Линия разлома 2

— Зачем воевать. С Россией вам воевать не надо...

* Сейчас этот проспект носит имя генерала Григоренко. Генерал Кульчицкий — один из основателей Национальной Гвардии, погиб в самом начале АТО с сбитом вертолете. По некоторым данным — вертолет сбили свои

** Нетипичное выражение, в переводе с польского — парень.

Москва, Воробьевы горы

Вечер 19 августа 2020 года

Квартира пуста, но мы здесь

Здесь мало, что есть, но мы есть

Виктор Цой

Один из первых доверительных контактов между российской и американской разведкой — состоялся в этот день, точнее — вечер, на смотровой площадке на Воробьевых горах, одном из наиболее приметных мест Москвы. Это возвышенность, с которой отлично видна панорама старого центра города. Здесь просто было затеряться — поэтому, мы выбрали именно ее...

Уже стемнело. Закончился рабочий день и большинство менеджеров добрались до своей двушки в десяти минутах от метро, купленной в ипотеку, а те на кого они работали, только пообедали и оделись для выхода в свет. На самом деле, было две Москвы. Первая — уныло суетливая, с суетой супермаркетов и едва слышным шелестом компьютера на своем рабочем месте, работающая с девяти до шести (в Москве по-другому не работают, слишком много времени уходит на дорогу), ненавидящая свою работу и то чем она является и вымирающая по вечерам пятницы, чтобы снова ожить вечером воскресения. И вторая — прожженно-деловая, пронзившая иглами светящихся небоскребов чернильную тень неба, Москва без законов и правил, Москва, где принимается во внимание лишь количество денег и все, у кого нет миллиарда — могут идти в известное место. Эта Москва — просыпается к двенадцати, к часу — двум появляется на своем рабочем месте, а засыпает — в пять — шесть утра, эта Москва — мыслит широко, и чужое — делает своим тысячей разных способов. Здесь не думают о будущем, и на последние деньги покупают Порше Кайенн, чтобы выглядеть, здесь долги отдают трусы, а решения суда исполняют — дураки. Именно эта Москва — сейчас вступала в свои права: разукрашенные девицы и рев моторов драг -рейсеров. Ночью будет жарко...

Американцы — аккуратно припарковались рядом с моим Геликом. По местным меркам — по меркам второй Москвы их тачка — отстой. В то время как моя — котируется, хотя и не в моде, как и мужественность вообще. На таких тачках в Москве — ездят не сами олигархи — а те, кто решает для них вопросы. И неважно, как именно. Темнокожий предусмотрительно отошел в сторону, уставился на машины гонщиков.

Смотровая площадка. Рев моторов и целующиеся парочки. Мягкий свет дорогих жилых комплексов... там живут те, кто определенно добился успеха, но еще не поймал Бога за бороду. Две машины, главе семейства — внедорожник, жене — какую-нибудь до двадцати тысяч. На этом уровне покупают в ипотеку уже не квартиру в Москве — а коттедж по Рижке, не слишком близко, конечно или таунхаус. Дети — в частном садике с китайским или английским уклоном, в перспективе — обучение в Англии, Гонконге или Шанхае.

Это то, от чего я когда-то отказался ради права и возможности умереть за то, за что сочту нужным...

А это... конечно, прилетело сильно, но без переломов. Пара зубов шатается. Меня еще не так били. Но сейчас — я подставился сознательно. Иногда — противнику надо дать одержать символическую победу, чтобы потом — говорить без обид. В свое время это не поняли в Киеве — если бы они дали Донбассу одержать какую-нибудь символическую победу холодным летом две тысячи четырнадцатого — например, дали бы особый статус, временно бы позволили оставлять налоги, признали бы их право говорить на русском — многое было бы по-другому.

Но нет. Вместо того, чтобы дать что-то символическое, что потом можно и отнять с утратой остроты ситуацией — начали войну. И отнимать — начали уже жизни. А жизнь — обратно не вернешь, и назад не отыграешь.

