— С ума сошла — еду переводить, — отчитал он ее. — Сама не хочешь — не ешь, а за других не решай.
Он оторвал зубами здоровый кусок мяса и начал жевать. Запашок чувствовался, но ему приходилось едать и похуже. Ольга нервно сглотнула и убежала к плите.
После скудного обеда местными запасами, дополненными плоским твердым хлебом из вещмешков — Заграт подивился про себя, чем же питалась старуха, особенно зимой — компания выбралась на свежий воздух. Тилос, во время обеда сидевший рядом с кроватью и осторожно поглаживавший руку бессознательной Танны, присоединился к ним.
— Уже скоро, — резким надорванным голосом сказал он. — Потерпите, друзья, недолго осталось.
— Ага, — буркнул Заграт. — Нагонят нас по-быстрому — и все.
— Не шебутись, — с досадой оборвал его тролль. — Шла бы за нами погоня, давно бы на нас насела. Мы от гор еле плелись, улитка бы догнала.
— Так и те ребята выглядели как-то квело, — парировал шаман. — Их, видать, тоже каким-то боком зацепило. Только они давно очухались, зуб даю.
— Заграт прав, — неожиданно поддержал его Тилос. — Всех Карателей тренируют в связной магии. Не так, как настоящих магов, для полноценной связи талант нужен. Но точки-тире вспышками передавать могут. Так что зацепило их наверняка неслабо. Но вы бы топали в деревню, а? Здесь-то точно ничем мне не поможете.
— Да мы подождем, — лениво откликнулся Хлаш. — Мы, крокодилы чешуйчатые, всякого там эфира не знаем, не видели, а подраться у меня руки чешутся. Пусть нагоняют, если хотят.
Он нащупал свою могучую шипастую палицу и подтянул ее поближе, любовно оглаживая рукоять. Заграт только покачал головой.
— А кто тебе она? — наконец спросил он. — Жена, что ли, бывшая? Али любовница?
— Она мать Беллы, — нехотя ответил Тилос.
— А ты отец, что ли? — удивился Заграт. — Хрена ж себе...
— Я не отец Беллы, не муж и не любовник Танны, — безразлично сказал Серый князь. — Но Танна — замечательная женщина. Если бы я мог, с радостью поменялся бы сейчас с ней местами.
— Тилос, — с любопытством, пробивающимся даже сквозь оглоушенность, поинтересовалась Ольга, — а все же — кто она? Расскажи, а?
— Рассказать? — Тилос откинулся на спину и посмотрел в небо, задумчиво жуя травинку. — А зачем? Ничего особенного. Ни великих подвигов, ни неземной любви... Вам неинтересно.
— Тилос... — умоляюще поглядела на него Ольга. Она сложила руки перед грудью, будто собиралась разговаривать с предками или духами.
Серый Князь вздохнул и приподнял бровь. Заграт усмехнулся краем рта. Похоже, девчонка начинает вить из него веревки. Ох, далеко пойдет, егоза...
— Ладно, слушайте, — пожал Тилос плечами.
Родителей своих Танна не помнила. С малых лет она жила на попечении общества — тут пол подмести, там гусей попасти, а став постарше — воды натаскать да свиньям корму задать. В небольшой деревушке по имени Сагра насчитывалось не больше полусотни дворов, но народ в ней жил добродушный и незлой. Впроголодь девочка спать не ложилась, хотя и не знала, на каком дворе заночует следующим вечером.
Красотой ее духи не обделили уже в детстве — той красой, которая не уходит со взрослением. Знакомые мальчишки не упускали случая щипнуть ее или дернуть за волосы, и она с удовольствием отвечала им тем же. Вообще уличная жизнь воспитала из нее скорее мальчишку-сорванца, чем порядочную девушку. Серьезных стычек с ней сверстники старались избегать: маленькие костлявые кулачки быстро выбивали дурь из их голов, зачастую вместе с юшкой из носа.
