Посланник Небес

— Ты знаешь, у меня с деньгами тоже сейчас некоторые затруднения...

— Так я не прошу у тебя денег, Оскар!

— Я не о том, ты меня не понял. Я не предлагаю тебе взаймы денег. Я сам почти нищий. У меня тоже куча долгов, и я тоже опасаюсь показать кому-либо свою несостоятельность. Для меня это все равно, что смерть. Но выход есть, мы возьмем деньги. Много денег. У наших врагов! Точнее — у врагов Англии. Собственно, я именно об этом и хотел с тобой поговорить. Ты верно заметил, скоро начнется война. Но она не разорит нас, нет. Напротив, она нас обогатит! Скоро каперство в Англии снова станет таким же обычным явлением, как то, что ты ешь на завтрак овсяную кашу.

— Я ее терпеть не могу.

— Ну, яичницу с ветчиной. Но дело вовсе не в этом. Я считаю, старина, что пришла пора действовать. Главное — вовремя выйти в море!

— Ты предлагаешь снова заняться морским разбоем?

— Да.

— Погоди, но ведь денег нет ни у меня, ни у тебя, а каждое новое дело требует вложений. Где мы возьмем корабль?

— Надо собрать всех наших.

— И скинуться на корабль? Заманчиво. Но это авантюра, Мейк. Такое везение, как тогда, случается только раз в жизни, этого больше никогда не будет.

— Это почему же? Мисс Удача — единственная дама, которая ни разу не изменила мне. Увидишь, мы захватим испанский корабль по самую палубу набитый золотом!

— Готов поверить, но... Если я найду дурака, который купит у меня страховую контору, я смогу выручить тысчонку-другую. Но после этого я сжигаю все мосты, остаюсь голым, и в случае неудачи... Если не виселица, то хоть самому пулю в лоб.

— Ты говоришь чепуху. Контору тебе и в самом деле надо продать, ибо в скором времени она не станет приносить ничего, кроме убытков. А вырученные деньги тебе надо положить в банк, это и будет твой запасной плацдарм.

— А на какие шиши мы купим судно?

— Ты разве забыл, что у нас есть Посланник Небес?

Гриффитс натянул вожжи и остановил двуколку.

— Я тоже задумывался о его продаже, но не был уверен, что меня кто-нибудь поддержат. Значит, теперь нас двое.

— Камень сейчас у тебя?

— Да.

— Надо навестить всех наших и расспросить об их финансовом положении и о том, как они относятся к идее, что Посланник Небес будет продан. Если все испытывают такие же затруднения как мы, то принимаем решение распилить камень, и на часть вырученных средств покупаем корабль...

— Погоди, Мейк, я тебя не совсем понимаю. Если мы продадим алмаз, каждый из нас получит довольно кругленькую сумму. Она будет, конечно же, меньше той, что мы заполучили тогда восемь лет назад, но, тем не менее, есть еще один шанс начать все сначала. Причем, вполне законным путем.

— Хм! Да, ты прав, Винсент. Если все мы получим по десять или даже двадцать тысяч фунтов, каждый сможет начать новую жизнь, но... только не я. Мне этого мало, Винсент, не знаю как тебе, но мне этого очень мало! Я рассматриваю это только как стартовый капитал для разгона. Стать купцом и торговать чаем или какими-нибудь пряностями мне просто лень. Открыть мануфактуру — хлопотно и очень много лет пройдет, пока она станет рентабельной. А спустить все за два-три года и снова жить в нищете — ну уж извините! Нет, только морской разбой! Уж лучше кончить жизнь на виселице, чем остаток дней влачить жалкое существование и дрожать над каждым несчастным пенсом! Но первым делом — заручиться поддержкой всех наших в том, что они, по крайней мере, согласны распилить камень, если уж не захотят выйти вместе со мной в море. Звать и уговаривать я в этот раз никого не стану. Но на тебя я очень рассчитываю, капитан!

— Спасибо за доверие. Милорд.

