На этот раз он был нежен и аккуратен, как никогда, она, наверное, даже не поняла, как всё получилось, только глянула из-под ресниц, да уголки губ задрожали. Но Марк снял это напряжение с губ мягким поцелуем.

Всё время он ждал от неё хоть одного звука, но она молчала, закусывая нижнюю губу. Лишь в последний момент, когда задрожала всем телом, он сумел поймать её стон-выдох в поцелуй, и замер сам уже, ловя последние секунды, чуть не теряя сознание от пережитых чувств.

Потом долго лежал на спине, глядя в потолок, нашёл руку рабыни, стискивая пальцы, и она не отстранилась впервые за всё время. Он пытался рассмотреть её лицо, но она отвернулась, да ещё и правую кисть поднесла к губам.

— Твоему будущему мужу можно позавидовать...— первым заговорил он, и Ацилия рывком вдруг вырвала руку из его пальцев, с изумлением отметив про себя, что коснулась при этом его обнажённого бедра. Отстранилась на возможное расстояние, словно только сейчас понимая, что произошло, что она пережила...

Господи! Боги святые! Что это было!

Он заметил её смятение, но ничего не сказал.

Ацилия поднялась и села, собирая волосы на затылке в косу.

— Зачем?— с улыбкой спросил он, видя, как свободные длинные пряди ускользают со спины в тугой жгут косы под руками рабыни.

— Жарко...— отмахнулась, но подтянула к себе свою розовую столу, набросила, снова легла на постель, но легла боком, чтобы занимать как можно меньше места и не касаться его тела.

Они долго молчали, первым заговорил сам Марций, заговорил негромко, словно думал вслух:

— Своего отца я помню плохо. Он был центурионом...Его убили, когда мне было шесть лет, он редко появлялся у нас дома, учил меня ездить на лошади, ловить рыбу...Лица его совсем не помню... Ругался на меня...Я рос с детства слабым, часто болел...Мать даже думала — помру...Она потом вышла замуж за квестора легиона — хитрый поганый тип, что она в нём нашла? Хотя одной оставаться в гарнизоне, да со мной на руках — ещё тяжелее...Я это только сейчас понимаю, а тогда...— он вздохнул, потёр ладонью лоб, запустил пальцы в волосы,— Сволочь! Я ненавидел его до трясучки, до немоготы... Жадный, всё время злился на что-то и орал... Мать бил даже при мне, на моих глазах... За какие-то пустяки...Я только ревел от страха...Потом стал за мать выступать — он за меня взялся... Воспитывал... Делал из меня мужчину, как сам говорил, кулаками...Тут уже мать за меня заступалась, и тоже получала...Когда на него что-то находило, он вообще меня закрывал в подвале, держал на хлебе и воде, силу духа воспитывал...Сволочь!— содрогнулся от переживаемых воспоминаний детства, Ацилия устало сморгнула,— Мне пятнадцать было, когда я послал его подальше и заступился за мать конкретно, сказал ему, чтоб уматывал...Что тогда было! Он орал, как сумасшедший...Взялся за нож, попытался убить меня, порезал руки, мать меня собой закрыла...Он её на моих глазах...— он замолчал, долго глядел в потолок, и Ацилия подумала, ничего не скажет больше. Но Марций заговорил опять, — Я потом полгода нищенствовал, всякое было, и били, и в притон однажды попал, еле вырвался, воровать научился, пока к одному легиону не прибился, солдаты взяли на воспитание, а в семнадцать поставили на довольствие... Я стал легионером...— повернул голову и посмотрел на Ацилию,— Овидий на него похож... И женщин бьёт...

Ацилия молчала. Потом спросила вдруг:

— А Лелий?..

