Через осьмицу Келла свалилась в лихорадке. К тому времени уже почти вся деревня перебывала в святилище, с глубоким изумлением слушая рассказы монахов о мученической смерти Пророка на колесе, о пагубности для души как языческой веры в духов, так и полного безверия, о необходимости покаяния. Побывала там и Келла, но не выдержала и до середины проповеди. Демонстративно отплевываясь, она гордо покинула помещение. Когда ведьма заболела, к ней пожаловал сам брат Селим и долго увещевал ее покаяться и принять истинную веру, дабы всеблагой Пророк мог смилостивиться над ее бессмертной душой и, возможно, даже бренным телом. Все, на что хватило обессиленной Кенны — молча показать ему пальцем на дверь и потерять сознание. Брат Селим с оскорбленным видом покинул дом и тут же, под пораженными взглядами крутившихся неподалеку мальчишек, демонстративно проклял и само строение, и закоснелых язычников, в нем проживавших.
На следующий день в моче и испражнениях Келлы появилась кровь. Ее начало рвать коричневой кашицей, язык обложило толстым белым налетом. Вскоре на теле начали появляться темные пятна, под кожей образовались плотные бугорки. Многие из них лопались, наружу вытекал омерзительный экссудат. Почему Танна, ухаживающая за больной, сама не подхватила болезнь, ведали лишь добрые духи — или же мать-природа, наделившая ее врожденным иммунитетом.
Тело Келлы пылало, черты лица заострились. От страшных мучений она постоянно впадала в бред, заговаривалась, не узнавала Танну. Брат Селим еще раз посетил больную, но проповедовал уже не столько ей (колдунья почти не приходила в сознание), сколько девушке. Она молча дослушала речь до конца и дала ему оглушительную оплеуху. Дом Келлы односельчане по возможности избегали и до ее болезни, а уж сейчас матери запретили приходить сюда даже мальчишкам. В отсутствие посторонней аудитории брат Селим воздержался от театральных жестов, а просто плюнул на порог и ушел, держась за щеку и затаив в сердце черную злобу.
Келла умерла через день после его прихода. Танна кое-как похоронила ее тело на дальнем краю огорода — дотащить тело грузной старухи до кладбища тщедушной пятнадцатилетней девочке оказалось не под силу. Поразмыслив, она сожгла на костре зараженный тюфяк и кое-какую одежду. Больше о своей первой учительнице она не вспоминала. Не то, чтобы юная ведьма была такой уж черствой и неблагодарной — просто ей предстояло понять, как в одиночестве жить дальше. В наследство ей достался давно не ремонтированный дом с щелястой печью и забитым сажей дымоходом, а также несколько чересчур больших платьев, требующих капитальной ушивки, нехитрая домашняя утварь, десяток кур и свинья. Лето заканчивалось, и вряд ли она могла заработать себе на хлеб ремеслом целительницы: коликами в животе человеческие болезни не исчерпываются, а скотина болеет далеко не так часто, чтобы прокормить лекаря. К тому же два монаха сами оказались целителями не из последних, отлично управлявшимися и с Силой, и с травами, и люди стали ходить за лечением к ним, явно избегая Танну. Та снова, как и два года назад, ощутила вокруг себя круг отчуждения. Когда наступила осенняя сырость и из щелей потянуло сквозняками, Танна всерьез задумалась о том, чтобы попытать счастья в другом месте. Где — она не знала, ведь даже расположенная лишь в семидесяти верстах от деревни Талазена казалась ей немыслимо далеким краем света. Решиться на такое путешествие она никак не могла. Ее колебания продолжались до середины осени.
Возможно, она так и не рискнула бы никуда уйти и так и загнулась бы зимой одна в холодном доме. Но тут произошли события, которые все решили за нее.
