Спустя долгое время, час или больше, в течение которого абсолютная тишина подвала не нарушалась никаким шумом, Гейна сказала нетерпеливым шепотом: — Я думаю, там наверху все умерли.

— Это упростило бы нам задачу, — пробормотал Эсдан.

— Но мы — те, кого похоронили, — сказала Камса.

Их голоса разбудили ребенка, и он захныкал — первая жалоба, которую Эсдан когда-либо слышал от него. Это было тихое, усталое поскуливание или раздражение, а не плач. Это затрудняло его дыхание, и он задыхался в промежутках между приступами раздражения. — О, малыш, малыш, тише, тише, — пробормотала мать, и Эсдан почувствовал, как она покачивается всем телом, прижимая ребенка к себе, чтобы согреть его. Она пела почти неслышно: — Суна мэйя, суна на... Сура рена, сура на... — Монотонный, ритмичный, жужжащий, мурлыкающий звук создавал тепло, уют.

Должно быть, он задремал. Он лежал, свернувшись калачиком, на досках. Он понятия не имел, как долго они пробыли в подвале.

"Я прожил здесь сорок лет, желая свободы", — сказал ему разум. — "Это желание привело меня сюда. Это выведет меня отсюда. Я буду держаться крепко."

Он спросил остальных, слышали ли они что-нибудь после бомбежки. Они все прошептали: — нет.

Он потер голову. — А ты как думаешь, Гейна? — спросил он.

— Думаю, холодный воздух вредит этому ребенку, — сказала она почти своим обычным голосом, который всегда был тихим.

— Ты разговариваешь? Что ты говоришь? — закричал старик. Камса, сидевшая рядом с ним, похлопала его по плечу и успокоила.

— Я пойду посмотрю, — сказала Гейна.

— Я пойду.

— Ты стоишь на одной ноге, — сказала старуха с отвращением в голосе. Она хмыкнула и, вставая, тяжело оперлась на плечо Эсдана. — А теперь успокойся. — Она не стала включать свет, а ощупью добралась до лестницы и поднялась по ней, слегка отдуваясь на каждой ступеньке. Она толкнула, навалилась на люк. Показался краешек света. Они смутно видели подвал, друг друга и темное пятно, голову Гейны на свету. Она долго стояла там, потом опустила крышку. — Никого, — прошептала она с лестницы. — Никакого шума. Похоже на первое утро.

— Лучше подождать, — сказал Эсдан.

Она вернулась и снова опустилась среди них. Через некоторое время она сказала: — Мы выходим, а в доме незнакомые люди, какие-то другие армейские солдаты. Тогда куда?

— Ты можешь добраться до лагеря полевых? — предположил Эсдан.

— Это долгий путь.

Через некоторое время он сказал: — Не могу сказать, что делать, пока мы не узнаем, кто там наверху. Все в порядке. Но позволь мне выйти, Гейна.

— Для чего?

— Потому что я буду знать, кто они, — сказал он, надеясь, что был прав.

— И они тоже, — сказала Камса со странным легким смешком. — Думаю, в тебе нельзя ошибиться.

— Хорошо, — сказал он. Он с трудом поднялся на ноги, нашел дорогу к лестнице и с трудом взобрался по ней. "Я слишком стар для этого", — снова подумал он. Он поднял крышку люка и выглянул наружу. Он долго слушал. Наконец он прошептал тем, кто был внизу, в темноте: — Я вернусь, как только смогу, — и выполз наружу, неуклюже поднимаясь на ноги. У него перехватило дыхание: воздух в этом месте был насыщен гарью. Свет был странным, тусклым. Он шел вдоль стены, пока смог выглянуть из дверного проема кладовой.

То, что осталось от старого дома, было разрушено, как и все остальное, взорвано, тлело и скрывалось в вонючем дыму. Черные угли и битое стекло покрывали мощеный двор. Ничто не двигалось, кроме дыма. Желтый дым, серый дым. Над всем этим была ровная, ясная синева рассвета.

Он вышел на террасу, прихрамывая и спотыкаясь, потому что его ступню пронзила слепящая боль по всей ноге. Подойдя к балюстраде, он увидел почерневшие обломки двух флаеров. Половина верхней террасы представляла собой свежий кратер. Под ним простирались сады Ярамеры, прекрасные и безмятежные, как всегда, уровень за уровнем, до старого дерева и реки. Поперек ступеней, спускавшихся на нижнюю террасу, лежал мужчина; он лежал легко, расслабленно, раскинув руки. Ничто не двигалось, кроме стелющегося дыма и кустов с белыми цветами, покачивающихся на ветру.

