История пятая. Взрослые игрушки.

— А я на что?

Ему понадобилась пара долгих секунд, чтобы понять, о чем я.

— Да... ты ведь... Усыпи меня, Улисс. Попробуй, иначе я все здесь с землей сровняю.

Он снова повернулся ко мне спиной, сползая затылком по груди, устраиваясь в объятиях.

— Знаешь, — сказал он, — я хотел сказать тебе кое-что, но если ты услышишь это от меня, то уже не сможешь спать спокойно.

— Тогда не говори. Что-то должно быть постоянным. Никаких перемен.

— Никаких перемен...

Моя ладонь легла на его глаза. Обычно одного прикосновения хватало. Через мгновение я попытался ее убрать, но Данте накрыл ее своей.

— Не уходи, пока не усну... пожалуйста.

О, я мог быть здесь хоть целую вечность. Никогда прежде не использовал мой дар во благо — это было потрясающе. Делать это для того, чья смерть не доставит тебе радости. Чья смерть принесет тебе горе.

— Я тебя очень люблю, Лис...

Надеюсь.

Когда я отнял ладонь, она была влажной.

Перл не ушла переодеваться, она все ждала, чем дело кончится. Я осторожно прикрыл дверь и пошел прочь, не имея ни малейшего желания с ней беседовать. Мне было нехорошо, словно часть чего-то из той комнаты вошла в меня, но это ощущение я мог переносить. Оно было лучше, чем то, что привело меня сюда.

Она догнала меня и загородила дорогу.

— И ничего не скажешь?

— Скажу — не беспокоить.

— Хочешь сказать, он спит?..

Поразить ее было приятно, но сейчас как-то не до того.

— А ты сообразительная.

— Ага... — Перл все не уходила с моего пути, проводя пальцами, покрытыми запекшейся кровью, по лацканам моего пиджака и забавляясь игрой в гляделки. — Видишь, Улисс, я была права. Как ты почувствовал, что ему плохо? Тебе тоже стало плохо. Как и мне, а ведь он — мой прайм. Значит это только одно — в тебе есть его кровь. Как и во мне. Правда, интересно?

Я вздохнул, потом взял ее за плечи и силой переставил в сторону, но не отпустил, а продолжал сжимать. Она терпела, но глаза постепенно превращались в горящие трещины.

— Однажды он дал мне своей крови с "Kreuzfeuer". Довольна? Поиграй в детектива с кем-нибудь другим.

Ее голос буквально ударил меня в спину.

— Данте запросто мог бы разблокировать твою память. Почему он никогда не предлагал тебе этого? Может, ты вспомнишь что-то такое... личное? А? Predatore?

Последнее слово она произнесла одними губами, однако желаемой реакции не дождалась. Я только фыркнул:

— Перл, не искушай судьбу. Того, что я помню, мне хватает. А вот твоя жизнь для тебя самой — такая мрачная тайна, что и представить трудно. Молись, чтобы никогда не узнать свое предназначение.

Перед тем, как выйти, я бросил на нее взгляд. Она испугалась. Перл, удержавшая позиции после того, что произошло на нью-йоркском Стадионе; Перл, вертевшая мэром, знаменитым реформатором Гарри Диллоном как марионеткой, перепугавшая до смерти чуть ли не всю нежить континента, Перл — Мастер Чикаго и штата Иллинойс — вдруг испугалась сама. Она стояла такая хрупкая, как никогда, стеклянное изваяние на шаткой подставке, которое вспомнило, что такое слезы. Тогда мне вдруг подумалось, что мы видимся в последний раз.

Так, в общем, и вышло.

* * *

Данте не позвал меня на следующий день и потом тоже. Что же, ему, вероятно, требовалось время... и к какому бы выводу он ни пришел, я знал, что приму это. Только чтобы никогда больше не ощущать ничего подобного. Если для этого нам придется расстаться — я готов принести эту жертву. Хотя готов ли вынести ее — не уверен.

Через неделю я уехал, чтобы отвлечься поисками Рэйчел — это не было проблемой с ее репутацией.