После памятного случая с пятью грошами за корову Качера Келла категорически отказалась иметь с ним какие-либо дела. Мастит оказался заразным, и вскоре у скупердяя сдохли две лучших коровы, за которых он отдал по три серебряных монеты и на приплод от которых очень надеялся в плане улучшения своего стада. Все, кроме самого Качера, втихомолку посмеивались в усы, вспоминая поговорку про скупого, платящего дважды. Качер же просто возненавидел Келлу. Кроме того, он не забыл дерзкую девчонку, так что его ненависть перешла и на Танну. Здесь он удивительным образом стакнулся с братом Селимом, которому необращенная ведьма-язычница оказалась что бревно в глазу. Близилась зима, а с ней и отчет перед настоятелем Храма о потраченных средствах. В принципе, результатов он и так достиг неплохих. Значительная часть деревни посещала проповеди, а многие, включая Качера, с радостью обратились в истинную веру и жертвовали понемногу, но уже заметно. Однако полное искоренение оплота язычества оказалось бы весьма полезным для карьеры. К тому же Селим не забыл оплеуху.
В один прекрасный день, а, точнее, вечер, толпа селян с вилами и решительными выражениями на лицах появилась перед домом колдуньи. Незадолго до того в деревне началась новая эпидемия — на сей раз простуды. Обычно она считалась нормальным явлением: что ни осень, то полдеревни хлюпало носами и надрывно кашляло. Но на сей раз брат Селим ловко воспользовался случаем и убедил новообращенных в том, что причина болезни — Танна. Если и не сама, то, во всяком случае, ее языческое присутствие, противное Пророку. Молодой, но уже искушенный в борьбе с ведьмами монах собрал небольшую толпу из наиболее восторженных неофитов и повел ее на штурм языческого бастиона.
Поначалу все шло по обычному плану — дом полыхал как охапка сена, часть погромщиков потихоньку смылась, зажимая под мышками бесхозных отныне кур, куда-то на удивление тихо пропала и свинья, а саму Танну привязали к столбу возле ворот. Оставалась одна малость — навалить возле нее хвороста да поджечь, чтобы раз и навсегда устрашить человеческие сердца неотвратимым гневом Пророка. Но тут случилось непредвиденное. Если бы у столба стояла старая Келла с ее крючковатым носом и большой бородавкой под глазом, толпа с удовольствием вспомнила бы старые страшные сказки о заживо выпитой прямо из жил младенческой крови (даром что последний раз дети здесь пропадали еще до рождения старухи). Но здесь на месте ведьмы оказался именно что младенец — зареванная девчушка с перепачканным соплями и грязью лицом, в лохмотьях, оставшихся от ее поношенной одежды. Не помогало церковнику и то, что в деревне ее знали с детства. Поднять на нее руку, а тем более приговорить к мучительной огненной смерти не смог бы никто. Многие стыдливо отворачивались, чтобы не видеть сквозь прорехи в платье костлявое, совсем еще детское тело.
Чувствуя, что теряет инициативу, брат Селим сам притащил охапку соломы к ногам ведьмы, но увидел обращенные на него угрюмые взгляды и замер на месте. Ситуация неожиданно стала патовой. Поняв, что рискует результатами долгого труда, монах стал лихорадочно искать решение. Как назло, в голову ничего не приходило. Тогда Селим, рассудив, что лучше выполнить плохую задумку, чем метаться совсем без плана, принялся таскать к ногам Танны солому и хворост. Вскоре куча дошла ей до пояса. Брат Селим потянулся за факелом.
— Что здесь такое? — раздался из-за спин крестьян ледяной голос. Толпа отхлынула в стороны, и монах оказался нос к носу с лошадью, на которой восседал закутанный в теплый черный плащ человек. На его лице блуждала брезгливая мина аристократа, случайно вляпавшегося сапогом в кучу навоза. — Групповое изнасилование? И никак не можете решить, кто первый?
Селим нервно сглотнул. Что-то в голосе и манере держаться пришельца заставляло вспомнить главный зал Высокого храма в Золотой Бухте, мрачный, полуосвещенный багровыми факелами, и низкий вибрирующий голос Предстоятеля, принимающего клятву верности. Колени монаха неприятно ослабли, а толпа его сторонников начала быстро рассасываться. Государственную власть в селе уважали, поскольку видели крайне редко, а чужак явно имел к ней отношение.
