Церковь в то время и в самом деле процветала. До того, как Предстоятелю Себегусу по указу императора прилюдно размозжили голову литой серебряной кувалдой, оставалось еще семь лет. Сейчас же церковь, лишь недавно принявшая императора в свое лоно, почти заменила городской совет. Храмовники устанавливали торговые пошлины и подушную подать по империи и организовывали бесплатные лечебницы и приюты для бездомных. Последние больше напоминали работные дома, но силой там никого не держали: хочешь — иди и подыхай от голода под забором. Еще церковники содержали городскую стражу, сборщиков податей и даже часть военных патрулей на торговых дорогах. И, хуже всего, церковь сильно не любила конкурентов. Не принимающие веру в Пророка маги прозябали, задавленные налогами и яростными филиппиками с амвона, со многими происходили странные происшествия — вплоть до необъяснимых смертельных случаев. Впрочем, как только мятежный колдун винился перед Пророком и со смиренной головой возвращался из ближайшего храма с посеребренной нательной Колесованной Звездой, его дела начинали идти на лад. Всех-то делов — трижды в день прилюдно отбить десяток поклонов жизнедарителю-Солнцу да скромно надеяться на лучшую долю в очередном перевоплощении. Ну, и жертвовать храму по мере возможности, куда ж иначе... И упрямцев становилось все меньше и меньше. Гуланов с тарсаками вышибли из южных земель империи (или, как поговаривали злые языки, они ушли сами с богатой добычей, устав от грабежей и разбоя). Однако с каждой осьмицей в народе усиливались слухи о наклевывающейся очередной войне с Грашем — на сей раз священной, под сенью Колесованной Звезды. Именно они, кстати, и стали причиной нынешнего визита Тилоса в столицу Приморской империи, о чем, впрочем, не знала ни белошвейка, ни, тем более, Танна.
После относительно коротких поисков белошвейка, наконец, нашла пожилого травника, согласившегося взять девчонку в ученики — точнее, прислугой за все. Она готовила еду, скребла полы, кормила кур, а с наступлением весны стала ходить за город собирать травы. В обмен знахарь милостиво обучал ее кое-каким секретам своего ремесла. Разумеется, учил он далеко не так быстро, как хотелось бы Танне — его вполне устраивала ученица-прислуга. Кроме того, до дряхлой старости ему оставалось еще долго, и окрепшая и слегка отъевшаяся девушка начала пробуждать в нем забытые, казалось бы, инстинкты. Да и учитель, в общем-то, нравился ученице... И ближе к лету молодая ведьма перестала быть девственницей.
Примерно тогда же знахарь обнаружил ее талант Видящей правду, который она привыкла тщательно скрывать. Обнаружил, в общем-то, случайно — один из клиентов в лавке чуть ли не на коленях вымаливал скидку на особо дорогое зелье, ссылаясь на свою отчаянную бедность. Танна драила прилавок. Не выдержав, она со злостью бросила тряпку в ведро и, презрительно фыркнув, ушла в заднюю комнату. С трудом отвязавшись от настырного покупателя, хозяин мимоходом поинтересовался у девушки, с чего она вдруг раскипятилась.
— Да врал же он напропалую! — не выдержала Танна. — Скотина! Сам, небось, от жира лопается, а туда же — бедный...
— Ты его знаешь? — поинтересовался учитель.
— Н... нет, — призналась Танна. — Но его же насквозь видно...
Травник не стал настаивать, но на следующий день разузнал о давешнем клиенте все, что смог. Оказалось, что Танна права. От жира тот не лопался, но и зелье по высокой цене вполне мог себе позволить. Тем же вечером травник что-то невинно соврал девушке про боль в спине, как делал, когда ленился самостоятельно растирать сухие травы в порошок. Он зорко наблюдал за девушкой из-под ресниц и поймал-таки отблеск понимающей усмешки в глазах, когда она смиренно предложила заменить его на такой тяжелой — для больной спины — работе.