— Красиво...

— Какого черта ты сделал?

— О чем ты? — я достал салфетку и начал протирать лицо.

Американец — схватил меня за грудки, а второй... они что — реально такие идиоты, чтобы направить гм... негра работать в московской резидентуре — второй — подскочил и взял его за плечи, чтобы не дать драться...

— О Риге. Ты убил двоих парней.

— Да? А перед этим — вы убили двенадцать. Как насчет этого? Или жизни русских меньше стоят, чем жизни американцев?

— Да отвали ты!

Негр — убрал руки, снова отошел в сторону. Он неосмотрительно тогда повел... я мог и не знать, что он понимает и говорит по-русски. Теперь знаю.

...

— Ну? Есть ответ?

— Это были не мы.

— Что значит — не вы? — Шоу тут допустил ошибку, применив слабый аргумент — кто меня допрашивал? Не вы? Кто макал головой в таз? Не вы?

— Напомнить, что вы сделали с Украиной?

Я покачал головой

— Ты ничего не знаешь про Украину. Ты что — думаешь, приехал из Вашингтона со своим мнением — и все вокруг тебя закрутилось? Ты ничего не знаешь ни об Украине, ни о нас. Мы — те, кто загнали фашизм туда, где ему и следует находиться. Потом мы заперли дверь и встали стражей у нее. Мы — стражи врат. И никому кроме нас — не дано решать, что делать, чтобы эти твари снова не вырвались наружу.

Я ждал, что Шоу выйдет из себя. Но он остался спокойным — возможно, он более опытен, чем я предполагал. Надо держать это в уме.

— Звучит мелодраматично и неискренне.

— Как раз искренне. Вы не пережили того, чего пережили мы. Вы не потеряли от фашизма двадцать пять миллионов

— Это не дает вам права...

— Что?! — перебил его я — решать, как жить Украине или украинцам? А ничего так, что второго мая две тысячи четырнадцатого — простые молодые люди, самые обыкновенные, чуть сорванные, но обыкновенные, такие, каких и в вашей и в любой другой стране полно — загнали других людей, в основном старше их, много и женщин было — в дом Профсоюзов в Одессе и подожгли? Это были не специально подготовленные убийцы, не каратели из СС, прошедшие процедуру инициации — обычные молодые ребята. А еще полмиллиона других — на следующий день смеялись в Интернете и пускали шуточки про жареных колорадов. Некоторые просто шутили, некоторые — потом специально приезжали в Одессу и фотографировались на фоне сгоревшего здания. Знаешь, когда я принял решение, Марк? Не утром того дня, когда узнал о случившемся. А позже, когда я увидел, как они на это отреагировали. Они виновны. Виновны, Марк. Если не все — то большинство. Как в свое время виновны были фашисты. И то, что происходит — это наказание. И это — пока еще мягкое наказание...

...

— И это дает нам право — решать.

...

-Я ответил тебе на вопрос, почему я тебе не поверил?

Марк хотел что-то сказать, но я опередил

— Знаешь, я никогда не ненавидел ни Запад, ни Америку. Честно. Но в данном случае... вы показали себя во всей красе. Мы оба знаем, что негодяи -ультрационалисты — сожгли заживо людей в Одессе, совершили много других злодеяний — а теперь они пришли к власти. Благодаря вам, Марк — именно вы привели их к власти, именно вы — оказывали на нас все давление, какое только возможно. Мы оба знаем, что Боинг — был сбит украинской ракетой и украинцы сделали это умышленно. Они совершили умышленное убийство, а вы — умышленно стали его соучастниками, приняв решение скрыть и исказить факты. Потому что факты были очень неудобны. Они мешали вам, и вы их исказили. Вы долгое время закрывали глаза на происходящее и дозакрывались до того, что был убит американский посол. Когда то давно — вы казались нам образцом, на который надо равняться. Судьей, имеющим право судить. Но теперь вы — не более чем соучастники. И я вам не верю.

— Черт...

— Вот именно.

