— Билли?
— Что неясного? Пугнули сердешного новые друзья старого президента.
— Так это мафия!
— А ты думал, артисты цирка?
— Нет, конечно, я догадывался, но подумать, что Патрон так низко ляжет.... Не пойду к нему в правды-матки резотели. Отбарабаню срок и на море.
— Можно и сейчас.
— Нет, Билли, хочется знать, чем эти выборы закончатся.
— Гораздо интереснее, что будет после них.
— И что?
— Преступность выйдет из подполья, и устремиться во власть, к собственности, в бизнес.
— Ты говоришь, как о конце света. А может, это российский вариант пути к прогрессу — не всем же гонять индейцев по прериям. И знаешь, Билли, мне он кажется чертовски интересным. Я хочу поучаствовать.
— МВД, ФСБ, Генпрокуратура?
— О чём ты? Хочу к парням, что живут по понятиям. Мне кажется, они сумеют сделать то, что не под силу Патрону — вздыбить Россию, как некогда Пётр.
— Они называют это Движением.
— Вот видишь, у них наверняка Устав есть и цели определены — перспективные ребята.
— Хочешь стать авторитетом?
— А почему нет?
— Готов грызть нары?
— Если потребуется.
— Быть по сему.
— Постой, не силен в физике процесса и геометрии перемещений, но интересуюсь — можно ли попасть на заданную спираль в расчётное время?
— Терзаешься?
— А ты как думаешь?
— Ну, раз хочешь — будет дана возможность поработать над ошибками. Исправишь?
— Постараюсь.
Знакомы комната, интерьер, даже запахи. Когда-то я здесь уже был.
Шаги.... Мирабель вышла из кухни с блестящим пистолетом, уставившимся в мой лоб чёрным зрачком ствола.
— Извини, — сказала, присаживаясь на тахту, — мне так удобнее. Так о чём хотел со мной поговорить?
Я проглотил растерянность, как комок в горле. Ну, раз человеку так удобнее....
— Ты хочешь убить меня, Мирабель?
— Пока не знаю — посмотрю на твоё поведение.
— Ты хочешь убить, чтобы в газетах написали: "Судья Забелина обезвредила опасного преступника"?
— Считаешь, мне нужна такая слава?
— Я унесу в могилу твою тайну.
— А ведь верно.
Ствол пистолета, глаз Мирабель и мой лоб сошлись на одной линии.
— Ты неплохо держишься — не валишься в ноги вымаливать жизнь.
— Разве не видишь — я не преступник, а влюблённый дуралей, наивно понадеявшийся разбудить в тебе ответные чувства. Ради всего святого убери пистолет. Что мне сделать, чтобы ты поверила?
— Жить хочешь? Поползай на коленях: я всё равно тебя пристрелю, но минутой раньше, минутой позже — есть ведь разница.
Смотрел в глаза напротив, полные стального блеска и решимости, даже злорадства (над чем?) и засомневался: напрасны мои разглагольствования — она исполнит задуманное. Ну, а Билли хорош — не мог переместить чуточком раньше, и этот пистолет был бы теперь в моей руке.
Зрачок никелированного самопала настырно сверлил мой лоб.
— Почему не стреляешь?
— Передумала, — Мирабель подняла трубку и ткнула два раза пальчиком в клавиатуру телефона. — Дежурный....
Через полчаса на моих запястьях защёлкнулись наручники. Уводимый нарядом, обернулся к Мирабель:
— Ты молодец. Я обожаю тебя.
— Маньяк, — пожаловалась М. А. Забелина капитану милиции, целовавшему ей руку.
— Разберёмся, — сказал тот и натянул фуражку.
Остаток ночи провёл в обезьяннике. На следующий день перевели в СИЗО. А ещё через день вызвали на допрос и предъявили обвинение.
— За что паримся? — любопытствовали сокамерники, выслушав, констатировали, — лет на пяток строгача — какой адвокат.
Я зароптал:
— Билли, мы так не договаривались.
— Успокойся, пролетят, как один миг.
— Я сбегу.
— С тебя станется.
Твёрдо решил сбежать и на допросах не юлил, не запирался, во всём признавался и всё подписывал, что предлагали.
