На проспекте у поворота к речному вокзалу он увидел сожженный трамвай. Кабуто избегал ходить каждый день одной и той же дорогой, поэтому вчера и позавчера здесь не был, но третьего дня трамвая на ральсах не стояло. Кто, зачем и, главное, как его сюда приволок было неясно — электроэнергия в городе пропала еще две недели назад. Водопровод с канализацией тоже не функционировали, так что в плане ароматов город за это время обогатился существенно.
Вооруженные дубинками и ножами мародеры рыскали по покинутым магазинам, били окна в брошенных домах, растаскивали то, что не растащили до них, и прятали там, где, по их мнению, этого не найдут захватчики. Прятали хорошо, захватчики потом и в самом деле не обнаружили даже половины всех таких тайников. Правда, не явились за ними и сами прижимистые горожане. В девяти из десяти случаев этого уже некому было делать.
С проспекта он свернул в низкий портал какого-то пассажа, пустующего и разоренного, как и все вокруг. В холле грызлись бездомные собаки, в закутке справа от входа кого-то убили. Кабуто прошел пассаж насквозь и вынырнул к тяжелой громаде муниципального суда. Несколько дней назад на этом месте на него налетела шайка малолетней шпаны и предприняла попытку грабежа. Приглядевшись, можно было увидеть тучи воронья, рассевшегося на деревьях в скверике неподалеку, где Кабуто побросал трупы.
Оставшиеся два квартала он преодолел быстрым шагом, постоянно оглядываясь в поисках хвоста. Не нужно быть великого ума, чтобы понимать, что Сазке-кун, Гара Песчанник — да кто угодно! — теперь перевернут весь Восток в поисках Орочимару-сама. Развязать язык или наоборот, заткнуть ему рот навсегда — их цели напрямую связаны с их нуждами, однако для Орочимару-сама исход может быть только один. Кабуто не хотел из-за собственной неосторожности ставить жизнь хозяина под угрозу.
Вот и их подвальчик. До войны тут размещалась какая-то рекламная конторка, закрывшаяся по причине отсутствия клиентов — лестница вся заросла грязью, была зассана и завалена мусором. Дверь, к которой она вела, Кабуто забаррикадировал изнутри и ни разу не открывал. Пройдя чуть дальше, он спрыгнул в бетонный карман с полуподвальным окошком у самого дна, протолкнул внутрь сумку и сам протиснулся следом.
Он был здесь. Кошмарная белая тварь, вся состоящая из кольчатых сегментов и костяных наростов с головой не то льва, не то дракона, похожей на те, в которые лицедеи облачаются во время новогодних уличных парадов. В ее движениях не было ни капли естественности, присущей живому организму, сегменты болтались и переваливались подобно звеньям цепи, издавая при этом звуки, напоминающие треск ломающегося бамбука. В такие моменты Кабуто становилось страшно, что Орочимару-сама умрет просто оттого, что пошевелился.
— Что сегодня? — щелканье чудовища было невнятным, но именно это оно собиралось сказать.
— Рыба, Орочимару-сама, — виновато ответил Кабуто. Если быть точным — тухлая рыба. Добывать пропитание в умирающем городе становилось все трудней, и это заботило Кабуто гораздо больше, чем подступающая к окраинам армия Ветра. В грузовом порту он нашел некоторый запас рыбы и постарался сделать так, чтобы до него не добрались другие мародеры. Перетащить сюда всю рыбу ему не давало опасение, что Орочимару-сама сожрет ее за один присест. Саннину становилось хуже день ото дня, он уже плохо себя контролировал, заговаривался и бодрствовал всего лишь час или два в сутки. Любой, даже самый простейший вопрос приводил его в оцепенение, а когда он принимался отвечать, то к середине фразы уже забывал, что говорил в начале.
— Завтра тоже будет рыба, Кабуто? — донимать его теперь — все равно, что общаться со столетним дедом. После того, как он поест, у него наступят несколько минут прояснения, в течение которых с Кабуто будет говорить не одержимый манией преследования маразматик, а прежний Орочимару-сама. Гений ниндзюцу и кумир всех ученых Востока.
