Словно кролик под взглядом удава, Майя легко вскочила на ноги и тихонько охнула, хватаясь за стену от внезапно налетевшего головокружения.
Однажды, на этой кухне был нормальный такой, "силовой контакт", с разбитыми губами и каплями крови, размазанными по полу. Как Олесенька не "задавила" его в зародыше, я не знаю, да и знать не хочу — светлорусая казачка отхватила тогда "горячих" на два месяца вперед и до сих пор ходит в "проштрафившихся", хотя с моей стороны уже давно и намека нет, на те обстоятельства. Обоих битых я запретил Ирис лечить. Точнее — обеих — битых, ибо подрались лучшие подружки Мэйли и Сюли.
Что они не поделили — я узнал на следующий день и со вздохом, ужесточил наказание.
Три недели обе красавицы вели ночной образ жизни, не пересекаясь ни с кем из "живых душ". Обеды и завтраки с ужинами им приносили любимые изделия Керрама, которые, в свое время, таскали меня по "Центру", когда я вырубился.
Разговаривал с ними только Керрам и Анна, выдавая задания на ночь.
Быть может, я был совсем не прав, но наказание пошло впрок всем.
Китаянки научились держать свой "чайвинизм" при себе, а остальные, видя такое отношение, до крови не доходили, выясняя отношения цивилизованно. То есть — без мордобития.
Парни, конечно, отношения выясняли, "в свободных походах", но дома — ни-ни!
Видя, что я натягиваю белый передник и повязываю косынку, Майка вытерла слезы и упрямо заиграла скулами, принимая решение.
— Ты, когда-нибудь, делала курицу в банке? — Полюбопытствовал я, точно зная, что блюдо сие, мимо моих "живых душ" проскользнуло мимо. — Нет?! Ужас! Как ты жила на белом свете, без этого, жутко вредного, жирного и вкусного блюда?!
В войне с женскими слезами, самое главное не утешение, а отвлечение. Была у меня девушка, для которой вволю выплакаться — полезнее, чем килограмм грецких орехов слопать! Вот и приходилось искать точки соприкосновения. Тем более что нравилась она мне — очень! Я был молод, наивен и верен юношескому максимализму.
И, низкий ей поклон, за все то многое и хорошее, чему научился у нее и для нее.
— А где мы банки возьмем?! — Майя быстро приходила в себя, демонстрируя простую истину — "женщина всегда любопытна"!
Она может не уметь готовить, она может истерить по любому и без — повода. Она может доказывать, что мир вертится ради нее, для нее и из-за нее. Но, стоит приоткрыть ей клетку с кроликом, который исчезнет у нее на глазах... Все, она поймалась!
— С банками беда. — Вздохнул я, признавая истинность одной стороны проблемы и помалкивая о другой — отстутствии курицы. — Но есть керамические горшочки!
— А в чем подвох? — Любопытство, женское любопытство! Слава тебе и осанна! Уже забыты слезы, уже глаза блестят не от обид, а от азарта.
— Подвох в том, что майонез я сделал. А вот лук тебе крошить! — Я поддразнил девушку, показав ей язык и ожидая ее действий.
— Много, лука? — Майка заозиралась по сторонам, высматривая инструмент для "крошения". — Килограмма два?
У нового поколения, у этих самых "живых душ" был один, очень нехороший "момент", доводящий меня до нервного тика.
Они все стараются мерять точно.
Никаких тебе, импровизационных, "пары луковиц больших" — четыреста грамм и точка!
Убил бы, честное слово!
Фыркнув, вместо ответа высыпал на стол с десяток золотых и крутобоких, луковиц.
Подумал, и добавил еще пяток — если даже много будет, то много не будет!
— Чистим вместе! — Майя, истинная дщерь Евы, сразу смекнула фронт работ и честно взвалила его половину на стоящего рядом, мужчину.
Луковица за луковицей и вот уже я слушаю маленькую историю пятнадцатилетней девчонки, влюбленной по самые уши в самого видного и завидного парня в нашей "гоп компании". Жаль только, что я считаю этого парня абсолютным дубом, способным лишь к трем действиям — разбежаться, прыгнуть, стукнуть.
