В некогда вырытой охотниками яме, прикрытой набросанными крест-накрест жердями, полной снега и льда, монах нашел пояс. Повертел в руках, погладил чеканку на пряжке.

Подивился:

— Эк ты запрятался-то...

Сунул пояс в тайный внутренний карман куртки. Неудобно — жесткий, да и неприятно такую дрянь на себе носить, но иначе никак. В поясной мешок положи, так развяжется веревочка, и поминай, как звали. Тут сразу видно — не просто голодная тварь без рассудка, а кто-то поопытней. Тем интересней будет разобраться в монастыре. Еще бы добраться быстрей. В прошлый раз помогла молитва — подъехал в небольшом обозе торговца.

Взвесил в руке кошелек с монетами. Теперь вместо молитвы деньги помогут, благослови Сущий и заступница встреченных нынешних путников. Впрочем, их, похоже, и так уже благословили, раз никто не пострадал после ночного соседства.

Насвистывая, монах побрел обратно по склону, стараясь ступать в собственные следы. Хоть половину снега сдувает отсюда ветер, все-таки глубоко. А по низине совсем не пролезешь.

Утром она проснулась, когда в комнате еще стоял полумрак. Спала не раздеваясь на всякий случай. Прислушалась — тишина в доме. Девочки спали рядом, сладко посапывая, не шевельнулись, когда мать их сперва села в кровати, потом поднялась, прошла по комнате взад и вперед. Половицы были пригнаны хорошо, не скрипели, и тут было тепло — хороший, добротный дом.

Истэ огляделась, обнаружила на столике подле окна гребень, умывальные принадлежности. Не ее, но все выглядело новым.

Она могла бы распаковать и свои вещи, но опасалась разбудить дочерей. Они спали так же мирно, как дома, как и в повозке, и в придорожных гостиницах... Откуда такая беспечность, ведь судьба хранит детей не больше, чем взрослых...

Выглянув в окно, впервые подле дома она заметила человека, охранявшего их. Поспешно вышла, опасаясь, что он уйдет, но тот был на месте, стоял, чуть покачиваясь, глазел по сторонам; Истэ даже усомнилась — может, случайный зевака? Но зевакам в такой час в такой глуши нечего делать, для вора же слишком открыт, не прячется.

— Ты знаешь, кто я?

Охранник мотнул головой и отвернулся. Истэ обошла его, снова взглянула в глаза.

— Послушай, если бы ты согласился помочь... Я богаче, чем ты, может быть, думаешь. Я не пытаюсь бежать, ты же видишь, я не одна. Но кое-что рассказать мне... предупредить, когда надо...

На сей раз охранник не стал отворачиваться, но глаза его стали бессмысленней оловянных. Может, глухонемой? Истэ коснулась его руки — не отбросит же! Не отбросил, стоял пень пнем, словно не женщина его касалась, а зябкий ветерок. Неприятно, но никуда не денешься.

Так и не удалось ничего добиться. Постарела, наверное... женщины без денег и власти хороши только молодостью.

Хоть давно уже вернулась с улицы в теплую комнату, холод не желал уходить из-под одежды, проникал еще глубже. Согрела над углями воды, разбавила пополам вином. Размешала с порошком из пряностей — то ли прежние хозяева оставили, то ли кто позаботился о новых гостях. Сидела, завернувшись в одеяло, тянула питье понемногу, разглядывала циновки и нехитрую утварь. Илин и Айлин играли в куклы за стенкой, высокие голоса были слышны отлично. Никогда не жила в доме, где стены как из бумаги...

Как ни старалась, не могла толком вспомнить два года, проведенные с первым мужем. Отлично помнился дом, от расположения дверей до узора на столовых приборах, лица и голоса слуг, все те мелочи, которые вроде бы незаметны, а создают маленький мирок каждого человека. Но тот, из-за которого все началось и разрушилось, оставался скорее символом, туманной тенью, хотя могла бы перечислить его привычки до мелочей. Даже его прикосновения, объятия почти позабыла. Разве что помнила несколько шрамов на его теле, следы ран — наверное, сейчас их стало больше. Но какая ей разница!

