Хотелось бы узнать, уцелел бы сам Узумаки Наруто в эдаком катаклизме? Наверное, уцелел бы. В прежние времена Кьюуби, поди, еще и не такое вытворял, а люди, поскольку не оставалось ни единого живого свидетеля его бесчинств, списывали все на стихийные бедствия. Люди уверовали в науку, в прогресс, в законы природы и больше не верят в демонов. А демонам наплевать, что люди в них не верят. Демонам вообще наплевать на людей.
Слуги вместе с какими-то оборванцами, без разбора набранными в порту, второй день раскапывали завалы, разравнивали землю, сгребали в кучи труху, в которую превратились плодовые деревья и кусты, после того, как вытаяли из глыб мутноватого льда. Я сперва думал, слякотная топь, разверзшаяся здесь вчера усилиями Узумаки Наруто, не просохнет неделю, но солнце, противу моих предположений, выжгло ее еще до вечера. Специальная бригада уже приступила к ремонту поврежденных конструкций оранжереи. Пока еще не было опасности, что стальная махина может рухнуть и раздавить особняк в лепешку, даром что от толчков здание не пострадало, однако рисковать адмирал-префект не хотел.
Спросите, было ли мне страшно? А вы б не испугались? С легкой руки синоби по имени Хатаке Какаши, выбившего из меня дух в разгар кровавой схватки на плотине, я не помнил своего первого знакомства с Девятихвостым Лисом, не слышал его душераздирающего рева и не имел счастья полюбоваться последствиями его игр.
Вчера я тоже не был очевидцем драки — теперь уже вполне сознательно. У меня не хватило смелости выбежать из особняка на шум боя, как это сделал адмирал-префект, но, по крайней мере, я удержался от того, чтобы в ужасе забиться под стол или кровать. Думаю, это мое маленькое достижение.
Вам любопытно, боялся ли я теперь Узумаки? Не знаю. Ведь я и прежде знал о заточенном в нем демоне, но был так погружен в собственные проблемы и переживания, что даже если б в пленившем меня звене числился сам Будда, это б не поразило меня сколько-нибудь сильнее. Биджуу девять, выходит, и их носителей девять, или что-то вроде того (лейтенант Иносунэ никогда не углублялся в подробности, говоря об одержимых, а Мутэ Юдзи, когда я задавал ему вопросы, лишь лукаво улыбался и повторял, мол, лучше мне не забивать голову такими вещами; после падения Края Рек, я более не имел власти над этим человеком), так почему бы мне, раз моя персона была так важна, случайно было не встретиться с одним из них?
Иными словами, я до икоты боялся Кьюуби, но Наруто не внушал мне страха. Глупо? Да. Нелогично? Пожалуй. Можно заявить, что если кто-то из моих похитителей желал пошатнуть мой рассудок, то ему это определенно удалось. Я перестал адекватно воспринимать окружающую меня действительность.
Сунув ноги в красные щегольские сапоги, невесть как оказавшиеся в необъятном гардеробе адмирала-префекта (сам он подобное не надел бы и под страхом смерти, даже придись они ему по ноге, а мне они нравились), я вышел из покоев. До ужина оставалось еще прилично времени, и я планировал употребить его на беседу с Ямато. Капитан вроде бы не пострадал во вчерашней потасовке, но после моего рассказа о запытанной Йоахимом Рунном и добитой вашим покорным слугой куноити был со мною хладен и неразговорчив.
Я никогда не стесняюсь обижать людей и не особо горюю, задев кого-то за живое — так уж я воспитан. Надменность — неотъемлемая черта правителя. Но случаются и исключения. Ямато не казался мне чувствительной натурой и в то же время имел в характере некоторую мстительность — нечто среднее между бесконечно преданным своим товарищам Узумаки и самовлюбленной Харуно Сакурой, эгоцентризм которой порою был неотличим от цинизма. Окажись Ямато каким-нибудь кочегаром или плотником, я бы без колебаний оставил его переваривать свой праведный гнев, но он, мне на беду, служил наемным убийцей, и допускать между нами недосказанность я не хотел. Надо бы извиниться.