Глава 8

Друзья расстались у конторы Гриффитса. Мейкенфрут зашагал по улице, его путь лежал к Маттерсону, который жил неподалеку. Он сказал, что его можно не подвозить, прогулка ему не повредит. А Гриффитс, расставшись с Мейкенфрутом, дождался, пока тот скроется за углом; повернул лошадей и поехал к Эмили.

Дом леди Эмили стоял возле берега моря. Фасадом он выходил на улицу. Возле дома рос вековой вяз с раскидистой кроной, ветвями почти упиравшийся в окна. Экономка все намекала Эмили, что этот вяз давно пора спилить, он загораживает свет и даже днем приходится зажигать свечи. Эмили с ней категорически не соглашалась, мотивируя тем, что это память о ее покойном муже, кроме того, он придает ей творческое вдохновение и вообще, зеленые насаждения надо беречь. По другую сторону дома из окон открывался морской пейзаж с молом, уходящим далеко в море. С одной стороны мола находилась старая заброшенная пристань, а с другой раскинулся небольшой пляж, изрезанный дюнами.

Гриффитсу открыла экономка, сухопарая, плоская как доска женщина, лет сорока. Она проводила его к хозяйке.

— Здравствуй, Эмми, — сказал Винсент, проходя в гостиную, и начал тут же выкладывать новости: — Я только что разговаривал с Мейком. Ты представляешь, он предлагает снова стать "морскими псами".

— Тише ты, нас могут подслушать слуги. Пойдем в мою мастерскую.

Они поднялись по винтовой лестнице в мансарду, в мастерскую Эмили. В свободное время, а свободного времени у нее было предостаточно, Эмили занималась живописью. Здесь царил творческий беспорядок. На полу валялись пузырьки с краской. На мольберте стояла неоконченная картина, накрытая куском ткани. Стены были оклеены листками бумаги с рисунками и эскизами.

— Он предложил тебе снова заняться морским грабежом?

— Да.

— И ты, конечно же, согласился.

— Нет. Но я...

— И правильно. Мне что-то не нравится последнее время Оскар. Он очень сильно изменился. Слишком возомнил о себе, а других ни в грош не ставит. А после того, как у него закрутился роман с Мэри...

— Что? У Мэри роман с Мейком? — перебил: ее Грилливг. — Эмми, да ты в своем уме?! Чтобы Мэри стала любовницей Мейкенфрута! Нет, это невозможно, скорее в Лондоне не будет туманов. Уж если она от меня нос воротит...

— Винни; ты плохо знаешь женщин.

— Возможно. Душа женщины и в самом деле для меня — потемки. Боже мой, Оскар и Мэри!..

— А впрочем, может, мне так показалось. Нет, не принимай близко к сердцу, наверно я ошиблась. А что ты там начал говорить, я тебя перебила. Ты отказался от пиратской вылазки и...

— Он предложил распилить Посланника. Я, кстати, поддержал эту идею.

— Вы оба с ума посходили! Разве можно трогать Посланника Небес?! В этом камне наверняка заключена гигантская сила. Он хранит нас всех, лишь только пока цел. Но стоит нам его... Господь покарает нас, если мы решимся на это!

— Почему?

— Не знаю. Предчувствие такое. Мне кажется, хозяин алмаза или его дух все это время разыскивает камень и следит за его целостностью. Помнишь, по прибытии в Англию с Ямайки, мы первым делом отправились в Оксфорд.

— Да, в Бодлианскую библиотеку, чтобы просмотреть подшивку газеты за весь 1693 год. Но там говорилось очень скудно. Мол, на Юге Африки, в копях Капской колонии, найден алмаз огромной величины. Хозяин прииска, не помню уж его имени, отправился с ним в Лондон. Но по дороге в Кейптаун эскорт был перебит, а карета ограблена. Очевидно, ограбление совершили испанцы, которых потом потопили мы.

