Дорога за горизонт. Вторая часть

Негры очень нуждаются в соли; за горсть дают не меньше двух мешков зерна пшеницы или кукурузы. Почва в ущельях непригодна для посевов; ощущается сильный недостаток даже в дровах. Их доставляют издалека с плато Буниоро; кроме того, за соль туземцы покупают бананы, бататы, зерно дурры и телебуна*.

Торговля солью не раз становилась причиной войн между Бугандой и племенами, населяющими плато Буниоро. Мы как раз стали свидетелями очередного обострения: во время нашего визита к королю Буганды, Мванге, прибыли гонцы, вернувшиеся из Буниоро, которые (может быть, их нарочно подучили говорить именно так) громко повторяли, что Кабрега, вождь ваниоро, якобы поносил народ ваганда; рассказывали о разных насилиях, чинящихся на границе. Пока гонцы говорили, окружающие Мвангу ваганда всячески высказывали возбуждение, перерастающее во всеобщую экзальтацию — что, по видимому, нравилось деспоту.

#* Дурра или хлебное сорго. Культивируется в Африке и Азии. Зерно перерабатывают на крупу, муку, зелёные растения идут на корм скорту, сухие стебли — на топливо. Бата́т, сла́дкий карто́ф*ель — вид клубнеплодных растений. Ценная пищевая и кормовая культура. Телебун — трава с толстыми колосьями; в некоторых районах Африки — основной продукт питания. Так же из неё готовят крепкий горький напиток.

Речи гонцов закончились; Мванга дождался, когда смолкнут гневные крики и сказал своё королевское слово: новому военному походу на Буниоро быть! Это было принято с бурным восторгом, будто король оказал подданным неслыханную милость; почтенное голозадое собрание многократно проскандировало благодарственный клич "Нианзи! Ни-анзи! Нианзи!"

Позже нам по секрету шепнули, что очередная война разгорелась единственно из-за самодурства верховного вождя ваниоро, Кабреги; тот, сочтя себя обиженным за что-то (что именно — мы так и не поняли, не имея охоты вдаваться в тонкости туземного этикета) запретил торговцам возить в Буганду соль из Буниоро. Начальник экспедиции усмехнулся, услыхав про такой оборот событий и прокомментировал: "санкции, значит, ввели", сославшись не неизвестный мне прецедент, когда Североамериканские Соединённые Штаты ввели торговые санкции против Российской Империи. Я, право же, не понял, чем таким важным торгует Америка — разве что хлопком и табаком виргинских сортов? Увы — в ответ на расспросы господин Семёнов лишь загадочно ухмылялся. Я не стал настаивать.

Так и получилось, что наша экспедиция отправилась в путь, на несколько дней опережая королевскую рать. Известия о войне привели к тому, что пространство между озёрами Альберт и Виктория наводнилось разбойничьими шайками; одна из них, принадлежащая, по уверению нашего проводника, к племени мангбатту и попыталась нас ограбить. Дело закончилось перестрелкой; казачки, выполняя приказ — мой и начальника экспедиции — поначалу били поверх голов, но и этого хватило, чтобы лиходеи в панике отступили. Но далеко они не ушли; встали лагерем за соседней рощей и принялись оглашать окрестности своими дикими завываниями и тамтамами.

Мне, как я уже писал в этом письме, не повезло; в рядах противника (всего их было три-четыре десятка) нашлось не более четырёх, вооружённых огнестрельным оружием. Стреляют туземцы чрезвычайно скверно; подобно солдатам наполеоновских войн они зажмуриваются и отворачиваются в момент вспышки пороха на полке, а потому в цель умудояются попасть только случайно. Вот эта случайность и выпала на мою долю — должно быть, стрелок изрядно удивился собственной удаче. Наш проводник, Кабанга, позже поведал нам, что многие негры вообще уверены, что цель поражает не пуля, вылетающая из ствола, а особая магия, порождаемая грохотом выстрела — чем и объясняется то, как часто бегут они от одного грома ружейной пальбы.

В общем, мангбатту встали лагерем неподалёку; Олег Иванович велел быть особо бдительными, да мы и так не оставляли ружей в ожидании ночного нападения. И верно, среди ночи мы — те кто сумел хотя бы глаз сомкнуть под далёкие барабаны и уханье мангбатту, — были разбужены отчаянной канонадой. Лагерь тут же ощетинился готовыми к бою ружьями; к моему крайнему удивлению, в рядах защитников не оказалось наших казачков.