Как уже было сказано, я трусоват.
В коридорах особняка Укиё всегда полумрак кроме ночных часов, когда включают электрическое освещение. Окон тут мало, часть из них постоянно закрыты ставнями снаружи или портьерами изнутри — адмирал префект любил темноту и тишину, словно бы и не жил на солнечном острове, среди плеска волн и гудков бесчисленных кораблей.
Когда с рождения самая тяжелая обувь, какую ты носишь, это сандалии, довольно непросто привыкнуть к сапогам, и я не сразу заметил, что иду по липкому. Под подошвой хлюпнуло. Я, наученный печальным опытом последних недель, приготовился к худшему и не ошибся. Моему взгляду, когда я посмотрел вниз, предстало обезглавленное тело человека в черной кожаной куртке и потертых камуфляжных штанах. Оно разметалось, нелепо раскидав руки и ноги, голова лежала рядом, чуть впереди и потому ближе к моим ногам. Ее лоб покрывали бинты, и по этой примете я опознал мертвеца: его звали Окадзаки, он командовал отрядом телохранителей адмирала-префекта. Ниндзя Скрытого Тумана с самого первого дня нашего пребывания на Черном Рифе настороженно относились к моим спутникам, поскольку Коноху (как и все здравомыслящие люди) недолюбливали, и наблюдали за ними издалека, украдкой. Не иначе, опасались провокаций с их стороны. Меня же они в расчет не брали и не сторонились, и потому я был с ними немного знаком.
Вид трупа вверг меня в необычную прострацию. Запоздало оглядевшись, я обнаружил, что все стены вокруг равномерно забрызганы кровью, а под самым потолком так и вовсе красуется огромное пятно — похоже, его оставила голова Окадзаки, которую снесли одним махом, и, отскочив, она ударилась о стену.
Прислуги или охранников рядом не было. Либо тоже перебиты, либо я нашел тело первым. Скорее всего, второе, потому как ни криков, ни звона стали из своих покоев я не слышал. Это означало, что убийца, достаточно сильный, чтобы отрубить голову взрослому мужчине, да к тому же синоби, еще мог находиться недалеко, но я не ощущал ни малейшего беспокойства. В ту минуту я просто оцепенел. Не отдавая себе отчета, я тронул голову носком сапожка и чуть подтолкнул.
Никогда б не подумал, что отсеченная человеческая голова так легко катается: все-таки форма черепа далека от сферической. Она стронулась с места, напоследок мазнула по мне белками выкаченных глаз и резво, словно футбольный мяч, покатилась по липкой от крови ковровой дорожке, пока не остановилась, упершись в стену коридора.
И тут меня накрыло.
Мои ноги потеряли чувствительность так резко, словно ниже бедер они просто исчезли. Я рухнул на колени, но и колени меня не удержали, и я повалился лбом на ковер, на его грубый ворс, липкий от крови. Как верноподданный сгибается перед государем в приступе услужливого преклонения, так и я пал ниц перед единственным повелителем и господином, какого признавал над собою — своим Страхом. Страхом смерти. А точнее — страхом насильственной, не своей смерти. Преступники, изменники, шпионы, которых вздергивали и обезглавливали у меня на глазах по приказу батюшки; ветхая плотина, залитая кровью, заваленная трупами ниндзя, и я, ползущий по шаткой трубе над рекою — эти эпизоды, прежде вызывавшие у меня дрожь, отныне потеряли свою остроту. Катунийцы, сидящие на кольях как горшки на заборе; та растерзанная, распятая на пыточном столе куноити в подземельях моего родового замка, следы позора и истязаний на ее теле, мой нож, утопленный в ее грудь до рукояти... все было ничем по сравнению с головой мертвого Окадзаки.