Расчувствовавшийся следак панибратски хлопнул по плечу:
— Ну, молодчага, что сказать. Скоренько на суд, в тюрьму и с чистым сердцем на свободу.
Один из сокамерников, худой и прыщавый:
— Студент, ты случаем не педик? А то б повеселились.
Другой, знаток тюремного быта:
— Руки не отсохли? Иди вон на парашу — веселись.
И мне:
— Тяжко тебе на зоне будет: молод, лицом пригож — вот такие гомики задолбают.
Я, лёжа и беспечно:
— Отобьюсь.
— Это вряд ли, — бывалый пересел поближе. — Лучше вспомни, с ворами нигде не пересекался? Может, кого из авторитетов знаешь?
— Откуда? А впрочем, — я вспомнил. — С одним всю ночь костерок на Волге жгли, и трёп по душам вели. Кудияром назвался — погоняло, сказал, лагерное.
— Кудияр, Кудияр, — собеседник с любопытством всматривался в мои глаза. — Не травишь? За туфту языка можно лишиться.
— Не авторитет?
— Авторитет, авторитет. И авторитетам авторитет. Как выглядел, помнишь?
— Здоровый такой, мордастый, бородатый.
— Может, наколки?
— Видел одну, на запястье — в виде солнца или звезды с лучами.
— Солнце, солнце, — собеседник выдохнул облегчённо и хлопнул меня по колену. — Он-то тебя запомнил?
— Чёрт его знает. Просил остаться.
— После суда, как на этап пойдёшь, пошлю вперёд маляву — должна подействовать.
— Спасибо Кирилл Владимирович.
— Откуда знаешь?
— Следак сказал.
— Забудь. Кашап я, так и запомни — Ка-шап.
Следователь на последний допрос принёс кока-колу:
— Угощайся. Распишись, здесь и вот здесь.
Потянул за тесёмочки, закрывая папку:
— Готово дело — завтра в суд.
Перегнулся через стол и доверительно:
— Этому сержанту из ППС сам бы треснул — вешает, козёл, на тебя всяку муть, а я же вижу, человек интеллигентный.
Прощаясь:
— Адвоката тебе назначат. Повезёт — условным отделаешься. Ну, будь здоров.
Не повезло. Адвокат заторможенный достался, а обвинитель — сама страсть. Судья, женщина преклонных лет, приглядывалась ко мне с доброжелательным любопытством, но когда Мирабель засвидетельствовала, что попытка изнасилования не имела место, охладела — тонкогубый рот изогнулся в брезгливой гримасе. По трём статьям обвинения наскребли мне суммарно два с половиной года отсидки.
Прощай свобода!
Кашап, должно быть, отправил обещанную маляву — на этапе ко мне с любопытством приглядывались не только зэки, но и конвойные. А в Т-ой ИТК N 75, куда прибыл через неделю после суда, даже какой-то подозрительный вакуум образовался. Казалось бы, человек с гражданки, полон новостей, историй нерассказанных, но ко мне не подходили с вопросами, не справлялись об имени-отчестве, не объясняли лагерных порядков — кто есть кто, кого следует гонять, а кого бояться. В столовой трапезничал в гордом одиночестве.
Да и чёрт с ними! Вот делов-то — зэки не берут в компанию.
При ИТК функционировал завод ЖБИ, обеспечивающий ближайшие стройки фундаментными блоками, стеновыми плитами и плитами перекрытий, бетоном и раствором. Меня определили в бригаду цементников, коих задача была — бесперебойная подача цемента в производственные цеха. Подавался он из силосов по трубам и имел вредную привычку распыляться в воздухе. Нам, конечно, выдавали респираторы — раз в неделю — но хватало его на полдня: пот и пыль цементировали марлевую ткань так, что она становился непроницаемой для воздуха. Дальше кто как мог, защищал свои лёгкие. Я просто не дышал, а коллегам доставалось — приходили с ужина, падали в кровати и надсадно кашляли, сплёвывая кровяные сгустки.
Бесчеловечно? Ну, так, братцы мои, на то и тюрьма, чтобы через страдания плоти к очищению души.
Полуочищенные души с недельку меня не замечали. А потом....