Разыскивая ее, я думал о том варианте любви, который нам доступен. У людей это происходило как-то иначе, я видел влюбленные пары, и все они были одинаковые, как куколки на свадебных тортах. Я вспоминал Рэйчел, когда она была человеком — агрессивной и колючей, потом вспоминал ее сломленной (я так думал), когда она обнимала меня во время сна (люблю тебя, Улисс...), текстуру ее губ и волос, запах кожи, голос... Не знаю, как бы я отреагировал на ее смерть от чужой руки, но мне хотелось бы пока оттянуть это. Так что грубо это можно считать любовью, наверное.

Данте не любил Перл, это факт. Я ему друг, я люблю его, и он меня вроде бы любит... но тут тоже столько "но", что и за десять жизней не разобраться. В любом случае, он вряд ли бы понял мое отношение к Рэйчел после того, что она сделала. Чего-чего, а прощать он не умеет. Он так отомстил за смерть Хиямы, что, простите за бездарную метафору, небеса рыдали. Как бы он поступил с Рэйчел на моем месте, не берусь даже гадать — я все-таки чуть менее изобретателен. Еще несколько десятков лет назад самым невинным нашим с ним развлечением было пробираться по ночам в дома и наблюдать за людьми — если кто-то просыпался... ну, не повезло. Добавлю, что мы не особо старались вести себя тихо.

Но тут, с Рэйчел, было другое дело. Мое ЛИЧНОЕ дело. Я убью ее, конечно, рано или поздно, но мне хотелось прежде разобраться в себе.

Сан-Франциско был для меня местом отдохновения. Я впервые приехал сюда давно, но только несколько лет назад узнал, что Мастер здесь — Донателла, моя старая приятельница. В любом городе страны я мог пребывать, сколько мне захочется, не заботясь о том, что скажет местный Мастер. Но Делла — ее игнорировать было невежливо, и поэтому я решил явиться на прием.

Она встретила меня с... как бы это сказать, настороженной радостью. За столько лет Дел нисколько не изменила своей страсти ко всему, что относится к Дикому Западу. На ней были высокие сапоги с маленькими изящными шпорами, ковбойская шляпа, даже платок на шее — все было стильно и делало ее похожей на героиню вестерна. Учитывая то, что Донателла, кажется, была кровей чероки, ее увлечение было очень оригинальным. Да и Сан-Франциско — не Хьюстон. Но кто я такой, чтобы судить, — мои увлечения тоже как бы мало общего с логикой имеют.

— Что нового произошло? — спросила она первым делом, — а то я совсем отстала от жизни со своими родео и конюшнями.

Я вкратце рассказал ей последние события, потом разговор плавно перетек на Чикаго, Перл и Данте.

— Правда, что ее убил крысиный волк?

— Впервые слышу. Если и так, то он это сделал не от голода.

— А Данте? Вы по-прежнему друзья? — спросила она.

— Мы всегда были больше чем друзья. Но теперь... кажется, что-то может измениться.

— Я слышала про Хияму-сан.

— Ты знала Хияму? — Я был по-настоящему удивлен.

Донателла кивнула, и красивые желто-медовые волосы поползли по плечам. Еще сто лет назад я заметил, что ее волосы цвета моих глаз, и вместе мы недурно смотрелись.

— Я была членом одной из экспериментальных групп, его и Бастиана... Потом, когда проект провалился, нас распустили, и я уехала в Штаты. Но я достаточно хорошо знала его, чтобы понять Данте. И знаю Данте, чтобы понять тебя...

— Знаешь?

— Его никто не знает. И ты не знаешь. И сам он иногда тоже. Но у него такая сила, что он может выбирать себе в друзья кого захочет. Он тебя выбрал, и это что-то да значит.

А еще важнее — я выбрал его, ведь насильно мил не будешь... С первого взгляда, с первого слова, вот что действительно важно. Но мудрая Дел поняла, что меня беспокоит, еще раньше меня самого. Неужели это так очевидно?

— Он сказал, что ему легче убить меня собственноручно, чем...

Донателла засмеялась, так весело, что мне самому стало смешно. Интересно, отчего.