Отвечать на прямой вопрос ложью Танна не стала. Она презирала тех, кто врет ради выгоды, так что честно призналась, что видит неправду в словах и головах примерно так же, как другие слышат мартовских котов у себя под окнами. Признаваясь, она мысленно прощалась с мирным житьем в доме у травника, полагая, что тот выставит ее за дверь без лишних разговоров. Однако немолодой любовник лишь тяжело вздохнул и больше никогда не заводил разговор об ее способностях. Впрочем, на больную спину ссылаться он не перестал.
Спустя два года травник умер. Он перебрал в кабаке дешевого вина, неосторожно высказался вслух по поводу Церкви, и несколько пьяных матросов забили его до смерти. Танна, взглянув на кровавое месиво на месте его лица, тихо вздрогнула и потеряла сознание. На следующий день, потратив половину скудных сбережений бывшего хозяина, она похоронила тело на маленьком заросшем бурьяном кладбище, куда еще не дотянулась рука монахов. Впрочем, она была рада и такому: на прочих кладбищах, более дешевых и куда лучше ухоженных, с язычницей-колдуньей даже разговаривать не стали. Церковь Колесованного Пророка почти прибрала к рукам Приморскую империю, и неверные не поощрялись уже по всему побережью. Даже в Талазене, представляющей собой столпотворение народов и, соответственно, мешанину верований с обоих континентов, Истинная вера царила над всеми прочими. В нее даже перешел кое-кто из наиболее оборотистых орков-гончаров — серебряная пятилучевая звезда в круге, пришпиленная к двери, заметно увеличивала оборот по сравнению с держащимися за духов предков соседями. А уж в столице империи инакомыслие истребили почти полностью.
Погоревав положенный срок, Танна вступила во владение наследством — старой травяной лавкой и слегка покосившимся набок домиком. Никто не возражал: соседи к девушке привыкли, а родственников у ведуна после мора не осталось. За прошедший срок Танна научилась пользовать самые распространенные болезни, включая детское ночное недержание, а также усовершенствовала умение врачевать домашнюю скотину. Конечно, коров в городе никто не держал, но куры и свиньи бродили повсеместно, у многих на конюшнях стояли лошади, во дворах гавкали цепные собаки, а за мышами и крысами гонялись домашние любимицы-кошки. Благодаря врожденному таланту целительницей Танна стала неплохой, брала дешево, а Церковь никак не могла выбить у императора указ, разрешающий заниматься ремеслом только правоверным. В общем, конкуренцию с расплодившимися соперниками-лекарями она худо-бедно выдерживала.
Вскоре она познакомилась с парнем по имени Хариз. Его отец держал маленькую кожевенную фабрику, и Танну иногда звали освидетельствовать подозрительные шкуры на предмет легочной гнили или чего еще. В один прекрасный день, выходя из ворот, девушка нос к носу столкнулась с Харизом, ойкнула от неловкости и... Дальше все пошло по накатанной колее. Не успело кончиться лето, как Танна обнаружила у себя непонятные признаки. Соседка, с которой она, после долгих колебаний, поделилась своими проблемами, вдумчиво расспросила ее и огорченно покачала головой.
— Да уж, милочка, что я могу сказать... Похоже, что ребенка ты под сердцем много осьмиц носишь. Уж и не знаю, поздравлять тебя али осуждать. Понятно, что мужиков мало, но безмужняя мать — не лучшая сейчас репутация. Кто он, знаешь хоть?
Тем же вечером Танна опрометью бросилась к Харизу. Противу ожидания, тот вовсе даже не обрадовался, как наивно полагала девушка, а очень даже испугался. Парень представил, как отец проклинает его за излишне продуктивную связь с безродной нищенкой, и решил рвать отношения немедленно.
— А мне-то что? — высокомерно удивился он. — Ты мне жена али кто? Что мне твой ублюдок? Залетела, небось, от кого еще, а на меня свалить хочешь? Шлюха!
