Красный рассвет

Боятся, но и своего упускать не желают. Не все из них ночуют дома, часть обитает здесь же, в отдельных комнатах, устраивая вечерами посиделки. В летный клуб — курилку кто-то принес и теперь там каждый вечер песнопения и интернациональные общения. Обычно они не долги и довольно тихи — на шум является сеньор комендант и грозно ворча, разгоняет собравшихся по комнатам. Тогда наше общежитие затихает, но на другой день там снова звенит гитара и голоса на разных языках выводят свое, задушевное.

Я сегодня хотел пойти в 'клуб'. Еще утром столкнулся на лестнице с одной из девушек, и она на меня так глянула, что трусы натянулись. Девчонка была красивая, стройная, с черными веселыми глазищами, ну вылитая 'Кармен'. Разумеется, у меня с утра свербела мысль с ней познакомиться поближе, но стоило увидеть кровать, как все эти планы, недостойные морального облика советского человека, ушли на второй план. Вырубился, едваголова коснулась подушки.

...Пообедать не дали. Едва одолел треть тарелки, как завыла сирена. В дверях столовой сразу образовалась давка, словно не армия, а какой-то детсад. Выскочил на улицу одним из последних, увидев, что автостартера у моего истребителя нет, торопиться не стал. Мимо, обдав колючим ветром, пронесся первый взлетевший — судя по номеру сам комэск.

Едва плюхнулся в чашку сиденья, как 'Ишачок' качнуло — Эрнесто присоединил храповик автостартера.

— От винта, — крикнул я. Не дожидаясь команды, техник убирает колодки. Даю газу. Истребитель трогается, раскачиваясь, переваливаясь словно утка, и Эрнесто провожает меня в путь вскинутым вверх кулаком. Мельком успеваю увидеть, как у 'избушки' собрались 'безлошадные'. Среди них замечаю Вераксича, он смотрит грустными глазами побитой собаки и комкает шлемофон...

Летим всей эскадрильей — семнадцать машин, плотным строем, и в небе становится тесно. Котельников ведет пять полных звеньев и лишь мое, куцее, немного портит общую картину. Но по мне, вдвоем даже удобнее, и,насколько знаю, правильнее. Мы летим на левом фланге, крайние. Справа, на юге, городится стена низких свинцовых облаков Сзади слева замечаю россыпь точек — подняли эскадрилью 'Чатос'. Они более медленные — значит, застрельщиками будем выступать мы.

Над Гвадалахарой клубилось облако дыма. Здоровущее, похожее на огромный серый гриб с заломленной набок шляпкой. Виновники уже улепетывают — над городом виднеются три толстые неповоротливые точки. Это вражеские бомбардировщики. Над ними словно серебряная россыпь — истребители прикрытия и их много. Я почувствовал, как подрагивают ноги на педалях, как пересохло горло, а спине стало мокро и жарко. Вспомнил, что так и не проверил, переставил ли Заварухин сведение пулеметов...

Истребители противника стали разворачиваться навстречу. Одна тройка осталась выше, остальные собрались плотнее, бросились на нас в лоб. Замелькали перекрещиваясь пулеметные трассы, но я на них уже не смотрел. В последний момент обнаружил, что тройка вражескихистребителей, пытается атаковать меня слева снизу, на встречных курсах. Пришлось уклоняться, рвать ручку на себя и уходить на горку. Перегрузка вдавила в бронеспинку, тело стало тяжелым, неподъемным. Стрелка альтиметра помчалась вправо, бодро отсчитывая набранную высоту, скорость падает. Через семьсот метров перевел машину в горизонтальный полет. Скорости мизер, 'Ишачок' норовит завалиться влево, приходится парировать. Ведомый рядом, вижу его напряженное лицо. Вражеские самолеты нас не достали, они метров на четыреста ниже и я только сейчас вижу, что это не 'Фиаты', а 'Хеншели' — истребители немецкого производства. Но меня волнует та тройка, что была вверху. Я их не вижу, и это очень беспокоит.