Марк Парнинский, вечная тень Викинга, от которой воет и сам Викинг, но поделать ничего не может. Весь, словно серый, хоть и хорошо развитый физический. Неприметный, как профессиональный шпион. Не человек — противоречие.
"Керраму его отдать, что-ли?!" — Я орудовал ножом, поддакивая и вовремя ахая. — "Может, хоть на опыты сгодится?!"
— А Ринка, зараза просоленая, все ему и выложи, на тарелочке! — Майя смахнула луковую шелуху в мусорный пакет и от души чихнула. — Ой, злой лук...
— Руки и нож, холодной водой ополосни... — Приоткрыл я маленький кухонный секрет домашнего счастья. — Неучи...
— Не все такие старые, как ты! — Вспылила подросток и покраснела, опасаясь, что теперь все, доверительной беседе и тоненькой ниточке понимания, нас связавшей, пришел полярный лис. — Прости... Я...
— Я действительно такой старый, что помню динозавров! — Примирительно отмахнулся я, мысленно обидившись, конечно, но... Деваться некуда... Для подростка и тридцатилетний — старик, а уж я... Точно, динозавров видел!
— Шинкуй лук, а я за майонезом полез! — Оставив девушку в покое, вошел в наш ледник, тоже значительно расширенный Малкой. Но, на леднике фэйри обошлась без советов от всех взрослых, разумных и престарелых, обругав и выставив вон даже Керрама с его советами.
Вот и получился у нас ледничок — просто закачаешься!
Две комнатки для зелени и овощей — с легким охлаждением и холодным светом; здоровенный зал, на два десятка туш, развешанных на крючья, торчащие из потолка и еще один зал, для дичи.
Заботливая фэйри сделала общий вход-тамбур, чтобы холод не тратить зря и украсила полы стрелками разных цветов, чтобы никто не ошибся, куда надо идти за картошкой, а куда — за битой птицей.
Чуть позже, я попрошу ее сделать еще одну комнатку — для компотов, солений и варений, и еще одну — для мороженого... Наверное... Если эта подросшая мелочь соизволит объяснить свое поведение и устроенную бойню, нивчем не повинных "валерьянкокровых", нападающих!
"Правильный" майонез хранят в не менее правильной, таре.
Конечно, трехлитровая банка не совсем правильное место хранения, но при условии вечно голодной молодежи, совершенно не помешанной на правильном питании — единственно актуальное.
В годы моей юности...
"Звезды всемогущие, вот я и состарился!" — Хохотнул я самому себе, забрал полнехонькую банку со стеллажа и вернулся в кухню.
Пока я предавался воспоминаниям, мечтаниям и самоуничижениям, Майка достала из шкафа блестящую шинковку, насадила на нее луковицу и теперь из-под ее руки, в подставленную посуду, летели аккуратные, запашистые и ровненькие, луковые кольца нужной толщины, истекающие луковым соком.
В "моё" время таких грандиозных штуковин даже и не предвиделось!
Приходилось учиться пользоваться ножом, а мастерство оттачивалось на кочанах капусты, каждую осень превращающихся в длинные полоски квашенной капусты, в стеклянных банках.
Два десятка луковиц превратились в кольца за пять-десять минут, а хозяйственная Майя тут-же отправилась мыть посуду и протирать со стола, наводя на кухоньке неуловимый, женский порядок, мужскому разумению не доступный, непонятный и вообще — малонеобходимый.
Кур, конечно, на Сутарре не завелось, но мы нашли им замену. Тоже пернатую, с нежным мясом и тоже — нелетающую. Пернатой семейство Сутаррских куриц даже бегало плохо, но с их массой в пятнадцать-двадцать килограмм и врожденной мимикрии, это было и не плохо. Иначе, поди, ее догони, Сутаррскую квочку, что, отбежав метров на пятьдесят могла прислониться к любому деревцу, кусточку или и вовсе — кочке, и ты будешь ходить вокруг нее несколько часов, не видя в упор!
