Я лег на спину и закрыл глаза. В своей голове искал ускользающие ритмы сна, пытался откопать фрагменты состояния сна, в котором был до того, как проснулся. Но я не мог игнорировать это тяжелое покачивание, взад-вперед, взад-вперед, когда кровать наклонялась то в одну, то в другую сторону, тихонько поскрипывая.
Я снова посмотрел на нее. Она отвернулась, глядя в потолок, как будто искала что-то, чего я не мог видеть.
— Знаешь, я все время их слышу, — тихо сказала она.
— Что?
— Голоса... Это похоже на бег реки, но только вне поля моего зрения, может быть, за деревьями. Это всегда где-то на заднем плане, и если я позволяю себе это услышать, это как бы проходит сквозь меня. Иногда я думаю, что если бы могла просто преодолеть этот барьер, пройти сквозь последние деревья к реке...
— Что? Что бы ты увидела?
Она закрыла глаза, сосредоточиваясь, вглядываясь внутрь себя. — Не знаю. Иногда мне кажется, что я почти могу понять. Например, когда ты учишься в школе и изо всех сил пытаешься ухватить какую-то концепцию. Видишь ее в общих чертах, улавливаешь несколько шагов логической цепочки. Но потом все это бросаешь, как будто жонглируешь слишком большим количеством мячей, и все это проходит. Или, может быть, это как загрузка.
— Загрузка? О чем ты говоришь, Мораг? Кто пытается загрузить в твою голову?
— Не знаю. — Она слабо улыбнулась. — Может быть, ответ содержится в самой загрузке, а я слишком тупа, чтобы его увидеть. Как ты думаешь, это возможно?
— Я действительно понятия не имею.
Она повернулась ко мне лицом. Протянула руки, и я взял их; она была расслаблена, но в ее пальцах чувствовалась сила, странная в ее теплой плоти. — Но наша проблема не имеет ничего общего с моими разговорами во сне. Не так ли, Майкл? Или даже с тем, что я не даю тебе уснуть.
— Это не помогает, — искренне сказал я.
— Знаю. — Она потерла большими пальцами тыльные стороны моих ладоней. — Между нами есть барьер. Что-то, что мешает нам общаться так, как мы привыкли.
— Конечно, есть, — сказал я. — Ты была мертва. Я видел, как ты умирала. Ты была мертва семнадцать лет. Это нельзя просто стереть. — Я говорил более резко, чем мы говорили раньше. Но в тот момент, под холодным больничным светом этой мрачной палаты, я чувствовал себя слишком усталым, чтобы беспокоиться об этом.
— Мы доберемся туда, — сказала она теперь невозмутимо. — Обсудим это. Мы должны посмотреть правде в глаза, вот и все. Нам просто нужно время. — Но, когда она заговорила, она снова казалась рассеянной. Она подняла лицо к потолку, ее глаза были полузакрыты. И ее губы зашевелились, язык замелькал во рту, как крошечная розовая змейка, когда она снова начала свое странное непонятное говорение.
Я почувствовал себя исключенным, даже отталкивающим. — Господи. — Я попытался отдернуть руки. Но напугал этим ее, и она сжала пальцы. Я услышал, как хрустнули кости в моих руках, и закричал еще до того, как началась боль.
Клиника Дэдхорса была простой, но и работа, которую им нужно было проделать со мной, тоже была простой. Врач дал мне обезболивающее, вправил сломанные кости на тыльной стороне ладоней, ввел наномашины, способствующие срастанию костей, обработал синяки, а затем надел на мои руки надувные повязки, похожие на перчатки.
После этого я сидел в амбулатории, ожидая, когда Том заедет за мной и отвезет обратно в отель. Часы на стене показывали, что было еще только пять утра. — Черт, — сказал я.
— Действительно, — сказала Роза. Ее голос появился раньше, чем она это сделала. Ее компактное тело возникло из воздуха, ее одеяния были такими черными, что, казалось, поглощали свет. В ярком антисептическом освещении больницы она выглядела совершенно неуместно. Она посмотрела на скамейку рядом со мной. — Если не возражаешь, я постою, — сказала она. — Возможности виртуальной реальности в этой больнице ограничены. Я бы не хотела никого встревожить, соскользнув со стула на пол.