— С ним у нас профессиональные проблемы, он — центурион, и я... Был им...У нас разные взгляды на всё...Он злорадствовал, когда у меня забрали центурию, а меня понизили, и если подобное случится с ним, я тоже буду злорадствовать...— он снова повернул голову и посмотрел Ацилии в лицо. Она промолчала, задумавшись над его словами, над его прошлым. Конечно, ему есть за что её ненавидеть: у неё была семья, любящий отец, и пусть изгнанный, но сенатор, ей не приходилось нищенствовать или быть волчицей в притоне, как ему, ей не приходилось воровать, чтобы прокормить себя. И на её глазах никто никогда не бил её мать...Тогда, когда он отпустил её в Нуманции, она что-то говорила о матери, о том, что у каждого есть мать... Наверное, именно эти её слова и тронули его. Он ведь как-то говорил об этом, что именно слова, а не одежда убедили его тогда.

Он может, он способен понимать, сострадать, ведь он сам столько пережил...

Она разомкнула губы, спросила:

— Вы отпустите меня?

Он дёрнулся, как от пощёчины:

— Нет!

— Позвольте мне написать письмо в Рим?

— Нет!— его голос стал твёрже, словно он цедил это единственное слово сквозь зубы.

— Почему? — Ацилия уже сидела на постели, прижимая столу к груди обеими руками.

— Нет и всё!

— Вам нравится мучить меня? Делать мне больно?

— Я никого не мучаю, и не делаю тебе больно, ни одна наложница, ни одна рабыня не живёт лучше, чем ты... Я не требую от тебя невозможного, я не заставляю тебя работать или заниматься проституцией!.. Я даже ударил тебя всего пару раз, да и то, только тогда, когда ты выпросила! И...

Она перебила его:

— Убирайтесь! Это моя постель...

Он резко сел, поймал её за левое запястье и рывком дёрнул к себе, притягивая лицо к лицу, заговорил прямо в глаза:

— Здесь всё моё и ты — тоже...

Ацилия попыталась освободить руку, зашептала ему в ответ:

— Странно, что вы сами пережили столько боли, страданий... унижений и продолжаете делать подобное другим...Разве можно так? Разве можно делать то же другим людям?

Он усмехнулся, оттолкнув её:

— Когда ты переживёшь всё это, я послушаю, что ты после всего этого скажешь? Будут ли твои речи хоть отдалённо напоминать то, что ты говоришь сейчас...

Он, поднимаясь на ноги, подхватил свою тунику и ушёл, Ацилия отвернулась, стараясь не смотреть на обнажённое мужское тело, кусая губы, и не верила всем существом, что между ней и этим человеком что-то было, что-то нежное и тёплое. Доверительное.

Она упала на спину, закрыла рукой глаза, с хрипом втянула воздух сквозь зубы.

Будь проклято всё! Будь оно всё проклято!

* * *

Иногда ему снились кошмары. Нечасто, но он просыпался от них и долго не мог снова заснуть и часто уходил побродить по лагерю. Это были кошмары из прошлой жизни, из того, что он уже пережил когда-то. Часто это были бои с какими-то врагами, национальность которых он не мог определить, и всё время было много крови, и всё время его убивали. Жизнь покидала тело, прижатое к земле, пронзённое копьём или дрожащей стрелой, и он не мог шевельнуться, потому что тело уже не подчинялось ему. Лишь глаза ещё сохраняли остатки жизни ускользающей, и в последний момент он видел ноги подступающих к нему людей, видел, как не глядя они наступали на пальцы слабеющей руки, но уже не чувствовал боли, видел над собой блеск занесённого меча...

После этого он просыпался. Иногда это были кошмары из детства, когда отчим убивал не мать, а своего ненавистного пасынка. Всё заливали потоки крови. В реальной жизни он один раз попал в притон на пьяную оргию. Толстый купец положил глаз на смазливого мальчишку, а хозяин притона принял деньги. Тогда Марцию удалось отбиться и сбежать из города. Во сне же всё было наоборот...

И тогда он просыпался в холодном поту, проклиная своё прошлое на чём свет стоит.

Так произошло и на этот раз. Склонившийся человек с оскалом белых зубов собирался перерезать ему горло. Марций дёрнулся, сел, хрипло дыша, чуть не закричал от пережитого во сне, дрожащей ладонью стёр со лба холодный лоб, запустил пальцы в волосы и до затылка.

— Проклятье...

Последний раз кошмар был два месяца назад, ещё на марше в Ближнюю Испанию, ещё до того, как она оказалась у него.

