Письмо, с которого все началось

Наконец, где-то через четверть часа, вниз спустился епnbsp;ископ Констанс, следом за ним, отставая на пару шагов, вышел его секретарь. Придерживая расшитый пелиссон, его преосвященство торопливо пересек мощеный двор, и ни с кем не прощаясь, забрался в каррусу. Едва он удобно расположился на мягких подушках, как Боклерк, указав мальчику на место рядом с возницей, сделал знак рукой, что можно трогаться, и сам нырнул следом.

Один из братьев-прислужников, провожавших епископа, поспешил поднять служившую входом часть борта. Едва он закрепил его на месте, как щелкнул кнут, раздалось протяжное 'Но-о-о!' и, скрипнув, повозка тронулась в путь.

* * *

Ее высокопреподобие Серафима мать настоятельница Боевого Женского Ордена Святой Великомученицы Софии Костелийской поздним вечером, почти что ночью, заканчивала обход монастыря. Теперь, когда все свечи в коридорах были погашены, погрузив обитель в темноту, а сестры и послушницы, кроме часовых на стенах, разошлись по своим кельям, чтобы прочесть последнюю молитву перед сном, матушка могла спокойно уйти к себе в кабинет для размышлений.

Неспешным шагом она вошла в комнату, тихо притворила за собой дверь, и тяжело вздохнув, опустилась в любимое кресло. В распахнутое, из-за не по-осеннему теплого сентября, окно заглядывало черно-синее небо. Искорки звезд подмигивали одиноко горящей свечке, стоявшей на столе. Настоятельница еще раз глубоко вздохнула и привычным движением пальцев передвинула бусину на четках, ей требовалось основательно подумать.

Сегодня утром был отправлен еще один пакет с письмом в очередной маршальский орден. Верно ли она поступила, приказав доставить послание командору ордена его высокопреосвященству Урбану? Может — не стоило? Может быть, следовало сообщать такие вещи сразу не обоим военным орденам, а дождаться ответа от варфоломейцев?.. Неизвестно.

В этой жизни все настолько ненадежно. Всякий власть имущий так и норовит извлечь выгоду из любой крупицы информации, стремится подсидеть вышестоящего, напакостить равному, и подгадить подчиненным...

Нет, раньше Единая Церковь была другой. На заре образования Союза вера крепла в людях, и каждый церковник стремился помочь ближнему. В течение сотни лет, одно за другим, семь государств объединились под знаменем единого исповедания. Духовенство заботилось о своей пастве. Монастыри становились центрами земледелия, ремесел, врачевания и торговли. Любой путешественник мог найти здесь приют, помощь и охрану от инаковерующих. Одни братья взяли на себя заботу о духовном состоянии мирян, другие о телесном. Для помощи в паломничестве истово верующим появились госпиталя и боевые ордена для защиты оных. Прочие оружные братья взяли на себя охрану границ и подвластных Союзу территорий. Постепенно были перебиты разбойничьи банды, положен конец разорительным для крестьян стычкам баронов; ведь монахам нет никакой разницы, на чьей земле те творят разбой, лишь бы бесчинства прекратились. Наладилась торговля, люди безбоязненно стали пересекать границы. Идолопоклонников и многобожцев с их жертвоприношениями извели под корень: кого смогли — обратили в истинную веру, сопротивляющихся — истребили. В народе стало считаться почетным, если кто-нибудь в семье был церковным лицом или оказывался как-то связан с духовенством. Верные слову Божьему миряне принялись жертвовать немалые суммы на нужды Церкви и строительство храмов. Правители государств тоже стремились привлечь как можно больше церковных эмиссаров в свои государства, даря им деревни с жителями и земли под монастыри. Другие страны, видя, как хорошо живется соседям, тоже потихоньку перебрались под сень Единой Веры.

