Под знаком Святой Софии - 2

Посмотрев на новгородца, который замер чуть ли не по стойке "смирно", уставившись на Дана и ожидая, что ему еще скажет "насяльник", Дан усмехнулся и обронил: — Все. Вали...э-э, иди за самогоном.

Отсылая Федора, Дан уже решил, куда пустит эти три кувшинчика самогона. На настойки для владыки. Поскольку то, что он уже отнес владыке, в своем составе настоек не имело. А вместо них, там был отвар на основе имбиря, корицы, куркумы и даже гвоздики. Но для лечения хорошо бы использовать и настойки, вернее, хорошо бы использовать и то и другое. Однако, на момент начала лечения владыки, настоек у Дана не было. К сожалению, опыты по очистке самогона, на котором Дан собирался настаивать специи, и доведение самогона до нужной крепости, несколько затянулись — оказалось, что его, Дановы, "хотелки" не всегда соответствуют реальной жизни, но Дан не рискнул откладывать лечение владыки "в долгий ящик". Побоялся, что опоздает и принес Ионе то, что уже было готово. Слава богу, которому служит владыка, прописанное Даном лечение Ионе помогло, вернее — помогало, и, как Дан понимал, сейчас Иона не торопился к вратам Святого Петра. Несомненно, если бы архиепископ не стал пить принесенные Даном отвары и использовать принесенные Даном же специи, ничего этого не было бы и владыка сейчас бы домучивал последние дни. Но Дан сумел убедить Иону в необходимости его, владыки, лечения, не в последнюю очередь аргументируя тем, что владыка необходим для всей новгородской земли. Теперь же, коль появилась такая возможность, Дан хотел добавить в рацион архиепископа еще и настойки. Естественно, для этого вновь требовались специи. А для некоторых видов настоек, желательно еще и южные фрукты. Хотя бы некоторые. Притом, в любом виде. Например, самая простая, помогающая при простуде и ревматизме, цистите и головной боли, улучшающая кровообращение и ускоряющая обмен веществ, стимулирующая пищеварение и прочая, прочая, прочая, имбирная настойка делалась из нарезанного мелкими кусочками, предварительно очищенного, корня имбиря, залитого крепким самогоном и помещенного на неделю куда-нибудь в темное место. Но для того, чтобы ее употребление давало еще больший эффект, и она была более "скусной", в нее требовалось добавить немного меда и сок лимона...или цедру лимона...или, если уж нет ни того, ни другого, просто сушку лимона. И, ежели найти в Новгороде мед не составляло труда, у того же Федора еще имелся вполне приличный запас — для коммерческого медоварения мало, а для целей Дана очень даже достаточно — то за лимоном необходимо было уже специально топать на торг. А учитывая, что и сами специи у Дана, практически, закончились, когда он, "сурьезно настроился" на лечение владыки... Практически, потому что совсем чуть-чуть, буквально "на один раз", Дан, все-таки, отложил — с некоторых пор ему, в ежедневном рационе, стало остро не хватать...как минимум перца, не говоря уже о прочей куркуме и хмели-сунели. Собственно, перец, как и корица, в Новгороде давно были известны и, нет-нет, их да употребляли в пищу, однако из-за цены... И не то, чтобы Дан раньше, в своем 21 веке, до того, как попал в Господин Великий Новгород, и дня не мог прожить, не поперчив круто еду, не проимбирив чай, и не прокардамонив кофе, плюс закусив все это булочками с ванилином и корицей, но... Организьму, почему-то, одних лука с чесноком, также издавна известных жителям Новгорода и, в отличие от перца, часто добавляемых в блюда, стало мало. И он, явно, требовал и иных приправ... Дан лично, сам, собственными "кривыми" ручками, почти втихомолку, добавил отложенное "на один раз" в те каши и похлебки, что готовила на всех работников мастерской и остальных "праздношатающихся" — ну, как не накормить телохранителей боярина Дана или, коль боярышня-барышня Ждана, не венчанная, но, фактически, настоящая жена боярина, или работающие у себя, но, как бы, тоже работники мастерской Яким и Перхурий, забредут к Домашу на усадьбу во время обеда? — жена Вавулы, повариха Аглая Спиринична, готовила вдвоем с помощницей — вдовой Антониной. Добавил, дабы не только его, Дана, собственный организьм порадовался жизни, но и работники мастерской тоже получили, хотя бы, "одноразовый", заряд бодрости... Полезный и для здоровья, и вообще. Ну, а, в целом, Дану теперь предстояло снова навестить на Торжище ряды "работников торговли", специализирующихся на южных специях. И, "ес-сесно" закупиться всем необходимым... Жаль, карай Захар уже отбыл к себе в Крым — Дан, где-то, примерно через седмицу после встречи и разговора с ним, по своим делам, а заодно и посмотреть на их, с Домашем, перестраивающуюся на Торжище лавку, заглянул в ряды торговцев "экзотикой". Однако купца-карая уже не увидел, и лавка его была закрыта...

