— Хватит, пошли... — Серёжку эта жалостливая история непонятно почему взбеленила, правда, злость была холодно-презрительная. В общем, по кругу эмоции, по кругу...

Вернулись. Латыш уже ждёт. Потопали, боец спецназу... Как их там обозвал блаженной памяти Михал Петрович? — "Отряд Кровавый подгузник", что ли?.. Вперёд, на танки!

* * *

— ...Пусть в пампасах, но достойно, встретим Новый год..! — пение на какой-то невообразимый мотив, к тому же — невероятно фальшивое, на сей раз протестов не вызвало (по крайней мере — вслух). Ромка согнал в кучу все кружки, в том числе — даже Борину, которую обычно презрительно отпихивали в сторону, мол, кто не с нами...

...Гришка торжественно выставил на пончо-дастархан своё произведение — "военно-полевой торт", известный так же под названием "муравейник", — смесь галетного крошева с варёной сгущёнкой, сверху присыпанную самопальной кокосовой стружкой и шоколадной крошкой. Получивший кофе (до "Розы ветров" очередь пока не дошла) народ поочерёдно запускал ложки в "муравейник" и радостно чавкал шедевром военно-полевой кулинарии. Только Роман чуть поморщился, перестав травмировать уши соратников: кокосовую стружку, в отличие от других сластей, он терпел с трудом, непочтительно именуя её "засахаренной редиской". Он ворчал, что "эта пакость в зубах застревает", на что ещё во времена оные Латыш посоветовал ему бросить курить, Гриц — бросить жевать спички, утверждая, что "Рэм больше спичек сгрызает, чем скуривает", а Костик радостно послал Ромку к Дворянчику для передачи по эстафете какому-нибудь зубодёру: "Он те, Рэмбо, зубы в шахматном порядке выстроит, и застревать негде будет". На сей раз Рэм вышел из положения просто: влез ложкой в уже разворошённый "муравейник", в середину; так он избежал ненавистной стружки и довольно хрумкал галетами.

Эндрю сидел чуть в стороне, голодным взором провожая каждую ложку лакомства. Кэп перехватил взгляды пацана и негромко распорядился, обращаясь не то к Серёге, не то в воздух:

— Развяжи.

Серёжка, на которого как раз накатил очередной приступ презрительной жалости к пленнику, собственно говоря, только и ждал команды. По его мнению, скорее уж был резон угостить Дрюню, чем Баобаба. Особенно — в свете "краткой автобиографии". Через минуту Андрей был почти счастлив: верёвка, пусть временно, жизнь не портила, в руки пхнули эрзац-кружку, оперативно сотворённую из банки из-под сгущёнки — и в кружке был горячий кофе, хоть и жидкий, но сладковатый — от остатков молока. И ложка "муравейника" ему тоже перепала. В общем — можно наслаждаться жизнью — чем мальчишка в данный момент и занимался.

* * *

Расслабуха пёрла вовсю. Так коротко и точно обозначил ситуацию Кэп на одном из привалов. Так оно, собственно говоря, и было.

Нет, видимость разведгруппы спецназа безусловно создавалась. Но — только видимость. Боевой порядок был — цепочка, но народ, за исключением головного дозора, перемещался в колонне как хотел; всё больше и чаще вместо знаков в движении просто говорили... Раньше всё это было немыслимо, а теперь почему-то — запросто. Пару раз Вовка пытался "закручивать гайки", и на полдня-день всё становилось как надо, но... В общем, Кэп обозвал группу пляжниками и туристами и махнул на это дело рукой.

— Кэп, ну а кто мы сейчас есть? — хмыкнул Костыль. — Туристы! Мы ж — в отпуске! Экстрим-тур по девственным вечнозелёным лесам Юго-Восточной Азии. Организован турагентством "КССО"...

— Чё жрать-то будем? Сухпайки — того... Эти два — последние, — Гриня выложил из "Элиса" пару зелёных коробок.

Неподалёку щёлкнули два выстрела.

— Во, Латыш с Серым чегой-то пришили... А ты говоришь: чё жрать — чё жрать! — Рэм потянулся. — Жаркое из кабанчика!

— Не, пляжники вы и есть! — Кэп повернулся к Мешку. — Пинигин, кто осуществляет охрану и оборону стоянки?!

— Ну, я и Рэм...