Ее настоящим мужем, ее родным и близким был другой, и всё, она так решила и это неизменно.

Задумавшись, не услышала скрипа двери, шагов — или он появился бесшумно? Энори стоял на пороге комнаты, улыбался подбежавшим девочкам — враз побросали кукол, а Истэ словно не видел.

— Ежик, Ракушка, рано проснулись!

Назвал их не по именам — прозвищам; сами ли открыли, или подслушал? Но нет, в этом доме, да и по дороге, она была слишком неспокойна для милых домашних словечек. Значит, сами...

Истэ ощутила почти ревность. Как быстро прониклись доверием! Со стуком поставила чашку.

Энори обернулся, глаза его смеялись.

— Кажется, все планы сейчас пойдут коту под хвост, у тебя слишком хорошие девочки.

И после, когда уже осталась с ним вдвоем, что-то покалывало болезненно, будто в десне рыбная косточка: да, они малы и росли в любви, но зачем они так доверчивы...

Она не предложила гостю ни выпить, ни даже присесть — но он преспокойно устроился сам подле нее. И явно наслаждался их новой встречей, разве что не мурлыкал от удовольствия, как кошка, когда ей в блюдце льют молоко. И это ее слегка разозлило и помогло успокоиться. Любопытно, сколько человек знают его тайну, знают, что он живой? Вряд ли она одна посвященная... чем меньше людей знают, тем хуже для Истэ.

— Чего ты хочешь добиться?

— Смуты, — сказал он прямо. — О твоем... бывшем муже ходят разные слухи. Если народ начнет говорить, что он сам тебя убил — пытался убить — в припадке гнева, а всем остальным потом преподнесли байку о трагической смерти, многие возмутятся, особенно твоя родня. И без того его Дом сейчас лишился поддержки многих верных семей. И Тагари не сумеет сдержаться, подогреет слухи еще сильнее. Знаешь, так сухая солома загорается от огня, и затем тот горит еще жарче, — видимо, заметив в ее лице сомнение, добавил: — Не волнуйся, твоя честь не пострадает — ты была ни в чем не повинна, лишь стала жертвой его подозрений и злобы. А то, что было потом... ну ты человек, в конце концов. Тебе захотелось тепла, нормальной семьи.

— Если я чудом избежала смерти, зачем вернулась? Особенно столько лет спустя.

— Увидеть сына, — ответил он быстро. — Люди часто совершают безрассудные поступки ради любви.

— Какой любви, ты с ума сошел, я ведь сбежала и от мальчика тоже.

— Не проговорись перед кем-нибудь еще. Не сбежала, а скрылась после того, как волей Небес спаслась.

— Я в дороге вроде бы слышала о твоем театре, мне показалось странным подобное увлечение — для того, каким я тебя помнила, но теперь верю — ты, верно, и речи им сам сочинял... Так что насчет материнской любви? — сказала она как можно спокойнее, прогоняя картинку — Тайрену, которому всего лишь полгода, машет погремушкой и улыбается, и глядит на нее, Истэ. Погремушка была серебряная и отделана красной яшмой, "красноглазая", назвала ее нянька.

— Никто не удивится, узнав, что ты решила проведать сына, который остался один после моей... смерти.

— Я и об этом успела узнать в глухом углу, где жила?

— Конечно, ты собирала все слухи о мальчике. По капле, как воду в засуху.

— Сейчас расплачусь от умиления.

— Согласись, это лучше, чем репутация матери, сбежавшей с любовником и бросившей больного младенца. И ни разу не вспомнившей.

"Мои воспоминания — не твое дело", хотела отрезать Истэ, но промолчала. Какой сейчас смысл с ним препираться? Он только удовольствие получает, аж светится, тварь. Надо думать о девочках, их бы спасти, и самой уцелеть.

— Хорошо, но как ты намерен показать меня людям? Или мне сейчас отправиться к родителям — уж они-то меня узнают?