— Вы не принесли виноград, — кисло сказал я.
Она наклонилась, чтобы осмотреть мои руки в боксерских перчатках. — О, боже. Ты был на войне.
— Это было чертовски больно.
— Уверена, что так и было.
— Она не хотела этого делать, — сказал я. — Мораг. Просто она такая сильная. Ее новое тело, неважно. Она еще не привыкла к нему. У меня и раньше было несколько синяков. Я думаю, мы учимся вместе. Хотя это первый раз, когда она сломала кость.
Роза кивнула. — Простейший тест показывает, что ее сила зашкаливает для человека ее роста и комплекции. Как и ее масса, она, ммм, больше, чем должна быть.
Я неохотно посмотрел на нее. — Как вы думаете, она вообще человек?
— Не знаю, — сказала Роза. — Я верю, что внутри она думает, что она человек, и, возможно, это, в конечном счете, самое важное. Но ее тело — нечто большее, чем человеческое.
Исследования Гэа и Розы принесли свои плоды, сказала она.
— Гэа объяснит вам физику. Когда мы берем кровь Мораг, то обнаруживаем человеческую ДНК. Ее молекулы состоят из атомов, протонов, нейтронов и электронов, таких же обыденных, как ваши и мои. И все же есть тайна этой дополнительной массы. Она поддается измерению, то есть масса реагирует на гравитацию, но при этом невидима для наших глаз, для всех наших органов чувств. Гэа говорит мне, что во Вселенной существует множество форм невидимой материи. Возможно, видимое тело Мораг похоже на яркий водоворот галактики, заключенный в более широком бассейне темной материи.
— И что вы думаете?
Она аккуратно спрятала руки в рукава. — Есть более старые идеи, которые могут помочь. У теологов долгая история различения формы объекта и его субстанции, его истинной природы. Этот анализ, конечно, восходит к Аристотелю. Церковь использовала его философию, чтобы найти способ осмыслить Евхаристию.
— Святое причастие.
— Да, тело, которое одновременно является куском хлеба и плотью Христа. Замечательное новое тело Мораг, возможно, обладает некоторыми качествами воскресшего тела Христа — действительно, тел, обещанных всем нам при воскрешении. Это тело, но нечто большее. Воскрешенное тело бесстрастно, неподвластно боли, подвижно, так что вы можете двигаться, как вам нравится, и обладает утонченностью, поэтому полностью подчиняется желаниям души. И в своем великолепии оно сияет подобно солнцу.
Все это казалось мне такой древней чушью. Но я подумал о теле Мораг в темноте гостиничного номера, сияющем собственным теплым светом. — О, черт возьми, Роза. Вы верите во что-нибудь из этой чепухи?
— Знаешь, не все, кто жил до эпохи просвещения, были глупцами. Что бы здесь ни происходило, каково бы ни было ее происхождение — что, если Мораг не первое проявление своего рода? Если в истории были более ранние мораг, мыслители того времени попытались бы объяснить ее на языке того времени, в понятиях, чуждых нам. Но их анализ может зафиксировать какой-то не до конца понятый аспект истины.
Это ошеломило меня. Измученный, все еще испытывая боль, я покачал головой.
Роза наблюдала за мной. — Я не думаю, что тебя беспокоит природа трансформированного тела Мораг. Не так ли, Майкл? Ты вернул ее, — мягко сказала она. — И это не так, как ты себе представлял.
Мне было трудно ответить на это, потому что я еще не признался в этом самому себе, а мы с Мораг и близко не подошли к тому, чтобы обсудить это. Но она была права. — Мы не можем разговаривать, — сказал я. — Не совсем. О, мы можем поговорить о наших прежних жизнях, о том, что с нами случилось, о том, чем мы делились до того, как она, ну, умерла. Но даже это странно. Для нее это недавно; для меня это было семнадцать лет назад. Даже воспоминания уже не кажутся прежними. Затем есть тривиальные вещи, мелочи. Мы все время спотыкаемся. Мир изменился, пока ее не было, и я пережил все это. Но я должен все объяснять, как будто она туристка из какого-то другого места.