— Бамбук вы курите! Дуэтом! Может — это их пришили!..

— Слухи о нашей кончине сильно преувеличены, — на стоянке материализовались странно ухмыляющийся Ян и хмурый Серёжка. — Жаркого не будет. Гриш, у нас кофе е?

— Пока — е. А почему не будет? В смысле — жаркого?

— Всё он... мокрушник! — Латыш ухмыльнулся на манер Чеширского Кота и махнул головой в сторону Серого: — Он у нас, конечно, Джо, только, пожалуй, уже не Неуловимый, а Кровавый...

— Кыш!.. добавка к денежному довольствию! — Серёжка легонько пхнул Эндрю в бедро, и тот махом оказался у сваленных в кучу рюкзаков, освободив брёвнышко. — Ещё шаг сделаешь — шлёпну, — ствол АКМСа недвусмысленно глянул Дрюне в грудную клетку. Тот немедленно сел.

— Ну вот, и я о том же, — Стрелок повозился, устраиваясь поудобнее. — Гриц, кофе заряди, а?

— Нет, где дичь?! — Фома встал, уперев руки в боки, грозно глядя на "охотников".

Серёжка отвернулся и стал ковырять носком кеда грунт. Латыш заулыбался ещё шире:

— Я ж говорю: мокрушник... киллер малолетний! Два раза шмальнул: один — в корпус, другой — контрольный — в черепушку. Пристрелочно-зажигательными... Свинка чуть больше спаниеля была! — Стрелок возвысил голос и добавил в него звенящего надрыва. Рэм фыркнул. — Ну, и остались — пятачок, хвост и четыре копыта, — закончил Латыш, артистически изображая слезу в голосе.

Народ захихикал.

— Бедная ветчинка! — Костик устраивал банку консервов над таблеткой тиоксана. — Серый, ты б по ней ещё из подствольника вдарил!

— Не было у меня подствольника... — буркнул Сергей. — Ну рожки перепутал...

— Дак попросил бы у меня, — Мешок щёлкнул зажигалкой, — я бы дал.

— А чё, больше ничего не было? — Фома всё ещё стоял в позе "разборка".

— Да было... их выводок целый был. Гриш, кофе хочу, — Ян сказал это со слегка просительной интонацией.

— И чего — коль выводок?

— Остальные, увидев страшную смерть сородича, сдристнули, — ответил за Стрелка Ромка. — Латыш, я прав?

— Однозначно. Фоменко, у тебя кофе есть?!!

— Я тоже кофе хочу! И пожрать не мешало бы... — из чащи появился Боря, застёгивая на ходу ширинку. — Рейнджеры комнатные, я кушать хочу!

— Ну вот и хоти дальше! — оскорбился Фома. — Пол-авиатора, Баобаб крылатый!

— А в бубен? — Борис изобразил грозное лицо.

— А получится? — поинтересовался Рэм.

— Сомневаешься? — Баобаб, кажется, завёлся.

— Кэп, может ему чавку начистить? — мечтательно протянул Костыль.

— Пусть первым начинает. А там... Только не ломайте ему ничего.

Техник гневно сверкнул очами, но, кажется, трезво оценил ситуацию и замолк.

— "Их — восемь, нас — двое, расчёт перед боем: не наш..." — безбожно фальшивя, пропел Ромка.

— Налбандян! Щас попугаи на лету дохнуть начнут!!!

— Чё сразу — "Налбандян"?! Рта раскрыть нельзя... — на полянке началась лёгкая перепалка.

— Пляжники! — с непонятно удовлетворённой интонацией изрёк Кэп. — Застроить вас, что ли?

— Эй, трофей! Сумку подай! — Борис напустил на лицо стандартное лениво-брезгливое выражение и сел на Ромкин рюкзак.

— У него руки связаны... — с точно такой же физиономией протянул Серёжка.

— Ну, так ты подай, — Баобаб откинулся, прислонившись к дереву, и блаженно улыбнулся, вытянув ноги. — Чай, не сломаешься...

— Во-во, и я о том же: не сломаешься. Встань да возьми... или "пожалуйста" скажи, — Серый даже не шевельнулся.

— Ты чё... — Боря мгновенно вскипел и начал вставать. — Ты...

Серёжка щёлкнул предохранителем, изобразив взгляд "ща пристрелю, как собаку!". Кажется, получилось.