Глава 5

Отправив Федора и оставшись один, постояв еще с минуту и покачавшись в задумчивости с пяток на носок и обратно — с недавних пор появилась у него такая привычка — Дан решил, нечего откладывать на завтра то, что можно сделать послезавтра. Тем более, что завтра ему предстояло идти с визитом во владения святой Софии... Иначе говоря, он решил, что у него сегодня еще есть время сходить на торг и купить нужные ему — для настоек — ингредиенты. Разные, там, лимоны и остальное прочее. И денюжки у него имелись — не далее, как два дня назад, во время подписания договора с немцами, он получил, вдобавок к вире за нападение на него, еще 200 рубликов "компенсации" за серебряный рудник...вернее, даже, "компенсации" не столько за рудник, сколько за спокойствие ганзейцев в вопросе серебряного рудника. Крикнув Седого Хирви, вместе с молодым немцем Иоганном выполнявших роль дневной стражи — за неимением нужных людей, Дан с согласия Домаша, временно "припахал" к "гарнизонной службе" обоих пленных немцев. Бывших пленных немцев. Молодого Иоганна, на эту седмицу, в дневную смену к Седому Хирви в пару, а более опытного Андреаса в ночную с охранником Якуном. Ведь, охранников, после смерти Микулы... —

Микулу похоронили, все чин по чину, как надо. С отпеванием в церкви и, отдельно, по настоянию Домаша, с поминками, по воинскому обычаю, среди военной "братии" Новгорода. Правда, Дан сильно сомневался в христианстве этих поминок... Дан, тогда еще, здорово поругался с Домашем, ибо его на эти поминки не пустили, как не относящегося к словенскому воинскому "сословию", но в конце концов он понял правоту Домаша и тех, кто пришел проводить Микулу. Их и было-то не так уж много, всего с десяток человек, знавших Микулу и находившихся в городе. Но и то оказали честь воину и отправили в последний путь, туда, куда положено по их представлениям... Дан хотел еще дать денег вдове Микулы, сверх его жалованья, и пообещать, по возможности, взять на работу двух его сыновей — среднего и младшего, старший уже "тянул лямку" воина в какой-то крепости, но Домаш отговорил Дана. Сказал, что для семьи воина брать такие деньги нехорошо, ведь он их "заработал" не в походе, не занимаясь воинским ремеслом, а на "гражданке". Да, и не нищенствует семья Микулы. И сыновей его обещать взять в мастерскую также не нужно, они из рода ратоборцев и, как старший брат, пойдут по следам отца...

— после смерти Микулы охранников осталось всего двое — Седой Хирви и Якун. И потому обоих германцев — Андреаса и Иоганна, Дан уговорил поработать на него с Домашем. До весны поработать. А уж потом, коль будет такое желание, отправляться к себе, в Неметчину. И самым веским аргументом Дана в этих уговорах, были слова о том, что, как раз, к этому времени, слегка подзабудется участие их, Андреаса и Иоганна, в кровавой стычке на речушке-ручье Гзень... И ганзейцы перестанут добиваться их "голов". Кстати, купцы, действительно, как и говорил Андреас, как только узнали, что есть живые свидетели нападения ганзейского купца на Дана, а также других всяких деяний ганзейца, и оба этих свидетеля — наемники-рутьеры, стали, тут же, требовать отдать им этих наемников. Для своего, ганзейского суда... Впрочем, Дан отказался выполнить сие требование ганзейцев, мотивируя тем, что эти два рутьера, в ходе стычки с охранниками Дана, лично уничтожили два десятка самых дорогих, невероятно дорогих, кувшинов Дана и Домаша и, теперь, он, Дан, просто не может позволить себе отпустить их, пока не вернет, точнее — пока они не отработают стоимость этих кувшинов. Конечно, аргументация была так себе, довольно убогонькая, однако для людей, самое страшное проклятие которых — понести убыток, вполне подходящая. Тем более, что Дан добавил, мол, он совсем не против отдать заложников-рутьеров ганзейцам и даже сделает это с воодушевлением...но, только, ежели купцы возместят ему цену разбитых наемниками горшков. И, взглянув на небо — сей разговор проходил на дворе усадьбы Дана, куда, незваны-непрошены и потому в дом, женой Дана Жданой, не приглашены, ганзейцы сами "приперлись" за свидетелями — и, взглянув на небо, на далекие, пусть и невидимые — дело было днем — звезды, Дан назвал такую же далекую, как звезды, от реальности сумму... Разумеется, немцы мгновенно решили, что эти наемники им и нафик не нужны, и, ну их к черту. Поскольку повесить их стоит слишком дорого... И, коль уж речь зашла о бывших рутьерах...