— Улисс, ты мечта кушетки. Параноик. Да он за тебя континент с землей сравняет, это не секрет. Так что брось самокопание и давай разбудим парочку лошадей — океан при лунном свете потрясающе красив.

У нее не так много достоинств, но психологический фон Делла создает виртуозно. Впоследствии она призналась, что вначале ее немного насторожил мой приезд.

— Ты думала, что мне нужен город? Боже, Дел, да меня это никогда не интересовало. Какой из меня Мастер города? Это вообще не для меня — подковерные игры, травли, войны; да и все время удерживать власть — это на любителя, согласись.

Хотя, подумал я, появись у меня появилось такое желание... думаю, проблем бы не возникло.

— Я близок к тому, чтобы остановиться, это правда, но не в качестве хозяина. Буду счастлив, если ты примешь меня гостем.

— Это хорошо, — сказала Донателла, — мне тоже не хотелось бы с тобой драться... В таком случае, мой город — твой.

Разумеется, она понимала, что ссориться со мной — значит ссориться с Данте, но в целом приглашение было искренним. Теперь, когда она знала, что я не посягаю на ее территорию, мы могли быть друзьями.

Искренность в нашей породе — ценность редкая.

Дел предложила мне один из своих плавучих домов на побережье, и я принял подарок. Всего семь суток сна под шипение волн действительно привели меня в полный порядок, и я отправился в Нью-Йорк.

Это, пожалуй, самое опасное для вампиров место во всей стране, но экстремалам вроде моей блондинки только того и надо. Я чувствовал, что найду ее, хотя и не думал, что на это уйдет столько времени — она все время ускользала, оставляя след, который я воспринимал всеми органами чувств, как шлейф дорогих духов, как запах крови. Рэйчел научилась быть осторожной, и выследить ее стало труднее, но на меня работал тот факт, что она не подозревала о моем существовании. Потому я гонялся за ней, как за призраком, сам будучи призраком, и это доставляло мне извращенное удовольствие.

...Однажды вечером меня потянуло погулять в тихом пригороде, подальше от ночных клубов, которых я обошел две дюжины. Тут было мирно и спокойно — ей бы вряд ли понравилось. Нельзя сказать, что я не слышал, как едет машина, но почему-то застрял на середине улицы и очнулся, уже упираясь руками в капот. Водил-не-мертвых можно узнать по тому, что они редко зажигают фары. В Нью-Йорке в целях конспирации это делают все, кроме сумасшедших. Фары этой машины не горели.

Передо мной ворчал роскошный белый "лотус" с открытым верхом, а за рулем сидела моя Рэйчел.

Я увидел, как расширились ее глаза, сжались губы. Руки в белых кожаных перчатках впились в руль. Машина подалась назад, медленно, крадучись, и на секунду я поверил, что сейчас Рэйчел выйдет, и я... Убью ее? Обниму ее? Откуда, черт побери, я знаю?!

И тут "лотус" взревел, как не положено реветь дорогим машинам, и кинулся на меня. На лице Рэйчел отразился весь процесс нажатия на газ, с каким удовольствием она это сделала. Мы десятки лет не виделись (то есть она меня не видела), и все это время я помнил только то, что сделала со мной она. Что я сделал с ней, я успел благополучно забыть. Годы в могиле. Она их не забыла.

Это было мгновение — ослепляющие фары, яростный визг (и колес, и ее самой), и то, как кто-то выдернул меня почти из-под машины, она едва зацепила меня крылом. Я откатился на асфальт, приземлившись "на лапы", как кошка. Мне приходилось видеть, как двигаются оборотни — те, которые из кошачьих, — потрясающе грациозно. Но мы все равно лучше.

— Рэйч, ты что, совсем спятила?! Вы в порядке?

— Я? — переспросил я, все еще смотря вслед улетающему пулей "лотусу". — Да... нормально. — Только сейчас до меня дошло, что он назвал ее по имени. Как-то так особенно назвал... Насколько я понял в процессе наблюдения, она никого к себе близко не подпускала. Я видел ее с другими, но это было не то. Неужели за то время, что мы не виделись, у Рэйчел наконец появился приятель?