Когда ей исполнилось двенадцать, у ней впервые пошла кровь. В панике она бросилась к местной ведьме, знахарке и травнице Келле, и та долго утешала ее, вытирая грязным полотенцем текущие слезы. Вскоре она начала ловить на себе странные оценивающие взгляды матерей тех мальчишек, с кем бегала ловить рыбу и разорять перепелиные гнезда. Она не понимала этих взглядов до тех пор, пока Теревена, одна из немногочисленных подружек, не поделилась жуткой тайной: родители Керубена, пятнадцатилетнего оболтуса из богатой — по местным меркам — семьи, говорили со старостой, что пора бы девке — то есть Танне — и за ум браться, о замужестве думать. От подобных разговоров до свадьбы проходило, бывало, лет до трех-четырех, но, раз определенная, судьба детей обычно оставалась неизменной. Уговоры в тех краях чтили. По молодости лет Танна не задумывалась о том, что сирота на попечении общества не обладает ни малейшим правом голоса. Если родное дитя у родителей слезами и истериками редко, но могло добиться от ворот поворота нелюбимому парню, то у нее имелось лишь два выбора: пойти за кого укажут либо подвергнуться всеобщему остракизму или даже изгнанию из деревни. Впрочем, вряд ли у нее возникла бы сама мысль о протесте: старшим ее научили подчиняться беспрекословно.
Вероятно, так бы и прошла ее жизнь — бесприданной женой среди родственников постылого мужа, не упускающих случая попрекнуть куском хлеба, — если бы не обнаружившийся у нее еще в раннем детстве Дар, весьма неприятный для многих. Одного взгляда на человека ей хватало для того, чтобы определить — говорит он правду или же лжет. До поры до времени, пока она пасла гусей да бегала с прочими детьми по пыльной улице, никто особо не беспокоился. Разве что пацанва в ее присутствии остерегалась рассказывать совсем уж откровенные небылицы про лесных да банных чудищ, чтобы не нарваться на презрительное фырканье. Но однажды, когда ей исполнилось лет, наверное, тринадцать, она стала свидетелем спора между Келлой и местным толстосумом Качером. Толстосум, жадный, как барсук, нещадно моривший своих работников и дрожавший над каждым медяком (а между тем, как все доподлинно знали, державший в подвале огромные сундуки, набитые золотом), пользовался дружной деревенской нелюбовью. Хитроватый и всегда себе на уме, сейчас он попытался заплатить Келле за лечение заболевшей маститом коровы вместо пяти оговоренных грошей три, утверждая, что дал вперед задаток. Ведьма, целую ночь проведшая рядом с больным животным и качающаяся от недосыпа, пыталась слабо протестовать. Однако большой и шумный Качер просто не давал сказать ей ни слова, громко и обильно возмущаясь по поводу падения нравов и нечестности людей в целом и ведьмы в частности. На шум собрались соседи. Все прекрасно понимали, что Качер в очередной раз пытается надуть Келлу, но вступаться за нее не спешили: портить отношения с владельцем едва ли не четверти всех пахотных земель в округе не хотелось никому.
Качер уже почти вытолкал за ворота едва не плачущую Келлу, когда Танна, гнавшая стаю гусей на пруд, бросила хворостину и решительно протолкалась через небольшую толпу.
— Ты врешь! — звонким голоском заявила она. Ее губы тряслись от возмущения. — Ты обещал ей пять монет и ничего не дал заранее! Ты врешь еще хуже, чем Ведел вчера на речке! — Ведел был ее другом и еще одним кандидатом в женихи, о чем она не знала. — Все же видят, что ты врешь!
— Да? — ухмыльнулся неприятно пораженный, но не подавший виду Качер. — Ты-то откуда знаешь? Подслушивала под забором, что ли?
— Нет! — уже тише ответила Танна. Внезапно она осознала, что сказать ей, в сущности, нечего. Желтые пятна лжи в глазах и голове Качера видела только она. Она уже не раз с изумлением убеждалась, что другие не замечают таких очевидных вещей. Но отступить она не могла. — Я тебя насквозь вижу!
— Да что ты говоришь! — ухмылка на лице Качера стала похожей на гримасу ненависти. — И что же ты видишь? Может, как тебя дерут за уши за неуважение к старшим, ты, побирушка подзаборная?