— Завтра тоже будет рыба, Орочимару-сама.
Расстегнув сумку, он вывалил на земляной пол ее протухшее содержимое. В подвале и прежде воняло, а тут дало так, что Кабуто аж зажмурился. С потолка свисали пучки луговых трав, по задумке, приглушающих запах рыбы, но помогало это, прямо скажем, не очень.
— Передовые разъезды Ветра уже видели на окраинах, — объяснял Кабуто, пока его господин насыщался. — Послезавтра или днем позже армия Ветра займет Каваго, хотя люди Песчанника наверняка уже в городе.
— Будь осторожен, — прострекотал змий, — не попадайся им на глаза.
Кабуто принял некоторые меры по изменению внешности, и остался доволен результатом. Тем не менее, он был согласен, что человек с наметанным глазом узнает его, если подойдет достаточно близко, поэтому сторонился всяческих встреч. В скованном ужасом полупустом городе это было нетрудно.
— Я бы не столько опасался Песка, сколько Звука, Орочимару-сама, — заметил он. — Пока Сазке-кун не убьет вас, он никому не докажет свою состоятельность как Каге.
— Опять ты завел свою песенку про Каге. Система Пяти Великих Наций не должна тебя одурачить, Кабуто! Мне выпало повидать вождей кланов и меньших Деревень, которые в бою были посноровистей, чем Хаширама и покруче нравом, чем нынешний Райкаге, а подданные молились на них истовей, чем обитатели Конохи преклоняются перед образом Минато 'Молнии'. Они водили в бой немалые рати и умели всыпать так, что кое-кому до сих пор стыдно вспоминать. Однако ни один из них, даже если пытался, не получил титула Каге, оставшись для летописей безликим и не выделяющимся 'вождем'. Пять Наций ревностно оберегают свой статус-кво и не намерены допускать каких-то там выскочек на скрижали истории. Если Сазке-кун что-то кому-то и докажет моим убийством, то только себе.
— Умоляю вас заострить свое внимание на том, что ключевое слово здесь 'убийство', Орочимару-сама.
— Где же ты раньше был со своей дальновидностью, Кабуто?
Он замыслил дерзкий план. Дерзкий и отчаянный, совсем не в привычках Орочимару-сама, но, как выразился сам саннин, ему было уже нечего терять. Используя Узумаки Наруто как приманку для Конохи и Пэйна, 'Горизонт' — для Йоахима Руна, а самого себя — для Песчанника и Учиха Сазке, он надеялся собрать в одном месте всех своих врагов. Учитывая патологическую ненависть, которую все обозначенные фракции питали друг к другу, легко догадаться, какую гремучую смесь они образуют. Саннин полагал, что эта смесь рванет — рванет так, что живыми из получившейся каши выберутся единицы. И он сам. С 'Горизонтом'.
— Кабуто, у меня есть для тебя боевое задание, — минула целая вечность с тех пор, как Орочимару-сама в последний раз поручал ему боевое задание. Раньше у него был под рукой целый Срытый Звук, чуть более чем полностью состоявший из отъявленных висельников, значительно более подходящих для таких вещей, чем врач и ученый Кабуто. Теперь из былого ассортимента у него только Кабуто и остался.
— Слушаю, Орочимару-сама, — было больно смотреть на великого саннина, из легенды Востока деградировавшего в уродливую и беспомощную тварь, с аппетитом пожирающую гнилую рыбу напополам с грязью и морскими водорослями.
Еда придала ему сил. Он выпрямился почти во всю длину, перетряхнул коленчатое туловище и снова свился кольцами в темном углу.
— Мне нужно тело.
— Я неоднократно предлагал вам свое, — не дрогнув, проговорил Кабуто, — и возьму на себя смелость предложить снова.