Старик седой, щетинистый, сутулый вдруг, проходя, цапнул мою чашку с баландой.
Что-то новенькое! Поднял голову, проводил взглядом — изголодался бедолага? Нет, тут другое, подсказывала интуиция, началась проверка на вшивость.
Догнать, отнять, набить морду — продемонстрировать себя? Это со стариком-то? Да пусть не подавится. Мне не жалко, мне тюремная пища поперёк горла. Молил Билли — избавь, а он — терпи, коза, а то мамой станешь.
Так и остался сидеть, склонив голову над опустевшим столом. А на меня поглядывали....
На следующий день старик остановился у моего стола. Благодарить пришёл, деда? Бери, ешь, не стесняйся.... А он, стервец щербатый, взял и плюнул в мою чашку с недоеденной кашей.
Ну, это уже откровенный вызов!
Опешил на мгновение, а потом ухватил его за стриженный затылок и мордой расплющил алюминиевую чашку о столешницу. У хрыча лопнула кожа над бровями, изо рта и носа потекла кровь, а на щеках желтела пшёнка.
Ко мне подскочили два охранника и под белы руки увели в карцер. Начальник режима наутро срок определил — десять суток.
По возвращению в команду ждал сюрприз — со мной заговорили тюремные авторитеты.
— Вопрос остался незакрытым. Вечером в курилке....
Вечером в курилке жалкий дедок затравленно посматривал на меня и с мольбою за мою спину, откуда неслись реплики:
— Не дрейфь, Гандыба, врежь ему! Первым бей, первым!
А я миролюбиво:
— Дед, если хавала не хватает, подходи, не стесняйся — мы же русские люди — поделюсь. Плевать в еду грех — за это в церкви осуждают, а в приличном обществе по морде бьют.
— Дай ему, дай! — понукали сзади. — Да врежь ты.
Я обернулся:
— Это вы что ль приличное общество?
Азарт тотчас угас, лица посуровели. Меня пригласили в каптёрку на толковище.
— Говорят, ты с Кудиярчиком в корешах? Ну-ка, черкани ему маляву, мы перешлём.
Передо мной клочок бумаги, огрызок карандаша. Что написать? "Помнишь, дорогой, как звонницу на Волге ставил, а тут я приплёлся?" Разве вспомнит то, чего не было?
Послюнявил карандаш и написал: "Хочу сорваться, помоги укрыться. Алекс".
Записку мою прочли, ухмыльнулись, хлопнули по плечу.
— Жди ответа.
.... Цемент шёл непрерывным потоком, и можно было перекурить. Бугор опустил респиратор на шею, сунул сигаретку в рот.
— А по мне, не тянешь ты на Алекса, Студент — нормальное погонялово.
— Пусть будет. Просто Кудияр знал меня под Алексом.
— Ну-ну.
А через неделю:
— Алекс, тебе ответ с Кагалыма.
На клочке бумаги незнакомым почерком два слова: "Уйди добром".
— И на словах велено передать, — продолжил бригадир. — Явишься в город Н-ск, найдёшь Смотрящего, вручишь послание и займёшь его место. Легенду и ксиву на месте спроворишь.
— Чёрная метка?
— Надо полагать.
Кудиярово послание спрятал в ножку тумбочки и начал готовиться к побегу.
— Билли.
— Уймись, а. Работаю над темой, работаю. Всё будет сделано законным путём, без криминала. Потерпи.
Через два месяца после этапа вызвал начальник ИТК.
— Характеристику на тебя затребовали, Гладышев, из Минюста. Носом чую — условно досрочное. Так бывает при судебной ошибке, чтоб кафтан не запачкать. Что писать-то — усердно трудишься, режим не нарушаешь, а? Карцер за что? Правое дело? Напишу, напишу, как надо — небеспохлёбся. Неужто мы не понимаем? Восстановишься в университете, академиком станешь — меня вспомнишь.
Нормальный майорик.
На мне гражданская одежда. Последний и напрасный шмон — Кудиярова грамотка надёжно спрятана в куске мыла. Гремят за спиной стальные двери.
Свобода!
В кармане справка об освобождении и немного денег — мой скудный заработок. До Москвы добраться хватит.
