* * *
В кронах сосен собиралась гроза. Собиралась так, как собирается редко — штормовые тучи клочками ползли с запада, цеплялись одна за другую, выстраивались в черные гати поперек вечерних небес. Я поспешал: кое-где уже лило, а над Конохой ухало и грохотало, и по лесам прочь от нее неслись беспощадные звенья ANBU. Они искали меня и только меня, хотя отнюдь не один я бродил по окрестным лесам в этих дождливых сумерках.
Они прятались от караулов и от ANBU, я заметил их совершенно случайно. Высокий, чуть сгорбленный брюнет с пробивающейся тут и там сединой... Жаль, что его персоналию не представлялось возможным опознать из-за завитой спиралью рыжей маски! Я бы с удовольствием взглянул в лицо тому, кого окружала аура такого безумия и такой могильной безысходности. Второй, барибальей наружности, даже поросль на голове имел вида не волос, а заправской медвежьей шерсти. Физиономия же у него была скорее рыбьей, выпученные плошки осоловелых глаз блекло светились в темноте, будто отражая последний свет опустившегося в еловое море солнца. Парочка не двинулась с места, уверенная, что я их не вижу. Мне и самому наступали на хвост, поэтому я решил им подыграть.
По яру вились две узкие борозды — колея, накатанная в сыпком песчаном грунте телегами лесорубов. Утомившись бегом сквозь чащобу, я зашагал вдоль нее, не сходя в колею, чтобы не оставлять следов в песке. Некоторое время дорога шла прямо, потом пару раз вильнула и растворилась в большой вырубке, заваленной обтесанными стволами. Я обогнул ее по краю, но дорога, видимо, здесь и заканчивалась, и мне снова пришлось продираться сквозь кусты. Лес пошел под уклон, и вскоре сполз в низину, где внезапно, без какого-то на то предупреждения, сменился зарослями бамбука.
Четырнадцать часов адского труда с редкими перерывами на чашку остывшего зеленого чая свалят с ног кого угодно. А мне после этого еще и пришлось драться с Сарутоби и Царем обезьян, не говоря уж о пасшей меня своре ANBU. Усталость давала о себе знать. Я стал подгонять себя мыслью, что жизнь отпущена человеку весьма кратким веком, и, уж коли я почти обошел это божественное ограничение, будет мелочно кончить ее на плахе.
Меж стеблей далеко впереди мелькнула и затерялась густая белая грива. Сердце в груди на миг запнулось — от этой встречи мне уже не уклониться. Неисчислимое количество раз прикрывая мне спину в бою и доверяя прикрывать свою, мерзавец слишком хорошо изучил меня, все мои повадки и привычки. Выследить саннина Орочимару для него было лишь делом техники. А техника у него имелась.
— Те двое — твои дружки? — он не прятался, ожидая меня на самом дне бамбуковой низины, у неглубокого овражка, возникшего, кажется, из русла полноводного лесного ручья.
— Нет, — честно признался я, — не встречал их прежде.
— Врешь, сука, — зарычал Дзирайя. — Кто они?
— Не могу знать. Излови их и спроси сам.
— Они ушли. А тебе не уйти, Орочимару.
Две вещи, которые всегда и везде сопровождают Дзирайю, это его любимый дзеунинский жилет и свойственная лишь ему одному непроходимая тупость. Давно бы пора ему избавиться и от того, и от другого, но, видно, не судьба.
— Давай обойдемся без драки, Дзирайя. На войне ты миловал врагов, не разбирая ранга и послужного списка. Чем же я хуже?
— Не вопрос, — с готовностью согласился он, — сдавайся добровольно, как делали они, и драки не будет. Другие варианты можешь не рассматривать.
Мы прыгнули одновременно, и я его достал — он всегда слишком медленно разогревался. Правда, выносливостью превосходил нас с Цунаде вместе взятых и стоять мог в разы дольше меня. А против уставшего меня — в порядки раз.
Прикинув, что и как, он напал снова. Не решаясь атаковать, я ушел в глухую защиту, выгадывая миг для бегства. Он оборвал натиск, как бы передумав меня избивать, и мы пошли кругом, медленно, касаясь ладонями стеблей бамбука, не спуская глаз с противника.
