— Хидан, мать твою! — спасение пришло оттуда, откуда я его не ждал. Какузу не сдвинулся с места, но ощущение было такое, будто он стоял между нами и заслонял меня от гибели. — Обещав Хикаве жизнь, я заключил сделку от имени Лидера, и, убив его, ты подставишь не меня — хотя меня тоже — а всю организацию. Тебе небезызвестно, какое наказание за это установлено. Правила одинаковые для всех. Не хочешь им следовать — скатертью дорожка, да только не забывай, что Акацки покидают вперед ногами и никак иначе.
Сектант размышлял недолго. Сказать точнее, не размышлял вообще.
— Надо будет запомнить, — процедил он, отступая назад, — двадцать восьмое апреля — день больших открытий. Похоже, статус даймё все же позволяет купить лишнюю минуту жизни. Век живи — век учись. А ты, сопля, беги. Да гляди, не попадайся мне больше — дважды тебе такого фарта не будет.
Конечно, выручил меня не душегуб Какузу, а Йоахим Рунн, выкупивший мою жизнь взамен на информацию о местонахождении дзинчурики Девятихвостого Лиса, но тогда, ошалевший и ничего не соображающий, я даже не задался закономерным вопросом, откуда экс-капитан дворцовой стражи узнал, где мы прячемся. Минуты две я стоял, не в силах поверить в чудесное избавление, наблюдая, как члены Акацки бродят по комнате, о чем-то говорят, торгуются с адмиралом-префектом и переругиваются между собой. Их губы шевелились, но слов я не слышал, будто меж нами воздвигли толстую стену, прозрачную для лучей света и совсем непроницаемую для звука. Далеко не сразу до меня дошло, что никакой стены нет, просто испуг временно оторвал меня от ткани реальности — в той точке, где с нею соприкасался человеческий слух. Я не слышал.
Неспособность воспринимать звуки несколько отрезвила меня, но мысли от этого (да, теперь это были полноценные и отчасти здравые мысли, а не истерические вопли и визги загнанного в угол животного) потекли совсем не в то русло, в какое им следовало устремиться. Надо было бежать, пока ясинит не передумал, но вместо этого я стоял, как загипнотизированный, и смотрел вглубь, внутрь себя, стараясь разыскать там основы и предпосылки обуявшего меня безумия.
И я видел. Мой страх уже не был просто страхом смерти, порожденным инстинктом самосохранения. Этот страх был уже не физической реакцией, а психологическим переворотом. Он как бы вышел на качественно новый уровень, если вообще позволительно применять это понятие к тому моральному падению, что меня постигло. Раньше я, отдавая себе отчет в своей врожденной трусости, признавался, что пойду на любую подлость ради выживания, я украду, оболгу, обреку на лютую смерть десять, сто, тысячу, миллион человек — и все лишь бы отвести от себя беду. Но, признавшись, я тут же ужасался себе. В глубине души я стыдился, я испытывал страх к своему страху. Теперь стыд исчез. Совсем. Ни одна плата, какую бы мне ни предъявили за свою жизнь, больше не казалась мне слишком высокой.
Я хотел жить. Отныне и вправду ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ.
Внезапно все закончилось. Ко мне вернулась способность слышать, чувствовать и бояться. Я более не был бесстрастен и не смотрел на свой страх со стороны — он снова овладел мною. Кажется, я даже обмочился, когда слух со свистом и грохотом входил в меня.
Акацки продолжали беседовать с Укиё как ни в чем не бывало. Совершенно уверенные, что вдвоем без труда справятся с дзинчурики, они не торопились. Все равно Узумаки никуда не денется до завтрашнего утра. Страшно помыслить, как повезло этим ребятам: опоздай они на сутки, и остались бы с носом. Пришлось бы им вылавливать Наруто уже на побережье, а там нас наверняка ожидает целая делегация из Конохи, и еще неизвестно, чья бы взяла.
Правда, ставить точку в судьбе Узумаки Наруто пока было рано — это подтверждал и разнесенный в пух и прах сад, и состоящая из Ямато и Сакуры свита дзинчурики, которую тоже рано было списывать со счетов.
