Зверь лютый Книга 38 Ляхолетье

Ну и мне чуток не помешает.

Я едва успел закончить и поправить одежду, во дворе ещё раздавались стоны раненных, команды и негромкие ругательства моих гридней, шипели, заливаемые водой, факела, когда конвой ввёл четырёх пленников.

Князь, епископ, воевода, монах. Поставили на колени. Руки за спину, морды... почти целые, одежда... слегка порвана.

Епископ — в накидочке мантеллоне, фиолетовой с крылоподобными рукавами, с фиолетовым фингалом под глазом... гармонично. Симметрии нет. Но это поправимо.

Глаза их распахнулись: темновато, но вид стоящей в коленно-локтевой... на пиршественном столе... блестящая шапка-маска с длинным конским хвостом, отсверки висюлек и браслетов, а, главное, сверкающий в сумраке горницы белизной горных вершин задок женщины.

* * *

Я люблю тебя, ж... мда... жизнь, конечно

Что само по себе и не ново,

Я люблю тебя, ж...

Я люблю тебя снова и снова...

Я люблю тебя, ж...

И хочу, чтобы лучше ты стала...

Я люблю тебя, ж...

И надеюсь, что это взаимно.

Точно. И чтоб лучше стала, и чтоб взаимно. И чтобы снова и снова.

* * *

Про рублёвые глаза я уже...? В Польше нет рублей. А вот глаза подходящего размера — рядком вдоль стенки.

Поразительно. Взрослые же люди! Чего из наблюдаемого они прежде не видели? А смотрят будто на явление Христа народу. Это из-за хвоста рыжей кобылы на медной шапке? Надо провести эксперимент по определению наиболее глазо-расширяющего элемента видео-контента.

На скрип половиц сверкающие вершины нервно дёрнулись.

Горные вершины

Спят во тьме ночной;

Тихие долины

Полны свежей мглой;

Не пылит дорога,

Не дрожат листы...

Подожди немного,

Отдохнёшь и ты.

Не буду уточнять чем нынче полны тихие долины. Но в целом правильно: дорога — не пылит, листы, что бы Лермонтов не имел ввиду — не дрожат. И главное: когда всё кончится — мы отдохнём. Все.

Не прекращая успокаивать вершины лёгким поглаживанием, я обратился к прибывшим.

— Вельможное панство, я велел привести вас, дабы сообщить пренеприятнейшее известие.

Мда. Школьная программа сидит глубоко: сразу выскакивает Ревизор.

— Твой план, Властович, исполнился в точности. Христианнейшее воинство Великого Князя Краковского Болеслава Болеславича переправилось через Вислу и захватило пограничные укрепления язычников. Храбрые рыцари убивали всех попавшихся, выжигали селения и весело шли вперёд. К урочищу Старый Камень. Где и устроили укреплённый лагерь, поджидая толпы поганых.

Гедко и Властович оторвались, наконец, от разглядывания массируемой мною женской задницы и переключились на прослушивание сводки от Ванькиного информ.бюро. Увы, Казик так и не может отвести взгляд.

Понимаю. Разве могут сравниться в важности какие-то слова о движениях далёких армий со зрелищем движения крепенькой попки?

Я гляжу ей в зад. Что за агрегат!

А я всё гляжу, глаз не отвожу.

Не может отвести. Выше его душевных сил.

Что позволяет сделать вывод о его силе духа, системе этических ценностей и моральных приоритетах.

За семь лет супружества так и не насмотрелся? А ведь мог любоваться с утра до вечера и с вечера до утра. Или тебя взволновал вид чужой мужской руки в этом... ареале?

Це — жинкины ноги, це — мои. А це чьи?.

Так ведь ты сам её сюда для этого и привёз! Представлял же себе как-то... наш контакт. Или умозрительно и просто зрительно — очень разно? Воображение не развито?

Э-эх, Казик, а ведь ты мог быть счастлив. Если бы увидел в этой женщине реальность, человека. А не навязанную услугу своего хитро-жадненького кудрявенького братца. Но видеть человека — это не ты. Вообще — не средневековый аристократ. Не дано.

