Зачинщикам бунта и еще дюжине случайно подвернувшихся под руку бедняг вырвали пальцы на руках и ногах, а затем посадили на колья — чтобы не было скучно катунийцам, украшавшим портовые волнорезы уже без малого неделю.
— Что — дерьмо? — отрешенно поинтересовался Ямато, занятый какими-то своими мыслями.
— Все — дерьмо! Этот остров — дерьмо! Укиё — дерьмо! И все пираты его — тоже дерьмо! Но самое первостатейное дерьмо — это Акацки! В жизни не знал большего дерьма, чем они!
— Наруто! — Сакура двинулась, было, наградить его подзатыльником за сквернословие, сморщилась от боли в избитом теле и осталась на месте. — Что за манеры?!
Генин посмотрел на девушку так, словно получил божественное откровение.
— Они вернутся, — убежденно сказал он. — Надо отсюда уезжать.
Повадка донимать всех вокруг очевидными замечаниями относилась к самым дурным привычкам Наруто. Мало кто знал, что для него это лишь один из способов сбросить накопившееся напряжение. Любая навязчивая мысль, многократно выплеснутая на окружающих в формате суждения, спорить с которым не было никакого смысла, покидала его, оставляя в состоянии спокойного и просветленного ума — кстати, далеко не столь скудного, как думали некоторые. На самом деле, мало кто мог бы похвастаться таким же умением себя психологически разгрузить. На девять из десяти своих вопросов генин и не ждал ответа, однако благодаря этой привычке среди людей, незнакомых с его характером, приобрел репутацию человека глуповатого и сверх меры болтливого.
— Боишься не справиться с ними во второй раз? — туши свет, Ямато оседлал своего любимого конька. Типичный пример подсевшего на измену наркомана. Теперь, пока он не доставит дзинчурики в Край Огня и не передаст его персонально в руки Пятой Хокаге, ему везде будут мерещиться Акацки. По двое, по трое, а то и целый батальон зараз.
— Я боюсь, что во второй раз на месте Сайто может отказаться Сакура-чан.
— Я тебе не беспомощный ребенок! — возмутилась уязвленная таким недоверием куноити.
— Скажи мне, что ты умеешь воскресать из мертвых, сбрасывая старую кожу, и я успокоюсь.
Ежевечерне они определяли 'проигравшего' — первого, кому наскучивала бессмысленная вахта у постели Сайто. Никаких штрафов он не нес, но зарабатывал как бы очко 'минус' — вроде как и не порицание, а просто избыточный продукт шестой недели вынужденного безделья, густо замешанного с неубиваемым предчувствием опасности и тревогою, будто враг где-то неподалеку.
В этот черед жребий пал на Ямато. Капитана вздернуло со стула, он стал курсировать возле постели мальчика, вставая то с одной, то с другой стороны. Если б изголовье койки не упиралось спинкой в стену комнаты, он заходил бы вокруг Сайто кругами. Нет, капитан не нервничал. Он изучал окружающий мальчика ровный фон невидимого нетренированному глазу голубоватого свечения. За последние дни раз, наверное, в сотый. Трансформация то ли пробудила, то ли снабдила Сайто извне... не то чтобы впечатляющими, но явно бОльшими запасами чакры, нежели он владел до сих пор. Наруто не находил в ней ничего необычного, разве что ее объем, несоразмерный с габаритами мальчика. После упражнений на Аяме и Хидана поглощать и пробовать ее на вкус было несложно, для этого уже даже пропала нужда просить содействия у Лиса. Никаких, однако, кардинальных отличий от чакры Хидана в ней не обнаружилось. Какие бы тайны ни скрывали их тела, оба они были людьми.
* * *
Ниндзя — как крысы. Обожают сырые и темные места. В помещении, где я нахожусь, сырой бетонный пол, неровные стены, какие-то трубы и кабеля, упакованные в толстую изоляцию. Не знаю, функционирует ли это все или позаброшено. Скорее второе, потому что освещавшая комнату электрическая лампа в стальном абажуре выглядит совсем новой, как только что с завода, и повесили ее сюда явно не для того, чтобы облегчить работу тем, кто будет обслуживать здешние коммуникации. Кажется, на то, что сюда уже давным-давно никто не заглядывал, я и делал ставку, обустраивая это место.