Борис сел.

— Совсем охренели детишки... — пробормотал он, делая вид, что ничего не произошло.

На полянке воцарилась тишина.

— Что — "детишки"? — вкрадчиво поинтересовался Мешок.

— "Охренели", — ответил за Борю Вовка, — ...отставить! Вы, правда, охренели... — народ разочарованно завздыхал.

— Ты б своих, правда, построил, что ли, — прапорщик решил апеллировать к начальству. — А то — детсад какой-то, а не спецназ!

Опять стало тихо. На мгновение.

— Кэп, он доскрёбся...

— Уткнись! — непонятно кому сказал Вовка. — Оба, — уточнил он.

— Сержант, я бы попросил... — окончательно оскорбился Борис.

— Заткнись, а! — повторил Кэп — уже конкретно Баобабу. — Они — пляжники, потому, что расслабились. Надо будет — опять станут спецназом. А ты — пляжник по жизни. А также — матрасник. Так что сиди и молчи!

Тут раздался сдавленный всхлип.

— Это ещё что?! — Вовка прошёлся по личному составу взглядом в поисках источника. Всхлипывал Дрюня.

— Суперубивцы, спешилы... У него ж руки уже посинели! — максимально презрительно бросил Боря. — Дитя двенадцати лет связанным держат!

— Кто его вязал утром? — выступление Бориса Кэп проигнорировал.

— Ну я, — Серёжка опять колупнул кедом грунт.

— Ну, и — на хрена так сильно?

— Чтоб не смылся... — в этот момент Серёгу ощутимо мучила совесть: в памяти всплыла контра, и ещё раньше — ментовка.

— Развяжи его... пока стоим. Фома, выдели на него чего пожрать...

— Его позавчера кормили! — сварливо вякнул Гришка.

— Фоменко!!!

— Понял, понял, осознал, проникся...

— Джо, ты чего-нибудь слышал о "Конвенции о правах военнопленных"? — хмыкнул Ромка.

— Слышал. От Лаврика, не к ночи будь помянут... — Серёжка разрезал верёвку ножом. — Я её не подписывал. Отойдёшь от рюкзаков — ляжку прострелю. Запястья разотри...

— Кровавый Джо на тропе войны... Гроза пленных подростков!

— Вот сами его и сторожите! Я не нанимался!..

Серёгин голос утонул в рёве турбин. Низко-низко, над самыми деревьями, прошёл снежно-белый Ил-76 с оранжевыми полосами вдоль фюзеляжа.

— Это ещё что за хрень?..

— Мэчээс, кажись, расейский... Кэп, у него рампа открыта! Бросать чего-то собрался!

— Спасатели! — Борис аж подпрыгнул. — За нами!!!

— Ню-ню... — Мешок иронично глянул на авиатора. — На белоснежном ероплане о четырёх моторах и средь бела дня... Борь, ты чё?

— Я тебе — не Боря! Я — товарищ старший прапорщик!

— Я-я, виноват! — Костик хохотнул. — Товарищ старшина, разрешите обратиться! Младший сержант Пинигин.

— Обращайся, — буркнул Кэп, с лёгким подозрением поглядывавший на Гриню, занятого приготовлением пищи.

— Тут товарищ страшный прапорщик — совсем того, — Мешок сделал рукой недвусмысленный жест, точно отображавший морально-психологическое состояние Бори. С Костиной точки зрения.

— Ну, и хрен с ним. Он — по жизни "того"... — Вовка отвлёкся от созерцания Фомы, занятого хозяйством, и обратился к "общественности": — Сограждане, а какого рожна здесь делает мэчэсэ?

— Спасатели!!! — Борис ещё раз попытался обратить на себя внимание.

— Заткнись... блаженный!

— Я... Я знаю... — раздался неуверенный голос. Эндрю, про которого все успели забыть. — Товарищ старшина, разрешите обратиться..?

— Обращайся, — Кэп, единственнный из присутствующих, не потерял дар речи. В конце концов, мальчишка всего лишь повторил стандартную формулу обращения за Мешком. Авось, скажет чего полезное.

— Это... Это... ой, забыл, как по-русски... — Дрюня в отчаянии зажал себе рот, беспомощно оглянулся. — Ну, еду он скинет... Скинул уже... Наверное... Для людей... Твоя-моя держи-рука...