Однако деваться монаху было некуда. Селим решительно, как ему показалось, шагнул вперед и громким и уверенным (на деле — визгливым и дрожащим) голосом заявил:
— Кто ты и что тебе здесь нужно? По какому праву прерываешь ты суд праведный над нечистой ведьмой, что порчу на людей наводит и чуму пробуждает? Изыди, грешный дух, или проклянет тебя церковь Колесованной Звезды на веки вечные!
— Церковь? — удивился человек. — Все интересней и интересней. Значит, ты, братец, первый в очереди? Понятно, с женщинами у монахов плохо, так что и ребенок по случаю сойдет. Слушай, а ты не пробовал с ней по-хорошему? Может, она бы и так дала?
— Да как ты смеешь... — дрожащим от страха пополам с яростью голосом начал Селим, но незнакомец оборвал его:
— Заткнись, идиот! Я задал вопрос, но так и не услышал ответа. Спрашиваю еще раз: что здесь такое?
— Знай же, нечестивец, что ведьма сия повинна в грехах тяжких! — неуверенно заявил брат Селим. Рядом с ним уже осталась лишь кучка самых стойких приспешников, включая имевшего личный зуб на Танну Качера. Остальные хоронились в темноте по кустам, с любопытством ожидая развязки действа. Цирк в деревню не приезжал никогда, о нем рассказывали только те, что выбирались на городские ярмарки, но это зрелище его вполне заменяло. — Насылает она на людей тяжкие болести, чуму да мор простудный, и гневит Пророка своими мерзкими пакостями...
— Сегодня я проехал еще через две деревни, — задумчиво произнес незнако-мец. — В одной из них есть ведьма, но нет гриппа. В другой нет ведьмы, но эпидемия есть. У вас в селе есть и храмовники, и ведьма, и есть эпидемия. Что-то у тебя не ладится с логикой, родной мой.
Брат Селим не знал, что такое логика. Он видел лишь, что стремительно теряет с таким трудом нажитый авторитет. И он решил пойти ва-банк.
— Что вы его слушаете! — завопил он поселянам, потрясая кулаками в воздухе. — Темный дух морских пучин пришел на выручку своей проклятой служанке! Сожжем их на одном костре, чтобы Колесованный Пророк возрадовался своим верным чадам!..
Стремительное движение вокруг него — и храмовник остался стоять в полном одиночестве. Выражение лица чужака давало понять, что его идея отнюдь не вдохновила, так что даже самые ретивые новообращенные не рискнули остаться с пастырем. Чужак же неторопливо спрыгнул с лошади и вразвалку подошел к Селиму.
— Как зовут? — процедил он, дружески положив руку тому на плечо. Внезапно левую половину тела монаха пронзила острая боль, и он с воплем рухнул на колени.
— "А-а-а" — не имя, — почти ласково сообщил ему страшный чужак. — Или я не расслышал?
— Брат Селим! — торопливо выкрикнул храмовник, почувствовав приближение нового приступа боли. — Брат Селим из Талазены! Ты пожалеешь...
Носок сапога врезался ему в солнечное сплетение, надолго лишив способности не только говорить, но и даже нормально дышать. Брезгливо перешагнув через корчащееся в грязи тело, чужак подошел к обмякшей на столбе полуобморочной Танне и резким движением разорвал привязывающие ее веревки.
— Все будет хорошо, милая моя, — успокаивающе сказал он девочке, бессильно рухнувшей ему на руки. — Всё всегда заканчивается хорошо.
Он сбросил плащ, закутал Танну и перенес ее к лошади, осторожно усадив в седло.
— Держись крепче, ладно?
Он взялся за повод и неторопливо повел лошадь прочь. На краю пятна света от догорающего пожара он остановился и негромко, но отчетливо спросил:
— Интересно, а умеют ли городские храмовники лечить деревенскую скотину?
И растаял во тьме.