За запертой дверью послышалось движение. Трое. Не любители, мастера. Хотят остаться незамеченными, и у одного из них это даже получается — его выдают товарищи. Они шумят, как сотня самураев, продирающихся через джунгли, хотя уверены, будто передвигаются совершенно беззвучно. Да, беззвучно. Но не для меня. Кто сказал, что змеи не могут слышать? Я могу, и очень хорошо.
Я — особенная змея.
Не отвлекаюсь от работы, продолжаю орудовать скальпелем и пинцетом. Второго выхода из комнаты нет, а эти сразу на меня не кинутся, сначала будут говорить.
Ломают дверь и входят. Слух меня не подвел — трое, причем двое — громилы из ANBU. Видавшие виды бывалые вояки испуганы и не верят своим глазам, руки их дрожат на рукоятях мечей. Под масками я не вижу их лиц, но готов биться об заклад: они бледны как мел. Меня так и подмывает спросить, какая из деталей интерьера лишает их душевного равновесия. Разделочный стол, который я использую за неимением операционного? Свернувшаяся кровь на полу? Освежеванные человеческие тела, распятые вдоль стен? Глиняные горшки и железные ведра, наполненные отходами — отсеченными конечностями и головами, вынутыми внутренностями и снятой кожей? Или я, как автор сего великолепия?
Ах, ну что за чистоплюи. То ли дело — мы, старая школа.
Третий удивлен, но не напуган. Я говорю 'Третий', подразумевая 'Третий Хокаге', а не то, что вместе с двумя его нукерами их получается трое. Нет-нет, для них он — самый что ни на есть первый, великий вождь и просветитель, полубог, почти Будда. На нем нет маски как на них, но я-то знаю, что она всегда при нем, маска отеческого призрения и заботы, а за ней — душа святого, канонизированного еще при жизни. Поразительная нескладица: после кончины Четвертого его зауважали и запревозносили еще неистовей, еще влюбленней, как будто он пережил ночь нападения Кьюуби исключительно благодаря своей праведности и благочинности, а все остальные — только в силу удачного стечения обстоятельств.
В продвинутых социумах это называют культом личности, а сам феномен относят к признакам испорченности общества.
Я приветствую их какой-то ничего не значащей репликой, они отвечают мне такими же бессодержательными фразами — это своеобразный этикет, закон жанра. Вот сейчас он будет соблюден, хорошие ребята скрестят мечи со злодеем, и все закончится. Кто-то отсюда не уйдет.
— Орочимару! Так за этим стоял ты! Отвечай, чем ты тут занимался?! — старику хватило одного взгляда, чтобы все понять, но он не задавать вопросов он не может. Он тоже играет этот спектакль.
Принимая его подачу, я завожу рассказ о бессмертии, о десятках тысяч техник, о парне, впервые смешавшем синее с желтым и назвавшем получившееся зеленым. Об абсолютном существе, достойном звания небожителя, о бренности человеческого бытия. Обо всем том, что ему неинтересно. Его нежелание драться со мной вступает в противоречие с пониманием, что боя не избежать. Он кряхтит, моргает слезящимися стариковскими глазами, подслеповато щурится из-под нахлобученного по брови стального шлема с вороненым верхом. Для жителей Деревни эта раритетная железка ничто иное, как элемент имиджа и неповторимого стиля Сарутоби — бред, который дура Цунаде выдумала и раззвонила по Конохе из жалости к его сединам. Третий всегда надевает этот шлем, появляясь на публике без шляпы Хокаге. Он прикрывает им плешь.
— Убьешь меня? А сможешь ли?.. А, Сарутоби-сенсей?