Лучше бы он ее ударил кулаком в зубы. Она ясно видела страх Хариза, что он лишь старается ее оскорбить, но слово... Шлюха. Да, шлюха. Именно так ее и воспримет большинство правоверных, в том числе и папаша молодого негодяя. Наворачивающиеся слезы враз высохли, а чувство, что она до недавнего времени принимала за любовь, куда-то испарилось.
— Ах, шлюха? — процедила она, окинув задрожавшего парня взглядом с ног до головы. — Что ж, ладно. Пусть шлюха. Только вот я еще и ведьма, забыл? Чем же наградить тебя за слова твои ласковые?.. Ага, знаю. Никогда больше не обругаешь ты ту, кому ребеночка заделал. Не получится он больше у тебя никогда, ребеночек, понял?
Она вышла из дома кожевенника, с треском хлопнув за собой дверью. Ничего не видя по сторонам, она дошла до дома, упала на кровать и лишь затем разрыдалась.
— Ничего страшного, милая, — утешала ее на следующее утро та же сердобольная соседка. — Знаю я адресок верный, вытравят тебе там ребенка, словно и не было. Мужчины, они все скоты. Ежели от каждой грубости в слезы ударяться, так и помереть недолго. Вон, меня возьми. Что ни праздник — с заплывшим глазом то ли с рассаженной губой хожу. И что, бежать теперь от моего идола окаянного? Молодая ты еще, найдешь себе жениха справного, на чужих парней заглядываться перестанешь, а там, гляди, и привыкнешь. Вон, аспид мой гоголем только по праздникам и ходит. А на другой день в ножках у меня валяется, прощения просит, с каждой ярмарки калач али пирожок приносит, даром что вусмерть пьяный... А адресок ты все-таки запомни. Чем раньше придешь, тем легче.
Танна молча кивала, утирая слезы. От утешений на душе стало немногим легче, но про себя она поклялась, что плод вытравливать не станет. Поделом ей за неразумие, а ребенок за отца не виноват. Пусть будет что будет.
Возможно, она еще изменила бы решение, но через день ее дом окружила ревущая толпа с дрекольем.
Накануне забывший уже давешнюю ссору Хариз попытался завалить на сеновале дворовую девку. Проделывал он подобное частенько, хотя и нерегулярно, и девка, в общем-то, не возражала. Особой красотой она не отличалась, напротив, выглядела довольно толстой и уродливой, да и каждодневная работа возле кожевенных чанов ее явно не красила. Однако Хариз в недолгие периоды одиночества, случалось, пользовал служанку или ее товарок. Поскольку от него изредка перепадали монетки, а найти мужа удавалось не каждой, девки радовались и такому короткому счастью. Однако на сей раз обычного перепихона не вышло. Противу чаяния, парень просто оказался ни на что не способным. Ссора с беременной подружкой мгновенно всплыла в его памяти, и он с воплем "Околдовала, окаянная!", на ходу натягивая портки, вылетел во двор.
После нескольких отцовских затрещин и долгой ругани в адрес дебила-сына пострадавшего доставили в ближайшую лечебницу при храме. Тамошний лекарь не нашел никаких следов сглаза — такими способностями Танна просто не обладала. Брезгливо пощупав придатки Хариза, он тщательно вымыл руки и посоветовал посадить недоросля на пять-шесть осьмиц в келью, да чтобы ни одна баба даже близко не подходила. Тогда, мол, и леченья никакого не понадобится, гирей уд не опустишь. Однако зашедший на рев и всхлипывания распорядитель храма посчитал иначе.
