— Вы сами в этом виноваты, — возразил адмирал-префект. — Десять лет назад, когда вы вели себя тихо, о вас никто не спрашивал. Об Акацки просто не знали. Вас что, это огорчало? Весь Восток на ушах стоит из-за вас! Как демонолог, я знаю, что такое Биджуу и как они сильны. Да, для Акацки это настоящая находка, но к чему устраивать такой вульгарный перфоманс? Вы не просто начали охоту на дзинчурики, Какузу-сан, вы целую конкисту развернули!
— Когда у нас станет совсем паршиво с личным составом, я обязательно похлопочу, чтобы тебя взяли над нами старшим. Поведешь нас к светлому будущему, — съязвил террорист с замотанным лицом. — Что мы делаем, как и почему — не твое собачье дело. Наши акции — это НАШИ акции, а не твои. Дай нам повод заподозрить тебя в шпионаже, и ты можешь смело выбирать себе преемника, коли не хочешь оставить Черный Риф совсем без хозяина.
— Спрос рождает предложение, дорогие мои друзья. Я пообещаю вам никогда и никому не продавать информацию по Акацки, но я бессилен запретить клиентам, особенно постоянным, обращаться ко мне за таковой. Хатаке Какаши из Конохи — далеко не первый и не единственный, кому ваши выходки... пардон... 'акции' не дают спать спокойно. Райкаге, Цучикаге, Казекаге... Те, чью спесь вы уже уценили на дзинчурики, жаждут возмездия, а остальные хотят знать, какая западня их ждет. Они не могут не понимать, что проблема Акацки рано или поздно коснется всех. Никто из них не поверит, что я, адмирал-префект Черного Рифа, вице-король преступного мира Востока, не имею о вас никакой информации. Отказ от торговли ею, ровно, как и продажа ложных сведений, будут расценены оными многоуважаемыми басилевсами однозначно и крайне предсказуемо: они отнесут меня к вашим сторонникам и ополчатся на меня. А мне это не нужно.
— А меня мало заботит, что тебе нужно. У нас не благотворительный фонд и не миротворческая коалиция. Выбирай наименьшее из двух зол, Укиё. Либо ты с нами, либо — с ними, и, как следствие, мы тебя уничтожаем. Подумай и сделай мудрый выбор.
Я не знал, плакать мне или радоваться. Мутэ Юдзи оказался меж двух огней — да таких, каких и врагу не пожелаешь: с одной стороны разъяренные Каге, даймё и вожди кланов якудза, алчущие крови дерзких нукенинов. С другой — эти самые нукенины, плюющие на все законы людские и божеские, уважающие лишь свои интересы и чаянья. Оба огня были более чем достаточно жаркими, чтобы подпалить адмиралу-префекту задницу, но от ликования меня удерживало то обстоятельство, что, когда прихлопнут Мутэ Юдзи, меня прихлопнут вместе с ним.
— Я выбираю-выбираю, Какузу-сан, — залебезил Укиё, — и я с вами, но поток клиентов, любопытствующих вашими персонами, с каждым месяцем все нарастает. Недавно ко мне обратился один молодой человек... солидный... очень солидный. И, полагаю, не менее знакомый вам, чем Хатаке Какаши. Его имя Учиха Сазке, и он родной брат... ну, вы знаете, чей он брат. Но я ничего ему не сказал. Вернее, не сказал ничего, что соответствовало бы действительности.
— Клянусь, ты врешь! — утробно прорычал седой, но Какузу знаком велел ему замолчать и заговорил сам.
— Я с наслаждением выпотрошил бы тебя, Укиё, и меня от этого удерживает только моя проклятая любовь к деньгам. Ты размещаешь жирные заказы на рынке охотников за головами, и во многом благодаря твоему капиталу этот рынок держится на плаву. Но вот мой спутник, как видишь, не настолько меркантилен, чтобы упустить шанс лишний раз пролить кровь...
— Готов предоставить вам компенсацию! Так сказать, за моральный ущерб! Если вы не побрезгуете, Какузу-сан, я выплачу вам двести... нет... триста тысяч наличными в залог нашего партнерства и искренней дружбы!..