Накаркал! Верхняя тройка обнаружилась сзади, метрах в семистах. Увидели нашу горку и решили атаковать, пока мы будем без скорости, а значит беззащитные. Вот это влип! Конечно, можно попробовать удрать от них пикированием, но мне такой вариант не нравится. Семен их тоже увидел, теперь таращится в мою сторону, ждет команды. А я с ним даже не обговорил, как будем взаимодействовать в бою. Дубина! Радио то нет, как теперь объясняться? Оружейника не проверил, с ведомым не переговорил... похоже, Леша, вторая жизнь тебе совершенно ни к чему. Потому как балбес ты редкостный...

Это все пронеслось в голове за долю секунды, а я тем временем прибрал газ и свалил 'Ишачка' в глубокий крен. Двигатель, снизившись на минимальные обороты, притих, а я уже дал левую ногу и отработал рулями, заставляя сильнее опустить нос, и тут же резко добавил газу, выбирая ручку на себя. Истребитель лихо развернулся, правда, потеряв немного высоты, да и скорости не добавилось, но это дело наживное.

Воздух, полосуемый свинцом, вскипел над головой. Два 'Хеншеля' поливали меня из пулеметов, но я уходил подим капот, был неудобной целью и трассы проносились выше. Двигатель закашлял, задыхаясь от нехватки бензина, но выбор оказался невелик или быть нашпигованным свинцом или рисковать. Все же запоздал я с этим разворотом, раньше надо было. А так пришлось насиловать самолет отрицательной перегрузкой. Обошлось. 'Хеншели' пронеслись в каком-то десятке метров, третий отстал. Его пилот видимо изначально не собирался стрелять, а теперь суматошно пытался поймать меня в прицел. Поздно. Дал ногу, и белесые шнуры пронеслись справа, сам я в долгу не остался, отсалютовав противнику из шкассов. Но, кажется, с тем же успехом...

Сема был сзади. На развороте он чуть приотстал, однако вражеские летчики, увлеченные мной, атаковать ведомого просто не успели. Сейчас они заложили боевой разворот, надеясь продолжить схватку, но в очередной раз опоздали. 'Ишачки' уже успели поднабрать скорости и 'Хейнкелям' с нами было не потягаться. Они отстали метров на пятьсот и этот разрыв постоянно увеличивался. Передний начал было стрелять нам в след, но с такой дистанции это была пустая трата боеприпасов. Разорвав дистанцию, я плавной спиралью стал набирать высоту.

Подошли 'Чатосы' и в небе образовалась гигантская карусель. Десятки истребителей носились друг за другом, вспарывали воздух пулеметные трассы, ревели моторы. Я сейчас в буквальном смысле слова был над схваткой. Тройка 'Хейнкелей' прекратила преследование, отвернула в сторону с набором высоты.Нам с Семой уже никто не мешал, мы продолжали набирать высоту, выбирали удобный момент.

'Хейнкели', что летели уже в километре от нас и метров на четыреста ниже, вдруг стали пикировать. Ниже, из самолетной свары набирало высоту звено 'Ишачков' и фашисты падали прямо на них. Я только и успел приподнять над кабиной руку, привлекая внимание ведомого, и сразу же свалил свой истребитель через крыло. Мелькнули огоньки пуль, 'Ишачки' внизу бросились врассыпную, но, кажется, по одному из них все же стегнула белая плеть трассеров. Обстреляв наших, фашисты потянули вверх, набирая высоту, и тут я их настиг. Оба ведомых переворотом уклонились от атаки, ведущий на какую-то секунду задержался. Я начал стрелять метров с трехсот, увидел, что трассеры перехлестываются перед вражеской машиной и понял, что оружейник пулеметы поправил. Вражеский летчик резко отработал рулями, было видно, как отклонились элероны и рули высоты и тут дорожки трассирующих пуль свелись на его фюзеляже. 'Хейнкель' рванул вправо. Избегая столкновения, я потянул ручку на себя и успел увидеть, как с его песчаного с зелеными пятнами цвета фюзеляжа летит какая-то оранжевая пыль. Вновь вдавила перегрузка, а когда, наконец, отпустило, далеко внизу, к земле падал горящий самолет. Огня почти не было видно — небольшой оранжевый язычок за мотором, но следом тянулся жирный черный след.

