории всё равно печальный конец — один из них однажды бесследно исчез. Просто вошёл в свой родовой замок и больше не вышел оттуда.

— А второй?

— Второй ушёл и скрывался где-то долгие годы.

— Зачем Вы мне всё это сейчас рассказали? — голос Беттани был тихим и бесцветным.

— Вы любили когда-нибудь? Я любил... до сих пор люблю...так что у меня сугубо личный интерес в том, чтобы открыть сейчас Вам чужие тайны, — директор нажал на маленький рычажок под столешницей и часть стены в небольшой нише отъехала в сторону, открывая спрятанный от посторонних глаз большой портрет.

На потрете были изображены юноши в костюмах явно давно минувшей эпохи. Один сидел в кресле, другой — рядом, устроившись на подлокотнике. Невероятно красивые и до дрожит похожие... до самой последней родинки под нижней губой....

— Пропавший мальчик — мой партнёр, — добавил Грегори.

— Как его имя? — отрешённо спросила девочка.

Её реакция директору категорически не нравилась. Он ждал чего угодно — слёз, криков, угроз — только не этого жуткого ледяного спокойствия. Ему нужна была союзница, а не...

— Его зовут Вильгельм, Бет, — раздался вдруг рядом голос Эдмунда. — Ради своего брата я отдал твою сестру.