Он поднялся на ноги, прошёлся по атриуму палатки, попил воды из деревянного ведра, постоял, снова запустил пальцы в волосы. Утром рано вставать, а сна ни в одном глазу, хотя усталость — страшная, тело совсем не отдохнуло, опять до утра проторчишь у сторожевых костров или проиграешь в кости. Вот же незадача!

И больше всего не хотелось быть одному, один на один с самим собой. Э-эх!

Он отдёрнул полог. Рабыня спала, отвернувшись лицом к стене, было жарко, и Марций ясно видел белую открытую спину, еле уловимые девичьи лопатки. Когда он оказался рядом, девчонка повернулась на спину, сонно глянув из-под ресниц. Шепнула:

— Что... Что случилось?

Марций прижался к ней, обнимая за живот, укладывая тяжёлую голову на плечо:

— Обними меня... Пожалуйста...

Ацилия дёрнулась, прогоняя остатки сна:

— Вы?.. Что вам..?— попыталась отодвинуться, отстраняясь от его тела, но через мгновение уловила ровное дыхание. Он спал, прижавшись щекой к её плечу, спал спокойно и по-настоящему. Ацилия, повернув голову, при скудном свете из атриума рассматривала лицо своего хозяина. Симпатичный. Женщины обращают внимание на подобные лица. Да она бы и сама, встретив на улице, проводила бы долгим взглядом. Тёмные глаза, сейчас закрытые, но она хорошо их знала; тёмные брови, ровный загар, короткие по-военному стриженные волосы, несколько более длинных прядок надо лбом топорщились влажно, одна даже прилипла над бровью.

Прямой нос. Скулы. Шея с тонкой линией шрама, уходящего вниз, на грудь, под тонкую тунику, прижатую рукой. От него веяло силой, и не только физической, как от всякого мужчины. Он из тех, кто всё, что имеет и, чего достиг, добился сам, своими силами. Из тех, кто сам себя создал, сам себя сделал. Тонкая сухая линия упрямства и твёрдости внутреннего мира проходила через губы, особенно чётко улавливалась в уголках их. Такой не отступит от своих принципов. Будь они у него прокляты!

Ацилия устало прикрыла глаза, отводя взгляд от мягкой беззащитной ямочки на подбородке.

Почему он такой упрямый? Почему его никак нельзя переубедить?

Что за человек?

Заснула.

Проснулась резко, как от толчка, когда звуки букцины — военной трубы — проиграли последнюю стражу, и Марций дёрнулся, отрывая голову от подушки, сонно поглядел ей в лицо. Прошептал:

— Уже пора... Проклятая служба...

Ацилия промолчала, только хмыкнула, непонятно, то ли соглашаясь, то ли нет. Марций тряхнул головой, окончательно прогоняя сон, протёр лицо ладонью.

— Я не сильно мешал тебе?

Ацилия отрицательно покачала головой, на него старалась не глядеть, лишь бы уходил скорее. А то надумает ещё чего... Они все только об одном и думают... Но Марций осторожно поцеловал вдруг её в губы, и, сонная, Ацилия даже не успела отвернуть лица, лишь распахнула глаза, встречая его взгляд.

Поднялся и ушёл.

Ацилия ещё немного полежала и поднялась на ноги, запахиваясь под мышками шерстяным покрывалом, вышла через шторы в атриум. Остановилась. Молча глядела, как Марций собирался. Он уже поел хлеба с сыром — его обычный завтрак, теперь переодевался. На нижнюю нательную тунику надел ещё одну с кожаной юбкой, ремнями спускающейся ниже колен. Прошёлся, затягивая широкий пояс, металлические пряжки на птеригах сверкнули, взметнувшиеся при движении. Глянул на Ацилию:

— Ты чего поднялась?.. Тебе ещё спать можно, сколько хочешь...

— Пить хочу...— ответила негромко.

— Вон ведро.— Мотнул головой в сторону,— Пей!

