Жанна вышла ещё раз, долго кланялась — не унимается толпа. Исполнила последний куплет — народу мало. Ещё четыре раза являлась звезда на эстраду. На пятый вышел другой исполнитель. В него пластиковые бутылки, свист и улюлюканье.
Администратор:
— Жанна, выручай.
Фриске пела до грачьей темноты. Спас её от восторженной толпы праздничный фейерверк.
Через пару дней позвонил ей известный футбольный меценат:
— Сколько вам надо, чтобы исполнить желание нашего кумира? Миллион? Два?
— Что я не русская? — возмутилась Жанна.
— Хорошо, — сказал Роман Абрамович. — Но позвольте оплатить ваш перелёт в ЮАР, гостиницу и ресторан.
В тот день мы отправили в нокаут сборную Камеруна. Я только прилёг в номере после водных процедур, Митрофаныч семенит:
— Там из спонсорского совета, хочут видеть.
Начинается, подумал, сейчас торговать будут, как раба на невольничьем рынке. Но ошибся. Мне вручили проспект или что-то вроде пригласительного билета в респектабельный ресторан. У подъезда ждал лимузин.
Сам главный ресторанный менеджер перехватил на входе с желанием проводить к поджидавшему месту. Я шёл за ним, а пожиратели устриц и прочих гадостей вставали, приветствуя, и шлёпали в ладоши. И дамы их вставали и шлёпали.
Последней встала Жанна Фриске за нашим столиком. Великолепная Жанна Фриске, в белом платье, с ниткой чёрного жемчуга на открытой шее. Весь вид её и взгляд вопрошали — ну, как я тебе?
Ты прекрасна, спору нет.
Поцеловал ей руку и придвинул кресло. Угомонились, наконец, все прочие остальные.
Рассказать, что мы ели? У вас слюнки побегут.
О чём говорили? Обо всём помаленьку.
Оставим эту тему, а то вам захочется узнать, что мы делали в номере.
Утром вернулся в расположение сборной, а после завтрака вместе со всеми поехал на тренировку. Импортный наш тренер только головой покачал на мою отлучку — со спонсорами не поспоришь.
Романтичный ужин наш не обошла вниманием пресса, и застолье показали в новостях.
Надежда Павловна оторвала взгляд от голубого экрана:
— Он что, совсем-совсем тебе не нравится?
— Теперь о чём-то поздно говорить, — вздохнула Даша, ненавидя женщину с ослепительной улыбкой и чёрными жемчужинами.
Предложения контрактов — один другого заманчивее — посыпались, как из рога изобилия.
— Тебе нужен агент, чтоб разобрать всю эту хренотень, — советовал Михалыч, второй тренер.
Председатель спонсорского совета позвонил.
— Не советую, Алексей, спешить, — сказал Абрамович. — Станешь чемпионом, помогу определиться.
Президент, не какой-то компании, а всей Федерации Российской позвонил администратору сборной:
— Вы смотрите там, Гладышева не профукайте.
Премьер страны тоже любил футбол и был жестче в высказывании:
— Если Гладышев останется за кордоном, вы нам тоже станете без надобности.
В полуфинале сразились с испанцами. По-настоящему, без компромиссов. За нами должок был с европейского первенства, и ребята упирались с удвоенной энергией. К моему выходу на табло горели две единицы. Удвоил наш показатель, послав мяч по очень кривой дуге, с угла штрафной в дальний верхний угол ворот, за спину их стражу.
А потом возникла свалка, и какой-то Хулио наступил мне шипами на бедро. Лопнула кожа, брызнула кровь. Билли снял болевые ощущения и кровь унял. Но судья остановил игру и показал Педриле жёлтую карточку. Осмотрел мою ногу, приказал лечь на газон и вызвал санитаров с носилками. Пока обрабатывали рану, морозили да перевязывали, игра закончилась. Потомки Дон Кихота потрусили с поля битые.
После матча сделали рентгеновский снимок — кости в порядке. Да я и без них знал. Вечером в ванной осмотрел рану — три глубокие царапины рассекали кожу, от паха до колена синела гематома.
— Билли, что за ерунда — утратил профессионализм?