Земли росли, территории ширились, увеличивалось благосостояние людей. Многие государи сочли излишним расточительством содержать большие армии. Зачем? Это же слишком дорого. Под боком есть добрые, отзывчивые и умелые братья, готовые, пусть и не совсем бескорыстно, бросится на врага. Так же дешевле. Да и врагов становилось все меньше. Ведь тех, кто не захотел присоединиться добровольно, постепенно завоевали; так что простирался ныне Союз от пустынных земель на севере и востоке, до морских побережий юга и запада.

Да и в меж-земельных дрязгах все стало по-иному — если тебе сосед не по нутру, но самому связываться с ним неохота, то можно нажаловаться в епископат. И вот пусть там с ним разбираются. А чтобы дело шло быстрее и к разбирательству отнеслись с большим вниманием, следовало послать с жалобой мешочек поувесистее. Да не мешочек — сундучок, еще лучше штук шесть и дарственную на земли с парой — тройкой деревень.

Территории Церкви ширились и росли столь же быстро, как и тяжелела ее мошна. Духовенство обленилось и разжирело. Пусть не сразу, не за один век, но привыкло к богатой жизни и не хотело ее терять. Ныне прикажи Папа и полетит у неугодного правителя голова с плеч. Однако поздно стало что-либо менять, да и страшно. Жить с оглядкой гораздо привычнее и спокойнее. Вот и стали теперь церковники всемогущими — истинно наместники Бога на грешной земле. Всемогущими, но уже не едиными, поскольку начали перетягивать одеяло друг у дружки. Из-за каждой малости всяк на себя стал тащить.

Вот и приходится в нынешние времена депеши с оглядкой посылать. А кому — решать самой, недаром настоятельница. Но не отправлять нельзя, сведения больно важные и тайные, за них брат Ансельм своей жизнью заплатил.

Матушка все гадала, почему его преосвященство не отправил весточки о полученном письме, почему промолчал?

От подобных размышлений разболелась голова. Не замечая своих действий, она принялась потирать правый висок.

'Есфирь, корова пугливая! Чуть что не так, сразу замыкается. Слово клещами не вытянешь. Что же такого могло произойти у варфоломейцев, что она молчит, как в рот воды набравши. И не припугнешь ведь, еще сильней упрется. Что за натура такая! Ах, Констанс — Хитрый Лис, чего же ты удумал? Что вновь затеваешь? У меня и без твоих политических загадок ныне голова кругом. Все мысли только об одном — у Ирены такое несчастье! Бедная девочка! Бедная моя племянница! А тут разом и письмо приходится посылать, и... Как некстати!'

Настоятельница перекладывала кусочки разрозненной мозаики и так, и эдак, но цельной картины сложить не удавалось. Окончательно сбившись с толку, она решила еще раз перечесть все депеши направленные из Нурбана. Но тщетно, яснее так и не стало. В письмах не встречалась ни единого слова о надвигающейся опасности.

'Как же тогда сведения от Ансельма? Неужели фальшивка?.. Да нет, глупости, источник верный. К тому же из-за пустых слухов люди в имперских казематах не исчезают. Нурбанский глава безопасности просто так свой хлеб не ест. Значит в письме истина. Ох, Есфирь, коровушка! Все еще больше напутала. К тому же и с Иреной пришлось решать в спешном порядке. Гюстав почил, а его сын устроил такую чистку рядов, что... Ох, да что там говорить, теперь бы девочку, кровиночку единственную спасти!.. Глупо было все сливать в одно, но и иных вариантов нет. Опять-таки Ирена теперь под надежной охраной. Раз уж сестры взялись за дело, то костьми лягут, но выполнят'.

Было уже за полночь, когда матушка поднялась из кресла; следовало лечь и хоть немного поспать. До заутрени оставалось часа четыре. Она взяла со стола свечку и, прикрывая пламя рукой, отправилась в спальню.

Ее келья не отличалась от келий прочих сестер, лишь полный доспех на подставке серебристо посверкивал в углу. Хороший доспех, добротный, и в деле не раз побывал, только хозяйке уже в нем не ходить, поскольку не втиснуться. Сильно раздобрела матушка от неспешной, но чересчур головоломной жизни. Имелось у нее еще одно послабление кроме мягкого кресла — вкусная еда. Старшая сестра Иеофилия, зная слабость настоятельницы, всегда старалась порадовать застольным разнообразием.