Опрометью — откуда только прыть взялась? — бросившись вон из кабинета демонолога, неожиданно для себя я уцепился за мысль, мол, надо бы со всех ног бежать к Наруто и рассказать ему о пришельцах с материка. Не понимаю, откуда она взялась. Ее происхождение было столь необъяснимым, что я на бегу выругался в голос, поражаясь тому, насколько она оказалась глупой. Через час, от силы — два, здесь разверзнется новый ад битвы ниндзя с ниндзя и чудовищ с чудовищами, куда масштабней и разрушительней вчерашней потасовки в оранжерее. Акацки позволили мне убежать и спрятаться, дали шанс не оказаться между молотом и наковальней. Разве пренебречь им было бы разумно? Нет. А я о чем подумал? Предупредить дзинчурики, дабы он встретил Акацки во всеоружии и дал им достойный отпор? Дабы налетел со своею огненною плетью на особняк и обрушил его стены на головы террористам, пока те еще не покинули здания? Черта с два! Будь ты проклят, Узумаки Наруто! Все мои беды от тебя, и пусть меня заберут злые духи, если Хикаву Сайто сколько-нибудь заботит твоя жизнь.
* * *
Сумерки колыхнулись, будто вспучились, и выплюнули бегущую человеческую фигуру. Человечек был мал, худ, но необычайно длинноволос, в расшитой черной тунике поверх красной рубахи. Он мчался сломя голову, и его явственный ужас заливал берег не хуже света подымающейся над морем луны.
— Сайто? — изумленно вопросил Наруто. Совсем не мальчика он ожидал увидеть. Грива царевича слиплась от крови, еще не полностью засохшей. Темные капли обильными брызгами слетали с них и падали в песок, заставляя Сакуру цепенеть, однако количество крови даже на самый поверхностный взгляд никак не соотносилось с тем, сколь резво бежал Сайто, и куноити несколько успокоилась, сообразив, что кровь была не его. И сам он, по-видимости, не пострадал.
— Узумаки! — заверещал Хикава срывающимся голоском. — Наруто! Там — враги!.. Там...
Сапог мальчика увяз в песке, он споткнулся и упал, перекувыркнувшись на спину.
— Акацки, — закончил за него Наруто, и, будто отозвавшись на это слово как на заклинание, рядом с Сайто появился мужчина. Именно появился, потому что мальчик с того момента, как глаза Сакуры различили его во тьме, пробежал значительное расстояние, а этот возник из ниоткуда, словно давно там стоял, но был невидим простому глазу. Форменный плащ он носил нараспашку, на мускулистое голое тело, а свою короткую пепельную стрижку, кажется, сдабривал какой-то фосфоресцирующей присыпкой, потому что в темноте она сияла как лампочка.
— Предупредить его хотел? — он ликовал, но чему — неизвестно. — Зря. Зря, парень. Надо было уносить ноги. Так всегда получается: сделаешь что-то хорошее, а в итоге тебе же боком и выйдет. Альтруизм нынче не в ходу. Я же тебе говорил: второй раз не попадайся.
Сайто издал полувизг-полустон, потонувший в оглушительных ветрах, пущенных им от испуга. Наруто ринулся на помощь, но было уже поздно. Нукенин взмахнул оружием, которое куноити не сразу распознала, уж слишком фантастическим оно было. Сакуре приходилось слышать, как в период войн крестьяне, сбиваясь в банды или отряды ополчения, крепили лезвия кос в одном направлении с древком, превращая сельскохозяйственный инструмент в некое подобие нагинаты. Уже один лишь вид этого оружия черни в руках члена Акацки поражал и удивлял, но тем невероятнее оно выглядело, что не было никак видоизменено относительно изначального положения лезвия. Только ниже основного лезвия, параллельно ему крепились еще два меньшей величины. Более нефункциональным и неудобным оружием можно было признать разве что столовую ложку. Но если незнакомец не строил из себя невесть кого, а действительно был причащен к темному братству Акацки, вряд ли следовало подвергать сомнению то, что проблем ему это не доставляло.