Мы помолчали, слушая пульсирующий рев моторов

— Мир.

— Мир? — переспросил я

— Мир — подтвердил Марк — я прибыл с тем, чтобы предложить вам мир.

— Какой мир? Нам уже предлагали мир. Минский, Вильнюсский, Хельсинский процессы — забыл?

— На сей раз — все серьезно. Мир заключается в том, что мы снимаем все санкции. И заранее отказываемся их вводить, чтобы вы не сделали с Украиной дальше. Это — ваша зона интересов. Делайте что хотите.

— Звучит мелодраматично и неискренне. Как провокация для введения очередного по счету пакета санкций.

— Это правда! — разозлился Шоу — ты что, не понимаешь? Ни мы, ни вы — больше не можем позволить себе враждовать. У вас — ситуация на грани социального взрыва. У нас и в Европе — немногим лучше. Мы больше не можем себе позволить противостоять друг другу. Пришла пора принимать стратегические решения. Кто-то должен открыть Россию, как Никсон — в свое время открыл Китай.

Странно — но я думал, в общем-то, так же. Но — думал, а не говорил.

— Две ошибки — сказал я — первая. У нас ситуация — не на грани социального взрыва. И если власть сменится — то на более консервативную. Потому что мы не слепые. Знаешь... если вы мечтали насадить у нас демократию — то я вас поздравляю. Нет лучшего средства против демократии в России — чем ежедневная программа теленовостей, где рассказывают про Украину. Хоть немного — но рассказывают. Посмотрел это — и при слове "демократия" — у тебя чешутся руки.

— А какая вторая?

— Вторая в том, что мы можем позволить себе враждовать. Мы столетиями жили в ожидании нашествия из Европы. Поживем и еще.

— Как бы то ни было — я сейчас искренен. Мы — сейчас искренни.

— Кто это — мы?

— Новая команда в Вашингтоне. Извини, никаких имен.

— А почему ты решил передать это послание через меня?

— Потому что я один из многих. Послание все равно дойдет. Вопрос в сроках.

— Этого не хватало. Скорее всего, об этом уже знают в Киеве.

...

Хотелось поверить. Если честно — хотелось. Мы все — очень устали. Мы просто хотим, чтобы это все кончилось, вот и все. Многие хотят.

— Сделаем так. Мне нужен показ.

— Показ?

— Да.

— Что это?

— Ты не знаешь, что такое показ?

— Нет.

— Парень, ты откуда? — искренне удивился я

— Я из ФБР — сказал Шоу — отдел по борьбе с терроризмом.

— Вот как?

— Да, именно так! Может, я не знаю ваши штучки...

— Проехали — перебил я — тогда слушай. Показ — это нечто такое, чего нельзя сделать без связей в самых верхах. Понимаешь?

— В общих чертах.

— Я прошу тебя сделать это. Если ты это делаешь — ты доказываешь мне, что с тобой можно иметь дело. Если нет — о чем дальше разговор.

— Окей. И о чем идет речь?

Я подумал.

— Сейчас.

Набрал телефон Сереги. Тот взял не сразу, фоном — гремела музыка.

— Алло...

— Разговор есть. В туалет выйди.

— Братишка, ты... Перезвони завтра, не могу говорить...

Я набрал снова. С ходу сказал

— Еще раз бросишь трубку — ищи другую шестерку за вами разгребать. Выйди в туалет разговор есть, прямо сейчас. Совсем мозги пропил?

— Лады...

Снова — музыка, недовольные женские голоса... мужской. Музыка... как люди слушают эту мерзость.

— Да... алё.

— Есть банк на примете санкционный? Или фирма?

— Банк... ну ты даешь... ты чего, деньги заморозил...

— Мозги включай. Контакты есть? Кому надо санкции срочняк снять, и кто за это готов прямо сейчас выложить наличмой. Давай, не тормози...

— Ну... — неуверенно сказал Серега — можно в пару мест позвонить.

— Так звони. Для чего человеку телефон дан? Звони.