Интересно: а что он видит?

Нет, объективность-то понимаю. Я не понимаю субъективность.

Они все видят наглаживаемый задок танцовщицы. Что танцовщица его жена — они не знают. Голоса не слышали, лицо закрыто полумаской, костюмчик этот, тело за три месяца порядком изменилась. Танец сплясать, да ещё и публично... и вообразить не могут. Какая-то шлюха Ваньки-лысого. Баядерка походная. Епископ и воевода так и думают. А вот Казик... какие-то интимные подробности... темновато... интуиция... смутные воспоминания... мучительные подозрения.

Это хорошо, пусть продолжает. Мучиться.

— В ночь на 23-е флот Мешко был атакован и уничтожен пруссами в протоке в Висленской косе. Вы знали об этом, но старательно меня обманывали. Убеждали, что всё идёт по плану. Вы — лжецы, панове.

Епископ сразу начинает говорить. Доказывать, что мы не знали, вы не так поняли, это другое.

Не интересно: враньё — профессия служителя культа.

Властович, попавшийся в компании лжецов, мрачно смотрит в пол. Лучшее доказательство моей правоты.

А Казик не может оторваться от ягодиц своей жены.

В смысле: визуально.

Ну и аудитория у меня: врун, молчун и озабоченный.

— Я — не вы, я никогда не вру. Поэтому внимательно отнеситесь к моим словам.

Гедко возмущён гнусными инсинуациями: я — не вы. Властович поднял глаза: слушает. А Казик... всё там же, в заднице супруги.

В смысле: фокусом внимания.

— После морской победы пруссы высадилось на побережье, примерно в том месте, где ты, Властович, указывал. Ты прав — там неплохая корабельная стоянка. И двинулась внутрь страны.

Ну вот, теперь я вижу то, чего Гоголь добивался от господ актёров в последней ремарке Ревизора — полного потрясения. Даже Казик оторвался от разглядывания кормовой оконечности жены и уставился потрясённо на меня.

— К-к-к Старому Камню?

Да, такое решение Кестута не очевидно не только для меня. Логика предводителя шайки сменилась логикой государя, правителя.

* * *

Причём самого государства нет.

Священное царство — предгосударственная форма. Теократическое сложное вождество, возникшее при деградации ранней государственной формы (царство Германариха) и отказа (Брутена и Видевута) от другой формы вождества (военно-демократической) после победы над мазовщанами в 7 в.

Кестут там — один из дюжины племенных вождей.

* * *

— Ага. К лагерю Болеслава. Пользуясь захваченными у Мешко конями, доспехами и хоругвями сумели обмануть ляхов. Конница крестоносцев пошла на вылазку. И была уничтожена. Болеслава сбили с коня, взяли в плен. Он приказал оставшимся крестоносцам сложить оружие. Что и было сделано.

— Их перебили?!

— Нет. Условие капитуляции — сохранение жизни.

— Язычники не держат слова! Они не признают правил войны!

Вот только Пясту говорить о верности слову и заботе о пленниках. Это же ваша манера убивать, ослеплять, кастрировать попавших в плен родственников и вельмож.

— Предводитель пруссов князь Кестут отвечает за свои слова. Хотя эксцессы были. Легко понять местных ополченцев, у которых крестоносцы только что сожгли жилища, уничтожили посевы, зарезали жен и детей.

Кестуту не верил никто, ни свои, ни чужие.

Ляхи ожидали, что едва они сложат оружие, как язычники всех перережут. Вспоминали множество страшных историй, начиная со св.Войцеха. Добавляли страшилки из проповеди Папы Римского перед Первым Крестовым. Хотя там речь про Сирию и мусульман. Всплывали какие-то пророчества каких-то святых людей. Все немедленно начали поститься. Что естественно, учитываю малый запас продовольствия в лагере.

* * *

Похоже на крестоносцев в Антиохии. В начале мая 1098 г. эмир Кербога выступил из Мосула на помощь крепости, но опоздал и осадил частично занятый крестоносцами город. Многие рыцари умерли от голода:

люди варили и ели листья инжира, виноградной лозы, чертополоха и деревьев всех видов. Другие тушили сушёные шкуры лошадей, верблюдов, быков или буйволов.