— Нет, нет, — он вскинул ладонь, перебивая. — Мне нужно несколько писем. Опасно было бы сразу отпускать тебя на встречу, мало ли что. А письма... помогут пережить радость от твоего возвращения.

— И слухам тоже помогут, такие вести расползаются быстро, даже из-за закрытых дверей, — хмыкнула Истэ, опустила подбородок на костяшки пальцев. Как много лет назад ее начал наполнять азарт погони. Тогда они с Тагари уже не были союзниками, но игра была общая, смертельно опасная. Как и сейчас.

Истэ напомнила себе — перед ней вовсе не тот мальчишка из пригорья. Она его не знает, а он помогал управлять делами Хинаи, одной Заступнице ведомо, сколько у него нитей в руках. Но сама Истэ — мать, ей есть за кого бороться, и, может, поэтому Небеса будут на ее стороне.

Письма она написала. Не знала, кому Энори отдал их, но вскоре он вернулся и заявил, что договорился о встрече.

— Поначалу все будет просто, все зависит лишь от тебя. И помни — шаг в сторону и тебя обнаружат. Хорошо, что Кэраи пока еще нет, но это счастье не будет вечным. И не забудь... по своей воле, или если тебя задержат, если хочешь, чтобы с девочками все было хорошо, не упоминай обо мне, — сказал без угрозы, как-то даже рассеянно. — Мне все равно особых проблем не доставишь.

— Можно подумать, сейчас они не в твоей власти, а я могу тебе верить.

— Мне нравятся дети. Про Тайрену ты не могла не узнать, но я и с другими умею.

Истэ вспомнила его обращение с близняшками... они никогда не дичились посторонних, но тут слишком уж быстро приняли его.

— В доме у генерала не было малышей, из-за Тайрену решили так, слуги держали своих отдельно; но я много ездил, видел разных людей, больших и маленьких, и детское сердце мне легко понять без особого дара.

— Вряд ли ты отказывал себе в женщинах, у тебя, вероятно, и свои где-нибудь есть, — не сдержалась Истэ.

Ответил с неожиданно кроткой улыбкой:

— Нет.

Все обсудили — где ее будут ждать и когда, о чем говорить, как себя вести. Немного краски изменит лицо — краску всегда можно стереть, если потребуется. Но еще вернее при встрече — память о мелочах, неведомых посторонним.

— Если меня решат задержать, тебя рядом не будет, — напомнила женщина.

Он поморщился.

— Да не бойся ты. Делай, что говорю, и вместе с дочерьми вернешься домой навсегда.

— После того, как покажешь меня половине провинции, мне никуда отсюда не деться.

— Если все получится, как я хочу, никому ты не будешь нужна. Послушай... Ради того, чтобы встретить тебя и не перехватил никто другой я примчался сюда с севера, оставив очень важного человека, сама посуди, отдам ли я тебя просто так?

Была готова отправиться до рассвета, здесь, в предместьях встретиться с человеком из ее прошлой жизни. Сейчас бы ложиться спать, но не было сна ни в одном глазу. Но и беспокойства не было отчего-то. Почудилось, что снаружи поет соловей, призывно и нежно. Немного странно звучала песня, звуки дробились и переливались, словно не исходили из одного места, а рассыпаны были вокруг всего дома. В первые мгновенья прислушалась, после опомнилась — какие соловьиные песни зимой? Но даже сейчас, в плену, без особой надежды на благополучный исход ей было почти уютно. Огонь в очаге потрескивал, снег за окном казался серым и посверкивал, и ни одного следа на нем. Вдалеке, шагах в пятиста, огоньки — другое жилье.

Здесь мой дом, подумала Истэ. Любовь была там, в Окаэре, а дом здесь. Я отсюда сбежала, сюда вернулась.

Все-таки очень хотел Тори Аэмара отдать замуж старшую дочь. Той было почти семнадцать, к свадьбе уже исполнится — самое время, хоть вроде и незачем так спешить. Девушка понимала, что отец опасается чего-то, потому и торопится.