Люди недовольно заворчали. Сироту в деревне если и не любили, то жалели, и прямое оскорбление не понравилось многим. Качер, поняв, что допустил ошибку, одним сильным движением вытолкнул Келлу со двора и со стуком захлопнул калитку. Кто-то помог ведьме подняться с земли, и люди, покачивая головами, принялись расходиться. Кто-то еще дал Танне шутливый подзатыльник. Сердито швыркнув носом и подобрав свою хворостину, она побежала собирать разбредшихся по всей улице гусей, бросив напоследок сочувственный взгляд на Келлу.
История, как обычно, сплетнями разнеслась по деревне, но забылась бы так же быстро, как и всегда, если бы буквально через два дня девочку не угораздило уличить в жульничестве заезжего игрока в трактире. Когда тот попытался незаметно вытащить из кармана лишнего туза, она скребла пол у стойки и никак не могла его видеть. Тем не менее проигравшийся в пух крестьянин с радостью откликнулся на ее возмущенный крик и выгреб из кармана незадачливого шулера аж с десяток тузов разных мастей. Изрядно помятого гостя с позором выбросили из трактира, заботливо, чтобы не ушибся, швырнув на изрядную кучу еще не убранного навоза в дальнем углу двора. Но на Танну с тех пор начали опасливо коситься. Чего греха таить, у каждого имелись мелкие делишки, тщательно скрывавшиеся от окружающих, и никому не хотелось, чтобы какая-то ничейная девчонка вытащила их на свет.
Очень быстро Танна осознала охлаждение со стороны деревенских. Вскоре она с удивлением заметила, как матери сердито звали домой своих отпрысков, замечая их в компании с девочкой. Ей стало все сложнее находить себе ночлег, хотя кормили ее по-прежнему сытно: портить отношения с потенциальной ведьмой людям хотелось еще меньше, чем с богатым Качером. Чем дальше, тем больше она ощущала растущую вокруг пустоту. Наконец, в один прекрасный день Келла решительно взяла ее за руку и привела к себе в дом.
— В общем, так: теперь живешь здесь, — решительно заявила старуха после непродолжительных расспросов. — Грех перед духами — Дар в землю зарывать, не для того он дан. С завтрашнего дня начинаешь учиться.
Танна немного удивилась такой перемене в жизни, но ей, в общем, было все равно, а может, даже немного интересно. Всю свою коротенькую жизнь она выполняла, что приказывают, безразлично, кто именно. Келла так Келла, тем более что ведьма всегда по-доброму относилась к ней. На следующий день она без возражений начала старательно зубрить лечебные травы. Общество не возражало против такой перемены: Келла потихоньку дряхлела, а деревне негоже оставаться без колдуньи. Танна как ученица ведьмы — почему бы и нет, тем более когда можно поймать двух куриц одной рукой? Так что пару лет после того девочка усваивала новые обязанности. К концу срока она уже неплохо разбиралась в травах и снадобьях и даже могла самостоятельно вылечить одну из семи разновидностей острого живота у человека или хромоту у лошади. Вероятно, ее жизнь так бы и пошла по проторенной дорожке деревенской колдуньи — одиночество, много уважения и немного затаенного страха со стороны окружающих, если бы не Чума.
Времена стояли неспокойные. Приморская империя активно расширялась, заключая альянсы с западными свободными городами и, в знак дружбы, посылая войска в воровские леса. Преследуемые бандиты бежали кто куда, по большей части к северу, в Талазену, где не составляло труда затеряться и укрыться. Землепашские деревни вдоль трактов страдали, не способные оборонить себя от больших банд. Однако Сагра стояла неподалеку от малопроходимых лесных болот, и в нее приходила лишь одна более-менее торная дорога. Ненадежные тропинки через топи разбойникам не нравились, так что они сюда почти и не являлись. От отдельных же групп мародеров сельчане с успехом отбивались при помощи отряда наемников в пять человек — пожилых, но опытных и еще крепких имперских солдат, вышедших в отставку.
