— Билли....
— Понимаю, сложно быть объективным.
— Это не объективизм, это отсутствие полутеней в образах. Отец бросил мою мать, но он любил меня. Костя стал негодяем, потеряв генетическую память, но он был моим братом. А ты сортируешь людей на плохих и хороших по сумме слагаемых поступков. Истории известны примеры, когда закоренелые преступники становились национальными героями.
— Это ты себя обеляешь — накостылял ментовскому отделению, а в кармане изобретение на Нобелевскую премию. Ты продукт другой среды, иного общества — здешний житель непременно подчинился бы сержанту, и....
— Но ведь он был неправ.
— .... и не было б конфликта.
— Чёрт с ними, ментами — поговорим о Мирабель.
— Тебе повезло, а скольким нет. Сколько она отправила на тот свет разовых своих любовников?
— Она не могла этого делать — судья.
— И заметь, справедливый. Впрочем, одно другому не мешает, а в госпоже Забелиной прекрасно уживается.
— Билли, в голове не укладывается: почему параллелики — плоть от плоти нашей, кровь от крови — так не похожи на нас.
— Обстоятельства, Создатель, обстоятельства лепят из вас людей среды. Какова она, таковы её обитатели.
— И какие нужны, чтобы из прекрасной женщины, судьи, сделать похотливую отравительницу?
— Считаешь, ковыряясь в чужих грязных поступках, человек закаляет собственную добропорядочность? Как бы ни так! Он постоянно находится на грани искушения — ведь другие могут.
— А страх неотвратимости наказания?
— Добавляет адреналину.
— Ну, хорошо, сейчас придёт хозяйка квартиры, и мы её подробно расспросим.
— Станет она говорить....
— Попытаемся.
Около полуночи заскрежетал ключ в дверном замке. Голос Мирабель:
— Всё, капитан, дальше провожать не надо.
Мужской голос:
— Позвольте осмотреть квартиру — минутное дело.
— Кто здесь может быть, и как бы он сюда попал? Нет, капитан, войдёте посмотреть, потом чаю попросите, а я устала. Нет, нет, идите уже — я хочу спать.
— Хорошо. Спущусь к машине, а вы через пять минут помаячите с балкона. Вас не затруднят, а мне будет спокойнее.
— Договорились.
Дверь щёлкнула английским замком, Мирабель сбросила в прихожей туфли вошла в гостиную, включила свет и увидела меня.
— Ты?
— Извини, без церемоний — надо поговорить.
Мирабель справилась с растерянностью, потянула из ушей драгоценности.
— Надеюсь, ты с добрыми намерениями?
— Исключительно. И потому ты можешь смело пройти на балкон и помахать провожатому.
— Они нашли меня в казино, — сказала Мирабель, отворяя дверь на балкон. — Сказали, что ты сбежал, и моя жизнь в опасности.
— Соврали дважды. Во-первых, известное учреждение покинул хоть и против желания его обитателей, но без спешки. А во-вторых....
— Во-вторых? — Мирабель скрылась на балконе, потом появилась и зашпингалетила дверь. — Уехали. А во-вторых?
— Как же могу покушаться на жизнь человека, которого люблю?
— Сколько угодно примеров. Тебе какой напомнить, из литературы или истории? Прости, переоденусь.
Хозяйка квартиры скрылась в спальне. Явилась в домашнем халате.
— Кофе хочешь?
— Если только за компанию.
Мирабель вышла из кухни не с двумя дымящимися ароматом чашками на подносе, а с никелированным пистолетом, уставившимся в мой лоб чёрным зрачком ствола.
— Извини, — сказала, присаживаясь на тахту, — мне так удобнее. Так о чём ты хотел со мной поговорить?
Я проглотил растерянность, как комок в горле. Ну, раз человеку так удобнее....
— Мир, в котором я живу, прекрасен — там нет вражды и злобы, безудержной погони за жёлтым дьяволом. Все люди счастливы и заняты любимым делом.
— Читала о таком у братьев Стругацких.
— Если угодно. Я одинок в том мире, ты в этом — почему бы нам не соединить наши судьбы? Я буду любить тебя, Мирабель.