Он не рубанул. Приложил с размаху тыльной стороной древка, блестящим цилиндрическим набалдашником, и на миг показалось, что удар преднамеренно не смертельный... Но лишь на миг. На царевича словно бы скинули железобетонную плиту. Захрустели кости — натасканным слухом Сакура различала на звук, когда крошились ребра мальчика, когда лопнул позвоночник, когда раскололась тазобедренная кость, и острые обломки всего этого, перемешиваясь и перекручиваясь, рвали внутренние органы в клочья. Странно, но эти треск и отвратительное хлюпанье, даром что продолжались долю секунды, не нарушались ни вскриком, ни всхлипом жертвы.
Умирая, Сайто не проронил ни звука.
Глава 18
Последнее дело — отплывать на заходе солнца. Отчаливать от безлюдного, еще теплого после дневного марева пирса, с которого никто не пожелает тебе попутного ветра и доброй добычи. Уходить в соленую темноту, в ночь, бежать, будучи подгоняемыми призраком необъяснимой угрозы, когда она, верно, существует лишь в твоем воображении. Когда на всем Черном Рифе не найдется, да будь ты сладкоречив как сам Будда, ни единой живой души, разделившей бы твою тревогу. Когда каждый вокруг погружен в то состояние, какое здесь называют безмятежностью, а во всех цивилизованных странах именуют разгулом. Когда в портовых кабаках не протолкнуться от спекулянтов, мошенников и шлюх. Когда неспешная беседа мирно соседствует с пьяным гомоном, а похабная песня живет в согласии со спором о падении цен на булат и яблочный сидр — но идиллия эта не вечна: чуть позже, стоит сумеркам сгуститься, они вступят в противоречие. Из противоречия родится конфликт, конфликт потянет из ножен сталь, затрещит лавками и столами, зазвенит бьющимися стеклами, застонет ранеными и умирающими — и тем изживет самое себя, позволив появлению взвода островной милиции стать достойным апогеем этого древнего, как сама история питейных заведений, ритуала. Когда над трущобами, перебивая вонь и смрад, повисает непробиваемый дух конопляного дыма, алкоголя и разврата. Когда капитан, возвратив корабль в порт после месячного рейда, через каких-то полутора суток велит отчаливать снова. Когда все без исключения матросы на палубе трезвы как стеклышко, и никому из команды, даже старому боцману, который любой призыв к умеренности воспринимал как личное оскорбление, за всю ночь и весь день не было дано разрешения сойти на берег, дабы пропить и прогулять честно награбленные рё...
Ни один пиратский капитан Черного Рифа в здравом уме не отдаст подобного приказа. Такого команда ему не простит.
В этот раз — простила.
Вместе со старшим помощником они распродали товар. Нельзя сказать, что по бросовым ценам — и капитан, и старпом были рождены далеко от берегов Черного Рифа, но настоящую школу жизни прошли здесь и без преуменьшения стали достойными сыновьями своей альма-матер. Чтобы выжить на Рифе и не быть в обиде простого желания получить причитающееся — мало. Надо было еще уметь ценить деньги дороже своей шкуры — то, чем многие хвалятся, но в действительности умеют единицы. Как ни парадоксально, только так порою и можно было спастись и не пойти притом по миру. Словом, если и витал здесь восхваляемый поэтами дух пиратского авантюризма, то жил он в теле безжалостной практичности, и даже страх перед носферату в черных плащах не мог перевесить этой неуемной жажды наживы. И, тем не менее, капитан не торговался со скупщиками так, как он делал это всегда. Кое-кто из них углядел в его поспешности знак, прочие оставили это без внимания — да и сам-то капитан не ответил бы, что конкретно его так подгоняет. Он не знал. Он просто чуял недоброе. Так или иначе, никто из тех людей, с кем он вел дела в этот апрельский день, не сделали никаких выводов и сверх обычного никаких мер к сохранению жизни и имущества не приняли. А зря.