По помещению проносится сквозняк, ощутимый лишь на самом пределе моих обостренных до звериного чувств, и Орочимару исчезает. Сбегает от призраков прошлого, уносится в следующее воспоминание, оставляя меня наедине с двумя убийцами и стариком, имени которого я уже не знаю, хотя только что произносил его вслух. Их силуэты блекнут, фон быстро пропадает, вместо него проявляется фигура огромной обезьяны в людской одежде. Она скалит пасть и беззвучно рычит, но все это идет мимо меня.
Я вижу уже другой сон.
— Так как же это вышло-то?
Какаши притормозил под ветхой деревянной аркой в паре кварталов от забегаловки Ичираку. Иногда полезно вот так неспешно прогуляться по улочкам Деревни — можно нечаянно подслушать какой-нибудь презанятнейший разговор.
— Вышло что? — по голосу переспросившего становилось ясно, что разговор пошел уже далеко не первому кругу и некоторым из его участников успел порядком надоесть.
Прижавшись к потемневшему дереву, он осторожно выглянул из-за угла и увидел трех молодых чуунинов. Троица курила у входа в здание Свистодрома и между делом вела важнейший и злободневнейший — в их воззрении — диспут.
Департамент (сколько бы Какаши ни пробовал на язык это новомодное словечко, оно так и не пришлось ему по вкусу) воспитательной работы и психологического сопровождения, в братстве дзеунинов прозванный Свистодромом. За редким исключением все они разделяли такую точку зрения, что если и была в Конохе какая-нибудь бесполезная организация, то именно Свистодром.
Работа синоби сопряжена с риском для жизни и постоянным нервным напряжением, поэтому психологическое здоровье звена — совсем не шутка. Какаши уяснил это на своем примере, когда потерял Сазке. Но содержать для наблюдения за ним целый штат дармоедов — явный перебор.
По идее, каждый командир звена, дзеунин или чуунин, были обязаны еженедельно докладывать в Департамент о возникающих в его команде проблемах и противоречиях, а ежемесячно — представлять подробный письменный отчет. Какаши терпеть не мог все эти писульки, невзирая на то, что за весь период службы так ни одной и не составил. Пока шла война, теми синоби, чья воля к победе падала ниже всех дозволенных пределов, занимался отнюдь не Департамент воспитательной работы, а Военный Трибунал. После ее окончания Какаши неожиданно для него самого обнаружил себя заочно причисленным к особой касте ветеранов военного террора, изуверов и палачей, к которым не то, что лишний раз подойти — посмотреть в их сторону боялись.
Дзеунин никогда не отрицал своего неоднократного участия в подобного рода операциях, но молва приписывала ему слишком уж много лишнего. Какаши не мог выдвинуть ни одной внятной версии, почему так получилось, притом, например, что его личный счет трупов на порядки отставал от счета Минато, старика Сарутоби или того же Данзо, которых все уважали и боготворили. Возможно, свою лепту тут внесла проклятая слава его отца. Или то обстоятельство, что его учил сам Намиказе Минато. Со временем Хатаке притерся к такой славе, тем более что Асума, Шикаку и прочие его сверстники оказались в том же положении. Ну, разве что на них глядели с чуть меньшей опаской, но и к ним у работников Департамента хватало ума не приставать со всей этой пустопорожней чушью. Толковый дзеунин, если он получил свое звание за дело, способен самостоятельно поддерживать и контролировать микроклимат в звене или любом ином по численности подразделении, отданном под его начало.
Причем так, чтобы у его бойцов и мысли не возникало о дезертирстве, нарушении приказа или, не приведи добрые духи, измене.
Этот аспект и послужил источником бесчисленных споров между Хатаке и Пятой, когда та повелела ему уступить седьмое звено Тензо. С тех пор, как Какаши оставил службу в ANBU, его бывший подчиненный ощутимо подрос и как синоби, и как командир, но для ответственности, связанной с надзором за дзинчурики, он еще не созрел. Тензо научился КОМАНДОВАТЬ, но РУКОВОДИЛ он пока плохонько.