У него были почти малиновые волосы, торчащие во все стороны -первое, что бросалось в глаза. Да и в остальном мальчик выглядел уж слишком для этого стерильного района — косуха и драная майка, в ушах — тысяча сережек, и в довершение ансамбля — джинсы, пропущенные через дробилку. Помесь панка, металлиста и еще черт знает чего. Парень казался подверженным влиянию субкультур: возможно, лет когда-то он ходил весь увешанный фенечками и с нарисованным на щеке цветком. Такой мог понравиться Рэйчел. Определенно.

— Что на нее нашло? — сказал он, тоже смотря в направлении исчезнувшей машины.

— Такой уж характер...

— Вы знаете Рэйчел?

— Да. Немножко.

Он улыбнулся мне так обезоруживающе. Он был очень милый.

— За ней нужен глаз да глаз. Рэйчел ничем не испугаешь, и я все время боюсь, что она влипнет в какую-нибудь историю. Хотя без этого она и жить не может. Такой вот порочный круг. Меня зовут Харлан. А вы давно знакомы с ней?

— Давно.

— Хотел бы я знать, какой она была давно.

— Она... — я запнулся. — Не уверен, что могу помочь. Мне пора. Передавай ей привет от старого приятеля.

Я медленно пошел по улице. Он догнал меня буквально через пару минут.

— Простите. Вы Улисс, да?

Я обернулся так же медленно.

Он уже не улыбался. Его лицо застыло, как гипсовый слепок, выделялись только глаза. Невинные и испорченные одновременно, сейчас они были просто перепуганными. По-детски. Даже можно сказать, по-человечески.

— Рэйчел... рассказывала... обо мне?

— Нет. Никогда... Просто она почти не спит, а когда засыпает, то повторяет ваше имя. И плачет. А потом злится так, что ее трудно успокоить.

— ... выспалась... в свое время, — сказал я тихо, скорее сам себе.

Он не отрывал от меня глаз, как будто боялся, что я повернусь и уйду, оставив его без ответа.

— Вы ее убьете?

Честно говоря, я не ожидал такого вопроса. Мальчик был совсем не прост, и сама мысль, которую он выразил, явно далась ему очень тяжело. Это был даже не вопрос, по сути, потому что через секунду он сказал:

— Не убивайте ее. Пожалуйста.

Я взял его за подбородок, чтобы рассмотреть лучше; он не сопротивлялся, только зрачки расширялись и сужались в такт дыханию, а на висках под прозрачной кожей проступили голубые вены.

— Почему нет?

— Она самое лучшее, что со мной произошло.

Я отпустил его, пораженный. Вот это да! Оказывается, я создал нечто такое... нечто прекрасное; оказывается, моя Рэйчел — САМОЕ ЛУЧШЕЕ, ЧТО С КЕМ-ТО ПРОИЗОШЛО!

— Я сделаю ВСЕ, что вы захотите.

— Все? А если я захочу убить тебя?

Он посмотрел вверх, словно призывая небеса в свидетели.

— Ну, если Рэйчел умрет... это равносильно. Я без нее ничто.

Я в первый раз такое видел. Отдать жизнь за кого-то, как это странно. Как это неестественно. Но если этот кто-то — самое прекрасное, что с тобой произошло... может, я и смогу понять. Может быть. Данте бы точно не понял, а я постараюсь.

— Просто передай ей привет, — сказал я наконец, бессознательно погладив его пальцем по щеке. Он изобразил почти-улыбку, ему хотелось верить мне, но это было сложно.

— Что же вы друг с другом сделали?.. — спросил он только.

— Береги ее, Харлан. Я ее не трону. Но не дай ей охотиться на меня, иначе уже ничего нельзя будет поделать.

Я оставил его вопрос без ответа. Что мы сделали друг с другом? Я ее убил. Она меня ранила. Что же, орел — путь изначально более тернистый, чем решка, и мне было об этом известно. После слов Харлана я чувствовал себя Богом, Пигмалионом... а возможно, доктором Франкенштейном, и это было необыкновенное чувство. Чувство Творца.