Но смута постепенно сходила на нет. Постепенно на новых имперских землях установилась тишина. Наемники обзавелись собственными хозяйствами, женились, огрузнели и теперь вечерами рассказывали детишкам сказки о своих героических подвигах. Но расширение Империи не прошло ей даром. Воспользовавшись тем, что армия по большей части ушла в западные и северные земли, с юга насели объединенные орды врагов — свирепых гуланов и тарсачьих отрядов, ведомых страшными женщинами-воительницами, в бою обнажавшихся до пояса, чтобы смущать северных солдат нагой грудью. Они принялись опустошать южные плодородные земли в окрестностях Саламира и Тушера, временами доходя едва ли не до самой Золотой Бухты. Армия снимала гарнизоны в городах и селах и форсированными маршами двигалась к югу. Отряды отрывались от обозов и именем Императора выгребали зерно из амбаров и скот из коровников, отставляя взамен лишь расписки с обещанием компенсации. Стояла поздняя осень, и до следующего урожая оставалось еще долго. Цены на продовольствие взлетели. Настоящий голод еще не начался, но люди слабели от недоедания и ели все, что могли достать — включая протухшее мясо.
А вместе с недоеданием пришла эпидемия.
Чума началась где-то в районе Каменного Острова и быстро распространилась и по старым, и по новым имперским землям. Ей сопутствовали холера и дизентерия. Вымирали целые местности, а немногие уцелевшие бежали куда глаза глядят. Сам Император спасался тем, что ел и пил исключительно из серебряной посуды — серебро, как известно, отпугивает злых духов болезней. От многих его приближенных, впрочем, духов не отпугнуло ни серебро, ни даже чистое золото, так что они умирали в страшных муках. В массе своей размножились мыши и крысы, стаями обгладывающие трупы домашних животных, а то и людей, иногда валяющиеся прямо на улицах. Все имевшиеся целители жили в полусне, вымотанные до крайнего предела, и многие умирали от тех самых болезней, что пытались лечить.
До Сагры чума добралась нескоро. К тому времени по Империи широко прошла весть, пущенная лекарями из Серого Княжества, что болезнь разносят блохастые крысы. Торговцы крысиным ядом уже делали состояния, продавая его местным властям целыми телегами. Но полуграмотная Келла, разумеется, ничего не знала о новейших достижениях эпидемиологии и не обратила внимания на идущие по деревне пересуды о дохлых грызунах в погребах. Первый случай чумы стал для всех полной неожиданностью. Заболела трактирщица, в подвале которой спряталась крыса, приехавшая за несколько дней до того в телеге из-под зерна. Вскоре слегло еще несколько человек, и общество в панике снарядило экспедицию в Талазену с просьбой о помощи.
Первым местом, куда сунулась экспедиция, оказался храм Колесованной Звезды. Храмовники были не единственными, кто умел бороться с чумой, но свежеотстроенный храм стоял неподалеку от въезда в Золотую Бухту. Сунувшаяся туда горстка провинциалов, доселе общавшихся лишь с оптовыми торговцами зерном и ошалевших от ласкового приема, с радостью согласилась на все условия храмовников, не слишком даже и разобрав, какие именно. Вскоре после того в деревню явился отряд монахов в количестве пяти человек под руководством молодого, но страстного брата Селима, таскавшего на груди массивный золотой символ Пророка — круг с пятиконечной звездой внутри. Новоприбывшие поразили сельчан своим энтузиазмом. Всего за день они соорудили за околицей что-то вроде святилища и две временные хижины, в которых и поселились. Все приглашения крестьян, в том числе и самого Качера, они отклонили вежливо, но твердо, благо лето стояло теплое. Впрочем, последнему от ворот поворот они не дали и часто проводили у него целые дни. От разбросанных по округе ядовитых приманок сдохли все крысы и половина местных собак, сельчане поголовно кашляли, задыхаясь от едкого запаха дыма, которым окуривали жилища, но эпидемия прекратилась. Из трех десятков заболевших половина скончалась в судорогах, но, благодаря лекарствам монахов, вторая половина выжила. Новых случаев чумы не случилось, если не считать Келлы. Никто не видел, как брат Селим как-то вечером, когда Келла с Танной отсутствовали дома, вытряхнул на порог их стоящего на отшибе дома с дюжину блох из пакетика и тут же дал деру, сверкая сандалиями из-под длиннополой рясы.