Очень скоро тот же вопрос стал интересен всему селу. Вскоре после исчезновения Танны корова не смогла разродиться неправильно лежащим теленком, загубила плод и сдохла сама. Потом началась эпидемия парши у коз. Животные громко блеяли днем и ночью и давали заметно меньше молока. Необычно рано лег снег, дороги занесло, так что охромевшая лошадь кузнеца в общем-то ему и не требовалась — какое-то время, во всяком случае. И так далее. Соседская ведьма, и без того обслуживающая две деревни, узнав о судьбе Танны, наотрез отказалась даже появляться в проклятом духами месте. По деревне пошел ропот. Монахи с растерянными лицами тенями скользили по улицам, спиной чувствуя недобрые взгляды. Брат Селим совсем перестал появляться в селе, отсиживаясь в часовне, в которой почти не показывался народ. До отчета перед Предстоятелем оставалось совсем ничего, и он с ужасом представлял себе встречу.
Впрочем, Танна о том не знала. Много дней она находилась в каком-то забытье-полубреду. Когда она окончательно пришла в себя, оказалось, что избавитель присоединился к какому-то обозу и довез ее до Золотой Бухты, где и оставил у Тамиры, знакомой владелицы белошвейного дома. На оставленные им деньги сердобольная дама наняла сиделку — древнюю старуху, уже почти забывшую ремесло ведуньи, но на уровне рефлексов помнящую, как обихаживать тяжелых больных.
— Здоровая девка, — заявила она, шамкая морщинистыми губами. — Горячка только нервная, ну да пройдет помаленьку. Один серебряк в осьмицу, и точка.
— Вот и Тилос так сказал, — вздохнула белошвейка, отсчитывая плату за две осьмицы вперед. — Говорит, какое-то время ее в постели подержать надо, а там сама отойдет.
Танна оправилась довольно быстро. Уже через десять дней она встала с постели и, слегка пошатываясь, прогулялась по комнате под бдительным присмотром няньки. Молодость взяла свое, и вечер в рваной в клочья одежде на ледяном ветру закончился легким насморком, а не воспалением легких. Лет десять спустя, конечно, и воспаление бы ее не сгубило, но тогда в Золотой Бухте жила лишь одна целительница, умеющая его лечить. И та, разумеется, работала на императора.
Вскоре, рассчитав сиделку, белошвейка Тамира пришла к девушке с серьезным разговором.
— Знаешь, милая, — без предисловий начала она, поудобнее усаживаясь на единственный стул в комнате, — ты уже вполне здорова, как мне кажется. Не знаю, что Тилос в тебе нашел, — добавила она, критически оглядывая худую фигурку девушки. — Любит он подбирать бездомных котят, хотя и не раз зарекался, как сам говорит. В общем, денег на твое содержание он оставил не так уж и много, и, боюсь, они на исходе. Так что, дорогая, пора бы тебе задуматься о хлебе насущном. Ты что умеешь делать?
— Ну, — пробормотала Танна, смущенная, что за нее, оказывается, платили деньги. — Я в травах разбираюсь... Лечить скотину немного могу...
— Шить значит, не умеешь, — резюмировала белошвейка. — Ладно, все равно заказов сейчас негусто. У меня в заведении тебе места не нашлось бы. Людей пользовать умеешь, или только скотину?
— Ну... людей... немного... — Танна не стала объяснять, что весь ее опыт ограничивался лечением расстройства желудка, заваркой трав от простуды да наложением компрессов на ушибы.
— Плохо, — вздохнула Тамира. — Впрочем, пристроим мы тебя в ученицы к... кому-нибудь. Колдунов-то повыбили, да и Храм одно время свирепствовал, пока сам император его не придержал. Ну да найдем кого. Слушай, а ты не хочешь в церковь в ученицы пойти? Они, думаю, тебя примут, даже если монашкой не станешь.
— Нет, — отрезала Танна, не глядя на Тамиру. — Лучше в гроб, чем в храм.
— Ну, тебе виднее, — вздохнула белошвейка. — Только тяжело тебе у нас придется с таким-то настроением. Колесованная Звезда, она нынче в силе.