'Акебоно' отшвартовался и пошел к выходу из гавани, мимо волнорезов, где как мухи на булавках торчали посаженные на колья пленные катунийцы. Солнце налилось кровью и камнем ухнуло за горизонт — гавань они покидали уже ориентируясь лишь по огням зажигающихся один за другим маяков. Черная вода липла к бортам, вялый ветерок бессильно путался в парусах под аккомпанемент надсаживающегося двигателя. Мертвецы с кольев провожали их провалами выклеванных глазниц.
Капитан окатил матросов на палубе потоком отборной брани, словно те могли что-то поделать со штилем, и проследовал на корму. Довольно с него ниндзя, под чьими знаменами бы они ни служили, какие одеяния и знаки различия не носили бы! Он сыт по горло их техниками, их сверхчеловеческой силой... и, что самое главное, их наглой манерой держать себя, будто это не пиратской вольнице, а им принадлежит все вокруг, и это еще не предел. Хватит. 'Акебоно' берет курс в тропические воды, туда, где бороздят океанические маршруты пузатые корабли темнолицых южан. Где, куда ни глянь, только вода вокруг, ни клочка земли, ни скалы, ни камушка. И никаких заходов в порт.
И никаких попутчиков в черных плащах.
Если удача не оставит 'Акебоно', и подфартит взять какое-нибудь отбившееся от конвоя купеческое суденышко, они — капитан поклялся бы на чем угодно — перережут всю команду. Возьмут только товар и ни одного раба. Даже если те все единодушно согласятся сдаться добровольно и будут на коленях вымаливать пощаду. С этого дня — никаких посторонних на борту.
От острова 'Акебоно' отделяла уже целая миля, когда с атолла, откуда-то от смутно угадывающейся оранжереи Укиё щелкнуло, грохнуло, потом кто-то завыл — дико, нечеловечески, и снова пошло щелкать, словно кто-то орудовал гигантским бичом. Да так быстро, что непрекращающиеся удары вскоре слились в один ровный мощный рев. Капитан увидел вспышку, полыхнувшую пурпурным и красным, и тут же поблекшую.
— Поднять паруса!.. — рявкнул он, но голос сорвался на хрип. Капитан прокашлялся и заорал уже во все горло. — Поднять паруса! Все, кальмарьи кишки, все паруса!.. Шевелись, высрань! Плевать, что ветра нет — будет! Машинному отделению топлива не жалеть! Полный вперед!
* * *
Адмирал-префект широко зевнул, прикрыв рот рукой.
— Простите, — извинился он, — почти двое суток не спал. Как раз собирался прилечь, когда нагрянули эти...
Он махнул рукой в сторону пляжа. Отсюда, с балкона его особняка было не разобрать, что происходит в темноте, но можно было строить предположения по звукам: громкому свисту и щелканью огненного бича, крикам 'Орра!', 'Стой смирно, сука!' и издевательскому смеху незнакомого дзеунину мужского голоса.
— Смотри внимательно, — повелительным тоном сказал адмирал-префект, — и пересказывай мне все. Ничего не упускай.
Ямато не отреагировал, так как Укиё обращался не к нему. На плече у адмирала-префекта перебирало тремя или даже четырьмя парами многосуставчатых лапок диковинное существо, отдаленно похожее на бурую ящерицу в локоть длинной. С передней стороны пузатого тела торчали целых три морщинистые шеи, увенчанные каждая крупным оком без какой-либо пасти или рта под ними, а с задней свешивался непрерывно извивающийся и корчащийся тонкий крысиный хвост. Чешуйчатую спину украшали два кожистых крыла — слишком мелких, чтобы поднять существо в воздух, но вполне годящихся, чтобы прятать под него все три своих 'головы'. Что существо в данный момент и проделывало, не переставая тяжело дрожать. Поперек тела тварь была перехвачена кожаным ремешком с пристегнутой к нему стальной цепочкой, другой конец которой Мутэ Юдзи намотал себе на кулак.