— Не расслышала — я что получу с этого союза?
— Я буду любить тебя.
— И только то?
— Мы родим ребёнка и воспитаем его.
— Врёшь ты всё.
— Что мешает проверить?
— Лучше пристрелю, и газеты напишут: "Судья Забелина обезвредила опасного преступника".
— Тебе нужна такая слава?
— Развлечение.
— Не боишься гнева Фемиды, застрелив невиновного?
— Неповиновение представителям власти, сопротивление, нанесение телесных повреждений, незаконное проникновение в чужое жилище, шантаж.... Да тебя, дорогой, на всю десятку строгача можно размотать.
— Признание в любви, по-твоему, шантаж, а что тогда отравление?
— Вот видишь, ты всё-таки пришёл обвинять.
Ствол пистолета, глаз Мирабель и мой лоб сошлись на одной линии.
— Странно жизнь закручивает сюжеты — в той жизни ты спасла меня, пожертвовав собой.
— Время платить по счетам. Ты унесёшь в могилу мою тайну.
— Ты больна, любовь моя. Доверься, я излечу тебя.
— Ты неплохо держишься — не ползаешь в ногах, вымаливая жизнь.
— Ты не сможешь убить меня.
— Смогу, не сомневайся.
— Если ты нажмёшь курок, ты убьешь не меня — саму Любовь. Ради всего святого убери пистолет. Что мне сделать, чтобы ты поверила?
— Как загнул! Хочешь жить? Поползай на коленях: я тебя всё равно пристрелю, но минутой раньше, минутой позже — есть ведь разница.
Смотрел в глаза напротив, полные стального блеска и решимости, даже злорадства (над чем?) и засомневался, к чему мои разглагольствования — она исполнит задуманное.
— Хочешь денег, Мирабель, много денег?
— Откупиться желаешь?
— Спасти двойника. У него в кармане изобретение на Нобелевскую премию, а за спиной ментовские ищейки, тобой кстати натравленные. Помоги ему выпутаться из передряги. Поверь, Алексей Гладышев в долгу не останется.
— В каком, говоришь, кармане? Выкладывай.
Я выложил арбузную семечку на подлокотник кресла.
— Издеваешься?
— Отнюдь. Из этой семечки вырастет нестареющее растение.
— И в чём соль?
— За это открытие гарантирована Нобелевская премия.
— Ерунда.
Зрачок пистолета настырно сверлил мой лоб.
— Мы жили в доме под платанами у самого моря. После твоей смерти в нём завелись две кошки. Думал, в чёрную воплотилась Костина душонка, а оказывается это две твоих половинки. Мне повезло там: я был знаком со светлой.
— Теперь и с тёмной.
— И жалею об этом. Позволь мне уйти
— Куда ты собрался, Гладышев-младший? Если за смертью, то она здесь.
И в тот момент прозвучал выстрел, негромкий, как хлопок шампанского.
Едва уловимое движение головы, и пуля, минуя цель, застряла в спинке кресла.
— Неужели ты не поняла, меня невозможно убить: я — человек другого измерения. Разве только....
Отстегнул с руки серебряный браслет. Зачем? Быть может, очищал душу перед той, из-за меня погибшей Мирабель.
— Теперь стреляй.
И прозвучал второй выстрел.
Пуля пробила грудную клетку и остановила моё сердце.
Прибывший эксперт следственной бригады констатировал мгновенную смерть на месте преступления, ибо разыскиваемый органами правопорядка гражданин Гладышев А. В. незаконно проник в квартиру судьи Забелиной М. С. с целью.... Ну, явно не благотворительной. И был застрелен бдительной хозяйкой.
После проведения следственных мероприятий, труп погрузили в скорую и отвезли в морг. Следующим днём туда проник инструктор перемещений и забрал из бренных останков в контактор мою страждущую душонку.
Вот я на диванчике флаера, на руке оптимизатор, Билли в сознании.
Ворчит:
— Довыпендривался — угробил парня. Как биолог ты ему в подмётки не годишься. Такой гений, такой гений...!
Что сказать? Все там будем — цинично. Молчу — пусть выговорится. Даже поддакиваю:
— В чём ошибка?
