"...Пропал Без Вести, Вероятно, Погиб..." часть первая.

Ромка унаследовал красоту отца и сильно походил на него внешне, лишь глаза были не карие, а зелёные. Сурен души не чаял в сынишке. Но жгучая кавказская кровь давала себя знать: при всей любви к жене и сыну, Сурен стал погуливать, чем ближе к завершению контракта, — тем больше. Лариса поговорила с ним раз, другой, потом подала на развод. Сурен шумел, скандалил, бил себя кулаками в грудь, вставал на колени и божился, что "любит только свою Ришу", но Риша проявила твёрдость и довела дело до конца. Ребёнка она оставила себе, от алиментов отказалась, бумажку с адресом мужа в Армении разодрала в клочья и пустила по ветру.

Сурен рвал и метал: контракт закончился, и пришлось улететь домой, пообещав вернуться, завербовавшись ещё на пять лет. Он улетел и сгинул. Ларису это не особенно волновало, она была даже рада. У неё имелась хорошая работа, получала она достаточно, чтобы содержать ребёнка и мать-пенсионерку, а остальное — было и быльём поросло. Так Ромке от отца осталась одна фамилия. Ему было тогда три с половиной года.

Через полтора года Роман остался без бабушки, — её подкосил инфаркт. Без тётки он, фактически, остался ещё раньше: Люба перенесла неприятие зятя на племянника, а на поминках окончательно расцапалась с Ларисой, заявив, что это та "своими замужествами-разводами" свела мать в могилу. Лариса холодно указала сестре на дверь.

Когда Роман пошёл в школу, его матери подвернулась новая работа, ещё более денежная, но связанная с дальними загранкомандировками. Игра стоила свеч. Лариса оставляла Ромку под присмотр соседей и улетала на три-четыре дня, иногда на неделю. Она надеялась подкопить денег и купить квартиру (эта, в которой они жили, была государственная, — неплохая, но на первом этаже), но не успела: не вернулась из очередной командировки.

Получив телеграмму от фирмы, соседи отбили другую — в Маклайск, Любе. Та приехала, пожала плечами и наотрез отказалась от опекунства над племянником; она и прежде-то ласковее, чем "пащенком", его не называла.

Официальные лица дали запрос в Армению. Через некоторое время пришёл официальный ответ. Налбандянов в Армении — что пальм на Яве, но нашли... Не отца Ромки, только информацию о нём. "Пропал без вести, вероятно, погиб", — вот что значилось в ответе. И дата, — это произошло через несколько месяцев после возвращения Сурена Налбандяна домой. Роман так и не выяснил, было ли виновато какое-нибудь землетрясение или локальный военный конфликт с "соседями", — и того, и другого у Армении, как и у Экваториальной Островной Республики, хватало; и то, и другое подходило по времени.

Восьмилетний Ромка был довольно самостоятельным ребёнком, — успел стать таким за время материнских командировок. Эта самостоятельность вкупе с отчаянной драчливостью и невероятной любознательностью и спасли его от отупения в условиях детдома.

Конечно, поначалу Роман надеялся, что всё это ошибка, что мама жива и скоро приедет, просто командировка затянулась. Ведь он не видел её мёртвой (он смутно помнил похороны бабушки и представлял себе, что такое "умерла"). Поэтому он старательно учился, узнавал новые для себя вещи, — чтобы рассказать маме, когда она вернётся. Память у него была хорошая, особенно на всё, что связано с ритмом: стихи, движенья, числовые ряды. По-видимому, у него был и музыкальный слух, но внутренний, с голосом не связанный, поэтому петь он любил, но от его пенья "все тараканы дохли", как выразилась о нём за глаза одна из детдомовских воспитательниц. Он, впрочем, был артистичен, а хорошая память на тексты, особенно поэтические, привела его на местную "сцену" и сделала "звездой" детдомовской эрзац-драматургии, — ни один монтаж, утренник, спектаклик не обходился без его участия.