По курятине, так же, как и по грибам, у нас специализировался Торнтон, грозя натскать на это дело еще пару дам из наших "живых душ" и, как минимум, охотников одной из деревень, которые не отличались особой длинноногостью, зато соображалка работала за пятерых.
Керрам стандартно твердил, что такая мозговая активность свойственна при смешении нескольких рас, в первом-третьем поколении, а потом пойдет на спад...
Если бы не кости — курице бы и цены не было... Но, "для полного счастья чего-то должно не хватать!"
Залив мякоть майонезно-луковым соусом, сунул ее в еще одно чудо света, мной до этого времени не виданное — смесь центрифуги с ваккуумным насосом, благодаря которому двенадцать часов маринования превращались в десять-пятнадцать минут, при сохранении качества, вкуса и нервов повара.
— Мама так баранину мариновала. — Майя, как завороженная, наблюдала за работой чудо-аппарта, точь-в-точь копируя моего кота, когда он впервые в жизни увидел, как работает стиральная машинка-автомат. — Папа очень любил либо в вине, красном и сухом, кислом, аж зубы сводило, либо в минералке... А потом, с картошкой и помидорами, под запотевшую стопочку с прозрачной. Всю жизнь он повторял, что человека делает добрым добрая еда...
— Просто твой папа был добрым человеком. — Я с ужасом вспомнил свою журналисткую карьеру и заткнул себе рот, волевым усилием. Было мне что и о чем, рассказать.
Только — не нужно.
Эти дети росли в другое время и мне даже на пальцах не объяснить "лихие 90-е", в которых каждый выживал, как мог, зато жил так, что вспомнить было, о чем, а вот рассказать детям...
Тихий звонок и барабан аппаратаприподнялся со своих направляющих, демонстрируя готовность продукта к дальнейшей работе. В четыре руки, разложили "курицу по горшочкам", поставили в жарочный шкаф и...
— Ситаль... А что ты будешь делать, когда мы решим пойти своими путями? Ты ведь нам не отец, не наседка, не заботливый медвежонок, который подтирает носики и попки... Что мы для тебя станем, через год-два? Через пять? — Майя замерла, вытирая руки кухонным полотенцем и ожидая моего ответа, словно я его мог озвучить прямо сейчас. — Ты ведь понимаешь, что тебе придется уйти? Не нам, а именно — тебе.
— Майя... А кто твой папа?
— Папа зарабатывал аналитикой, в "ГлотэнИнк". — Название фирмы мне ни о чем не сказало, но вот "зарабатывал аналитикой", расставило запятые по местам.
— Папина дочка... — Усмехнулся я, своим мыслям. — Умная и внимательная. Увы, Майя... Я не знаю, кто вы мне и что будет через год. Зато я точно знаю, что, когда придет время — уйду. Буду жалеть, выть и ругать себя последними словами, но — уйду.
— Я не верю в благородство. — Ирландка демонстрировала характер, словно это не она, еще час назад хлюпала носом в простенке между шкафом и стеной. — Но, в отличии от нас, у тебя есть куда идти. Ведь ты отнял у нас звезды и всю Вселенную, забрав их себе. Не совсем равноценный обмен... Надеюсь, тебе будет плохо от такого куска!
Развернувшись на пятках, девочка вышла вон из кухни, оставляя меня в молчаливом шоке.
"У каждого — своя правда..."
Глава 33
— У каждого своя правда, дочка... — Его Монаршее Величество нежно потрепал дочку по голове, хотя, хотелось ему дать ей щелбана. Так дать, чтобы малолетняя красавица, строптивая, как ее матушка и бабушка, вместе взятые, присела от звона, громовым раскатом гуляющего под сводами ее пустого черепа! — Решения, которые мы принимаем, имеют свойство аукаться нам не сразу, а лишь через время. И, очень хорошо, если за свои ошибки буду расплачиваться я, а не твой старший брат или его внуки.
— Эльфы нарушили данное слово! — Малка упрямо сморщила нос. — Они вышли боевым строем, не смотря на ...
— Эльфы дали слово нам, фэйрам. Люди, долери и иные, о "Слове" и знать ничего не знают. И не должны знать. Быть может, ты погубила ту часть разумного эльфийского рода, что могла дать новую ветвь, ничуть не хуже, чем долери или хаемсы с соседнего потока состояний. Ты лишила права выбора разумных, демонстрируя свою поспешность и неразумность...