— Билли, ну что, финита ля комедия?
— Ты о чём?
— Студента пора отпускать — пусть наукой занимается, а в Н-ск поеду я, в своём естестве.
— Что-то новенькое.
— Ну, не его это судьба. Зачем парня тянуть в преступный мир?
— Сам-то не боишься?
— Знаешь, Билли, вот втискиваюсь в чужие тела и ощущение, как не в своей тарелке. Вроде бы Лёшка Гладышев — да не тот. И Зазеркалье будто фильтрованное — не чувствую я его, как нашу реальность, словно в кино играю. Хочу потрогать собственными руками — так ли оно ирреально, как ты всё долдонишь....
.... Очнулся заполночь на диване флаера, и первая мысль:
— Отправил двойника в Москву?
Билли:
— За меня не переживай — дело своё туго знаю. И в Москву отправил и об арбузной семечке надоумил — будет из опыта результат, а из парня толк. Ты о себе побеспокойся — точно знаешь, чего хочешь? И понимаешь, куда лезешь? Криминал, он, брат, своими законами живёт — понятиями называют. А ну, как попадёшь в жернова, и затрещат твои косточки, и мозг воспалится от несправедливости и жестокости людской.
— Хочешь закончить фразу: ".... да поздно будет"?
— Хочу сказать: нужен тебе такой негативный опыт?
— Поднять Россию из дерьма и не запачкаться?
— Что-то слышится родное....
— Да пусть будет. Пусть. Этот эксперимент я посвящаю своей законной жене — Любови Александровне Гладышевой, женщине и президенту.
— Э, да ты, видать, настроился.... Нельзя, Создатель, к творческим изыскам относиться с таким надрывом — помни, у науки масса тупиковых путей.
— В этом плане как раз спокоен — ты же рядом. Только сейчас покури — дай слезу пустить прощальную.
Снял оптимизатор и вышел в духоту тропической ночи.
Безлунно и безоблачно. Над головою Южный Крест.
На западе горит багряный Марс — земной поклон, торнадо Ипполит.
На востоке звёздочка Венеры пылает ненавистью к Земле. Но пройдут годы — тысячи, миллионы лет — и дикий охотник, плод от плоти моей, проложит первую тропу в девственных зарослях прекрасной планеты.
Весь звёздный калейдоскоп отразился в лагуне — а говорили, нет края у вселенной.
Песок хранит зной ушедшего дня и высиживает черепашьи потомства.
Штиль. Пальмы поникли тёмными гривами — с ветрами спорить веселей.
Пахнет морем. Хотя скептики утверждают, что это запах йода.
Таков мой мир, прекрасный и неповторимый. Мир звуков и запахов, красок и чувств, любви и утрат. Мир укрощённых стихий и счастливых людей, где правит всеобщий Разум.
Здесь родился, жил, творил и стал теперь никому не нужным. Я выложился весь, и дальнейшее существование превратилось в бессмыслицу. К чему бессмертие, если нет перспектив? Ухмылка судьбы!
Зазеркалье — вот спасение. По крайней мере, есть там проблемы и ситуации достойные внимания и участия. Нашего с тобой участия, Билли.
Так вздохнём последний раз полной грудью восхитительный аромат тропической ночи и вперёд — в криминальные жернова России.
Да сбудутся мечты Билли и Алекса!
Вернулся в "тарелку", сел в кресло пилота, нацепил оптимизатор.
— Объявляем курс?
— Объявляй, — это Билли.
— Да ты его и так знаешь — Зазеркалье, Россия, город Н-ск.
И флаер совершил прыжок через время и пространство.
Путь в Преисподнюю
Городишко понравился — улицы прямые, зелёные, на окраинах многоэтажки, центр в традициях середины прошлого века, с Ильичём на площади. Частный сектор — остатки казачьей станицы — вдоль берега речушки. "Портом" зовут.
Зашёл в какую-то забегаловку, подозвал официанта с блокнотиком:
— Я от Хозяина. Мне нужен Смотрящий за городом, и пока жду — кружечку живого.
Малый ушёл в растерянности, ничего не записав. Тут же явился хозяин, суетливый субъект кавказской наружности.