И старшего Андреаса, и младшего Иоганн, Дан поселил...поселил... Пришлось идти на поклон к уже знакомой игуменье Петропавловского женского монастыря, просить ее предоставить Дану и Домашу, на пару-тройку седмиц, принадлежащую монастырю и находившуюся чуть в стороне от него летнюю сторожку. Ту самую, в которой еще совсем недавно обитал Седой Хирви с племянницей... Рослая худая игуменья с упреком посмотрела на Дана, пробормотала нечто вроде: — "...не по назначению используется сторожка...". Однако, с учетом того, что Дан и Домаш, фактически, взяли шефство над монастырем, еженедельно доставляя туда немного продуктов — через, сопровождаемую Хотевом, Антонину, не забывшую приютивших ее в трудный час "сестер", отказать Дану не смогла и разрешила им с Домашем еще раз попользоваться пустующей сторожкой. А, поскольку Дан с Домашем не только "подкидывали" в монастырь продукты, но и бесплатно снабжали сестер-монахинь разной посудой, производимой в мастерской... Тут, вообще, была целая история. Дан, когда узнал о продуктах, которые Антонина покупает на свои небольшие деньги...— хотя, собственно, и не такие уж небольшие. Зарплата Антонины, как помощницы поварихи Аглаи свет Спириничны, жены мастера Вавулы, зависела от прибыли всей мастерской и, если прибыль, по подсчетам Домаша — он ведал бухгалтерией, подсчитывая в конце каждой седмицы маржу мастерской — была достойной, а она уже два месяца, как была достойной, Дан выписывал Антонине, как первой средневековой "бюджетнице", непосредственно не занятой в производстве, премию. Выписывал тоже каждую неделю... — в общем, когда Дан узнал о продуктах, которые Антонина по воскресеньям носит в монастырь, а раскрылось это "снабжение" монастыря тогда, когда в мастерской появился Седой Хирви с племянницей, Дан, тут же, с Рудым и Клевцом — куда же без них — вызвался, в ближайшее воскресенье, сопроводить к "сестрам" Антонину. А, уж, сопроводив Антонину в монастырь и по ходу дела пообщавшись с "главной монахиней", игуменьей Ефросинией, рослой худой женщиной средних лет с острыми чертами лица, игуменьей, с которой, в тот момент, когда Дан забирал из монастыря Антонину, пообщаться не сумел — "главмонахиня" тогда сказалась больной — Дан высказал игуменье и их общее с Домашем пожелание, по возможности помогать монастырю. И это было даже больше инициатива Домаша, чем Дана — Домаш здорово удивил Дана вечером того дня, то бишь дня, когда Дан сам узнал о "хождении в народ" Антонины и на ежевечерней "планерке" рассказал-упомянул вскользь, как о чем-то не очень существенном, об этом Домашу. Дополнив, в качестве своеобразного оправдания поступков Антонины, своими личными впечатлениями от посещения, собственного посещения, монастыря и разговора с игуменьей и дежурившей в столовой-трапезной сестрой-монахиней. Вопреки ожиданиям Дана, Домаш воспринял это известие весьма эмоционально и сразу высказался в поддержку действий помощницы поварихи. И добавил, что подобным обителям, предоставляющим кров и помощь нуждающимся, обязательно нужно помогать. Мол, нельзя, потерявшим все женщинам и детям оставаться одним. И предложил Дану еще раз сходить в монастырь — о том, что Дан уже после первого своего посещения монастыря решил помочь сестрам-монахиням, но не хотел впутывать в подобное дело Домаша и мастерскую, считая это личным стремлением своей совести...и даже снова "напросился" к Антонине на "следующее посещение" монастыря, Домаш не знал — сходить занести немного продуктов, купленных на деньги из прибыли мастерской, а заодно и узнать, может сестрам требуется что-нибудь из посуды, изготавливаемой в их мастерской. Дан тогда подумал — точно, в прошлом Домаша скрывается какая-то трагическая ситуация, когда он не смог помочь женщине с ребенком, и память об этом весьма болезненна... И, еще, это все здорово перекликается с тем, что Дан знал о семье Домаша...