— Ты лучше всех осведомлен, какое тело мне нужно. И это тело — не твое, хоть твое и покачественней некоторых моих прошлых вместилищ. Сазке-кун был предпочтительнее 'Горизонта', но и 'Горизонт' тоже неплох. Пока Сарутоби с Митокадо и Утатане не провернули то мокрое делишко с Учиха, ловко заставив последних вырезать самих себя, я не смел и мечтать о теле с шаринганом. Никогда я не думал, что оппортунизм этой шайки будет мне на руку. Однако лишь благодаря страху Сенджу перед шаринганом, толкнувшему их на фактическую усобицу с Учиха, Сазке-кун — ребенок с искалеченной судьбой и душой — стал для меня доступен.
— На вашу беду.
— Что поделать? Я откусил больше, чем смог проглотить. Но у меня еще есть 'Горизонт', и ты обеспечишь его появление здесь, в Каваго.
— Мой человек в Звуке сообщает, что звено Наруто-куна, выкравшее 'Горизонт', отсиживается на Черном Рифе, под защитой Мутэ Юдзи. Сазке-кун использовал ваш отряд 'Нефрит' для шпионажа в этом пиратском порту. Трудно судить, сколько Каге кроме него держат там своих наблюдателей.
— Нет нужды повторять это, Кабуто. Память меня еще не настолько подводит.
— Прошу прощения, я имел в виду, что этот 'мой человек' — скорее всего, двойной агент, давно перевербованный новым вождем Звука. Сазке-кун ждет, что вы пошлете меня за 'Горизонтом', и эта утечка информации — ничто иное как попытка, схватив меня, добраться до вас.
— Он не знает, в чем суть 'Горизонта'.
— Но знаю я. Кроме того, он представляет себе ваше текущее положение, и у него хватает подчиненных, чтобы строить и проверять любые догадки.
— Тогда исхитрись не попасться, Кабуто. Действуй по обстановке и не пори горячки. Просто дай Узумаки Наруто мотивацию, а дальше он все сделает сам. Но не это главное. Главное для тебя — вырваться оттуда целым и невредимым.
Да уж, ничего не скажешь, боевое задание. Войти-то он войдет, а выходить придется не иначе как с боем.
— Я постараюсь, Орочимару-сама. Выживу и вернусь к вам.
— Нет, сюда ты не вернешься...
— Орочима...
— Не перебивай. Сюда ты не вернешься, потому что в Каваго ты не принесешь мне никакой пользы. Скоро здесь появится сестра Казекаге во главе своры своих псов и, возможно, Мадара с Пэйном. Все они будут искать меня, а после того, как Наруто-кун привезет мне сюда 'Горизонт', подтянутся и прочие. Кьюуби — главный аргумент Цунаде в намечающемся гешефтмахерстве и ключ к победе для всех остальных участников игры, — Орочимару-сама взял краткую передышку и продолжил. — Цунаде с Дзирайей придут забрать свое сокровище. Рунн, если он охотится за 'Горизонтом', тоже явится.
— Стоит ожидать также Сазке-куна, — вставил Кабуто.
— Да, — согласился змий, — Мадара трясется над своим инкогнито. Стало быть, Пэйн приведет с собой Итачи. Все же шаринган — единственный проверенный на практике способ удерживать Кьюуби в повиновении. Старый Орочимару и Итачи в одном и том же месте, в одно и тоже время — мимо такой дармовщинки Сазке-кун не пройдет ни за что. А еще Коноха и Песок. В Каваго им, как ядовитым гадам в сосуде гу, придется жрать одним других, чтобы выжить и выбраться наружу. Только главной бестии пока еще не хватает.
— Мы забыли пригласить кого-то еще?
— Ты ловишь на лету, Кабуто.
— Кого же?
— А ты подумай. Поразмышляй. Сбежавшаяся в Каваго публика будет жаждать моей крови, а я, как видишь, не в форме с ними спорить. Мне нужен кто-то, под чью защиту я смогу при случае отступить — на любых условиях, какие бы он ни выдвинул. Лишь бы спастись. Кто-то достаточно могущественный чтобы разговаривать с Конохой и Пэйном на равных. И в то же время не имеющий на меня зуба, но презирающий всех остальных.
Кабуто вздохнул. Да, выбор невелик.
— Райкаге.