— Все так. Но только сделали это не испанцы. Хозяин прииска, граф Эйзенвиль, инсценировал ограбление, добрался до испанских земель в Западной Африке с намерением сесть на испанский корабль и отправиться в Америку. Но там он заболел лихорадкой и умер. А перед смертью раскаялся в содеянном и написал завещание, в котором велел своим слугам переправить алмаз в Англию, хранить его и преподнести в подарок королеве, которая первой взойдет на английский престол. Но по дороге в Касабланку на этих слуг напали, ограбили и убили. Очевидно, это дело рук тех людей, что плыли на испанском галеоне в Америку. Но и им было суждено умереть. Это дух Эйзенвиля, наверное, мстит всем, кто не желает исполнить его волю!

— Мистика. Чушь собачья. Про алмаз никому не известно, его и не видел никто, кроме нас и тех, кто на том свете. А духи не материальны, как они могут мстить живым людям? И вообще, откуда тебе все известно про Эйзенвиля и прочее?

— Послушай, что я тебе расскажу. Я навела справки и кое-кого опросила. Из тех, кто был в Африке, в Капской колонии, восемь-десять лет назад. Сведения противоречивы, но по-моему, все было именно так. Сейчас на английском троне королева Анна. И мы, Хранители Посланника Небес, должны принять решение исполнить волю графа Эйзенвиля и преподнести ее величеству этот подарок. Мы заслужим тем самым почет и уважение, отпущение грехов и прощение наших преступных действий. Перестанем прятаться и заживем спокойно.

— Эмми, ты говоришь чушь. Посланник Небес — наша законная добыча. А завещание графа Эйзенвиля — бред сумасшедшего. Лично я считаю. что вполне имею право на одну восьмую алмаза.

— Посланник Небес хранится сейчас у тебя?

— Да.

— Надежно спрятан?

— Конечно.

— Где?

— В недрах земли.

— Да ты сошел с ума! Его же может отыскать любой, причем совершенно случайно. К примеру, твой садовник.

— Во-первых, садовника я уже год как уволил. А во-вторых, это очень надежное место, — он наклонился и прошептал ей на ухо.

— Ясно. А кто следующий хранитель Посланника?

— Ты.

— Правда? Надо же, а я-то совсем забыла! Неужели с тех памятных дней прошло восемь лет?!

— Да. Я должен передать тебе на хранение камень уже через две недели. Но мне кажется, судьба его будет решена раньше.

— В общем, если хочешь знать мое мнение — я категорически против. И против вашей морской "прогулки", и против распилки камня. Так и передай Оскару. Если ты нуждаешься в деньгах, давай я одолжу тебе немного.

— Нет, спасибо. А Оскару ты сама обо всем скажешь. Я думаю, он у тебя появится, не сегодня, так завтра. А мне пора.

— Может, останешься на ленч?

— Нет, Эмми, прости, должен тебя покинуть. А то я сегодня так и не попаду в контору.

Эмили проводила его до дверей, находясь в полной уверенности, что без ее поддержки обе затеи — с распилкой камня и пиратской вылазкой — сорвутся.

Глава 9

Маттерсон творил. Весь свой личный досуг он посвящал сочинению музыки. Вернувшись на родину, он не стал с первых же дней напропалую и попусту транжирить свою долю добычи. Он не стал дорого одеваться, покупать особняки, выездных лошадей и дорогие коляски, а также устраивать роскошные рауты, приглашая самых титулованных и знатных вельмож, как это делал Мейкенфрут. Он не стал метаться из стороны в сторону, открывая то одно, то другое дело — покупать верфь, потом страховую компанию, — как это делал Гриффитс. Он снял скромное жилье, женился на девице из знатного, но разорившегося рода виконтов, вместе они родили двух розовощеких дочерей. А через три года от безвременно почившей тетушки он получил имение, небольшое, но довольно доходное, недалеко от города, там и прожил он некоторое время с молодой женой и малышками. Деньги тратил умеренно и с умом. Единственное, на что он не скупился — устраивал концерты: нанимал оркестры, исполнявшие музыку его сочинения. Концерты эти неизменно оканчивались провалом, но Маттерсон не унывал и продолжал сочинять снова и снова.