Короче, Дан, пока, с разрешения игуменьи — учитывая, что Дан и Домаш снабжали, в меру своих возможностей, сестер-монахинь не только продуктами, но и собственной продукцией-посудой, игуменья позволила попользоваться "имуществом" монастыря несколько больше, чем несколько недель — определил бывших рутьеров в сторожку при женском монастыре. А, пока, потому что Дан заранее, еще до подписания договора с немцами и получения от них дополнительной "благодарности" в виде 200 рубликов, успел переговорить с представительным, густо, как медведеподобный муж травницы Марены — Радигощ, обросшим русым волосом, старшим артели новгородских плотников. Но не тех, что ладили сейчас сарай на примыкающем к усадьбе Домаша участке, с ними он общался вчера и в первый раз, а тех — Дану понравилась их работа — что возводили ему дом и ставили забор на купленном им участке. Благо искать эту бригаду долго не пришлось, артель работала на укладке новой мостовой, по традиции -поверх старой, мостовой на Яневой улице в Людином конце. Сегодня, как раз, они должны были закончить мостовую и, прямо с "завтрашнего" могли приступить к строительству в усадьбе Дана. Строительству, задуманной Даном казармы для телохранителей и остальных — интуиция или то, что зовется предчувствием, подсказывали Дану, что одними только телохранителями дело не обойдется и, что ему потребуется приличных размеров здание. А еще лучше — вытянутое двухэтажное строение, разделенное, для большей функциональности, а, вовсе, не для удобства его будущих обитателей...хотя это тоже играло роль, на отдельные комнаты. Дан даже заплатил аванс старшине артели, заплатил из все той же ганзейской виры "за порушенную веру в человечество".

Да, а кроме решения проблемы с определением "на постой" бывших рутьеров, Дану пришлось, временно — Дан очень надеялся, что временно — куда-то девать и двух "горячих" финских, пардон, эстонских малолетних дам, притом горячих, чуть ли не в прямом смысле, ибо "шкура" на них, если и не "горела", то явно "дымилась".

За эти почти полмесяца, что Мерене и Майму жили у Дана — ну, не оставлять же их на улице, а единственное свободное место была комната-"кабинет" в доме Дана, где Дан и поселил, с согласия Жданы, девчонок — они успели подраться... Во-первых, в мастерской, куда Дан брал их на помощь Антонине и жене Вавулы Аглае свет Спириничне, чтобы они не болтались из угла в угол на его подворье — с племянницей Седого Хирви Вайке и с учеником Семена старшего Семеном младшим; во-вторых, в усадьбе Жданы, что на Гощиной улице в Гончарном конце Новгорода, куда их уже брала с собой на помощь Ульмигу и его внукам, и дабы они, как сказано выше — не болтались бесцельно по подворью Дана и не морочили голову, "остававшемуся на хозяйстве" — если в усадьбе никого не было — Хотеву — с внучкой Ульмига Весантой. Во всех трех случаях эстонки получили отпор — Семену младшему пришел на выручку Зинька, неожиданно сдружившийся с учеником мастера по обжигу, за Весанту...с внучкой Ульмига девицы подраться не успели, ибо, как только они начали "наезжать" на Весанту, явился ее брат Веетар — заступился ее брат, а племянница Седого Хирви Вайке сама "накостыляла" обеим девицам, даром, что была младше их и только-только "очухалась" от болезни. В данный момент и Мерену, и Майму гордо щеголяли в усадьбе Дана и в мастерской — в старую усадьбу Жданы обе девчонки, после стычки с Веетаром наотрез отказались ходить — "своими фонарями", поставленными им, как выяснилось, не менее драчливой, чем они, Вайке, но! Но, при этом, они абсолютно не унывали. Дан поначалу даже поражался — он видел эстонок такими зашуганными и забитыми в шалаше рутьеров... И на тебе, стоило их только освободить, как они превратились в совершенных оторв.