— Деньги я заработаю сам, — ответил член Акацки, — я бизнесмен, а не грабитель — до рэкета и вымогательства не опускаюсь. Мы возьмем его.
Он ткнул костлявым пальцем в видеотерминал, а конкретно — в экран, где бесшумно плескалось море, уже принимающее в себя огромный шар закатного солнца, и на белом песке сидели двое. Плохая картинка не позволяла разглядеть, кто это был, но я догадался и так. Акацки осчастливили своим посещением Черный Риф определенно не для задушевных бесед с Мутэ Юдзи.
— Тут есть нюанс, — предупредил адмирал-префект, — мы условились с ними, что завтра их подберет один из моих кораблей, направляющихся на материк. Насколько я могу судить по той скудной информации, которая поступает ко мне из Конохи, по ним соскучились дома.
— И ты дал бы им уйти? Я разочарован в тебе как в ученом.
— Я вас умоляю, Какузу-сан! — Мутэ Юдзи возвел очи горе. — Я демонолог, а не заклинатель зверей! Мне немногого стоило пригласить дзинчурики погостить чуток у меня на Черном Рифе, но удерживать его здесь против воли — это выше моих сил. И я не столько озабочен тем, что это невыполнимо практически, сколько политическим аспектом вопроса. Одержимый демоном — всегда угроза, независимо от его характера, взаимоотношений с внутренним симбионтом и величины разрушительной силы симбионта. Но когда речь заходит о дзинчурики, то есть носителе одного из легендарных Биджуу, нужно признать, что он, дзинчурики, и в десятую часть не так опасен, как его хозяева. Дзинчурики всегда кому-то принадлежит. Кому-то влиятельному и грозному, а такие люди обычно крайне болезненно реагируют на попытки других влиятельных и грозных людей прибрать к рукам их добро... даже на время. Даже с исключительно научным интересом. То есть я, конечно, не могу прожить и дня без демонологии, но, поверьте, наука не стоит того, чтобы ссориться ради нее с Пятой Хокаге. В связи с этим, не могли бы вы, господа, повременить с захватом дзинчурики Кьюуби, пока из зоны моей протекции он не переместится на материк, где у Сенджу Цунаде уже не будет повода упрекнуть меня в недобросовестном исполнении обязанностей радушного хозяина? Случись это здесь, не думаю, что она станет разбираться, КТО ИМЕННО отнял у нее ее любимую игрушку. Она накажет всех.
— Ты мне еще смеешь условия ставить?! — зарычал Какузу.
Я ощутил острую неприязнь к незваным гостям адмирала-префекта, не имеющую, впрочем, отношения к мерзостной репутации их братства. Фиглярство, в которое меня втянула команда Ямато, с самого начала обещало быть не то дурным, не то и вовсе — низкопробным, и предчувствия меня не обманули. Но до сегодняшнего дня я почитал себя центром разыгравшейся драмы. Если я и был шутом гороховым, то, по крайней мере, шутом главным и наиважнейшим, и вот, с приходом Акацки, меня постигло разочарование. Этим анархистам, нукенинам, внушающим трепет даже Каге, я был совершенно не нужен, а нужен был им человек, участие которого в этой истории не выходило за рамки конвоира при моей сиятельной персоне. С одной стороны это, конечно, несколько отсрочивало мою скоропостижную кончину: приоритеты Акацки относились к реалиям, близким Каге, а не Владыкам, и для них я значил ничуть не больше, чем любой другой человек. Ну, этот жадный до наживы зеленоглазый, наверное, польстился бы на деньги, какие мог бы выручить за меня, продав, скажем, Ветру или Огню. Но сектант точно убил бы меня, не моргнув глазом. С другой стороны, это отодвигало меня на второй план и тем безжалостно калечило мое чувство собственной значимости и незаменимости.
Тогда я еще не подозревал, что на первом плане в этой истории я не стоял никогда.
— Пусть это останется на вашей совести, — развел руками огорченный Мутэ Юдзи. — Камера смотрит на пляж: это прямо напротив главного входа, вниз по каменным ступеням.
— Не заблудимся.
Вот-вот! Кто мне этот Узумаки Наруто? Пускай забирают!