— Ты — никудышный актёр, не умеешь вживаться в образ. Заполучил тело, и по барабану все условности — гнёшь свою линию. А надо вникать в обстановку, подстраиваться, учитывать коньюктуру, играть, словом. Неужто и к седым волосам не понял, что обстоятельства людьми управляют, а не наоборот?
Слушать слушал, но не соглашался.
— А те личности, что историю делают, тоже по течению плывут?
— И очень даже ловко, пристроившись к самой стремнине.
— Как же лидеры, которые впереди идут и за собой ведут?
— Миф: никуда они не идут и никого не ведут — ловко балансируют на гребне людского водоворота. Это тоже искусство, тебе, кстати, недоступное. Главное — вовремя озвучить формирующуюся в массах волю, и тебя назовут лидером.
— Говоришь убедительно....
— Могу и доказать.
— А докажи.
— А докажу.
Четвёртое моё путешествие в Зазеркалье началось от самого синего в мире.
Командиру БЧ атомного крейсера "Севастополь" капитану второго ранга Гладышеву А. В. был дан внеочередной краткосрочный отпуск с выездом на родину. Основание — телеграмма, в которой некто Чернова Л. сообщала, что Валентина Ивановна Гладышева внезапно умерла от сердечной недостаточности, и похороны состоятся в среду.
В среду.... В какую? Сколько их прошло с рокового дня? Судя по дате на телеграмме....
— Билли, голова не работает — сообрази.
— Отстал безнадёжно. Валентину Ивановну схоронили, когда "Севастополь" был в походе. Успеть бы теперь к Сороковинам.
— Может, самолётом?
— Так уже едем.
Действительно, спальный вагон покачивался, будто на лёгкой зыби. Колёса, выбивая морзянку, постукивали квадратами кругов своих по стальным рельсам. Тепловоз, напрягая лошадиные силы, тащил состав вглубь континента. В Башкирию. В далёкую страну моих предков.
Когда-то, во времена покорения Сибири и освоения Урала, отстал от ватаги донцов лихой казак Ефим Гладыш. Выбыл из строя по причине ранения. Выходили его в башкирской землянке местные жители. Зиму только с ним пронянькались, а стали родней братвы. Круглолицая дочка хозяина подарила пришлому любовь. И осел донской казак в лесах Уральского предгорья. Срубил дом с завалинкой, скотину завёл, межу вспахал, огород засадил, улья поставил. Научил родственников плуг в руках держать и пищаль....
От этих стародавних времён берёт начало история села Гладышево.
Дед моего двойника, Константин Захарович, погиб в сорок пятом у стен рейхстага. Родителей он не помнил. Воспитанием занималась бабушка Валентина Ивановна, заслуженная учительница республики. Они ладили, пока Лёшка не подрос и понял, что бабуля строит его жизнь под себя — хочет выучить в сельского педагога и вернуть в село для продолжения династии. А парня манили дальние страны, большие города, скрип парусов, плач чаек, шум прибоя.
Однажды решился и удрал из дома. Без всякого конфликта — не предупредив, не пригрозив. Просто собрал котомку с продуктами, запрыгнул на проходящий товарняк и был таков. Пересёк полстраны — где пешком, где на попутках. И вот оно, Чёрное море!
Потом нахимовское училище и первое письмо бабуле — прости, родимая. Она простила. Даже приехала в ВВМУ, когда вручали Алексею Гладышеву лейтенантские погоны и кортик. Она приехала, а он так и не удосужился за эти годы навестить её в родовом поместье Гладышево. Как удрал тайком в тринадцать лет....
И вот, спустя четверть века, блудный внук возвращается к остывшему очагу.
Прости, бабуля.
— Билли, зачем я в этом мире?
— Время покажет.
— Бабушку не воскресить. Какие неразрешимые проблемы могут быть у кавторанга Гладышева?
— А вот первая — на исходе четвёртого десятка морской волк не женат и не был. Тебя это не настораживает?
— Кто такая Л. Чернова? Уж не моя ли Любочка Александровна?
— Очень может быть.
— Любопытно взглянуть.