Ацилия прошла мимо него, подхватила бронзовый ковш с длинной ручкой, зацепила немного воды, пила, а через край следила за деканусом. Сейчас он обувался, поочерёдно ставил ноги на трипод, затягивая шнуры высоких сапог. Строгий, подтянутый. Военная форма почему-то идёт всем мужчинам, даже ему. Ацилия вспомнила, каким жестоким он бывает, как больно стискивает запястья и, как силой целует... С напором, с агрессией... Всего один раз с ней он был нежным, даже не узнать, словно что-то нашло, да и сегодня.

Что к чему?.. Что это вдруг он пришёл к ней?.. Одному спать надоело?.. Странный какой-то, ей-богу...

— А где Гай? Почему он вам не помогает?— спросила вдруг, убирая пустой ковш на край ведра, повесила и подняла глаза.

— Не знаю... Шастает где-то, может, где у своих дружков...— сейчас он затягивал ремни кожаной кирасы или, вернее, пытался это сделать, они были на боках, и одному неудобно. Вскинул голову,— Ацилия, помоги мне...

Она вздрогнула бровями, подошла к нему:

— Сейчас...— она остановилась рядом, потуже подтолкнула под мышки своё покрывало, ведь руки будут заняты. Склонилась, а Марций глядел на её открытые ключицы, плечи, верх груди, запутанные кудряшками после сна волосы на висках, затылке.

Ацилия затянула последние ремни, и он качнулся от рывка, задумавшись.

— Так пойдёт? Или ослабить?— Ацилия смотрела снизу.

— На одно деление...Мне же работать, а не на парад...

— Хорошо.— Она растянула пряжки и снова затянула их. Резко выпрямилась и почувствовала, как внезапно закружилась голова, качнулась, но Марций поймал за локоть, не дал упасть.

— Ты что это?

Ацилия сглотнула, прикрывая глаза, прижала пальцы к губам. Шепнула:

— Не знаю...Что-то со мной... Плохо... Тошнит... От воды, наверное.

— Она тёплая, противная. Гай придёт, скажи, пусть холодной принесёт...— отпустил её руку, в упор глянул в глаза, — Сильно плохо?

— Нет, сейчас пройдёт...— Ацилия перевела разговор на другую тему,— Где вы сейчас работаете?

Марций расправлял кожаные ремни кирасы, одёрнул птериги на плечах, произнёс:

— Задание самого Сципиона Эмилиана... Мы ломаем город...Нуманцию...— Ацилия при этих словах нахмурилась,— Мы отправляем камень, им мостят дороги или строят новые города, а рабы — их здесь много — дробят мелкий и грузят на подводы...Тяжёлая работа.

— И вы...тоже ломаете город?— голос её дрожал.

— Я же деканус, если бы я был центурионом, я бы только командовал,— он усмехнулся.— Когда город разберут, наш легион отправят отсюда...

— И когда это будет?

Пожал плечами, взял с лавки свой шлем, теперь он был без красного гребня центуриона.

— Может, через месяц, может, больше. Работы много, других уже отправили...

— А...— она хотела спросить, но осеклась, и Марций перевёл на неё глаза,— А мой дом вы уже разобрали? — шепнула почти неслышно.

— Не знаю. Наша центурия работает в другом секторе.

Ацилия опустила голову, вздохнула.

— Иди, ложись, ещё рано...

Качнула согласно головой и ушла.

* * *

Она уже стала обращать на это внимание: дни шли, а тошнота и головокружение преследовали её. Она старалась скрывать это от хозяина, больше гуляла вокруг, играла на флейте, чтобы отвлечься. Но ничего не помогало. Ацилия думала, что заболела, но жара не было, и горло не болело. Ничего не понять.

В один день она рано легла спать, хозяина ещё не было. Сон был беспокой—

ным, словно что-то мешало ей, проснулась, лёжа на спине, смотрела в потолок палатки. Огонь в атриуме горел, кто-то там разговаривал. Ацилия невольно прислушалась.

— ...Зачем ты начал с ним спорить? Тоже мне, герой... Он — легат, а ты...—

Ацилия уловила усмешку незнакомца,— Был центурионом, а теперь... Знаешь,

как он на Совете на тебя..? Во-во, не знаешь... Я предлагал тебя понизить по

рангу, но оставить центурионом, да куда там... Ты тут ещё с этой дракой, да