— Ура-а! — эмоции перехлестнули через край. Меня распирало от эйфории. От вида падения вражеского самолета, от того, как он неспешно вращался, оставляя черный, размывающийся в небе след. Провожал еговзглядом до самой земли, пока он нерухнул на заросший елями склон горы, рыжей вспышкой зафиксировав место падения.

Что-то толкнуло сзади, неприятно отдалось в спине, 'Ишачок' слегка вздрогнул. Резко переложив ручку вправо, я дал ногу, закручивая головокружительную бочку. Земля и небо завертелись, а меня бросило в пот. Выйдя из бочки, заложил правый вираж и сквозь перегрузки увидел позади ниже 'Хейнкеля'. До него было метров триста-четыреста, и он азартно поливал меня из пулеметов. На вражеский истребитель коршуном кинулся Сема и тот сразу заложил крутую нисходящую спираль, уклоняясь от атаки.

У меня все было нормально, ничего не горело и, увидев, что к ведомому подбирается еще один фашист, я бросился на него. Хотел уже стрелять, но тот видел мой маневр сразу ушел в вираж. Из атаки снова ушел наверх, с набором высоты, увидев сзади Сему, обрадовался. Бой разросся, заполонив почти все вокруг. Самолеты дрались на разных высотах, гонялись друг за другом, поливали из пулеметов. Увидел, как вспыхнул И-15, стал валиться к земле, разгораясь все сильнее. Потом у него оторвалось крыло и закувыркалось в небе, а черный дым тянулся за самолетом как траурный шлейф.

Мы атаковали снова. Это было прекрасно — падать сверху, словно сокол на добычу, поливая ее с небес пулеметным огнем.Правда 'Хейнкели' были не утки. Они ловко уворачивались, огрызались. К паре, с которой мы сцепились, подтянулась еще тройка, потом еще один. Они постоянно пытались набрать высоту, лишить нас инициативы. Мы не давались. Мотор ревел на максимальных оборотах, за козырьком свистел ветер, а мне было жарко, хоть пот выжимай.

А потом стало легче. Слева подошла еще тройка 'Ишачков', сходу ринулись на отколовшегося противника, и он сразу вспыхнул, посыпался вниз, а в небе забелел купол парашюта. Сразу стало легче. Фашисты принялись оттягиваться к северу и бой быстро затих. Я только сейчас обратил внимание, что бензина осталась едва треть бака, а повернув домой, понял, что неимоверно устал. Противно дрожали коленки. Потом до меня дошло, что из сбитого мной 'Хейнкеля' никто не выпрыгнул и выходит, что я сейчас убил человека.

Об это я сразу забыл. Не до того было. Сперва нашел в этой кутерьме истребитель Котельникова, полетел рядом. Потом, обнаружив Денисова, пристроился к нему. Смотрел на показания приборов, слушал мотор и гадал какие повреждения у моего истребителя. Каяться и переживать было некогда. Было просто неприятно. Куда лучше бы было, если бы этот, из 'Хейнкеля', успел выпрыгнуть.Но да фиг с ним.

Но по настоящему понял, что устал, когда мой истребитель, наскакавшись по неровностям аэродрома, наконец, остановился. Я выключил мотор, и вместе с оглушающей тишиной навалилась давящая усталость. Не хотелось ничего, ни хотелось даже вылезать из кабины, чтобы размять ноги. Пересилил себя с трудом, чтобы не давать комэску лишнего повода.

Аэродром ожил, напоминая растревоженный муравейник. Истребители на руках откатывали в укрытия, тут же заправляли. Оружейники ставили на крылья ящики с пулеметными лентами, техники звенели баллонами. У одной из машин столпился народи я направился к ним. Севшие обступили Леху Минаева.Он стоял бледный, шипя от боли,баюкал окровавленную руку. Примчался маленький остроносый доктор, засуетился вокруг Леши, потом медленно повел его 'избушке'. Оставшиеся провожали взглядом, как толькоон зашел внутрь разом заговорили, обсуждаяперипетии боя.

— А я его как ё...

— Он, гад, крутит, аж струи с крыльев...

— Раз и все... горит — громче всех петушился и размахивал руками Ваня Лакеев. Мелкий, быстрый, живой как ртуть, он сегодня сбил одного из 'Хеншелей' и теперь и теперь наслаждался заслуженным вниманием.