За следующую секунду обстановка так преобразилась, что я осмыслил перемену уже после того, как она свершилась. Седовласый вдруг неуловимо исчез со своего места (бьюсь об заклад, я не сводил с него глаз, но так и не понял, когда же именно он успел столь молниеносно переместиться) и появился передо мною, распахивая настежь дверь.
— Пацан, — констатировал он, — зацени, Какузу.
Какузу заценил. Его нелепая голова, напоминающая обтянутый белым пергаментом костяной куб, коротко дернулась и стала медленно, словно была посажена на ржавые, давно требующие смазки шарниры, поворачиваться в мою сторону. Зеленые гнилушки вспыхнули и вновь померкли, и мне внезапно почудилось, что напротив меня необъяснимым образом стоит не один человек, а целых пять. Мутэ Юдзи называл Узумаки Наруто монстром, и тот был монстром, при этом оставаясь человеком. А этот Какузу являлся его антиподом, он носил человеческую личину, однако суть его виделась мне чудовищной. Если я хоть в малейшей степени дорожил рассудком, мне тотчас же стоило отвести взгляд, но я так опешил и, чего уж греха таить, перепугался, что позабыл, как двигаться.
— Ты только сейчас его заметил? — спросил он у товарища.
— Смеешься? — фыркнул тот. — Я слышал биение его сердца, когда он еще крался по коридору. Мне просто хотелось узнать, войдет он или убежит. Но он оказался ссыкуном.
— Вы слишком требовательны к ребенку, Хидан-сан, — включился в обсуждение Мутэ Юдзи, — ему всего десять лет.
— Десять лет? А волосы уже смотрите какие отрастил, до пят! Мало что не по полу волочатся.
— Волосы, говоришь? — в голосе Какузу промелькнула заинтересованность, а сам его звук на миг почему-то стал похож на звон монет. — И впрямь длинные. Рунну стоит поработать над своим умением составлять словесные описания людей: кабы не эта примета, ни за что б сопляка не узнал. Не трогай его, Хидан, это наследник клана Хикава.
— Да, это он, — сказал адмирал-префект, — собственной персоной.
Ясинит тут же оживился.
— Я в восторге! Уж не ведаю чем, но сегодня я заслужил благосклонность Ясина-сама, коли он посылает мне столь щедрый дар! — в доказательство своих слов он взмахнул косой. — Никогда еще мне такой удачи не выпадало, пустить кровь ни много, ни мало — даймё! Ведь Край Рек еще не капитулировал, а Хикава Ген уже отбросил копыта. Получается, пацана можно считать полновластным даймё, да? Ведь можно же, Какузу?
— Можешь считать его кем тебе вздумается, только не трогай его, придурок. Мальчик — часть нашей сделки с Йоахимом Рунном, а я, пускай Рунн и чужеземная сволота, не привык нарушать данное мною слово.
— Это не тема! Совсем не тема, Какузу! — запротестовал сектант. — Хикава, подумать только! Редкая удача! Можно сказать, вымирающий вид! Я не вчера вышел на большую дорогу и не первый год в нашем бизнесе, но...
— Бизнесом занимаюсь я, — не терпящим возражений тоном перебил его Какузу. — А то, что называешь бизнесом ты — резня и беспредел.
— Так вот и я о чем! Мне случалось отправлять в Нижний Мир разных людей, принадлежащих к всевозможным национальностям и сословиям. Я убивал простолюдинов, мещан и аристократов, детей, мужчин и женщин, старых и молодых, скрученных хворью и абсолютно здоровых — большинство из них без особой нужды, но в то же время во имя Ясина-сама, и, значит, не напрасно! Для таких жлобов, для таких нечестивцев как ты убийство — всего лишь физиологический, максимум — морально-физиологический акт, но для нас, правоверных ясинитов, убийство — священнодействие. И в каких бы условиях и сколь бы поспешно оно ни было совершено, оно все равно несет в себе этот обрядово-жертвенный смысл. Так должно быть. Но я не святой и потому отнюдь не все убиенные мною ложатся на жертвенник моей веры. Отнимая жизнь ради собственного удовольствия, я беру на себя тяжкий грех, но знай, Какузу, что и на тебе лежит часть этого греха.