Роза сказала: — Ее забрали из этого мира, но мир продолжал вращаться. И чем больше проходило лет, тем больше случалось такого, чего она просто не прожила, что не разделила с тобой.
— Мертвые становятся еще мертвее, — мрачно сказал я. — Мне стыдно, что я не могу...
— Что ты не можешь любить ее? Не стыдись, Майкл. Ты не напрашивался на эту ситуацию; возможно, ты оказался в ситуации, с которой никому раньше не приходилось сталкиваться. Неудивительно, что твои эмоции переполняют тебя. Но ты делаешь все, что в твоих силах, для всех, включая Мораг. Как и всегда. Знаешь, я верю в тебя.
— Спасибо.
Роза внимательно наблюдала за мной. — А как насчет твоей работы, Майкл? Все это мешает?
Конечно, так и было. Я взглянул на часы. Еще не было половины шестого, но я знал, что у меня назначена встреча за завтраком на семь утра.
Я усердно работал, потому что верил во все это. После взрыва, когда я погрузился в проект гидратов, то больше, чем когда-либо прежде, думал о контексте своей жизни, о смысле своей работы. Обнаружил в себе убежденность, впервые с тех пор, как был ребенком, до того, как цинизм выбил все это из меня. Мы должны были это сделать; это было так просто. И я был в центре всего этого.
— Гэа продолжает говорить мне, что верит в то, что я — точка опоры истории, — сказал я. — Я. И вы сказали, что то же самое может быть правдой. Даже Джордж сказал это. Теперь я начал верить в это, верить в свой собственный миф. Это безумие?
— Не обязательно. Но у тебя на пути стоит Мораг.
— Думаю, да.
— Возвращение потерянной жены — это фантазия об искуплении. Осмелюсь сказать, это была твоя фантазия. Но сделало ли это тебя счастливее?
Я обдумал это. — Даже если вы вернете мне Мораг, вы не сможете все это смыть. Воспоминания о ее смерти. Все эти страдания, всю эту боль. Как будто это все еще существует, где-то там, за пределами досягаемости... Есть ли в этом смысл?
— И чего ты боишься больше всего?
— Что я возненавижу ее, — честно сказал я. — Не думаю, что смог бы это вынести.
Она целеустремленно выпрямилась. — Мы не знаем, как она сюда попала. Не знаем смысла твоих посещений, этой странной реинкарнации. Не знаем, кто таким образом вмешивается в твою жизнь и почему. Но мы должны взять ситуацию под контроль, чтобы, с Мораг или без нее, ты мог двигаться дальше. Я думаю, пришло время довести это до конца.
— Довести это до конца? Как?
Я бы и за тысячу лет не догадался, какое слово она использовала следующим.
— Экзорцизм.
Они сидели в своей хижине с полупрозрачными стенами под возвышающимся собором.
— Я все еще сомневаюсь насчет Искупления, Леропа.
— Я знаю. Трансцендентность знает. Алия, ты стала чем-то вроде фокуса для внутренних дебатов.
— Если вы собираетесь сказать, что я не гожусь для того, чтобы подвергать сомнению мудрость бесконечной сущности — существа, которое для меня такое же, как я для отдельной клетки своего тела...
— Я бы и не подумала сказать ничего подобного, — пробормотала Леропа. — Твоя человечность — суть упражнения, Алия. Трансцендентность любит тебя такой, какая ты есть. И любовь Трансцендентности к тебе означает, что она знает тебя — она разделяет твои сомнения. Ты гораздо важнее, чем тебе кажется.