— Пороть будешь? — Малка тяжело вздохнула. — В общем, как бы и заслужила... С одной стороны. А с другой... Па-а-а-ап, ну они же — сущие дети! Если их я обманываю, то эльфы вовсе... Пользоваться будут! Ты же сам говорил — эльф должен чувствовать силу, волю и...
— И здравый смысл, доченька! А ты — устроила бойню и сбежала под мое крылышко, дожидаясь, когда все перекипит и вопросы будут задавать не по горячим следам...
— Ты и сам устроил длинноухим "мешок"! — Малка вспомнила рассказ старшего брата, наблюдавшего за недавней битвой с вершины Ренцы, у подножья которой эльфы решили повернуть историю вспять, потребовав вернуть отданное один раз, "Слово".
— Поздно тебя пороть, доченька... И к сестре — больше ни ногой! Узнаю — точно выборю! Не мешай ее счастью!
— "Её счастью!" — Малка состроила хмурое личико, в спину удаляющемуся родителю. — "Между прочим, я его первая увидела!"
* * *
* * *
Группу поддержки, без рыбы и воняющую дымом, задумчиво ковыряющуюся в пустых снастях и насвистывающую нечто несусветное забирал с утра, в приподнятом настроении. Слова Майи, хоть дерзко-злые, но свое дело сделали.
Возиться с "птичником" резко разхотелось.
Бывает у меня так, долбишься-долбишься, вроде и "дитятко" вот-вот само пойдет, отрабатывая вложенные в него силы и время, а мне становится неинтересно. Накапливается ли усталость, небрежно брошенные слова очередного "доброжелателя" или и вовсе все сразу, огромной кучей, но...
Я закрываю книгу и ухожу.
Иногда — просто гулять.
А иногда — просто закрываю за собой дверь, тихонечко, чтобы никого не вспугнуть щелчком замка.
И, когда решение принято — на душе становится так легко и свободно, словно вырастают огромные крылья, отрывающие меня от грязной и обрыдлой земли, вместе с ее неадекватами, ее доброхотами и прочими обитателями, виновными лишь в том, что им все равно, что происходит вокруг, лишь бы это не касалось их мирка, их привычных устоев и кружки пива, под очередное шоу.
Мир не для них. Мир — вопреки им.
— Как рыбалка? — Радуясь новому дню, принятому решению и вырастающим впереди перспективам, подмигнул всем квелым и скучным. — Не задалась, я так понимаю? Или на "лайбе" огоньку попросили, а они и рады стараться?
— Сгорела "лайба". — Торнтон почесал нос и смачно чихнул. — Все пять ярусов, насквозь.
— Вот... — Анна протянула мне кусок доски, с ровной строчкой обугленных дырочек, диаметром в мой большой палец. — Под углом в семьдесят градусов, сверху. Насквозь. Все палубы.
— Ага. И рыба вареная, кверху брюхом, минут десять шла. — Тоха до крови прикусил губу. — И крови...
— А тел — нет совсем. — Ирис поворошила ногой мокрые удочки и махнула рукой вверх по течению. — Ни одного.
— Если бы "лайба" на середине реки была — утонула бы и следы в воду. — Алекс передернул плечами. — Все выгребли, хотя мы быстро прибежали.
— Концы в воду. — Автоматически поправил я подростка. — Долго бежали? "Лайба", далеко?
— Отсюда, почти три часа. Но мы за час до нее добрались. Клева не было, совсем. — Торнтон выдавливал из себя фразы, словно борясь с слезами или душившими его, эмоциями. — Отошли выше, от города... А там, как началось...
— А я говорю: раньше все началось! — Марина, от души чихнув, начала "набирать обороты". — Нельзя за час вычистить пять ярусов, тридцатиметрового судна. И следов не оставить. Надо больше времени, больше людей. А все "спецэффекты", так, для дураков. Может, этих "лайб" на реке, как чаек? Вот они и передрались между собой. А мы — хорошо, что опоздали.