— Если всё это уберу сейчас, доктор команды очень удивится, и пойдут нехорошие слухи. Они тебе надо?
— А если меня тренер не пустит на игру?
— Всё может быть, но надежда умирает последней.
Бразильцы были убедительны против французов, перечеркнув все надежды ещё в первом тайме. В послематчевом интервью грозились раскатать нас всухую в финале, а меня нейтрализовать.
Но я боялся тренера — вот кто действительно может нейтрализовать. Доктор делал перевязку четырежды в день, и Билли к началу финального матча свёл почти всю синеву и царапины затянул. Но повязка оставалась, а тренер даже не спросил, смогу ли я играть. Ни меня, ни доктора. Однако фамилию внёс в заявочный список.
И на том спасибо.
Игра пошла под диктовку латиноамериканцев. Мы оборонялись, оборонялись.... Время шло. На табло ноли.
Семидесятая минута матча. Заволновался стадион, побежали волны по трибунам. Неясный гул сформировался в многотысячный рёв:
— Гла-дыш! Гла-дыш! Гла-дыш!
Ребята с поля запоглядывали на скамейку запасных. Мы на главного, а тот безмолвствовал — неподвижная фигура у кромки поля, стоял он дум великих полон.
Два тайма отыграли в ноль. Грядут два добавочных по двадцать минут. Ребят не пустили в раздевалку, тренера на поле. Две замены он сделал, одну держал — надеюсь, под меня.
Надежды рухнули в первом добавочном тайме — за восемь минут бразильцы умудрились вкатить нам две безответные плюхи.
Всё, мандраж угас, осталась горечь поражения.
Главный уволокся на своё место и не рыпался больше к полю. Судья дунул в инструмент, и ребята побрели меняться воротами.
Неясный гул возник на трибунах.
— Смотри, смотри, — толкнул в локоть Дима Сычёв.
На электронном экране под табло светилось Дашино личико.
Вот чёртовы папарацци, раскопали!
Даша плакала — световая слеза катилась по её щеке. А ниже строка: "Милый, забей гол, спаси Россию".
Меня будто пружиной подкинуло со скамьи — помчался к главному:
— Смотри! Смотри! Видишь? Я иду на поле.
— Иди, сынок.
Выходя, поцеловал оптимизатор на запястье — пособляй, Билли.
И началась заруба.
Бразильцы подустали, конечно, крепко. Первый гол я так и забил, обогнав защитника. Мы стартовали одновременно к мячу, который катился к угловому флагу — я от средней линии, он от вратарской. Двойная фора, но я обогнал его, обыграл, втиснулся в штрафную. Уложил на газон ещё двоих. Впрочем, сами легли, бросившись под ноги — удержать меня уже не было сил. И мяч вколотил так, что воротчик проводил его безнадёжным взглядом.
Второй Аршавин забил с пенальти, когда с меня трусы пытались стянуть и майку порвали, завалив на пяточке — такая борьба после двух часов отчаянной битвы титанов.
Трибуны встали и уже не опускали седалищ в кресла, требуя по-русски:
— Шай-бу! Шай-бу! Шай-бу!
И я сделал это. Я забил бразильцам третий, победный гол. Виват, Россия!
Лежал на газоне и смотрел на воротчика. Он лежал на газоне и смотрел на меня. Мяч за его спиной катился к последней черте, и некому было преградить ему дорогу.
Я лежал на газоне и смотрел на вратаря бразильцев. Кажется, он улыбнулся. Настоящий футболист ценит красоту игры. Да, они проиграли, но достойному сопернику.
Игра закончена. Шёл к кромке поля и прихрамывал. Откуда боль? Ах да, у меня бинт на бедре.
— Твои проказы, Билли?
— Так героичнее смотришься.
Оттеснив папарацци, на тартане подошли ко мне двое. В тёмных очках, в тёмных костюмчиках. Спецлюди, то есть, люди из спецслужб — не иначе. Мобилу в руки сунули.
— С вами хотят говорить из Москвы.
Начинается. Высочайшее поздравление?
— Алё.
Из далёкого далека Дашин голос.
— Здравствуй, Лёша. Поздравляю. Ты вернёшься? Мы с мамой ждём.
