Выслушав её, Ниваль в полном молчании побарабанил пальцами по столу и медленно налил себе ещё полстаканчика водки. Эйлин с тревогой отметила, что сбилась со счёта, сколько он их уже выпил.
— Так. Значит, что мы имеем? С одной стороны, влиятельных политизированных арфистов, верных чистому искусству лунных струнщиков и, возможно, красных-прекрасных магов с чёрными-пречёрными планами. С другой стороны, мы имеем старика Симона — гения интриг и гиганта хитрых комбинаций. Хм. Учитывая его необыкновенную везучесть, могу предположить, что он позарез нужен и тем, и другим, и третьим, но стесняется и вообще не в голосе.
Под хмурыми взглядами друзей, Ниваль опрокинул в себя водку, на секунду зажмурился и встряхнул головой.
— Но знаете... всё не так плохо. Да. Я ведь думал, что единственная наша ниточка — вонючка Герхт, этот страдающий эротоманией инвалид криминальных войн, который может дать дуба, лишь увидев мою рожу. А теперь у нас есть ещё целый Новый Оламн. А теперь я предлагаю закончить этот разговор и дружно пойти спать.
Касавир вопросительно взглянул на Ниваля:
— Прости, что вмешиваюсь в ход твоих размышлений, но у тебя есть веские основания считать, что всё это имеет отношение к...?
— А ты мозгами пораскинь, сложи все факты.
— Семьдесят из ста, — согласился Касавир, подумав.
— По мне, так все девяносто.
Сбитый с толку хозяин часто заморгал.
— Эээ...
— Что, Милан? — Ниваль уставился на него сквозь пустой стакан.
— Да ничего... у меня сегодня покер, так что я... пойду пожалуй. А может, вместе пойдем?
Ниваль медленно помотал головой, не убирая стакана и с видимым интересом что-то там разглядывая.
— Зря. С тобой мы бы... Ну, ладно. Тогда мы с Касавиром устроимся на чердаке, там у меня ребята живут. А тебе и твоей.. гм... даме...
— Она моя сестра, — перебил его Ниваль.
— Ух, ты... — Милан внимательно присмотрелся к Эйлин, — сюрприз, значит, старику Симону.
Ниваль кивнул, поджав губы, и поставил стакан на стол.
— Ага, сюрприз. То ли старику Симону, то ли от старика Симона.
— А...
— Долгая история. Потом как-нибудь. Так тебя партнеры ждут?
— Ну, я могу и отказаться ради такого случая, ребята поймут.
Ниваль махнул ему рукой.
— Нет-нет, что ты, мы этого не заслуживаем. Иди, моя радость. Мы устали, сейчас спать пойдем. Иди.
— Ага. Тогда мы с тобой на чердаке, я правильно понял? — он нерешительно посмотрел на Эйлин и Касавира, потом снова на Ниваля. — Я там перестроил немного. Но вещи твои хранятся в сундуке, я ничего не выбрасывал. Хочешь, ключ дам?
Ниваль пожал плечами. Зачем ему старое детское барахло? Но кивнул.
— Давай.
— Что ты задумал? Я по глазам твоим вижу. Ты считаешь, нам больше нечего обсудить? — напрямик спросила Эйлин, столкнувшись с Нивалем во дворе у чердачной лестницы.
Он поморщился и устало бросил.
— Слушай, ничего я не задумал. У нас был трудный день. Я пьяный и спать хочу. Сейчас упаду и буду дрыхнуть без задних ног.
— Очень на это надеюсь, — выразительно проговорила Эйлин. — А завтра будем разбираться с этим вашим Герхтом и с Новым Оламном. За ночь вряд ли что-то новое случится.
— Конечно, — кивнул Ниваль и посмотрел на неё такими честными глазами, что, не знай она его — поверила бы.
* * *
*
Было слишком светло оттого, что на кровать сквозь тонкие колыхающиеся занавески падал желтоватый свет уличного фонаря. Было слишком жарко, и пришлось раздеться и открыть окно. Ночной ветер периодически менял направление, принося с собой то морскую свежесть, то запахи переулка. Где-то трещал сверчок, что-то шуршало, скрипело, сопела Мышь за ширмой, лаяла собака, ветер перебирал деревянные прищепки на бельевой веревке. Словом, они ночевали в чужом доме, и все звуки, запахи, ощущения воспринимались острее, чем на привычном месте. Впрочем, для них, уже опытных путешественников, это было нормальное явление. Но тут Эйлин услышала кое-что, заставившее её стряхнуть с себя подступающий сон и насторожиться. Шаги сверху по лестнице. Лёгкие, неразличимые. Если бы старая лестница не скрипела, она бы и не услышала. Грузный стук, как будто кто-то прыгнул с высоты на крышу дома или сарая, и едва слышный глухой звук приземления на землю. 'Вот поганец!'
Она привстала, опершись на локоть.
— Касавир, ты слышал?
— Ну? — сонно буркнул муж.
— Что ну!
— Ну и что?
— Я волнуюсь. Куда он пошел?