История Антиохийских осад здесь известна. Теперь должен явиться какой-нибудь Пётр Варфоломей, который откопает пику, назовёт её Копьём Лонгина, или, там, посохом св. Войцеха, и воодушевлённое святыней и голодом крестоносное воинство повалит за вал лагеря убивать и умирать.

* * *

Увы, феодальная сословная система. В лагере остались пехота, простолюдины. Их господа плавали в озере или валялись на лугу. Были ксендзы. Они не воины: воодушевят, но в бой не поведут. Несколько десятков шляхтичей. Больные, чьи-то подручные из обозных, худородные.

Если бы ляхам дали время, если бы был ряд небольших стычек, то новые лидеры выдвинулись бы.

Не дали.

Когда на совете прусских вождей Кастусь выдал идею Елицы, которая участвовала с ним в походе:

— Пусть они сдадутся, и мы сохраним им жизнь, — вожди немедленно возопили.

На разные голоса. По спектру:

1. Нет! Эти гады выжгли наши селения! Убили наших людей! Только сме-е-ерть!

2. Да. Пусть оставят барахло, оружие и уходят.

3. Да. Пусть уходят. Мы им хорошо вложили. Теперь долго не сунутся.

4. Да. Пусть сложат оружие, выйдут из лагеря, а мы их... и звери доедят.

Последний вариант объединял три предыдущие, вожди склонялись к нему.

Похоже на то, что французы устроили англичанам в форте Уильям-Генри в Последнем из могикан.

— Ах-ах! Мы ничего не могли поделать! Дикие дикари! Злобные злодеи! Совсем не мы с вами. А мы... приносим временные извинения за искренние неудобства.

Увы, Кестут прусский князь, а не французский маркиз. Вокруг не дикие дикари, а родные соотечественники. Отмазка не годится.

— Вы выбрали меня верховным военным вождём. Чтобы они приняли наши условия, мне предстоит дать клятву в том, что они уйдут безопасно. Вы хотите, чтобы я стал клятвопреступником?

Немедленно явились демократически изложенные точки зрения:

— Ну. А чё?

Тот же вариант, но более развёрнуто и теологически аргументировано:

— Клятвы данные иноверцам — не действуют. Крестоносцы принесли на наши земли своих богов. Забить дубьём.

Чуть юридически изошрённее:

— Ты дашь им клятву как верховный военный вождь. Они выйдут. Ты слагаешь полномочия. Твоя клятва верховного более не действует.

Кестут должен был или согласиться, или разругаться. Это же очевидно!

Выхода — нет!. Третьего — не дано!.

Увы, он уже побыл несколько лет правителем в ситуации непрерывного изменения. У него есть кое-какой опыт поиска выхода в лабиринте, заранее зная, что его там нет. И есть Елица, которая не скачет в атаку, не накачивается пивом в кругу вождей, не бьёт себя кулаком в грудь, возвеличивая собственный статус, а имеет мозги и время подумать.

В темноте летней ночи под сенью походного шатра она шепчет своему утомлённому любовными ласками и военными подвигами хозяину души и тела простенький вопрос: где деньги, Зин? и излагает варианты ответа на этот чисто хозяйственный, даже — домохозяйственный, вопрос. Она не жена — наложница. Вот на ложе скромненько и интересуется. Отчего Кастусь в совете поутру уточняет:

— Я — верховный? Треть добычи — моя. Пленные — добыча. Кто убьёт сдавшегося ляха — вычитаем из его доли.

— Э... Добыча? А на что они?

Пруссы — племена. Рабство — домашнее, крайне ограниченное. Рабынь используют для домашних работ и воспроизводства нации. А пленников куда? В жертвоприношения? Что делать с такой толпой пленных пруссы не понимают. Это не имущество, а... звери дикие. Опасные, прожорливые, бесполезные.