Не знаю, что подняло меня, будто ужаленного, и повлекло вперед бегом — быстрее, еще быстрее... Наверное, страх, ибо он так надежно завладел мною, взял меня в оборот, что в моем переполненном этим первородным ужасом сознании едва бы нашлось место для какого-то еще чувства, побуждения или мысли... или еще чего-то, что под силу породить человеческому разуму. Но страх мой был иррационален. Вместо того чтобы обратиться в спасительное бегство, ноги сами несли меня мимо мраморных лестниц, библиотек, гостиных и спален, пока, наконец, я не очутился у зеркальной галереи, ведущей к тайным покоям адмирала-префекта. Многократно отраженная и переотраженная в сотнях зеркал, мерцающая калейдоскопом тусклых бликов, она тонула в хаосе ложных путей и заворотов, и казалась бесконечной. Но, несмотря на создающийся оптический эффект, галерея была прямой как стрела и, разумеется, имела конечную длину, завершаясь золочеными дверями солидных размеров. Слуги денно и нощно следили за тем, чтобы они были крепко-накрепко заперты на замок, но сейчас они были распахнуты — причем распахнуты явно ударом, едва не снявшим их с петель. Там, в оккультных лабораториях Мутэ Юдзи находился палач несчастного Окадзаки, который может стать и моим палачом, сунься я туда. Но что-то во мне переломилось. Не терзая себя сомнениями, как будто иных путей предо мною и не было вовсе, я свернул в галерею и пошел вперед.
Невзрачный аскетизм внутренних коридоров обескуражил меня. Чересчур строго и скромновато для художника и ценителя роскоши, особенно принимая во внимание, что здесь он проводил большую часть своего дня. То ли сибаритство Мутэ Юдзи было показным, то ли он опасался, что какая-нибудь из содержащихся здесь тварей вырвется и загубит все убранство.
Впрочем, меня сразу предупреждали: верить этому бандиту нельзя.
Толстая деревянная дверь в конце коридора, снабженная допотопной железной колотушкой, была распахнута. Заглянув внутрь, я увидел не кабинет или залу, а глухой каменный короб, нечто вроде тамбура, в задней стенке которого виднелась еще одна дверь. Такая система обеспечивала хорошую звукоизоляцию комнаты от коридора. К тому же, входя внутрь или выходя наружу, Мутэ Юдзи, должно быть, запирал одну дверь, прежде чем открыть вторую, и потому случайно проходящий мимо слуга или охранник ни за что б не сумел разузнать о происходящем в помещении. Внутреннюю дверь притворили, но не захлопнули. Стараясь не издавать ни звука, я приник глазом к полоске света, прорывающегося сквозь образовавшуюся щель.
Это вправду был кабинет, но непростой. Вдоль его стен тянулись узкие многоярусные стеллажи, заставленные спиртовками, колбами, ретортами, перегонными кубами, заваленные пыльными книгами, электронными приборами загадочного назначения и просто разнокалиберными бутылями — частично порожними, частично с какой-то дрянью. Но что сильнее прочего усугубило и без того угнетенное состояние моего духа, так это обилие на полках человеческих черепов. Черепа глядели на меня пустыми провалами глазниц, щерились мне своими безгубыми ртами. И даже то, что лишь незначительная часть из них выглядели настоящими, а подавляющее большинство было искусно изготовлено из самых разнообразных материалов, начиная с хрусталя и заканчивая сталью и деревом, облегчения мне не приносило. Имелось тут и несколько анаморфических, при жизни принадлежавших явно не людям, но было бы удивительно, если б в кабинете демонолога оных не оказалось.
— ...таке Какаши, более известный как Копирующий Ниндзя. Дзеунин Конохи. Вы наверняка о нем слышали. Такой ловкий тип. Владеет шаринганом, не имея в жилах ни капли крови Учиха. А ведь шаринган не из тех вещей, про какие можно сказать, что это дело наживное. Пятая Хокаге держит вас за прямую угрозу Конохе, раз поручила синоби его уровня шпионить за вами. Нет, я не преувеличиваю. Хатаке Какаши — мой давний приятель, я имею неплохое представление о его возможностях. Это выдающийся человек. Но на меня, будьте уверены, его слава не возымеет эффекта. Никогда. Я не раскрывал и не раскрою ему никакой информации насчет вас.