— Вы уже говорили, что Трансцендентность любит меня, — тупо сказала Алия. — Несколько раз. — Казалось, это ничего не значило. Возможно, Трансцендентность была слишком велика, чтобы знать, что такое настоящая любовь. Возможно, конечность человечества была частью того, что заставляло любовь работать; возможно, необходимость посвящать такую большую часть своей ограниченной жизни другим в первую очередь делала любовь драгоценной. Или, возможно, виновато подумала она, возможно, это было просто эмоциональной незрелостью. Она могла быть могущественной, но была очень юной.
И если Трансцендентность не понимала любви, сможет ли она когда-нибудь понять логику Искупления?
— Даже Восстановления недостаточно, — прошептала Алия. — Как это может быть? Просто возродиться к жизни — этого просто недостаточно. Леропа, разве вы этого не видите? Майкл Пул любил Мораг. Свою Мораг, которая умерла. И его любовь к Мораг, в конце концов, привела к ее смерти. Его потеря углубила его любовь, обогатила ее. Такова природа жизни во вселенной смертных. Если вы грубо отмените ее смерть, просто вернете ее назад, тогда вы вырвете ее из контекста истории. Как сказал Майкл Пул?..
— Мертвые становятся еще мертвее, — мрачно сказала Дреа.
— И вы никогда не сможете это исправить. — Алия глубоко вздохнула; в этом была суть, хотя она едва ли знала, как это выразить. — Восстановление бесполезно, так же бесполезно, как и все наблюдение, свидетельствование, даже единение ипостасей. Потому что, даже если вы позволите Мораг Пул пережить страдания при родах, эта частица страдания все равно существует, где-то там, в более широкой вселенной возможностей.
Леропа смотрела на Алию долгими ударами сердца. Впервые Алия заметила враждебность в ее взгляде. — Ты отвергаешь Восстановление, — сказала Леропа. — Но мне интересно, как бы ты себя чувствовала, если бы те, кого ты потеряла, были возвращены тебе.
На стене хижины шевельнулась тень — смутно различимая человеческая фигура, возможно, женщина с младенцем на руках. Она шла неуверенно, как будто заблудилась. Глаза Дреа расширились, и она вцепилась в Алию.
Алия рявкнула: — Леропа. Не делайте этого.
Леропа тонко улыбнулась. — Подумай о своей собственной матери, о своем младшем брате. Они умерли в муках, которые ты не можешь себе представить. По крайней мере, твой брат, младенец, не знал, что происходит. Но твоя мать знала. В эти последние удары сердца осознание ее приближающейся смерти, потери всего остального в ее жизни — потери тебя — усилило ее страдания, расширило их далеко за пределы физического. Но так не должно быть.
Алия пристально посмотрела на Леропу. — Ты называешь это любовью — навлекать на нас этот ужас?
Леропа действительно казалась озадаченной своим выбором слов. — Навлекать?
Дреа уткнулась головой в плечо сестры. — Заставь ее остановиться, Алия. Я этого не вынесу.
Эта темная женщина, казалось, заметила хижину. Она медленно направилась к ней, прижимая к себе ребенка. Она казалась растерянной и измученной, как будто прошла через тяжелое испытание. Но сквозь туманную прозрачность стен хижины постепенно прояснялись ее черты.
Леропа сказала: — Ты даже не хочешь попрощаться с ней? Ты даже не хочешь извиниться?
— Леропа, умоляю вас.
Женщина снова заколебалась. Остановилась на мгновение, оглядываясь по сторонам. Казалось, она шептала слова утешения ребенку у себя на руках. Затем повернулась и пошла прочь, ее фигура уменьшалась и расплывалась, пока не исчезла, как будто ее вообще никогда не существовало.
Дреа посмотрела на Леропу полными слез глазами. — Знаете, в чем проблема? Вы, Трансцендентные, со всей вашей одержимостью прошлым, не слушаете людей. С меня хватит того, что меня использовали. Леропа, если вы, Трансцендентные, хотите использовать людей прошлого в качестве свалки своей вины, тогда вам следует сначала спросить их. Вам следовало спросить Майкла Пула, хочет ли он вернуть свою жену!