Ощущение, что за ними наблюдают сзади, из пустых окон сохранившихся фрагментов дома, было невыносимым. — Здесь есть кто-нибудь? — внезапно окликнул Эсдан.

Тишина.

Он крикнул снова, громче.

Послышался ответ, отдаленный зов, откуда-то из-за фасада дома. Он, прихрамывая, спустился на тропинку, на открытое место, не пытаясь спрятаться; какой в этом был смысл? Со стороны фасада дома появились мужчины, трое мужчин, затем четвертая — женщина. Они были активами, грубо одетыми, должно быть, полевыми работниками, спустившимися со своего участка. — Я с кое-кем из прислуги, — сказал он, останавливаясь, когда они остановились в десяти метрах друг от друга. — Мы спрятались в подвале. Есть еще кто-нибудь поблизости?

— Кто ты? — спросил один из них, подходя ближе, вглядываясь и видя не тот цвет кожи, не те глаза.

— Я скажу тебе, кто я такой. Но безопасно ли нам выходить? Там старики, ребенок. Солдаты ушли?

— Они мертвы, — сказала женщина, высокая, с бледной кожей и костлявым лицом.

— Одного мы нашли раненым, — сказал один из мужчин. — Все домашние мертвы. Кто же бросил эти бомбы? Какая армия?

— Я не знаю, что это за армия, — сказал Эсдан. — Пожалуйста, пойдите скажите моим людям, что они могут подняться. Там, в конюшне. Окликните их. Скажите им, кто вы такие. Я не могу идти. -Повязки на его ноге ослабли, и переломы сдвинулись; от боли у него начало перехватывать дыхание. Он сел на тропинку, тяжело дыша. У него закружилась голова. Сады Ярамеры стали очень яркими и очень маленькими и отдалялись от него все дальше и дальше, дальше, чем дом.

Он не совсем потерял сознание, но какое-то время в его голове все путалось. Вокруг было много людей, и они находились на открытом воздухе, и все провоняло горелым мясом, запах, который застрял у него во рту и вызвал рвотные позывы. Там была Камса, крошечное голубоватое личико спящего младенца на ее плече. Там была Гейна, которая говорила другим людям: — Он подружился с нами. — Молодой человек с большими руками поговорил с ним и что-то сделал с его ногой, снова перевязал ее, потуже, причинив ужасную боль, а затем наступило облегчение.

Он лежал на спине на траве. Рядом с ним на траве лежал на спине мужчина. Это был Метой, евнух. Кожа головы Метоя была окровавлена, короткие черные волосы обгорели и стали каштановыми. Кожа его лица цвета пыли была бледной, голубоватой, как у младенца. Он лежал тихо, иногда моргая.

Светило солнце. Люди разговаривали, много людей, где-то поблизости, но они с Метоем лежали на траве, и никто их не беспокоил.

— Флаеры были из Беллена, Метой? — спросил Эсдан.

— Пришли с востока. — Резкий голос Метоя был слабым и хриплым. — Думаю, так оно и было. — Через некоторое время он сказал: — Они хотят переправиться через реку.

Эсдан некоторое время размышлял над этим. Его разум все еще работал не очень хорошо. — А кто знает? — сказал он наконец.

— Эти люди. Рабочие на местах. Активы Ярамеры. Они хотят встретиться с армией.

— Вторжения?

— Освобождения.

Эсдан приподнялся на локтях. Подняв голову, он, казалось, прояснил ее, и сел. Он посмотрел на Метоя. — Они найдут их? — спросил он.

— Если на то будет воля владыки, — сказал евнух.

Вскоре Метой попытался приподняться, как Эсдан, но потерпел неудачу. — Меня потрепало, — сказал он, задыхаясь. — Что-то ударило меня по голове. Я вижу все двойным.

— Вероятно, сотрясение мозга. Лежи спокойно. Оставайся в сознании. Ты был с Банаркамье или наблюдал?

— Я занимаюсь твоей работой.

Эсдан кивнул, кивком в ответ.

— Фракции погубят нас, — слабым голосом произнес Метой.

Камса подошла и присела на корточки рядом с Эсданом. — Они говорят, что мы должны переправиться через реку, — сказала она ему своим мягким голосом. — Туда, где народная армия обеспечит нам безопасность. Я не знаю.

— Никто не знает, Камса.

— Я не могу переправить Рекама через реку, — прошептала она. Ее лицо напряглось, губы поджались, брови опустились. Она плакала, без слез и молча. — Вода холодная.

— У них будут лодки, Камса. Они присмотрят за тобой и Рекамом. Не волнуйся. Все будет хорошо. — Он знал, что его слова бессмысленны.