Рука с трубкой задрожала, взор затуманился.
— Билли!
— Плач, Создатель, плач — Настеньке родиться.
И я плакал в объективы папарацци.
Таким и запомнился этому миру.
За что не люблю ментов?
За умственную ограниченность. Специфика работы, скажите, не по правилам игра, и всё такое прочее. Но ведь не все ж вокруг преступники. Я вот лично ни одного не знаю, чтоб на свободе разгуливал. А этим везде мерещатся, куда не глянут.
Шёл на электричку, арбуз дорогой прикупил. Ну, скажите, похож был на преступника?
Тупорылый сержант откуда-то взялся:
— Ваши документы.
А где хранить паспорт человеку в шортах, тенниске и бейсболке? Сам не видит, что в руке у меня сетка, а не барсетка?
— Нету, — говорю, — документов, дома остались.
— Придётся задержаться, — и в говорилку свою. — Пятый, пятый, я шестой — машину на привокзальную площадь.
— Вообще-то я на электричку спешу.
— На следующей уедешь, если отпустим.
— А в чём собственно дело? У вас ориентировка на мой фейс? Покажите.
— Грамотный? Скажем, парень, ты мне просто не понравился.
— Так ведь и я к тебе, сержант, любви ни грамма не испытываю. Может, разойдёмся?
— Пойдёшь, когда разрешу.
— Слушай, сержант, ты в каких войсках в армии служил? Наверное, во внутренних? Поближе к желудку или прямой кишке?
Ну, не сдержался — морда тупая, а гонору....
— Хамишь, сучара?
Он пнул арбуз в сетке — легонько, носком форменного ботинка — а тот возьми и лопни. У меня ажна щёки побелели от расстройства. Сквозь зубы ему:
— В рог давно не получал?
Он ударил меня дубинкой. Быстро выхватил из-за спины и обрушил на голову. Да только не для того она у меня на плечах, чтобы всякий недоумок, пусть даже из милиции, бил по ней, когда ему вздумается.
Увернулся и ткнул блюстителя под дых ладонью. Он на колени брякнулся, рот раскрыл, глазёнки выпучил. Что, голубчик, забыл вздохнуть? А арбузу, каково от твоего ботинка?
Размахнулся сеткой и по бестолковке — получай, сержант, награду. Он меня резиновой дубинкой хотел, а я его спелой ягодой.
Упал сержант — фейс в арбузном соке.
— Убили! — пронёсся крик по площади.
— Вот он, вот! — мужик какой-то ко мне несётся и пальцем тычет. — Держите!
А я и не думал бежать — на, держи, смелый такой. Мужик мимо с пальцем наперевес.
УАЗик ментовский выруливает. Сейчас сержанта подберут, очевидцев со свидетелями допросят и меня ловить начнут. Как раз времени до электрички дойти.
Не побегу, ни за что не побегу — иду, сам себя убеждаю. Даже не оглядываюсь.
— Эй, паренёк, — до сердечной боли знакомый голос окликнул из серебристой Ауди, стекло тонированное опустилось, и ручка помахала. — Садись, подвезу.
Ну, как не сесть, ручка-то женская, по всему видать — прелестная.
Сел. Менты на площади сгрудились, сержанта очухивают. А мне и дела нет — интрига нервы щекочет.
— Кто вы? Почему голос ваш знаком?
— Только голос? — изящным жестом незнакомка сняла солнцезащитные очки.
Бог мой! Мирабель! Но какова. Белые брючки и туфельки белые. Шляпка широкополая, с белоснежным страусиным пером — у миледи должна быть такая. Но вот чего не было у шпионки французского кардинала — белой блузки, едва-едва стягиваемой бриллиантовой застёжкой под высокой грудью. Помнится, у моей возлюбленной размера на два поменьше была.
Не перестаю дивиться причудам параллельных миров.
— Мирабель?
— Ага, кажется, мы действительно знакомы, — взгляд, речь и жесты самоуверенной светской львицы.
Откуда это у скромной содержанки? А вот голос прежний — голос сирены, зовущей в ночи.
— Только почему я тебя не помню?
— Зачем же позвали?