— Ничего себе! Это что-то новенькое! А ну-ка растолкуй!
— Изволь. Была пора, когда я убивал без разбора и особого пристрастия, веруя, что для моего бога важно не социальное или материальное положение жертвы, а сам факт смерти. О, что за счастливые это были годы! Но потом объявились вы и ваша поганая свора, и сбили меня с истинного пути! В частности — ты. А всему виной твои рё, Какузу, твои капиталы и фонды, дебеты и кредиты.
— Продолжай, я весь в нетерпении, — зеленоглазый забавлялся, слушая входящего в религиозный экстаз Хидана.
— Мне и прежде доводилось убивать ростовщиков, капиталистов, нечистых на руку мытарей, словом, скопидомов, у которых денег куры не клевали. Я убивал и таких, кто купил был и тебя, и Лидера, и прочих наших братьев с потрохами, но не придавал этому значения... большого значения. Врать не стану, убивать богатых все же занятней, нежели бедняков, у кого за душой нет ни рё. Нищий расстается с жизнью без сожалений, ибо принимает ее как должное и не видит способа ее предотвратить. Для него смерть — воистину рок, судьба, точка в его жизни. С богачом не так. Капиталы дают ему иллюзию власти, а если он, к тому же, занимает высокий государственный пост, к ней прибавляется иллюзия светской власти. Он упивается ею. Поэтому ему претит мысль, что существует на свете первоначало, которое не подкупишь, которому не прикажешь и не договоришься с ним. Это первоначало — смерть, и я — его носитель и проповедник. В тот миг, когда я стою перед ними, когда заношу свою косу для удара, когда Ясин-сама смотрит на них моими глазами — к ним приходит осознание, что на свете нет силы, которая гарантировала бы им ещё хотя бы одну минуту жизни. Будь он даже даймё, будь он даже владыкой мира. Это миг исключительно ясного сознания и непосредственной близости к богу. И для них и для меня. Незабываемое наслаждение. Рай. Истина. Поиск этой истины привлекал меня и до вступления в Акацки, но не более, а с тех пор, как мы стали работать в месте я начал думать о ней все чаще и чаще, и теперь уже не могу выбросить ее из головы. Знаешь, почему?
— Потому что, убивая состоятельных людей, ты представляешь на их месте меня, — насмешливо прогудел зеленоглазый, принимая слова Хидана как признание его, Какузу, превосходства, — ты банален, Хидан... Что же, учитывая, что твоим мечтам в отношении меня сбыться не суждено, я согласен понимать это пристрастие как невинную шалость. Но не сегодня. Режь аристократов сколько душе угодно, а этого сопляка не трожь.
— Он ведь еще маленький, Хидан-сан, — взмолился Укиё, не желающий нести ответственность за мою смерть. — Помилосердствуйте.
— Милосердием я оскорблю свою жертву, а я всегда отношусь с большим уважением к тем, кого убиваю, — провозгласил Хидан, подымая косу с недвусмысленным намерением.
Не знаю, должен ли был я от такого признания умилиться душевной широте моего убийцы или благоговейно припасть к его стопам, но жеста я не оценил. Правда, на пол я действительно чуть не грохнулся, только не от восхищения, а от ужаса. Раз за разом, заглядывая в глаза смерти (сперва это была куноити Инузука Хана, прижимающая нож к моему горлу, опьяненная подвернувшейся возможностью разом лишить Край Рек будущего, устранив меня; затем — Ямато, взбешенный вестью о гибели той безвестной шпионки; подернутые посмертной дымкой глаза мертвого Окадзаки; и, наконец, террорист из Акацки, отрубивший ему голову, и вот теперь примеривающийся к моей), я постигал такие пучины страха, паники и ощущения собственной беспомощности, что, казалось, хуже уже быть не могло. Однако могло. И было. Каждый новый случай словно бы накладывался на предыдущий и усиливал безысходность, усугублял отчаянье и изничтожал остатки духа. Ноги у меня опять подкосились, я прислонился к дверному косяку, стараясь не упасть, ухватил ртом воздух, зажмурился и приготовился расстаться с жизнью.