— Давно ты решил уйти, Орочимару?
— В день буйства Кьюуби.
— Наложил в штаны от вида Девятихвостого? Выше твоих сил терпеть его соседство в теле сына Минато?
— Неверно. Я неудовлетворен своим общественным статусом.
— Ты мог бы достичь многого, если б приложил старание.
— Снова вступить в эту вечную гонку за титул Хокаге? Отпихнуть в сторону Третьего, подослать убийц к Митокадо, объявить Данзо вне закона, подсыпать тебе яд в саке? Ради чего? Чтобы править баранами, только и годными, что ностальгировать по делам давно минувших дней, когда Коноха владела девятерыми Биджуу, а даймё и вожди падали ниц перед всемогущими Сенджу и Учиха?
— Тебя снедает зависть к Хашираме? Или к Мадаре?
— Ни то, ни другое. Меня 'снедает' презрение. К даймё, к Сарутоби-сенсею, к Цунаде, к тебе. К себе тоже. Но больше всего — к Четвертому. Назови вслух его имя, любой ученик Академии с пеной у рта будет доказывать, каким беспримерным героем был Намиказе Минато. А кто знает, почему он погиб? Почему он, светоч Конохи и спаситель нации, слил там, где Хаширама с Мадарой управлялись одной левой? Разгадка лежит на поверхности, и она так неказиста, что Третий предпочел сделать из Минато идола, икону неустрашимости и самопожертвования — даже в ущерб своей славе — лишь бы отвести людям глаза от причины его смерти. А ведь мы-то с тобой знаем ее, Дзирайя. Потому ты и слушаешь мою болтовню, вместо того, чтобы переломать мне все кости. Он был слаб. И мы слабы, Дзирайя. Слабей Сарутоби-сенсея, а он, в свою очередь, слабей Первого и Второго Хокаге. С каждым поколением Деревня вырождается. Коноха приходит в упадок, потому что развивается неверно. Да что там развивается — деградирует!
— Не обобщай, Орочимару!..
— И не думаю. Столько лет я витал в облаках, думая, что шлифую свое мастерство. Но я топтался на месте — и только. А когда, наконец, спохватился, то с ужасом понял: прежде, чем успею себя переделать, стану такой же дряхлой развалиной, как Третий. Я не хочу этого. Не хочу. Я наверстаю упущенное, превзойду и Сарутоби, и Хашираму, сколько бы жизней на это не ушло. Я нашел лекарство от людской смертности.
Он глядел на меня, обдумывая достойный ответ.
— Что-то ты бледен, Дзирайя. Не раскатывай губу. Бессмертием я с тобой не поделюсь.
— Будто надо! 'Я не хочу!' 'Я наверстаю!' 'Я нашел!' 'Я! Я! Я!' Орочимару, твой эгоизм убьет тебя еще раньше, чем ты успеешь дожить одну-единственную жизнь. Дерьму вроде тебя вечность не по плечу.
— Дерьмо однажды вернется и раскатает Коноху по бревнышку.
Это была наживка, и Дзирайя с наслаждением ее заглотил. Земля вздрогнула... Потом я ненадолго отключился. 'Я' — это Хикава Сайто, а не Орочимару. Видение не оборвалось, а перешло в иную стадию, где я временно перестал отождествлять себя с ним. Думаю, это оттого, что я не поспевал за Орочимару и его соперником. Вокруг шипело, рвалось, воздух резали свист и крики, но кроме какого-то мельтешения и вспышек я ничего не видел. Потом все покрыл гул ветра и треск бамбука, и на месте зарослей раздался обширный бурелом, оставленный ревущим черным смерчем, с одной стороны которого стоял Дзирайя, с другой — я, снова ставший Орочимару. На Дзирайе не было ни царапинки, я же дышал тяжко и хрипло, однако с места он не двигался. Расстояние не давало мне различить выражения, застывшего в его глазах, и почему-то это меня удручало.
Почти стемнело и начал накрапывать дождь. Когда я развернулся и побрел прочь, меня никто не преследовал.