— Хотела сказать, напрасно рискуешь — этих остолопов кулаками не убедить. И увезти отсюда.
— Так увезите.
Мирабель запустила двигатель, развернула машину и не спеша покатила с привокзальной площади, вливаясь в общий поток автомобилей. Что там предпринимали менты по моему розыску, осталось позади, стало фактом пережитым, и требовало забвения.
— Куда?
Назвал дачный посёлок.
— Ну, или ближайшая остановка электрички в том направлении.
— Отвезу, а ты расскажешь, от кого узнал о моём имени.
А почему не рассказать? Надоело врать и напускать на себя менторский вид — всё-то я про вас знаю. Параллелики такие же люди, как и мы, в этом убедился ещё в первый визит в Зазеркалье. Это Билли нудит, что они де наше отображение. Разобраться — и не ясным станет, кто есть чьё отображение, где изначальное звено, а где производное.
.... Ауди упёрся подслеповатыми фарами в стальные ворота виллы. Мирабель выключила двигатель и погасила их. Слышней стала канонада надвигающейся грозы.
— Пожалуй, останусь у тебя ночевать — заслужил: ни одной, наверное, женщине не плели такую чушь, добиваясь расположения.
— Вы мне не поверили.
— А ты хочешь, чтоб тебе ещё и поверили — не много ли в один вечер?
Господи! Конечно, это не Мирабель. Не моя Мирабель. Думал, открывая ворота и пропуская Ауди под навес возле гаража.
— Билли, откуда эта миледи с внешностью и голосом моей возлюбленной?
— Отражение реального мира.
— Чувствую, с немалыми погрешностями.
— Ну, так отправь восвояси.
А я пригласил.
Вообще-то, дача не моя. Я её охранял и жил в маленькой сторожке в углу сада.
Мирабель эта метаморфоза ничуть не расстроила. Рухнула на широкую, в пол-избенки, постель, откинув руки за голову.
— Чем угощать будешь кроме баек?
Растерянным взором окинул обитель — на столе и полках книги, пробирки, мензурки с реактивами. В шкафчике....
— Есть пакетики китайской лапши.
— Экзотика студенческой жизни? Восхитительно! Но для романтичного ужина скудновато. Не находишь?
Пожал плечами. Я вообще обходился без пищи, исполняя роль тутошнего Алексея Гладышева — биолога-недоучки, но с амбициями Нобелевского лауреата. Даже арбуз нужен был для опытов — обитатель садовой лачужки стоял на пороге величайшего открытия вечности растительной жизни без репродуктивных способностей.
— В багажнике машины кой-чего для пикника — слетай, пока дождь не начался.
Слетать не удалось — ливень застиг и вмиг промочил до нитки. Вернулся с пакетами — Мирабель на кровати не было. Она сидела за столом и просматривала мои записи.
Возникла неловкая пауза.
— Дождь?
Я молчал. Весь мой вид требовал ответа — что это значит? по какому праву?
— Я только хотела узнать: всё ли ты врёшь, — оправдалась Мирабель, забирая у меня пакеты со снедью. — Освободи стол.
Пришлось довольствоваться объяснением.
Гостья извлекла на свет Божий и водрузила на рабочий стол сторожа-алхимика коньяк, вино, деликатесы в банках, колбасы и соки
— Ножи, вилки, чашки, ложки есть?
Я стоял в углу, спиной к Мирабель, и тянул с себя намокшую одёжку.
— А ты отлично сложен.
Оглянулся. Мирабель присматривалась ко мне оценивающим взглядом.
— Отвернитесь.
— Ой, ой, ой! Благородная девица. Мужчинам идёт нагота. Будь я тобой — вот так бы по улицам ходила. Стой, стой! Не одевайся. Уравняемся.
Мирабель разделась очень быстро. И не отворачиваясь. И не требуя от меня отвести взгляд. Даже поощряла:
— Нравлюсь?
За окном была ночь и грохотала гроза. Голая Мирабель сидела на кровати, я в кресле без ремка на теле. Стол с яствами барьером между нами. Мы тяпнули коньячку по рюмашке, смаковали винцо, зажёвывая дольками консервированных фруктов.