Пятая напирала на запечатывающие техники Тензо, которым посторонний человек не смог бы научиться даже через шаринган. Какаши вступил в прения с нею, зная, что этот ее козырь ему будет нечем крыть. Ему не переубедить Пятую, если она что-то вбила себе в голову. Единственным его намерением было открыть Пятой глаза на неопытность Тензо и необходимость приглядывать за ним так же внимательно, как и за Наруто.
Особых успехов тут он не добился. Да и едва ли бы у него вышло. Собирая альянс кланов для организации совместного поселения, названного позже Конохой, Хаширама с Мадарой имели хорошее представление, кого стоит приглашать, а кого — спасибо, нет. Такая избирательность дала свои положительные плоды. Даже после опустошительной Третьей Мировой Деревня не оскудела на одаренную молодежь. Гениев и просто отличных бойцов в Конохе хватало. Однако Сенджу Цунаде, по мнению Копирующего, слишком часто забывала об опыте, уповая на их таланты. Третий Хокаге властвовал размеренно и чинно. Пятая же вечно торопила события, и многие дзеунины, привыкшие к политическому застою эпохи Сарутоби, который год, как ни старались, не могли вписаться в ее ритм.
'Пятая стара, — предостерег себя Какаши, — она гонит потому, что боится, как бы костлявая не оседлала ее раньше срока. Не торопись последовать за ней, Хатаке. Тебе еще рано умирать'.
Поздно. Поздно, дружище. Ты вляпался по самые уши.
— А вышло то, что за одну ночь было арестовано восемьдесят синоби, большей частью — дзеунины. Двадцать человек нашли мертвыми! И Деревня узнала об этом только наутро!
'Идиоты, — подумал Какаши, — мните себя великими шпионами и полагаете, будто держите нос по ветру. Вы просто флюгеры, которые этот ветер вертит, как захочет'.
— Очень просто, — лениво ответил собеседник говорившего, — был комендантский час. Поскольку мы находимся в состоянии войны с Реками, отменят его еще не скоро. Сверху вниз был спущен настоятельный приказ — проследить за его соблюдением неукоснительно. Людям, ответственным за безопасность отдельно взятых районов Деревни, никаких других намеков не требовалось. Излишне бдительным посоветовали поумерить свою бдительность, а излишне буйных заставили угомониться. Тех, кого опасными не посчитали, не сочли нужным и предупреждать. Коноха не настолько большая, чтобы нельзя было удержать информацию под контролем. Разделяй и властвуй. Девяносто процентов личного состава знали лишь то, что вышедших на улицу этой ночью ждет кара посуровей обычного взыскания, а тех, кто имел доступ хоть к какой-то информации, подкупили обещаниями о хорошей жизни. К тому же, аресты в основном производились силами ANBU. Мало найдется смельчаков, настолько безмозглых, чтобы лезть в дела ANBU.
— ANBU избивали или убивали всех, кто попадался к ним в руки, без суда и следствия.
— Кто это тебе сказал? Неужели сами ANBU? Или бабка на базаре нашептала?
Обличитель тирании смущенно потупился. Видя это, его товарищ продолжил:
— Из твоего клана кого-нибудь убили? Или арестовали?
— А лучший выбор — ничего не видеть и ничего не слышать, пока тебя самого не возьмут за шары?
— Ты веришь этой пропаганде про единую и неделимую Коноху? Разуй глаза, Тачи. Коноху населяют десятки кланов, половина из которых рада-радешенька перегрызть друг дружке глотки. Если Пятая велит ANBU проломить несколько черепушек, не всегда это вызовет бурю негодования, нет. Кто-то возмутится, но не меньше найдется и тех, кто будет плясать от радости, прослышав о расправе над недругом. Что было — то было, теперь не переделаешь. Да и так ли все плохо? Подавляющее большинство самых маститых дзеунинов, не колеблясь, приняла сторону Пятой, и это лучше любых слов свидетельствует о том, что правда за ней.