— Я не могу уйти, — прошептала она.

— Тогда оставайся здесь, — сказал Метой.

— Они сказали, что сюда придет другая армия.

— Возможно. Скорее всего, так будет и с нашими.

Она посмотрела на Метоя. — Ты — вольноотпущенный резаный, — сказала она. — С теми, другими. Она снова посмотрела на Эсдана. — Чойо убит. Вся кухня разлетелась на горящие куски. — Она закрыла лицо руками.

Эсдан сел и потянулся к ней, поглаживая ее плечо и руку. Он прикоснулся к хрупкой головке ребенка с его тонкими сухими волосами.

Гейна подошла и встала над ними. — Все местные работники собираются переправиться через реку, — сказала она. — На всякий случай.

— Здесь вы будете в большей безопасности. Где есть еда и кров. — Метой говорил короткими фразами, закрыв глаза. — Чем идти навстречу вторжению.

— Я не могу взять его с собой, мама, — прошептала Камса. — Ему должно быть тепло. Я не могу, не могу взять его с собой.

Гейна наклонилась и заглянула в личико ребенка, очень нежно прикоснувшись к нему одним пальцем. Ее морщинистое лицо сжалось в кулак. Она выпрямилась, но не так прямо, как обычно. Она стояла, склонившись. — Хорошо, — сказала она. — Мы останемся.

Она села на траву рядом с Камсой. Вокруг них сновали люди. Женщина, которую Эсдан видел на террасе, остановилась рядом с Гейной и сказала: — Пойдем, бабушка. Пора уходить. Лодки готовы и ждут вас.

— Остаюсь, — сказала Гейна.

— Почему? Не можешь покинуть тот старый дом, в котором ты работала? — сказала женщина, издеваясь, подшучивая. — Все сгорело, бабушка! Давай же. Приведи эту девушку и ее ребенка. — Она бросила быстрый взгляд на Эсдана и Метоя. Они не были ее заботой. — Давай, — повторила она. — Вставай сейчас же.

— Остаюсь, — сказала Гейна.

— Вы сумасшедшие домоседы, — сказала женщина, отвернулась, снова повернулась, пожала плечами и пошла дальше.

Еще несколько человек остановились, но ни один не задержался дольше, чем на мгновение, чтобы задать вопрос. Они устремились вниз по террасам, по залитым солнцем дорожкам вдоль тихих прудов, вниз к эллингам за большим деревом. Через некоторое время они все ушли.

Солнце стало припекать. Должно быть, уже около полудня. Метой был белее, чем когда-либо, но он сел, сказав, что большую часть времени может видеть по одному предмету.

— Нам нужно отойти в тень, Гейна, — сказал Эсдан. — Метой, ты можешь встать?

Он пошатывался, но шел без посторонней помощи, и они добрались до тени садовой стены. Гейна отправилась на поиски воды. Камса несла Рекама на руках, прижимая к груди, защищая от солнца. Она долгое время не произносила ни слова. Когда они уселись, она сказала наполовину вопросительно, тупо оглядываясь по сторонам: — Мы здесь совсем одни.

— Там останутся и другие. В комплексах, — сказал Метой. — Они обязательно появятся.

Вернулась Гейна; у нее не было сосуда, в котором можно было бы носить воду, но она намочила свой шарф и положила холодную мокрую ткань Метою на голову. Он вздрогнул. — Ты сможешь лучше ходить, а потом мы сможем отправиться на территорию дома, без помех, — сказала она. — Там есть места, где мы могли бы жить.

— Жилой комплекс — это место, где я вырос, бабушка, — сказал он.

И вскоре, когда он сказал, что может идти, они собрались и, прихрамывая, пошли по дороге, которую Эсдан смутно помнил, — дороге к клетке-ловушке. Этот путь казался долгим. Они подошли к высокой крепостной стене и открытым воротам.

Эсдан на мгновение обернулся, чтобы взглянуть на руины большого дома. Гейна остановилась рядом с ним.

— Рекам умер, — сказала она себе под нос.

У него перехватило дыхание. — Когда?

Она покачала головой. — Не знаю. Она хочет обнимать его. Ей надоест держать его, и тогда она отпустит его. — Она посмотрела в открытые ворота на ряды хижин и длинных домиков, высохшие садовые участки, пыльную землю. — Там много-много маленьких детей, — сказала она. — В этой земле. Двое моих собственных. Ее сестры. — Она вошла внутрь вслед за Камсой. Эсдан еще немного постоял в воротах, а затем вошел внутрь, чтобы сделать то, что ему полагалось сделать: вырыть могилу для ребенка и вместе с другими дождаться освобождения.