Роман рано начал осознавать свою смазливость — и то досадовать на неё (в кругу сверстников хотелось казаться старше и мужественнее), то активно пользоваться ею (воспитатели и учителя "ловились" на красоту и обаяние юного "артиста", а уж тут можно было и покапризничать, и кое-какие поблажки выпросить). С ним трудно было дружить: он помыкал теми, чей характер был слабее, инстинктивно ища дружбы более сильных личностей, чем он сам; а те, в свою очередь, не очень интересовались им. Временами Ромка затёсывался в какую-нибудь компанию, но к его приколам теряли интерес прежде, чем он успевал стать "своим", и Роман вновь оказывался один. Его душа просила общества и не умела уживаться с другими, — не дитя, а клубок противоречий.

Поначалу, попав в "спецназ" "Кречета", Ромка возмутился жёсткими установками: здесь никто не давал ему поблажек за красивые глаза, курить было запрещено, за это можно было схлопотать наряд — на кухне или где похуже. Он чуть было не вылетел, но вдруг до него дошло, что это и есть то самое воспитание мужественного воина-джигита, которого он столь жаждал; только так он мог уподобиться героям дешёвых боевиков, которых уже успел насмотреться. И сообразив всё это, Роман зубами вцепился в науку.

В "Кречете" он впервые посмотрел допотопный, но культовый фильм "Рэмбо" с Сильвестром Сталлоне в главной роли, — и "заболел" им. Втуне старшеклассники прикалывались, убеждая "ребёнка", что его супергерой вовсе не такой крутой, а скорее — всмятку. Даже позже, утратив иллюзии, Ромка сохранил романтическое отношение к любимому киногерою. Но в первый раз при издевательстве кого-то из старших над Слаем Роман полез в драку. То, что силы противника явно превосходили его собственные, не смущало: в прежней, детдомовской, жизни он часто держал верх только за счёт темперамента и напора энергии. Здесь его не испугались, а просто посмотрели, как на дурака, и пожали плечами, вырастешь, мол, — поумнеешь. Ромка же впал в подражание киноидолу: обзавёлся хайратником, стал качаться (в связи с чем воспылал просто пламенной любовью к физкультуре, отношения с которой прежде были не то, чтобы прохладными, но довольно спокойными) и научился грызть спички. Впрочем, несмотря на постоянную спичку в зубах, учёба у него теперь шла не ниже среднего уровня, и в "отсев" он не угодил.

После зимних каникул Ромка огляделся в новых условиях более внимательно. Он заметил то, что раньше ускользало: "спецназ" учился несколько иначе, — если у "кречетов" наличествовал профессионально поставленный десантный антураж, то у "стервятников" (народ в "спецназе" меж собой прикалывался: если уж они — "кречеты", то мы — вообще та-а-акие стервятники!) общеобразовательные предметы свелись к минимуму или трансформировались с учётом специфики обучения, и начались спецы. Пять недель народ учился по шесть рабочих дней, а в воскресенье устраивались экскурсии. На шестую неделю всех вывозили на полевые занятия ("стервятников" — вне зависимости от погоды: жара — так жара, ливень — так ливень). Роману это нравилось: он чувствовал, что приближается к своему идеалу.

Труднее было привыкнуть к системе "не рекомендуется" (имевшей место быть только в "спецназе"), — помимо запрещённых вещей и действий были "не рекомендуемые", например, карточные игры (причём, не все, а только "примитивные"). Ещё сложнее было с компьютерными играми: разрешены были только сложнейшие стратегические игрушки, "стрелялки" — запрещены категорически, "примитив" типа "тетриса" — "не рекомендовался". За нарушение следовало наказание — наряды. Причём внеочередные наряды приходились на учебные часы и часы самоподготовки, а навёрстывать учебный материал приходилось сполна. В противном случае, — при упущенной учёбе, — звучало, как проклятие, сакраментальное "Тебе только окопы рыть! Голыми руками! Потому, что лопатой копать — тоже интеллект нужен!" Приходилось напрягаться: вместо "буры" — набивать руку и мозги в преф или покер; вместо "сапёра" — разбираться в вариациях "Цивилизации"...

Со второго полугодия число гуманитарных предметов свелось к минимуму: русский и английский языки, история, психология и... бальные танцы.

Кто придумал, что в "Кречете" должны преподаваться бальные танцы, не могли припомнить даже организаторы.

Впрочем, возможно, полковник Романов В.Б. и помнил это, но никому не рассказывал.

Во всяком случае, Школа много приобрела, включив эту дисциплину в учебный план. И "приобретение" то не переводилось ни в деньги, ни в иные материальные ценности, хоть, иной раз, и заставляло кое-кого скрежетать зубами.

Когда стал вопрос о преподавателе этакой экзотики, на сцене появилась некая Мелконян Нина Баграмовна, — полковник ГРУ в отставке. Карьера Нины Баграмовны начиналась ещё в СССР, когда-то она была агентом "Кармен"... Выйдя в отставку в сорок пять лет уже на Островах, она недолго оставалась без дела: судьба вскоре привела её в "Кречет".

Теперь Нине Баграмовне было за пятьдесят, но по её внешности это было трудно заподозрить: стройная подтянутая фигура, чёрные волосы, даже не тронутые сединой, быстрые, но необычайно плавные движения... За смуглую кожу, шевелюру цвета воронова крыла, пластичность движений, а главное — за особенности характера ("хитра, бесстрашна и беспощадна") — она получила у курсантов прозвище Багира. Об этом прозвище она знала, и оно ей, по-видимому, даже нравилось, но отношения к нему она никогда не выказывала.

Свой предмет она преподавала от души, но младшие "кречеты" выли и рыдали от общения с ней: после её уроков даже строевая подготовка казалась пляжем (строевой, впрочем, в "Кречете" занимались по минимуму — "для общего военного развития"). Иные детишки были бы рады от Багиры хоть в наряд, но — увы! — со своих уроков Нина Баграмовна не отпускала никого. У педагогов это вызывало недовольство. Её пытались уговорить, ей пытались приказать; и то, и другое было бесполезно: не явиться на её урок курсант мог только в случае тяжёлой болезни. Наряды, полученные юными головорезами, её не касались; снимайте, если надо, но не с моих уроков, — и всё тут! Лишь два человека могли ей что-либо приказать — директор Припута да Романов, но они-то, как раз, приказывать ей не спешили, а всех остальных преподавателей (в чинах от майора и ниже) Багира попросту строила. Им оставалось лишь тихо роптать. Во время педсоветов рык Нины Баграмовны был слышен даже сквозь двойные шлюзовые двери учительской, правда, снаружи слова разобрать не удавалось, — тем больше простора для фантазии детишек, слушавших под дверью.

В местном фольклоре Багира занимала особое место: что-то вроде Афины-Паллады древнегреческого пантеона — прекрасная, грозная, умеющая оказать неожиданную помощь. Малышня вполголоса пересказывала друг другу сплетни о её подвигах, неизменно жутко кровавые, с горами трупов. Особое место в этих байках занимало длинное ожерелье из чёрного жемчуга, без которого она редко появлялась на люди. Рассказывали, будто Багира не то сняла этот трофей с шеи застреленной конкурентки — шпионки из другой разведки, не то покупала каждую жемчужину на гонорар за очередную диверсионную акцию. Правдой в этих страшилках было только то, что Нина Баграмовна действительно была разведчицей, да факт наличия ожерелья. Об этих сказках Багира тоже, вероятно, знала и к ним тоже не выказывала отношения.

Если пяти— шести— классники, в массе, от бальных танцев рыдали, то класса с седьмого-восьмого отношение к предмету и преподавателю менялось диаметрально. Впрочем, именно тогда начинались воскресные танцевальные вечера (своих девушек в "Кречете" было мало, поэтому специально для этой цели выписывали "барышень" из Меланполя). Эти "балы" ничем не походили на дискотеки в столичных дансингах и барах: в ярко освещённом зале, только бальные танцы прошлого-позапрошлого века. Два раза в год — под Новый год и в середине "лета" — в лагере — проводились особые мероприятия: балы-маскарады с конкурсом костюмов среди курсантов. За лучший костюм следовал приз: загранпоездка в "землю предков" — Россию.

Все эти дела организовывала и пробивала сама Багира, а пробивная сила у неё была действительно чудовищная. Военные чины из начальства поначалу смотрели на подобные безумия, как на что-то ужасное, но постепенно прониклись и втянулись.

Что же до преподавателей спецпредметов, то их временами подмывало нанять для Нины Баграмовны киллера. Останавливала лишь жалость к возможному самоубийце, который взялся бы за заведомо неразрешимую задачу, — если бы такого камикадзе ещё сумели отыскать. Можно было бы подослать убийцу к тому, кто придумал бальные танцы в "Кречете", но история не сохранила его имени. Впрочем, как сказано выше, возможно, полковник Романов и знал это имя. Не исключено даже, что этим человеком был он сам.

Пока же было ясно, что предмет "бальные танцы" умрёт только со смертью самой Нины Баграмовны, а она помирать в ближайшее время явно не собиралась.

Помимо пробивной силы, железного характера и эффектной внешности Багира обладала ещё одним качеством: она была заядлой картёжницей и прекрасно играла как в преферанс, так и в покер. С этими её способностями так же было связано немало примет и баек.

Как-то раз, в конце первого года учёбы, юный "стервятник" Ромка, только начинавший тогда осваивать преферанс, сошёлся в картёжной баталии с двумя восьмиклассниками-"кречетами": те взялись обучать его "сочинке". Троица пристроилась в каком-то закоулке учебного корпуса, а роль "зелёного сукна" играла поставленная "на попа" рация. Получив на руки карты, Ромка, сидевший на первой "лапе", стал изучать их, пытаясь вникнуть в суть, и не вдруг заметил, что его партнёры стали медленно подниматься с мест, глядя куда-то поверх его головы. Он понял, что что-то произошло, лишь тогда, когда оба уже стояли по стойке "смирно", пряча карты в рукав. Роман не был приучен к такому заныкиванию и инстинктивно сделал жест "карты к орденам", а потом оглянулся. Тут же его сдунуло с места, на котором он сидел: позади стояла Багира. Непроницаемым взглядом Нина Баграмовна изучила троих стоящих перед ней навытяжку пацанов, потом обратилась к Ромке:

— Налбандян, Вы на первой "лапе"? — Роман обалдело кивнул. — Ну, так о чём Вы думаете?! Играйте "бескозырку", у Вас минимум семь...

И Багира, милостиво кивнув, удалилась.

— Фу! — дуэтом сказали Ромкины партнёры, переводя дыхание и усаживаясь. — Ну, тебе повезло!

— Что, не заложит? — уточнил Роман.

— Багира никого никогда не закладывает, — авторитетно сообщил один из восьмиклассников. — Она, если что, тебя сама так заездит, — небо с овчинку покажется. Причём — в алмазах...

— Она подсказала, тебе теперь карта попрёт, проверено, — объяснил другой. — С тобой уже можно не играть сегодня, Багирина подсказка — всё равно, что "преферанс" на руки получить или тузовый покер — в покере.

— Так может, с ним и не играть? — спросил первый. — Без толку ведь.

— Ему учиться надо. Не всякий день Багира подсказывает.

— А она что, всех так быстро по фамилиям запоминает? — спросил Ромка.

— Она же разведчица, чудо! У неё память фотографическая! Играй. Что она сказала, "семь без козыря"? Я — пас...

В тот раз Роману действительно пошла карта; впрочем, говорят, что новичкам везёт, а он играл в преф едва ли не первый раз в жизни.

Но на ближайшем уроке бальных танцев с него, и впрямь, сошло семь потов: Багира свирепствовала. Нине Баграмовне были глубоко фиолетовы и зелёные глаза Ромки, и общность происхождения. Для неё играл роль только один фактор — уровень мастерства; а Роме Налбандяну до мастерства было пока ой, как далеко! Даже с его способностями. Тем более с его способностями. "Больше способности — больше и спрос!" — говорила Багира. Если судить по тому, сколько она требовала с каждого курсанта, там всё были суперодарёнными...