Дело в том, что распорядителем оказался брат Селим. Вопреки его ожиданиям, за фиаско той достопамятной осенью его не загнали монахом-чернецом в дальний монастырь на южной границе. Церковное начальство в Золотой Бухте, изучив обстоятельства дела, признало его неистовый прозелитизм достойным похвалы. Сам Предстоятель Себегус снизошел до выслушивания отчета и благосклонно кивал, слушая сначала подрагивающий, но потом все более и более уверенный голос проповедника. Правда, вся его благосклонность куда-то испарилась, когда он услышал подробное описание незнакомца. Тут Селиму — и не только ему — показалось, что Настоятель с трудом борется с искушением посадить его на кол. В результате в розыск за оскорбление Церкви и веры незнакомца объявить даже не попытались, а Селима из главы миссионерского отряда перевели в распорядители захудалого храма на окраине столицы. Формально — вроде бы даже повышение, а на практике все понимали, что его церковная карьера завершена. Проповедник так и не понял, что за страшный человек ему встретился: в результате осторожных расспросов братьев ему только однажды удалось найти кого-то, среагировавшего на описание. Да и тот, услышав его, вздрогнул, резко оборвал разговор и тихо исчез.
Поскольку брат Селим все-таки не являлся полным идиотом, он понял ситуацию правильно. Могущественных аристократов, с которыми Церковь не рисковала связываться даже сейчас, хватало в избытке, и ему всего лишь не повезло столкнуться с одним из них. Смущало, правда, что аристократ путешествовал один, без свиты, да еще и болотными тропами, но мало ли у кого какие причуды? Искать его и дальше означало нарываться на крупные неприятности. Тех, кто имел несчастье рассердить знать, запросто могли найти в темном переулке с проломленным черепом, а уж мстить им... И Селим смирился.
Беда в том, что он не забыл юную ведьму, ставшей, как он полагал, виной всех несчастий. Услышав знакомое имя, он насторожился, словно голодная собака при запахе мяса. После описания же внешности мнимой виновницы мужского бессилия его сердце радостно затрепетало. Пророк всегда найдет способ наказать грешницу!
Чтобы собрать три десятка прихожан, брату Селиму потребовалось не более получаса. Короткий решительный марш, возглавляемый хоругвью с Колесованной Звездой, — и словно и не прошло трех лет: разгромленный дом (жечь поопасались — в городе с огнем не шутят), украдкой растаскиваемое нехитрое добро и связанная избитая ведьма, брошенная перед ним на колени. О да, она была уже не той плаксивой девчонкой! Взгляд исполнен ненависти — видно, что и она его не забыла, — а из разбитого носа течет струйка крови, не слезливых соплей. Тем слаще месть: сломать и убить сильного куда приятнее, чем просто раздавить слабого! Ах, если бы он имел право казнить своей властью! Но столичная инквизиция Церкви ревностно охраняла свои прерогативы, и за несанкционированный костер и прочее самоуправство виновник рисковал схлопотать собственный трибунал. Учитывая прошлые грехи, дело вполне могло кончиться пожизненным захолустным скитом где-нибудь в далеких северных болотах. Впрочем, какая разница, кто приговорит ведьму к казни! Костер менее мучительным все равно не станет. Так что, скрепя сердце, брат Селим отдал приказ тащить бесовку в темницу.
Ближайший Святой трибунал намечался через три дня. Уже прошли времена, когда ему приходилось собираться почти ежедневно, чтобы вразумить того или иного еретика или же колдуна. Теперь Судьи собирались лишь раз в осьмицу, да и то лишь если имелся повод. Впрочем, в тот же день по городу пополз слух, что поймали страшную черную ведьму, портившую мужчин и ночами сворачивающую шеи кошкам, так что повод появился. Кое-что из тех слухов дошло и до белошвейки Тамиры. Встревоженная, она сбегала к разоренной хибаре травника, постояла возле нее, держась за голову, потом опрометью бросилась по улице: заветный дом находился на другом конце города. Тилос говорил — только в случае самой крайней нужды, только поздним вечером или ночью, и чтобы видело как можно меньше народу. Стоял солнечный полдень, по улицам шаталось довольно много людей, но костер — не крайний ли случай? Вопрос только в том, захочет ли он еще раз что-то сделать для брошенного котенка...