— Я выкуплю твоих у тебя за часть трофеев. Тебе — выгода. Отгоню их к себе в Кауп. У меня добрые отношения с Гданьском. Ляхи выкупят пленных через кашубов.

— Они вернутся! И снова будут убивать наших!

— Чтобы убивать наших нужно иметь коня, оружие, доспех. После выкупа у ляхов не останется ничего.

* * *

Идея выкупа пленных очень древняя, очевидная, повсеместная... и здесь мало применяемая. Яростная вражда, куда более сильная, чем между мусульманами и христианами в Святой Земле, племенность пруссов, теократичность, при которой основные выгоды получат не бойцы, а жрецы, делает выкуп пленных крайне редким случаем в здешних краях.

Для сравнения: у европейских феодалов выкуп — вторая, после земельной ренты, статья дохода. Правда, нужно считать не только пленных от войн, но и побеждённых на турнирах.

* * *

Опыта выкупа нет и это хорошо: пруссы не понимают, что Кестут говорит... очень сомнительные вещи.

В лагере почти все — простолюдины, таких не выкупают. Хуже: их просто бросают. Молодой Барбаросса в ходе Второго Крестового похода, выбираясь из осаждённой крепости, приказал рыцарям сесть на корабли и отплыть. А пехота? — мест не хватило, даже коней не всех взяли.

Непонимание разницы между шляхтой и быдлом позволяет Кестуту к двум исходам — убить или отпустить — добавить третий: плен. И ввести модификацию рабства. Не домашнее — государственное.

Ему пришлось отстраивать Кауп. Много массовых работ. Стройки, прежде всего. Бывали уже мысли: а вот бы мне пару сотен землекопов. Понятно, что 5 тыс. рабов ему девать некуда. Ему и десятой части — за глаза. Но есть представление о хозяйственной полезности самцов двуногого скота.

А на высказанные им ночью сомнения:

— Да куда столько?

Не куда их всех, а куда столько, Елица ласково ответила:

— Спроси у Зверя Лютого. А нет — прирежешь. Лучше грустить от избытка придурков, чем от их недостатка.

Я понимаю, что идея: избыток придурков — лучше несколько... парадоксальна. Но Елица достаточно общалась со мной, восприняла манеру парадоксить (или правильнее — парадоксерить?).

Конечно, в военном совете звучали разные мнения:

— Шорох листвы Священного Дуба истребит предателей истинной веры. Девять ликов, выступивших на его коре, сожгут всякого, кто отступит от Священных заповедей Видевута. Ляхи пришли сюда со своими богами, они должны быть умерщвлены.

На совете, кроме военных вождей (бэров), присутствуют и жрецы (вайделоты).

— Пленные — рабы. Раб не есть человек. Имущество. Орудие говорящее. Орудие не может принести своего бога. Пленные станут моими рабами. Моим имуществом. Ты хочешь умертвить мой двуногий скот? Нанести ущерб моему имению?

— Если ты приобрёл имение, то должен отдать треть Криве-Кривайто.

— То есть ты согласен с тем, что истреблять пленных не следует? Или ты хочешь подарить Криве треть от трупов?

Жрец фыркнул. С ответом не нашёлся. Выдерживать длительные споры они непривычны. Возражающего жрецу обычно быстро забивают дубьём.

Другие вожди на совете сидят с открытыми ртами: редко когда увидишь прямой конфликт бэра и вайделота. Потом начинают перешёптываться:

— А парень-то этот с Каупа... ляхов побил... и на море, и на суше... войско у него немалое, оружия много... с вайделотами спорит...

Коммерциализация, делёжка шкуры неубитого медведя, превращение будущих пленных в ещё более будущих рабов, с которыми непонятно что делать, кроме одного — обменять у Кестута на другое имущество. Включение ляхов в общий объём добычи, который будет по справедливости разделён между всеми... резко уменьшило кровожадность пруссов.

* * *

Ничего нового, обычный ход ист.процесса: рост производительных сил позволяет получать прибавочный продукт от принудительного труда. У Кестута этих пр.сил чуть больше, чем в среднем по прусской больнице.