Вовка не перебивал, пытаясь въехать в смысл сказанного, но последняя фраза на урус-койне слегка сбила его с толку. К счастью, доморощеных лингвистов вокруг хватало.

— Помощь! Гуманитарная! Местному населению! — Латыш повернулся к Эндрю: — Я прав?!

Тот энергично закивал:

— Да, да, помощь! И — мы успеем! Я знаю, где...

— Фоменко!

— Я, — по интонации Вовки Гриц чувствовал, что у того крыша близка к "съезжанию по Уставу", и потому реагировал соответственно.

Кэп покосился на Фому, повертел в руках "Узи" и медленно и раздельно произнёс:

— Ещё раз... Ни хрена не понял.

— Во второй половине ночи, — Гришка прищурился и уточнил, — приблизительно в три часа сорок восемь минут — по моим часам... — тут Латыш хихикнул, состроив постное лицо; Фома бросил в его сторону уничтожающий взгляд и продолжил: — ...Товарищ старший прапорщик проснулся, обулся, взял личное оружие и сделал попытку покинуть вверенную мне территорию... — тут уж хмыкнул Серёга и поспешно отвернулся, чтобы избежать очередного убийственного взора; но его Хохол как раз проигнорировал, вздохнул и сообщил: — Будучи остановлен мною на предмет выяснения, ответил...

— Что?

Серый снова повернулся к Гришке, выжидательно глядя на него. Ян уселся поудобнее, нежно поглаживая свой "Абакан", улыбаясь краем рта. Что ответил Баобаб на вопрос Грини, было в общих чертах ясно всем присутствующим. Интересно было, как это интерпретирует Фома. Чтобы не очень отходить от Устава.

— Если не цитировать дословно, суть ответа сводилась к тому, что товарищу старшему прапорщику необходимо отойти по нужде... по малой, — зачем-то уточнил Гриц. — На предложение остаться внутри охраняемой территории товарищ Березовский ответил нецензурно. На моё заявление о том, что ответственность за свои действия Борис Алексеевич будет нести сам, товарищ прапорщик ответил согласием, также выраженным в непечатной форме...

— Но — согласием? — Вовка оставался серьёзным.

— Согласием — однозначно, — сообщил Фома, подумав. — Всё. Я за ним проследил, пока видно было...

— Понятно. Слышал что-нибудь? — Кэп спросил это, ни на что особенно не рассчитывая: джунгли — место довольно шумное. Правда, они всегда весьма быстро адаптировались к этому шуму, да и в указанное время суток потише, чем, скажем, в начале ночи, но... Неожиданно Гриц кивнул:

— Вскрик. Слабенький, как будто... — Гришка сделал паузу, подыскивая сравнение, — ...как будто ему глотку перерезали неудачно. Метрах в двадцати отсюда. Всё.

Вовка нахмурился. "Узи" действительно валялся метрах в двадцати от стоянки в направлении, указанном Фомой. Наличествовали даже кое-какие следы: поломанные ветки кустарников, примятая трава... Следы вели напролом — от лагеря, по ним сейчас шли Костыль с Ромкой... Но если бы техника убили (или похитили) очередные сектанты либо партизаны, они бы прихватили автомат с собой. Кэп, опять ни на что не надеясь, повернулся к Дрюне:

— Что скажешь, эксперт?

Андрей серьёзно посмотрел на Вовку:

— Это — не люди.

— В смысле? Злые духи, что ли?

Дрюня кивнул на полном серьёзе:

— Может. Может — зомби. А может — крокодил, например...

— Здесь воды нет, какой крокодил! — Джо пхнул Эндрю в бок: — Дрюнь, ты чё!

— Может... — Андрей не договорил: невдалеке послышались голоса, и на прогалину вывалились Рэм с Мешком, неизвестно чем довольные. Ромка радостно крутил левой рукой армейский ботинок 44-го размера, держа его за шнурки.

— Кэп, Баобаба киска слопала! — восторженным шёпотом заорал Костыль, кидая в Фому каким-то крупногабаритным предметом. Гришка машинально поймал "Стечкина" и оперативно метнулся в сторону, уворачиваясь от брошенного Романом "предмета обуви". На его роже отразились смешанные чувства: облегчение, оттого, что Вовка сейчас переключится на "сладкую парочку", и досада непонятно на что.