— Завтра, все завтра... — произнесла мать Серафима и задула свечу.

Утро началось со звона колоколов созывающих на молебен. Сестры и послушницы торопились в монастырский храм. Чуть опоздаешь и можешь смело отправляться в молитвенную келью учиться смирению и упражняться в чтении псалмов. Настоятельница лично встречала спешащих женщин у огромных ворот храма. Когда последняя послушница прошмыгнула мимо, схлопотав положенный подзатыльник, матушка зашла внутрь и с натугой затворила массивную, окованную металлом створку. В полной тишине, прошла к алтарю, покрытому синим бархатом и, встав на колени, сложила руки в молитвенном жесте. Собравшиеся преклонили колени следом.

— Laudamus te. (Восхваляем тебя) — громко запела она хорошо поставленным голосом.

— Benedicimus te.(Благословляем тебя) — подхватил многоголосый хор.

Солнце поднималось, расцвечивая своды причудливыми красками сквозь высокие стрельчатые окна. Строгие, но добрые лики святых взирали на молящихся. Великомученица София внимательно, с бесконечным терпением смотрела с витражного окна на своих верных дочерей.

— Glorificamus te. (Прославляем тебя) — продолжали петь сестры.

Голос преподобной выводил песнопение, но мысли витали далеко от восхваления Господа. Голову занимало множество проблем, которые требовали скорейшего рассмотрения. Необходимо было принять просителей из дальних подворий, распорядиться насчет передачи еще двух акров земли в пользование вольным крестьянам, проинспектировать строительство новой конюшни, и обсудить вопрос о дополнительной закупке бруса и кирпича. Да многое еще предстояло упомнить и решить. Тяжела доля настоятельницы. Ох, тяжела! Старшая сестра Иеофилия — преданный и верный друг — помогала во многом, но основные тяготы ложились все же на ее плечи.

Час молитвы подошел к концу, за это время удалось определить дела, которые требовали первоочередного внимания. Хор смолк, и мать Серафима, поднявшись с колен, принялась благословлять подходящих к ней женщин.

— Останься, дочь моя, и отойди в сторонку, — сказала она одной из сестер, и лишь когда остальные вышли, вновь обратилась к ней. — Пойдем Бернадетта, присядем.

Женщины подошли к стоящим у стены деревянным скамьям.

— Разговор, дочь моя, у нас будет важным, — неспешно начала настоятельница. — Будет для тебя поручение. Необходимо отвезти письмо адмиралу Форсину в ауберг Ордена Святого Иеронима, но так, чтоб ни одна живая душа не догадалась, что и куда ты везешь. Поедешь явно, не тайно...

— Но... — Серафима подняла руку, прерывая заговорившую.

Бернадетта благочестиво опустила голову. Сестра была высокой, статной и отличалась особой грацией движений. Лицо имела очень красивое, но строгое, словно списанное с образов святых.

— Для этого я тебе дам пару других посланий, но и их чтобы не вызвать подозрения, тоже придется доставить по назначению. Знаю, что ты не вестовая сестра, — сразу отмела мать все возражения. — Но на благо ордена трудиться любым способом не зазорно. Одно из писем будет секретарю Святого Престола, а другое, главному госпитальеру Ордена Святого Жофре Благочестивого. Попеняю ему на состояние госпиталя в Витрове, а то совсем забросил. Своими силами я поднимать его не намерена. Послания будут слабо запечатанными, вскрыть их можно легко. По первому требованию их не предъявляй, поупрямься немного, но смотри — до мордобоя доводить не смей! А то знаю я тебя: чуть что — лекарей звать замучаешься, — несмотря на красивую внешность и кажущуюся хрупкость Берна была одним из лучших бойцов монастыря. — Раз на лицо нежна, изволь соответствовать. Мне же нужно, чтобы тайное письмо было передано адмиралу лично в руки, а уж как ты к нему попадешь, это твоего ума дело. Извернись, но доставь по назначению. Послание спрячь так, чтобы при обыске не обнаружили. Я его малого размера сделаю. Вскрывать и читать не смей ни под каким видом! Одна не езди, в пару себе сестру подбери помолчаливее. Направитесь неспешно, ни от кого не скрываясь, как положено с ночевками в госпиталях. Тайну из поездки не делай, но и языком не трепи. Хотя тебя ученую учить — только портить... Еще что? Как письма доставишь — без промедлений обратно. Денег в дорогу я дам, а то ты у нас одна такая принципиальная, дохода никакого. Благо хоть убытка нет. Ладно, все ступай! Выезжайте завтра, еще до заутрени. За письмами вечером ко мне зайди.