Посчитав, что семейный бюджет позволяет, семья снова перебралась в Плимут, в уютный особняк, оставив в усадьбе управляющего, а сами наведывались туда лишь в летние месяцы. Миссис Маттерсон имела обыкновение до обеда играть с соседками в бридж, а детей с гувернанткой на это время отправляла на прогулку в парк. Пользуясь одиночеством, Маттерсон в эти часы брался за сочинительство. Он то забирался с ногами в кресло, стучал себя по коленкам, отбивая ритм, то кидался к клавесину, несколько раз проигрывал какую-нибудь музыкальную фразу, записывал ее на нотном листе, потом рвал бумагу, бросал обрывки в корзину, звонил в колокольчик служанке и требовал себе кофе с коньяком.

— Они сочиняют, — пояснила грузная и полная пожилая горничная, впуская Мейкенфрута в дом. Вошедший застал дарование как раз в тот момент, когда он сидел с ногами в кресле и поглощал кофе с коньяком.

— Проходи, — хмуро бросил Маттерсон вошедшему.

Он поднялся в кресле во весь рост и стал с выражением декламировать стихи Мейкенфрута. За Мейкенфрутом тоже водился грешок — он сочинял стихи и даже издавал их за свой собственный счет небольшими тиражами, после чего раздаривал томики друзьям.

— Перестань паясничать, — остановил Мейкенфрут хозяина. — Я к тебе по делу.

Маттерсон слез с кресла и принялся нервно шагать по комнате из угла в угол.

— Слушаю тебя внимательно, — на ходу произнес он.

Мейкенфрут посмотрел на корзину, полную нотной бумаги и понял причину плохого настроения хозяина. Маттерсон поймал его взгляд.

— Эти кретины не понимают моей музыки! — с горечью воскликнул он. — Им подавай церковные хоралы или какую-нибудь галиматью, вроде "Боже, храни короля"...

Он осекся, посмотрел по сторонам, потом поправился:

— То есть, "Боже, храни королеву"!

— Это ничего, Гарри, ничего, — успокоил Мейкенфрут приятеля. — Послушай, а твоя музыка достойна звучать с оперных сцен Милана или Неаполя?

— Спроси лучше, достойны ли сцены Милана или Неаполя, чтобы с них звучала моя музыка'

— А что тебе мешает заняться этим?

— Ничего, кроме моей собственной лени.

— А как насчет финансовых средств?

— С этим все в порядке, мне хватает. Правда...

— Ну, ну, продолжай!

— В Англии до сих пор нет оперного театра. Хорошая музыка — удел богачей и знати. А я творю для народа. Создание большого, высокохудожественного оперного театра, доставляющего радость народу — об этом мечтал еще великий Пёрселл, он считал это делом чести английской нации. Это есть и моя мечта, пусть даже далекая от воплощения.

Маттерсон перевел дух, выпалив без остановки столь длинную и высокопарную тираду. Такие длинные фразы сильно напрягали и утомляли его.

— А что мешает тебе осуществить эту мечту? — Мейкенфрут дождался, когда собеседник восстановит дыхание.

— Вот тут ты прав. На это у меня денег не хватит.

— Пустяки, Гарри! На это дело заработать — пара пустяков, как два пальца... испачкать джемом.

— И как же это, по-твоему?'

— Совершить морскую прогулочку.

Маттерсон улыбнулся, затем помрачнел, потом побледнел.

— Ты за этим пришел ко мне? — спросил он.

— Конечно.

— Но у меня жена!

— У всех жены.

— Но у меня дети!

— У всех дети.

— Не правда, у тебя нет ни жены, ни детей.

— Это как сказать... Короче, жене скажешь, что тебе доктор прописал морской круиз. Для снятия нервного напряжения.

— Так она мне и поверит!

— Ты трус, Гарри! Ты же в прошлом моряк! Мы же с тобой такие дела творили! Боишься за свою шкуру?

— Да, боюсь. Боюсь оставить детей сиротами!

— А как же оперный театр? Потомки назовут его твоим именем, а твоя музыка станет вечной! И дети, и внуки, и правнуки будут гордиться тобой!

Маттерсон молчал минут пять. Порывался сказать что-то, открывая рот как рыба, но тут же безмолвно выдыхал воздух. Он долго бродил взад-вперед по кабинету и, наконец, произнес: