Как выяснилось минут через пять, выражение "пел как соловей" родилось не зря. Шиз громко и быстро, чистым литературным слогом, не употребляя мата и прочих эвфемизмов, закладывал всё и вся: "бессмертную крепость Бамбур", своих "подельников", Витьку Жижелева, РГСпН-314 и Серёгу в частности. Серёжкина "легенда" была отработана до мелочей, учтено было всё — кроме подобного финта. Шиз сыпал именами и датами, демонстрируя перед горелкой феноменальную память. "Что ж ты, урод, делаешь?!." — в который раз тоскливо подумал Серёга. Хотя понять Шиза было можно: благодаря своим "песням", он был ещё жив, чего, собственно, и добивался. Фашист поглядывал на Серого с лёгким злорадством и молчал. Шиз продолжал заливаться.

Ситуация.

Когда "певец" стал выдыхаться и начал повествование по второму кругу, селектор ожил снова:

— Фашист!

"Ариец" выключил магнитофон и жестом приказал Шизу заткнуться.

— Слушаю, господин капитан!

— Как успехи?

— Инвалид поёт как соловей.

— Так, давай его сюда и распорядись, чтобы первое тело забрали... Чё поёт хоть?

— Ежли ему верить, то это не ребёнок, а монстрик какой-то. Может мне с ним поработать?

— Угомонись. Инвалида — ко мне; ребёнка. ТУРИСТЫ-МИЛИТАРИСТЫ

Дарвин — единственный мало-мальски заметный город северного побережья Австралии. По сравнеаст ему пару листов и ручку, может напишет чего... Давай в темпе. Стоп, ты показания снял?

— Так точно!

— Тогда инвалида тащи вместе с кассетой. Послушаем, — селектор умолк.

— Ну чё, предатель, вперёд! Дядя Лаврентий жаждет послушать твои песни. Ты у нас сегодня — главный номер концерта. Тенор, б.., республиканской оперы! — Шиза вновь мелко затрясло, но парнишка напрягся, собрался с силами и встал. — А ты чё затих, милый? — Фашист обратил взор на Серёжку. — Значит, киси-пуси, бедный ребёночек! Ну, ты посиди пока, отдохни. Ща с тобой Толян поговорит... — "Ариец" выволок Шиза из комнаты.

Мыслей в голове не было никаких. Впадать в глубокую несознанку, рвать на груди тельники, мол, "не видел, не слышал, Шиза вижу в первый раз в жизни", было глупо. Кроме Шиза с его "песнями" был ещё уже допрошенный "N1". Серёга этого субъекта наглухо не помнил, что, однако, вовсе не означало обратного.

По Республиканскому Уставу военнопленный имел право сообщить на допросе свои ФИО, воинское звание и личный номер, который Серёжка, кстати, с трудом вспоминал только при получении денежного довольствия. Из того, что можно было сказать без особого вреда для ребят, Шиз выложил почти всё. Его рассказ можно было дополнить разве что мелкими деталями.

...Интересно, Костыль ещё в городе, или уже — всё? В принципе, парни должны были сообразить, что всё пошло наперекосяк... Твою мать, что ж делать-то?!!

Ход мыслей прервал появившийся "Ариец":

— Сидишь, золотко? Сиди-сиди... Ща покурю, и к Толику потопаем, — Фашист закурил. — Сигаретку дать, шпиён долбанный?

— Давай... — Серёге совершенно не к месту вспомнилась фраза из старого фильма про какую-то войну: "В контрразведке нам предложат сначала сигарету; потом — жизнь. Сигарету можно взять. А вот от жизни придётся отказаться..."

"Блин, а может — ну всё на фиг?! Жизнь прекрасна... Иногда бывает..."

— Дитя, тебе говорили, что ко взрослым надо обращаться на "Вы"?

Серёжка хмыкнул.

— Никакой культуры поведения... — "Ариец" выдал Сергею через решётку прикуренную сигарету. — Чё, колоться будем?

"Милый, только не тебе!"

— В чём?

— Как "в чём"? Чистосердечное признание...

— Ага, щас расплачусь!..

— Не, ты колись лучше сейчас, а то Царьков — парнишка злой... Глядишь, какую бяку учудит.

— Ты ещё горелкой помахай — очень эффектно выглядит...

— Охамел совсем ребёнок! — Фашист скорбно вздохнул и замолк.

...Царьков, он же Толя, оказался щуплым лейтенантом, чем-то неуловимо напоминавшим Дэна.

— Толь, это — тебе, — "Ариец" втолкнул Серёжку в кабинет.

Толя уставился на Фашиста с немым вопросом.

— Велено доставить тебе, чтобы ты выдал ребёнку ручку и бумагу. Будет оперу писать.

— И что он учудил? Поджёг школьный туалет? Накропал от руки десяток листовок с призывом заколбасить завуча с директором? Спёр автоматный патрон?

— Не, это — шпиён, убивец, диверсант, — спецназ, одним словом.

— Это?!! — Толя с непередаваемым удивлением уставился на Серёгу.

— Ага. У Лаврентия сидит кадр и стучит с перепугу на всех и вся. Жуткая история. Ты спиной к нему не поворачивайся, пришьёт махом!

— Петька, хватит сказки рассказывать, ты — не Пушкин! Что надо-то?

— Не, я серьёзно! Дай ребёнку ручку, бумагу, и пусть пишет. Это Лаврентий придумал, не я!

— А ребёнок что, собрался излагать чистосердечное признание в письменной форме?

— Да я почём знаю? Может, он там напишет, что мы все тут — козлы и уроды, а он хочет помереть героем Республики?! Ребёнок, ты чё писать будешь?

Серёжка в этот момент как раз обдумывал эту интересную мысль.

— Молчишь? Молчи, молчи. Вот Лаврик до тебя доберётся!.. Толь, забирай клиента, у меня и так делов по горло!

— Наручники с него сними! Он что, так и будет писать?!

"Ариец" хохотнул:

— Толь, а ты его не боишься? Он тя ручкой заколбасит и "напрасно старушка ждёт сына домой..."

— Употеет! Снимай давай.

Фашист, мерзко хихикая, снял с Серёги наручники и тихо, с понтом дела шёпотом, выдал:

— Милый, ты его не убивай, лады? У него — мама старенькая и сестрёнка твоих годов...

— Мюллер, вали отседова! — Толю "Ариец" своими приколами явно достал.

Фашист исчез за дверью.

Базы для нагнетания обстановки после такой передачи подозреваемого охраной органам следствия не было никакой, но Толик старательно изобразил взгляд "Хошь руку сломаю?!" и потянулся к селектору.

— Ефим Семёнович, это Царьков. Фашист приволок какое-то дитя. Что делать-то?

— Толь, выдай ему бумагу, ручку, и пусть пишет.

— Что?

— Да что угодно!

— Понял.

Шумовым оформлением диалога были сдавленные вопли. Явно Шиза. Бедолага.

Толик усадил Серёжку за стол у двери, выдал три стандартных листа, шариковую ручку и в процессе пустил в ход часть непременного арсенала любого нормального контрразведчика: якобы всезнающие взгляды типа "советую — не — запираться — нам — всё — известно!", реплики вроде того, что Серёгу скоро сдадут клиенту, который "займётся им всерьёз", а так же обязательное пожелание "подумать как следует". Если верить майору Гладкому, Серёжкиному ротному на учебке, прозванному Штирлицем за свою специальность, то всё это называлось "ложная многозначительность", и для гражданских лиц оная была явным симптомом некоторых заболеваний; для контрразведчиков всех времён и народов подобное поведение наоборот служило признаком их полнейшего служебного соответствия. Аминь.

Выполнив весь положенный комплекс мероприятий, Толик убедился, что дверь заперта, и, с явно читаемым на лице чувством выполненного долга, уселся за свой стол. Через некоторое время он, порывшись в ящиках, извлёк на свет Божий жутко потёртый пистолет АПС и с пронзительным скрипом стал накручивать на него глушитель. Лавры Олега Кошевого Серого не прельщали совершенно, да и страшно ему было совсем не шуточно, но Толя своим шпалером разбудил в Серёге старую любовь к несвоевременным приколам:

— Товари... тьфу, господин лейтенант, не скрипите так, пожалуйста, своими железяками! Мысль пугаете...

Толик побледнел, потом побагровел, но от всплеска эмоций удержался:

— Ты что, сопляк, не понял, где находишься?!

— Да понял, понял... Только на фига Вам эта трещотка? Стрелять здесь всё равно не будете — себя пристрелите быстрей... На рикошётах...

Толя с грохотом положил АПС на стол и вскочил. "М-да, доприкалывался..." Состояние лейтенанта очень хорошо иллюстрировала фраза из книжки: "Её прекрасное лицо отображало сильное борение..." "Всё, хана..." Но Толик внезапно успокоился и сел на место.

— Шутим, значит? Ну-ну, приколист... Пиши, скоро мы шутить будем.

Эта фраза вернула Сергея в реальный мир. "Вовка, забери меня отсюда!"

Что писать, Серёга решительно не знал. Излагать в письменном виде байки Шиза? — Нефига, у Лаврентия и так явно сидит путёвый стенографист. Не писать ничего? — Тоже не катит: на фига злить раньше времени эту контору?! Подумав пару минут, Серёжка стал подробнейшим образом излагать свою с треском провалившуюся "легенду". Хоть какое занятие.

Пока Серый, старательно сопя, изводил казённую ручку и марал бумагу, в очередной раз подал голос селектор:

— Толь, как успехи?

— Пишет.

— Как закончит, давай его сюды. Только звякни сначала.

— Понял.

...Обстановка кабинета Лаврика неожиданно сильно удивила Серёжку. Никаких тебе мрачных застенков, пышущих жаром жаровен, волосатых палачей... Даже завалящей дыбы не было. Приличных размеров помещение, безразмерный письменный стол, — обстановка почти уютная. М-да...

Господин капитан восседал за столом, увлечённо читая Серёгино "сочинение". Наконец дядя поднял голову и, жизнерадостно улыбаясь, выдал:

— Проходи, милый, не стесняйся! Толь, ты чего его сам привёл? Припахал бы Фашиста, у него работа такая... А то лейтенант контрразведки района сам клиентов на допрос водит! Ладно. Спасибо. Ступай, — Толик вышел. — Ну чего встал как бедный родственник? Присаживайся, вот специально для вашего брата табурет стоит! — Серёжка осторожно сел на табуретку. — Да не бойся! Устраивайся поудобнее! Наручники мешают?

Откровенно говоря, мешали, конечно, но не очень. Размер не тот. Недоглядели: "клиенты" Серёгиного возраста в данную организацию попадали нечасто. Но, коли уж появилась возможность избавиться от этих железяк, Серёжка решил подать голос:

— Мешают... — получилось тихо и хрипло. Обстановка...

— Эскулап! — радостно заорал капитан. Из-за ширмы, делившей кабинет, появился взмыленный парнишка в бледно-зелёном хирургическом халате. Чистом. — Сень, сними с ребёнка наручники...

Пока Серёга пытался сообразить, чем может кончиться для него появление этого типа, Сеня ловко освободил Серёжкины руки и скрылся за ширмой. Кэптан в это время дочитал густо исписанный листок, отложил его в сторону и, ослепительно улыбаясь в тридцать два зуба ("Живая реклама зубной пасты, блин!"), изрёк фразу "а ля Фашист":

— Ну чё, шпиён долбаный, колоться будем?

Вопрос был хороший. Колоться было нужно, не то кэптан, так же жизнерадостно лыбясь, опять кликнет Эскулапа, и уже никто не будет спрашивать Серёгу, хочет он чего рассказывать или нет. С другой стороны, можно и побрыкаться... Пока Эскулапа не позовут. Функции Сени как-то особых сомнений не вызывали...

— Не...

— Что "не"? — Лаврентьев продолжал улыбаться.

— Дяденька, да какой я шпион! — "щёлкнул тумблер" и Серёжку понесло по наезженной колее "киси-пуси, бедный ребёнок".

— Как какой? Жутко опасный! — Лаврик улыбался.

— Дяденька, с Каменщиков я... — Серёга понимал, что выглядит это ужасно глупо, но остановиться не мог.

— Понятно. "Остапа понесло"... — улыбка сияла, кажется, ещё сильнее. — Парень, ты считаешь, что здесь дураки работают?

— Нет. Я...

— Молчать! — продолжая улыбаться, Лаврик легонько хлопнул ладонью по столешнице. — Эскулап!

"Ну всё, приехали..."

Сеня материализовался около стола.

— У тебя всё готово?

"Мамочки, не надо!"

— Всё.

— Заряди пока... ну, скажем, три кубика. А мы ещё поболтаем.

"Какие такие "три кубика"?"

— Ты подожди немножко, сейчас он агрегат зарядит... — доверительно сообщил Серёжке Лаврик, продолжая улыбаться.

— Не надо... — получилось совсем тихо.

— А пока вернёмся к нашим гладкошёрстным овцам... — Серёгин шёпот Лаврентьев проигнорировал. — Давай не будем делать друг из друга идиотов... Понимаешь, если ты будешь нести свою чушь, а я буду тебя внимательно слушать, то ведь так оно и выходит. Логично?

Серёжка молчал: логика в словах капитана была.

— Молчание — знак согласия, — Лаврик наконец перестал улыбаться. — Давай послушаем меня, ладно?

Серёга продолжал молчать. В вопросе Лаврентьева чудилась лёгкая издёвка. Интересно, если бы Серёжка начал орать, топать ногами, выражая таким образом своё нежелание слушать Лаврика, — что бы это изменило?!

— Ну вот и хорошо. Значит, пункт первый: документ Ваш, молодой человек, несмотря на доброжелательную реакцию идентификатора, — полная липа. Не буду вдаваться в подробности, как это определили, но — липа, однозначно. Хотя и качественная. Это, в принципе, — не доказательство твоей шпиёнской сущности: подделать школьный пропуск несложно, но... Далее — пункт второй: твои бредни, которые и у вас, и у нас называют очень точно — "легенда", — изложены совершенным, великолепным армейским канцеляритом. Толик уже полтора года у нас работает, а так ещё не научился. Тебя что, в школе на русском так учат писать?

Серёга продолжал молчать: ляпсус налицо. "Н-да, а Мариша-то меня шпыняла..."

— Молчишь? — Лаврентьев откинулся в кресле, устраиваясь поудобнее. — Правильно делаешь, что молчишь. Поехали дальше. Ты знаешь, в принципе, и это, — Лаврик с выражением лёгкой брезгливости поднял за угол Серёжкино "сочинение", — ничего не доказывает. Согласись, то, что далеко не каждый двенадцатилетний пацан сможет так грамотно излагать свои мысли языком военной бюрократии, — это не более, чем мои личные умозаключения... Пункт третий: ученик седьмого класса сто сорок третьей школы Вересов Сергей, как следует из звонка завуча вышеозначенной школы, в данный момент находится на переэкзаменовке. Кстати, по русскому языку. Дитя, которое служит тебе "крышей", — двоечник и явно не знает канцелярита...

"Не, Мариша точно порадовалась бы: какой я, оказывается, грамотный! ''

— ...Что из этого следует? Либо ты — не он, либо он — не ты. В любом случае налицо два разных человека. Кто из этих двоих дурит мозги контрразведке района? Молчишь? Пункт четвёртый: мальчик, я готов поверить, что ксива, изложенные тобой бредни и нестыковки в школе, — всё это — невероятное стечение обстоятельств, но когда двое "герильёс", пойманных на поле боя с оружием в руках, на допросе порознь голосят, что ты — боец вражьей разведгруппы, так бывает? Врут они безбожно, так?!

— Ага, — Серёга решил подать голос. Просто так, для профилактики.

— Оба сразу? — опять заулыбался капитан. — Причём совершенно одинаково? Мальчик, так не бывает! Лучше колись, а то...

— А то — что? — вопрос требовал немедленного уточнения.

— Что? — взор Лаврентьева слегка затуманился. — Что будет? В принципе, есть два способа: спортивный и не очень. В первом случае часа через два ты сам себя окончательно сдашь. Но, ей-богу, мне лениво... Неспортивные методы... Это то, о чём ты думаешь. Последние полчаса — точно. Ты знаешь, несмотря на басни, которые рассказывают о нашей конторе вообще и обо мне в частности, законченных садистов здесь нет. Так что пытать в полном смысле этого слова ребёнка здесь не будут. Пока не выясним, кто ты есть на самом деле. Знаешь, даже не из-за переизбытка милосердия, а из-за того, что от боли ты наплетёшь столько, что хрен разберёшь потом, где чистая правда, а что ты оперативно придумал, чтобы всё побыстрей кончилось... Три кубика барбамила внутривенно, и через десять минут ты сдашь всех и вся. Ну так что, боец невидимого фронта? Как сказал один хороший писатель в неплохой книге, "у тебя совершенно свободный выбор" — между ручкой и шприцом с "сывороткой правды". Думай.