— А ты по этому... горящему... стрелял? — спросил я Сему.

— Товарич Леша! — Энирике, мой техник, позабыв про воинскую субординацию, неистово машет рукой подзывая. Потом тычет пальцами и тараторит быстрой россыпью слов. Понять его с моим убогим испанским невозможно, но в том месте, куда он показывал, вижу маленькое темное отверстие.

— Он говорит, посмотрите на пробоину, — приходит на выручку Женя, наш переводчик. — И вон там еще две.

— Скажи ему, что пробоины ерунда. Зато я сбил фашиста.

Энрике расплывается в улыбке

Вечером приехали три потертых синих автобуса, и мы отправились в горы. Скверная дорога тянулась вверх, петляла и трясла, и старенький автобус все время скрипел, норовя рассыпаться. Из-за темени и постоянных поворотов было практически невозможно ориентироваться. Первое время я пытался высматривать дорогу в скупом свете фар, но скоро плюнул и остаток пути продремал. Остановились в горах, в каком-то имении. Было холодно, ветрено, но ребята здесь были явно не первый раз и быстренько повели меня в дом. Там на первом этаже уже стояли заготовленные столы, две официантки быстро расставляли блюда. Разносолов не было: макароны, жареная со специями баранина, консервированная ветчина. Хлеба было совсем мало — крохотные кусочки грамм по пятьдесят, зато множество графинов с вином, а еще больше апельсинов — они былив ящикахгромоздящихся вдоль стен обеденного зала. Ешь, сколько влезет.

Правда, под тяжелым командирским взглядом, на вино никто особо не налегал. Быстренько поели, выпили по бокалу и разошлись по комнатам, спать. Я добрался до кровати, укрылся теплым, колючим одеялом и моментально провалился в сон.

Проснулся резко, словно разбудили. Было еще темно, однако спать не хотелось и одевшись, я вышел из комнаты. В доме было тихо, лишь внизу, на первом этаже негромко переговаривались на испанском и звякала посуда. Видимо обслуживающий персонал готовил завтрак. Немного постояв и послушав, тихонько вышел во двор. Здесь было темно и прохладно. Ветер уже стих и в реглане поверх костюма я чувствовал себяпревосодно. На улице никого не было, стояли пустые автобусы, белела караульная будка у ворот. Она была заперта, зато привратная калитка открыта нараспашку. Я вышел из усадьбы и оказался на обширной каменной террасе. Ее края тонули в темноте, но метрах в сорока вспыхивал огонек папиросы, высвечивая человеческие контуры. Мне сразу захотелось курить, и я двинул на огонек. Свои папиросы оставил на прикроватном столике, а возвращаться было откровенно лень.

— А, это ты Леш, — Котельников опознал меня метров с пятнадцати, несмотря на то, что было довольно темно. — Чего не спиться то?

— Не знаю... наверное выспался.

— А охранники наши, в будке которые, все спят?

— Спят.

Он презрительно хмыкнул, бросил окурок вниз, но остался стоять, смотря вдаль, уперев руки в бока. Я подошел, остановился на краю террасы. Вниз уходила черная пропасть, которой не было видно ни конца, ни края. Лишь внизу, довольно далеко, светлели частые огоньки. Казалось, будто кто-то побросал в темноту кусочки звездного неба. Пахло свежесть, и хвоей.

— Когда приехали, — неожиданно сказал Костя, — то вон там, где Мадрид, все горело. Желтое сияние стояло. До этого такое раз видел, когда ночью над Москвой летал, но тут поярче вроде. Сейчас уже, конечно, не то. Но если вечером смотреть, то все равно неплохо.

— А чего нам в одном месте не спится? — спросил я.

— Правильно, что съехали, — вздохнул Котельников. — Сегодня ночью Алькалу бомбили, так что вовремя мы. Охотятся за нами, вот и меняем место жительства. До этого в Мадриде жили, в 'Плазе', так они повадились ее по ночам долбать, соседний квартал перепахали. Вот и приходится кочевать, как тем цыганам. Конечно, отдыхать лучше в городе. Как обстановка позволит, съедем обратно.