Раз не вышло с Домом Иэра, нашелся другой жених, из соседней провинции, Окаэры. Про эту семью она знала только одно — на хорошем счету в Столице. Богаты, конечно, хотя ничего особенного. А жениху сорок лет. Отец говорит, мужчина в самом расцвете. Может, и правда, но думать про это не хочется, и не хочется покидать родню. В гости не наездишься — раз в несколько лет, если дети родятся...

Мать долго беседовала с ювелиром, выбирала, какие заказать свадебные украшения. Остановились на драгоценных кораллах и розовом жемчуге, на севере ни у одной невесты таких не будет в уборе. Майэрин все это время сидела рядом; спрашивали — отвечала, образцы показывали — кивала. Какая разница, жемчуг ли, галька...

Наконец отпустили.

Довольная мать поцеловала ее на пороге спальни, отметила чуть озадаченно — лица на дочери нет, такой усталой выглядит, будто не украшения перебирали, а булыжники заставляли таскать. Радость же для девушки, свадьба.

— Голова что-то болит, я лучше посплю, — сказала Майэрин.

Две масляных лампы горели, как раз для отхода ко сну. Подоспевших служанок отослала — сама и разденется, и заплетет на ночь косы. Не сразу поняла, что изменилось в ее спальне. Потом осознала — на подушке лежал белый цветок, похожий на лилию. Осторожно коснувшись лепестков, девушка поняла — цветок сделан из тонкой бумаги, достаточно искусно, чтобы в сумерках обмануться.

Но что это за шутка? Кто посмел?

Словно половица под ногой провалилась — девушка осознала, что полгода назад отец ее дал согласие на брак Майэрин с Энори. Полгода — она запомнила день.

Глава

Воротник нового одеяния оказался слишком жестким; Кайто повертел головой, пытаясь освоиться. Что ж, зато заморская ткань, плотный шелк отливает металлом. Зеркало отразило юного щеголя, может, и не самого красивого в городе, но уж точно самого достойного. С сожалением потянулся к пуговице, расстегнуть — это наряд для предстоящей свадьбы сестры, в гости к приятелю все-таки перебор.

Ровесников для времяпровождения у Кайто хватало, но давно уже не видел ни Макори, ни Рииши — все же наследники самых знатных домов. Равные, как ни крути. Порой с ними нелегко приходилось, слишком уж задавались, но, но...

По правде сказать, и без Энори было скучно. А ведь раньше пытался — не при нем, правда, — задирать нос: мол, вот он нам не ровня... Странный он был, воспитанник генерала Таэна. Может, из-за волшебного дара слегка голова набекрень?

Запах терпких, сладковатых смол ощущался уже на крыльце. В дом Нэйта Кайто всегда заходил, как в лавку продавца дорогих диковинок и ароматов. Он привык к роскоши, но жить тут ему было бы тесно. Огромный дом, да, но слишком всего чересчур, слепит и давит, нет места для самого человека.

Оказавшись внутри, Кайто с наслаждением потянулся — тут, как в других богатых жилищах, пол подогревался снизу, не было нужды в постоянно горящем огне или углях. Приятно было не только нырнуть в тепло, но и сбросить тяжелую зимнюю куртку.

Провожатый, похожий на гуся человечек, привел гостя в покои Макори, попросил подождать. Сказал — тот возится со своей любимицей хассой. Не в первый раз Кайто заставал приятеля за этим занятием, но сейчас слова человечка-гуся прозвучали сумрачно, и лицо было таким, словно неделю ел только еловые шишки. Может, больна дикая кошка? Или что в доме стряслось?

Слуга покинул гостя, оставив за собой приоткрытую дверь; Кайто подошел и быстро закрыл ее. Мало ли кто там захочет подглядывать. Ничего особенного он делать и не собирался, смерил шагами комнату для гостей, в которой неоднократно бывал, подцепил ногой одну из положенных на пол атласных подушек. Ждать было скучно, и он прошел в соседнюю комнату, кабинет, полюбовался на две старинных сабли, висящие на стене. Тронул пальцем. Отполированные, острые, хоть сейчас в бой. Хлыст из темных кожаных полос лежал на столе, не для хассы ли? И его повертел в руке, примерился.