Загадка разрешилась довольно быстро — урядник, разозлённый дневным нападением, решил с наступлением темноты нанести супостатам ответный визит и упредить возможную ночную вылазку. Забайкальцы зря беспокоились — Кабанга позже растолковал, что в этих краях вообще не принято вести военные действия по ночам. Туземцы полагают ночь временем злых духов, вселившихся в хищников саванны; негры отчаянно боятся темноты, никогда не воюют по ночам и даже не выставляют постов — ни один, самый смелый африканский воин не рискнет оказаться один во враждебном мраке, даже и до зубов вооружённый. Разбойничьи отряды, подобные тому, что напал на нас, оказавшись ночью вне пределов поселения, разводят костры и поднимают неимоверный шум, сопровождаемый ритуальными воинственными плясками, призванными отогнать злых созданий — этот шум мы и приняли за приготовления к атаке.

Но наши варнаки этих тонкостей не ведали; а потому, подобравшись в темноте к становищу несчастных мангбатту, они в упор расстреляли чернокожих воинов; тех, кто в панике побросал оружие — перерезали бебутами или дострелили из наганов. Спаслись немногие — по словам урядника, нескольким подранкам, нарочно дали уйти, чтобы те поведали другим любителям лёгкой наживы, каково связываться с русской экспедицией.

В итоге, так оно и вышло. Жуткая слава о белых воинах, превращающихся по ночам в леопардов, но не оставляющих при этом своих страшных ружей, далеко опередила нашу скромную компанию. До самого Альберта-Нианца нам не попалась ни одна разбойничья шайка. Я же по сей день щеголяю с рукой на перевязи — несмотря на чудодейственный порошок господина Семёнова, спасший руку от заражения, рана заживает плохо; урядник же третий день отмалчивается и зыркает подбитым глазом. Начальник экспедиции неожиданно проявил крутой нрав: сначала устроил мне распеканку за то, что не сумел удержать забайкальцев, а потом — потребовал объяснений у их урядника. Получив же — учинил нечто такое, чего от него не ожидал ни я сам, ни кто другой в экспедиции: избил дюжего казака по морде в кровь. Да, не так-то он прост наш господин Семёнов; хотя, мне и раньше это было очевидно, правда — с несколько иной точки зрения.

Что касается изобиженного урядника — тот, то ли от крайнего удивления, то ли от осознания провинности, обиды не держать не стал — уже после расправы ("Олег Иваныч".. ваше выскобродие... ну за шо сразу в зубы-то???"), урядник, хлюпая разбитым носом, подошёл ко мне и долго извинялся за учинённое из лучших побуждений непотребство и душегубство. При этом особо упирал на то, что я был ранен, и, как они казаки полагали, не должен был дотянуть до утра. Врал, конечно; тем не менее эпизод было решено предать забвению при условии, что более ни один из забайкальцев не позволит себе ничего противууставного.

Пожалуй, следует пояснить моё отношение к сему происшествию. Я, хоть и служу по армейской части, но являюсь скорее исследователем-географом, нежели военным — и тебе, друг мой, известно это лучше иных прочих. И приказ мой, так огорчивший наших казачков — стрелять поверх голов, щадя злосчастных негритянцев, — был решением учёного, думавшего в первую очередь не о воинской целесообразности или чести мундира, оскорбленной требованием дани, а о том, что мы, по сути ничего не знаем об традициях этого племени. Юнкер, человек сугубо мирный, путешествовавший в компании ослика и единственного проводника, наблюдал воинские обычаи местных племён издали и в своих дневниках (с коими я, спасибо господину Семёнову, успел познакомиться) не оставил пояснений на их счёт. А вдруг у мангбатту в обычае кровная месть — как у кавказских горцев или диких испанских басконцев? Начальник экспедиции разделял мои сомнения — потому я и старался, сколь возможно, избегать пролития крови. И то, что решительные действия казачков неожиданно избавили нас от трудностей на некоторую часть пути — никак не моя заслуга, а лишь показатель неопытности — и как этнографа, и как офицера и командира..."

Писано в июле сего, 1887-го года, на плато Буниоро,

к востоку от озера Альберт-Нанца, будь оно трижды неладно."