Один из углов кабинета занимал какой-то электронный аппарат, мельтешащий тремя рядами дисплеев, который я сначала принял за ЭВМ. Укиё, подумал я, совершает на нем расчеты для своих исследований. Но, приглядевшись получше, я узнал в нем вовсе не компьютер, а самое настоящее чудо техники, как я слышал, наличествующее на Востоке всего лишь в нескольких экземплярах. Это был терминал видеонаблюдения. Совокупность камер — судя по количеству экранов, их насчитывалось двадцать семь — была размещена в пределах атолла и, разумеется, внутри самого особняка, позволяя Мутэ Юдзи быть осведомленным обо всем происходящем в пространстве, охватываемом этой сетью.
Хотя адмирал-префект и не уставал повторять, как он переживает, что не видел бой Наруто и Ямато собственными глазами, он не прилагал ни малейшего усилия, чтобы эти причитания выглядели правдоподобно, и теперь мне стало ясно почему! Не рискнув выбежать на улицу, где он с легкостью угодил бы под горячую руку Узумаки, Ямато или кого-нибудь из бойцов Окадзаки, Укиё наблюдал за ходом неравного поединка, не подымаясь из кресла.
А где, недурно было бы узнать, у него еще расставлены камеры? Уж не в ванных ли комнатах?
В данный момент Мутэ Юдзи, произносивший подслушанную мною речь, сидел на уголке стола рядом с малахитовыми настольными часами. Одной рукой он горячо жестикулировал, помогая себе вещать убедительнее, второй — беспокойно теребил объемную стопку документов, вместо пресс-папье прижатую сверху здоровенным, похожим на разводной ключ, штангенциркулем (хоть я и не сумел придумать, какое применение он мог иметь в демонологии).
Внешность двоих его собеседников говорила сама за себя. В принципе, я мог бы вам их описать — да зачем? В те годы каждый, кто носил на лбу протектор, был о них наслышан и за бутылочкой саке не упускал случая перемыть им косточки, осудить или одобрить их подвиги, а также высказать свое авторитетное мнение по поводу того, чего от них ждать дальше. Кое-где их называли демонами. Они и походили на демонов. Что-то неописуемо злое, угрожающее исходило от них, заволакивая кабинет каким-то неосязаемым жутким киселем, отчего кровь стыла в жилах, в горле вставал комок и сводило судорогой легкие. Оба они были одеты в черные плащи, разукрашенные красными облаками с белой каймой, но на этом их сходство заканчивалось. Первый — тот, что был выше товарища на целых полголовы, скрывал свое лицо под черной маской. Глубокая царапина, которой по негласному закону нукенинов был перечеркнут его протектор со знаком Скрытого Водопада, порыжела от ржавчины. Второй боевик родом из Деревни, герб которой ни о чем мне не говорил, держал наперевес тяжелую боевую косу с тремя лезвиями. Неестественно-пепельные, чем-то выбеленные волосы он зачесывал назад, а на груди у него болтался медальон, значение которого я вспомнил, несмотря на не оставляющий меня мандраж. Медальон выдавал принадлежность своего хозяина к секте поклонения жестокому богу Ясину, некогда отпочковавшейся от центрального течения буддизма. На всем южном побережье секта была запрещена и давно утратила былую популярность, однако до конца не угасла, и бродячие буддистские жрецы, взявшие на себя обет истребить богомерзких отступников, время от времени ловили какого-нибудь неосторожного адепта, а то и нескольких за раз. Мой почивший в бозе батюшка обожал публично прижигать им пятки, распинать заживо на столбах или травить голодными тиграми.
— Свежо предание, — презрительно бросил один из Акацки, чье лицо скрывала маска, а выше над нею будто две маленькие гнилушки светилась пара зеленых мутных глаз, — да верится с трудом. Я помню тебя молодым пиратским капитаном, Укиё, мечтавшим о титуле адмирала-префекта и личном художественном музее имени себя же. Уже тогда я знал, что душонка у тебя гнилая, но такого падения я от тебя не ожидал. Ты был воином, а стал торгашом. Причем замечу, говеным торгашом. Ты даже факт, что когда-то мы с тобой сотрудничали, в тайне удержать не сумел.