— А помочь?
— Всегда, пожалуйста.
Потом был пригородный автобус. Пыхтел, тужился, прыгая на кочках, и пылил во все щели. Чёрный мундир стал серым — рановато облачился, надо было по приезду.
Наконец "ПАЗик" выкатил на околицу, распахнул двери.
Здравствуй, маленькая родина! Челом бьёт Ефима Гладыша прямой наследник.
Воды немало утекло — не узнаю села. Разбитый, но асфальт на дороге. Дома обшарпанные, но кирпичные, двухквартирные — модные теперь, и не только в деревнях.
Это центральная улица. Сворачиваю в проулок. Цел ли дом? Узнаю ли? Да как же не узнать? Память двойника подсказывает финал пути — вот он терем, рубленный дедом. Изменился, старина — потемнел ликом, огруз статью. А тополёк-то небо подпирает! И от его пыльцы позеленела дощатая крыша.
Приподнял щеколду, толкнул калитку. Чистый уютный дворик. Рукомойник на тополе — летний вариант. Пусто во дворе, пусто на веранде.
— Есть кто дома?
Должны быть — ведь открыто.
— Кто там? — хриплый басок.
Прохожу горницу, вижу в спальне на кровати дородного мужика.
— Здрасьте.
— Ты кто? А, должно быть, внук Валентины Ивановны. Ну, проходи, присаживайся. С приездом.
Протянул лапищу:
— Меня Вовкой зовут. Извиняй, встать не могу, чаем напоить с дороги, или чем покрепче. Щас Любка придёт, обожди.
Я присел на табурет. Он покряхтел, поворачиваясь на бок.
— Вот лежу, как богатырь былинный, жду, когда старцы придут, из ковша воды напиться. А напоил бы, как тебя зовут?
— Лёшкой, — потыкался в кухне по углам, нашёл ковш, воду и принёс Вовке Муромцу.
Тот опорожнил посудину, утёр губы:
— Лёшкой это хорошо.
Хлопнул себя по коленке:
— Не ходят костыли проклятые, а то бы я о-го-го.... И в лавку сбегал.
Из глубин памяти всплыл эпизод, где мы пересекались — ну, точно, ухажёр из сибирского села Лебяжье. Мы подрались там из-за Любочки.
— Билли.
— А я его видел?
— Ах да, ты ж тогда ещё во флешке обитался.
На веранде лёгкие шаги.
— Любка, — Муромец откинулся на подушку и придал лицу строгое выражение.
Я вскочил с табурета, одёрнул китель. Здравствуй, Любушка, жена моя законная, презеденша и хранительница, нимфа звёзд.
— Алексей Владимирович? — Л. Чернова подала мне руку. — Здравствуйте. С приездом.
Всматриваюсь в любимые глаза — нет радости от встречи. Тоска в них неземная и усталость. Господи, ты ли это, любовь моя, не узнаю.
— Ты сухой? — это Люба Вовке Муромцу.
Тот запунцевел.
Она ко мне.
— Ваши вещи? — кивнула на чемоданчик. — Давайте в горнице устрою.
— Нет-нет, — махнул за окно. — Если можно, в малухе. Летом всегда там спал, чтоб не тревожить бабушку поздними приходами с улицы.
— Умерла Валентина Ивановна, — горестно сказала Люба. — Схоронили.
— Давно?
— Если на недельку задержитесь, накроем стол на сорок дней.
— Быть по сему.
Малуха — летний домик. В нём кровать, печь, стол и лавка углом, к стене прибитая. В рамках на стенах фотографии родственников. Только родителей нет. Вон дед в галифе и гимнастёрке стоит, опёршись о тумбочку. Дневалит? Остальных не знаю.
Люба принесла ужин. Присела к краюшку стола, облокотившись и подперев щёку ладонью. Пришлось поработать столовыми инструментами.
— Красивая у вас форма. Запылилась немного — давайте почищу.
— На кладбище сходим?
— Конечно.
Люба собрала посуду, унесла в дом, вернулась без передника, но в косынке.
Извлёк из чемоданчика парадный ремень, пристегнул кортик, фуражку взял в руку.