* * *
Какаши не был уверен, что сможет приказывать саннину. Даже имея за спиной другого саннина.
— Убить Йоахима Рунна? — удивился Дзирайя. — С какой стати? Только, Какаши, не надо вариаций в стиле 'факт его существования вызывает у Хокаге-сама несварение желудка'.
Не хотелось признаваться саннину, что так оно и есть, и посему Хатаке выдал ему свои личные соображения.
— Йоахим Рунн шпионил за Наруто для Какузу из Акацки. Он шел по следу седьмого звена от Каваго до Черного Рифа.
Дзирайя захрюкал от смеха, расплескав из пеалки саке. Сидящий за соседним столиком престарелый синоби в защитной куртке без знаков различия улыбнулся ему поверх своего пива. Кроме его столика и того, за которым разместились Какаши с Дзирайей, больше ни один не был занят. Был так называемый 'мертвый час', промежуток между полседьмым и полвосьмым утра, когда загулявших заполночь пьянчужек уже выпроводили за дверь, а свежий контингент еще не успел набиться. Как раз в этот час происходит смена караулов, и через каких-нибудь двадцать-тридцать минут сюда ввалится с десяток сонных генинов и чуунинов, жаждущих перед заслуженным отдыхом пропустить по кружечке пивка.
— Подумай, сколько людей было вовлечено в похождения Наруто в Краю Рек, Какаши! Наемники Хикавы, пираты Укиё, агенты Орочимару... Короче, люди с самых разных концов Востока, которые потом разнесли весть о бездомном дзинчурики по своим странам и хозяевам. Ты притащил мне эту бумажку, — он смял шифровку и бросил ее на пол, — ну и что? Уверен, что еще задолго до того, как Наруто захерачил свое светопреставление в адмирал-префектовом саду, на Черном Рифе уже был полный аншлаг всяческих и соглядатаев. Учиха Сазке, Райкаге, Гаара Песчанник — кому-то нужен Наруто, кому-то сын Хикавы Гена, но все хотят держать руку на пульсе. Шпионов там полным-полно, говорю я тебе. Что же ты, велишь мне их всех переловить?
'Велишь' было сказано с нажимом. Дзирайя верно уловил нежелание Какаши отдавать приказы более старшему и опытному товарищу. Хатаке подобрал с пола послание Укиё, развернул и тщательно разгладил листок на столешнице.
— Нет, только этого.
Глаза Дзирайи вспыхнули огнем. В сердцах он так топнул ногой, что перевернулась тарелка с закуской, а кувшинчик с саке подпрыгнул и завалился на бок. Тотчас же из него натекла прозрачная лужица.
— Вы с Цунаде как взбеленились с этим Рунном! Что в нем такого особенного? То, что он был протеже Орочимару?
— Дзирайя-сама, вы сами уверяли меня, что Йоахим Рунн с легкой руки Учиха Сазке теперь всецело в свободном плавании. Но Рунн по-прежнему знает о делишках Звука что-то такое, чего не знаем мы, и до него нам куда как проще добраться, чем до Орочимару. И вы, и я оставили его в живых в надежде, что он повернет против своего бывшего нанимателя, понаделает шума и тем самым выкурит Орочимару из его норы. Мы оплошали: либо Рунн этого не планировал, либо Сазке-кун его элементарно опередил. Рунн сработал вхолостую, но, пока мы не вытрясли из него все, что он знает, списывать его в расход рано.
Упоминание Орочимару в разговоре с Дзирайей-сама, особенно подвыпившим, всегда имело эффект волшебного заклинания. Старинный принцип 'саннин за саннина в ответе' все еще действовал. Конечно, никто не взваливал на Дзирайю груза ответственности за злодеяния Орочимару, кроме него самого, однако нес он этот груз беспрекословно. Он внушил себе, что старые раны заживут лишь со смертью Орочимару. Какаши знал, что ничего подобного не произойдет. И Дзирайя знал. И Цунаде-сама знала. И оба они знали, что Какаши знает, и все равно втянули его в этот замкнутый круг. Поруганная дружба, отвергнутая любовь, несбывшиеся чаянья, масса взаимных обид, жажда убийства и страх перед ним... Легендарная троица развалилась давным-давно. Но когда-то связывавшая их мечта о жизни, как жили братья Сенджу, в сиянии совместного величия и единения — она еще жила. Жила в какой-то извращенной форме, разлагаясь заживо и отравляя Коноху продуктами своего распада.