— И Восьмихвостый вместе с ним. И вся их орава. Заинтригуй их, наобещай им золотые горы. Райкаге купится.
— Сделаю, Орочимару-сама.
— Сделай, — снова томительная пауза. — После этого, Кабуто, ты можешь быть свободен. И опять: не перебивай меня. Довольно мне тебя наставлять. Я дал тебе ровно столько знаний, чтобы дальше ты смог учиться самостоятельно и избрать свой путь — свободный от тех ошибок, из-за которых я и закончил в этом вонючем подвале. И ты, и я тянемся к познанию, Кабуто, но тебе бы уже пора понять, что вдвоем нам туда не дойти. Видишь ли, к истине ведут множество дорог и еще больше других, возможно, не таких кружных, покуда не проложено. Мы должны идти разными дорогами, ибо выбравший уже проторенную тропу не получит и половины того, что имеет идущий впереди. А я не считаю тебя достойным чего-то меньшего, нежели я. Если нам обоим повезет, когда-нибудь мы встретимся как равные. Это мое последнее слово, Кабуто. Сделай то, что я прошу, и прощай.
Кабуто замычал и замотал головой, безуспешно силясь сложить в осмысленную фразу все те слова, что перли из него потоком священного негодования. Ниндзя — заложник долга, слуга и солдат. Чем выше долг, тем самоотверженней и непобедимей делается воин, постигающий доселе недосягаемые для себя вершины силы и мастерства. Кабуто же ощущал за собой такой неоплатный долг перед Орочимару-сама, что, по его мнению, стоил сейчас целой армии. У него на вооружении имелась тысяча аргументов, почему он никогда и ни за что не допустит и мысли о том, чтобы бросить Орочимару-сама. Но белый змий не был расположен его слушать. Длинное тело, свившееся кольцами, ощетинившееся костяными шипами, едва заметно вздымалось и опускалось, прищелкивая при дыхании. Он спал.
* * *
В те дни, а, может, недели, месяцы, а то и целые года — хотя впоследствии мне сказали, что это были все-таки дни — пока мироздание переваривало мою неприкаянную душу, панически отказывающуюся лезть в новое, не опробованное, не разношенное тело, словно нога в только что купленные ботинки, что жмут и натирают мозоли... В общем, в эти дни меня посещали видения. Или я посещал их. Или моя душа. Или разум. Короче, то, что осталось во мне после моей не-смерти, не вылетело прочь от ударов косы ублюдка Хидана, не вытекло наружу кровью, кишками и перламутровой слизью.
Мне сказали, они там хлебнули лиха, пока я в отключке валялся. Ну да и мне несладко пришлось. У видений не было начала и конца. Они полностью заменяли мне чувство времени, плавно перетекали одно в другое, чередовались и повторялись в произвольном порядке. И в каждом из них я был не зрителем, но участником. Даже в тех, что были лишены зрительных образов и проносились через меня обоймой готовых завершенных мыслеощущений, у меня не возникало отчуждения.
Почти всегда эмоциональный ряд сопровождался рядом визуальным. Я видел, как, не щадя себя, сходились на потеху толпе воинства обреченных, снаряженных диковинным оружием, поражающим на расстоянии. Им бы разбежаться, да ноги их не слушались. Какая-то дрянь в мозжечке — невидимая нить кукловода — дурила их нервную систему, посылая мышцам ложные импульсы, делая нормальных людей послушными марионетками сидящих в уюте и безопасности хозяев. Хозяева заключали пари, ставили на себя и на других, хвастались победами, а в поражениях винили коллег, упрекая тех в жульничестве. Смертоубийство показывали на больших экранах — он било все рекорды популярности и было в почете у простонародья. Мне тоже понравилось.
Моему взору открывались то долины, гибнущие в пламени огнедышащих гор, то голые пустоши, выжженные солнцем до такой белизны, что нельзя уже было отделить небес от земли, то морской простор, над которым возносились гигантские — до небес — фигуры эфебов. Они плавно двигались, но казались не живыми, а механическими — что неудивительно, у половины отсутствовали головы, фрагменты торса, предплечья, пальцы на руках.