— Благословите матушка. — Бернадетта опустилась на колени.

— Ступай с Господом! — настоятельница протянула руку для поцелуя, встала со скамьи и направилась к выходу из храма.

Сестра осталась и продолжила молиться.

* * *

Через скошенный луг и убранные поля мы добрались до небольшого перелеска, где благополучно спешились, и, поручив все еще зеленой Агнесс переседлать наших лошадей, вдвоем со старшей сестрой занялись переноской трупов.

Пока мы оттаскивали их в сторонку, Юозапа подхватила снятые с ее жеребца сумки и, отойдя подальше от девочки занявшейся скакунами, начала самостоятельно снимать доспехи.

Гертруда присев на корточки, принялась внимательно разглядывать нападавших.

— Ты Юзой занимайся, а я этих осмотрю, — бросила она мне, не поворачиваясь.

Я согласно кивнула, и направилась к раненой, поскольку лучше всех в нашей четверке разбиралась в медицине. Подойдя к сестре, которая уже успела расстегнуть мелочь вроде наручей, я помогла снять бригантину.

— Пластину нужно будет поменять, — сказала ей, откладывая доспех в сторону. — Потом Герту попросишь.

— Я сама о себе позабочусь.

— Сиди уж, сама! Сейчас посмотрим что у тебя там, — цыкнула на нее и помогла выскользнуть из кольчуги.

Положив кольчужку рядом с другим снаряжением, я постаралась шустро сбросить свое железо, чтоб не мешалось. Однако Юозапа не унималась, едва я отошла, она продолжила разоблачаться самостоятельно — стала теребить одной рукой завязки подшлемника7. Пришлось бросить все, подскочить к ней, чтобы помочь ослабить шнурки и сдернуть тот с головы. Потом, уже не отходя, я расстегнула ее поддоспешник, и, заставив подняться, аккуратно сняла его. С внутренней стороны стегач оказался изрядно подмочен кровью. Нужно положить его на солнышко — пусть подсохнет, а потом отдать на штопку Агнесс. Авось у нее лучше получится, а то шитье не было нашей сильной стороной. Затем осторожно сняла промокшую рубашку и принялась осматривать рану. Действительно зацепило несильно, болт, пробив пластину, вошел под углом чуть в сторону над лопаткой, рана оказалось чистой, а повреждения не большими. Повезло.

Заставив сестру вновь сесть, я достала из ее сумки чистую тряпочку, смочила из баклажки и принялась протирать спину. Юозапа зашипела, но ни разу не дернулась. В воздухе разлился едкий запах уксуса. Во фляжке была вода, смешанная пополам с крепким винным уксусом, чтобы обеззараживать раны. Кровь уже почти не текла, зашивать тоже было нечего, поэтому я решила ограничиться тугой повязкой. Когда закончила, Юза надела запасную рубашку и привалилась к дереву.

— Больно? — участливо поинтересовалась подошедшая к нам Агнесс.

— Жить буду, — буркнула Юза. Сестра всегда терпеть не могла, когда ее начинали жалеть.

— Ребенок, уйди отсюда. Возьми поддоспешник и разложи где-нибудь на солнцепеке, — мягко попросила я, складывая бинты и фляжку обратно в сумку. Я поспешила спровадить девочку подальше, пока Юозапа вконец не разозлилась.