— Люди спят все. Или отдыхают. До завтра не ждет?

— Вот так вы страну и просираете. Нет, не ждет.

— Ладно — Серега окончательно врубился — не пыли. В чем тема, конкретно?

— Конкретно — ты называешь мне фирму или банк, которые хотят выйти из американских санкционных списков. Я вывожу. Они башляют. Сколько — реши сам, но не продешеви.

— Чо, серьезно?

— А ты думаешь, я по пьяни треплюсь? Десяти минут хватит?

— Час.

— Минут двадцать. Не больше. Тут у меня человек сидит.

— Добро.

В трубке — загудели гудки отбоя, Шоу внимательно смотрел на меня. За нашими спинами — бесновались моторы машин.

— И?

— Сейчас перезвонят. Минут двадцать.

— В чем суть?

— Я называю фирму. Ты снимаешь с нее санкции.

— То есть?

— Санкции, санкции. Ваш Минюст... или Госдеп или кто там у вас — держит нас под санкциями. Я тебе назову отдельную конкретную фирму. Ты звонишь в Вашингтон и говоришь, чтобы ее вывели из санкционных списков. Сроку — три дня. Если сделаешь — я поверю, что ты серьезный парень с серьезными связями. Нет — до свидания.

— Что это за фирма?

— Пока не знаю. Друган вот перезвонит. Он назовет.

Шоу стукнул кулаком по ограде

— Это так просто не делается

— Почему?

— В санкционные списки просто так не попадают. И для того, чтобы из них выйти — нужны не менее веские основания.

— Ну, вот, эти веские основания у тебя и есть, я правильно не понимаю?

— Нет, ты не понимаешь. В Вашингтоне — практически никакое решение не принимается одним человеком.

Я в упор посмотрел на американца

— Тогда какой смысл нам с вами сотрудничать, если вы и решение принять не можете?

Американец — не нашелся, что ответить. Я победил — пока и просто в словесной дуэли...

Серый перезвонил быстро.

— Ты реально это можешь? Без гонева?

— Вот сейчас и проверим. Ты что — теряешь что-то?

— Да как сказать — сказал Серега — в таких делах кидать чревато. Ладно, пиши.

Я записал в блокнот.

— Всё?

— Все. Завтра жди новостей.

— Надеюсь, хороших... — Серега положил трубку

Я вырвал лист из блокнота и отдал его американцу

— Вот этот банк. С него санкции должны быть сняты. Да — разговариваем дальше. Нет — разбегаемся.

Марк — озабоченно посмотрел на бумажку, сложил ее и сунул в карман

— Какие мои гарантии

Я пожал плечами

— Никаких.

...

— Ты вышел на меня или я на тебя? Если бы мне от тебя что-то было нужно, это я бы тебе предъявлял верительные грамоты. А так — извини. Ход за тобой.

— Вы неправильно себя ведете.

— Ага — расслабленно сказал я — да... еще одно.

— Что именно?

— У тебя есть контакты в военной медицине?

— Военной медицине?

— Ну, да. Такой... армейской, специализирующейся на тяжелых травмах.

— Можно поискать. А что?

— Надо сделать протезирование. По высшему разряду. Женщина, двадцать три года. Ампутация левой ноги ниже колена. Надо поставить биопротез, ну, какие вы ставите своим солдатам.

— Я понял... это сложная операция.

— Я понимаю. Но мы простыми вещами и не занимаемся. Верно?

Шоу какое-то время переваривал все это.

— Это что... показ?

— Нет. Личная услуга. Но я буду очень рад, если ты окажешь ее мне. Окей? Просто... из чувства общности людей.

Серега — позвонил в середине следующего дня. Я только проснулся... уснуть не удавалось всю ночь, был "на гоне", да и кошмары не давали уснуть. Кошмары мучали меня давно... но обычно — для того, чтобы не видеть кошмаров, надо было спать на боку... почему то если я спал на спине — то кошмар был почти гарантирован.