— Добро, — глядя в сторону, промычал саннин, — я выпущу кишки Рунну, коли Цунаде так неймется видеть его мертвым. Есть идеи, где мне лучше начать его поиски?
— Нет.
— Очаровательно.
Саннин дул саке пятый день подряд. Заливал вином свое участие в 'ночной чистке', которая была ему противна, и в запое, как обычно, становился груб и агрессивен. Какаши очень надеялся, что, протрезвев, Дзирайя вернется к прежнему, дружески-панибратскому к нему отношению.
Или будет глядеть на него волком до конца дней.
* * *
Найти на свете большего любителя потрепать языком, чем выпивший Мутэ Юдзи, невозможно. Сочетание хронической неспособности к молчанию с раненой ногой, сильно ограничившей мобильность и передвижения адмирала-префекта, сделало жизнь Сакуры похожей на ад. В дни, предшествовавшие нападению Акацки, девушка не придавала его гиперактивности значения. И совершенно напрасно. Как обнаружилось, часами пропадая в порту, где обстряпывал одному ему известные дела, или возясь с каким-нибудь демоном из своей обширной коллекции, он избавлял гостей от необходимости прилагать максимум усилий, дабы не быть сметенными непрерывно изливающимся из него словесным потоком. Куноити употребила в дело все свое искусство врачевания, только б не слушать его болтовни, но бедро адмирала-префекта заживало как назло очень медленно. И только Ямато, потерявший в лице Сайто своего основного собеседника, изредка добровольно поддавался на его подначки и ввязывался с Укиё в долгий, иногда многочасовой диспут.
Слушать их прения, за кем же останется та или иная провинция Края Рек после его раздела между Огнем и Ветром, Сакуре не улыбалось. Куноити пошла на это, чтобы только не оставаться наедине с Наруто, которому она так и не дала ответа на его простодушное признание. Она не избегала его общества, нет. Она старалась, чтобы одновременно с генином это общество составлял кто-то еще.
Она не знала, что ответить Наруто. И не знала, как скоро ему наскучит ее трусость, и присутствие кого-то третьего перестанет его смущать.
В тени полога, растянутого меж реденьких пальм, после известных событий оставшихся единственной растительностью на атолле, было не так уж плохо. Хуже, чем в особняке, где хотя бы работали вентиляторы, но терпимо. Укиё смаковал прозрачное вино, Сакура потягивала через соломинку мудреный коктейль с ломтиком лайма, Наруто хлебал какую-то катунийскую бурду. Ямато дремал, уложив больную руку на груди.
Сегодня с утра произошло невиданное. Цепи, перекрывающие вход в лагуну, ослабили, и в лазурную гавань, попыхивая закопченной трубой, вполз скромный баркас с замызганными и затертыми бортами, на которых было невозможно разобрать названия. Адмиралу-префекту пришел какой-то груз, настолько ценный, что он опасался разгружать его в порту, где еще нет-нет, но случались уличные стычки между сторонниками и противниками правящей хунты. Семеро матросов, обливаясь потом, разгружали баркас, подавая опломбированные жестяные ящики прямо в руки товарищам, стоящим по грудь в воде лагуны, а уж те вытаскивали их на пляж. Пирамида ящиков на берегу споро росла.
— Эссенция шакти, — пояснил Укиё, как будто название товара по умолчанию давало представление о его назначении. — На Востоке ее можно купить только на острове О'Узу — единственном месте, где производят эссенцию. Я много месяцев ждал этого груза, но без конца откладывал и откладывал заказ.
— Алхимический препарат?
— Да. И не только.
— Должно быть, дорогой товар?
— Не то слово. Этих денег мне хватило бы на новенький крейсер.
Проклятый Укиё. Все меряет в кораблях.