Касавир повернулся к ней.
— Тебе какая разница? Он в своем городе, взрослый человек, может ходить, куда хочет.
— Ночью что ли?
— А хотя бы и ночью.
— А если что случится?
— Ты о ком говоришь? О начальнике Девятки, который ловит на лету ножи и может передвигаться в этом районе на ощупь?
-Касавир, ну что ты, как... Почему он куда-то идёт ночью без нас?
— Он имеет право на личную жизнь, — Касавир притянул её к себе, поцеловав плечо, — и мы, между прочим, тоже.
Эйлин отмахнулась от него.
— Я правда волнуюсь.
Паладин выдохнул.
— Хорошо, давай серьёзно. Мне тоже это не нравится. Мне много чего вообще не нравится в этой истории. Но что ты можешь сделать? Побежать за ним?
Эйлин насупилась.
— Я знаю, куда он пошёл.
— Я тоже. И что, двинемся туда, не зная толком, зачем? Если он ищет отца, он найдёт его скорее, чем мы. Если он ищет развлечений, это не наше дело. Если бы он не был уверен, что справится один, позвал бы нас с собой.
Проведя тыльной стороной ладони о её плечу, он понизил голос до интимного шепота:
— В конце концов, если тебе так хочется о ком-то позаботиться...
Он снова попытался обнять её, но она показала ему язык и демонстративно отвернулась. Но почувствовала, что он смотрит на неё и улыбается — бессовестно улыбается, потому, что прекрасно её знает. И, не поворачиваясь, улыбнулась в ответ и придвинулась к нему спиной, оказавшись в доле дюйма от обнажённого, по-мужски терпко пахнущего тела, отчего по коже прошла легкая волнующая щекотка. Задержала дыхание, напряглась и, выдохнув, тихонько мурлыкнула, когда, через безумно длинные пять секунд её шею обжёг поцелуй.
____________________________________
1. Новый Оламн — знаменитое на весь Фаэрун учебное заведение бардов, расположенное в предместье Уотердипа.
Глава 4
Ностальгическая
Бросив ключ на крышку сундука — не хочется сейчас ностальгировать, да и пустое это занятие — Ниваль приоткрыл чердачную дверку, мысленно обругав Милана за то, что не смазывает петли, и выскользнул на лестницу. Меча решил не брать, рассудив, что там, куда он планирует заглянуть, меч, скорее всего, попросят оставить охране. А если кто-то по пути надумает с ним связаться, для защиты ему хватит пары кинжалов, кожаного дублета с металлическими вставками и мягких, но очень прочных зачарованных перчаток с длинными наручами и вшитыми на костяшках шипами. К тому же, по специальным кармашкам на всякий случай можно рассовать пузырьки с зельями, ядовитый состав для смазывания клинков и экспериментальные тряпицы, пропитанные сонным снадобьем Сэнда.
Он прислушался — кажется, спят — и, стараясь производить как можно меньше шума, спустился на пару ступенек. Он, конечно, не боялся, что Эйлин ему помешает, не такая она дура, но не хотел привлекать внимания к своей прогулке и лишать сестрёнку здорового ночного сна. Взглянув на крышу сортира, он ухмыльнулся. Всё то же. Над ней по прежнему висела прикреплённая к углу соседнего двухэтажного дома потрёпанная, провисшая растяжка с красиво выписанными полустёртыми буквами на разноцветных флажках. Только теперь она призывала не вступать в ряды патрулей, а вносить пожертвования на развитие сети общественных трапезных. Раньше ему нужно было подпрыгивать, чтобы добраться до неё, а теперь можно лишь привстать на цыпочки. Срезать — святое дело. Прыжок на крышу туалета, захватывающая поездка по растяжке — и вот ты уже на параллельной улице. Экономим почти минуту и получаем море удовольствия.
Решив, что приключения подождут, — слишком уж много, неожиданно много эмоций вызвала у него встреча с родным домом, — Ниваль решил немного прогуляться, чтобы успокоиться и настроиться. Квартал Гильдии Мясников, в просторечии прозванный Обжорным тупиком. Запах домашних коптилен, который совсем не раздражал бы, если бы был ему также привычен, как обитателям этого священного уголка чревоугодия, светящиеся мутные окна забегаловок, собаки, поджидающие своих законных остатков чужого пиршества, скучающие патрульные, раздумывающие, не зайти ли им перекусить. Улица живет своей жизнью. По мере приближения к Тролльей Стене застройка становится реже, шум стихает. Здесь улица поворачивает и, резко беря под уклон, ведёт к морю. Там внизу — полоса пляжа, к которому можно спуститься по осыпающимся ступенькам старой каменной лестницы, едва заметной среди высокой травы на откосе. Когда-то, проплыв оттуда немного на юг, за городскую стену, можно было добраться по узкой насыпной косе к старой маячной башне, живописные обломки которой так никто и не решился снести, чтобы построить что-нибудь полезное. Насыпь давно перенесли, и теперь без лодки туда не доберешься. Всякие слухи ходят про это место, вроде там было в незапамятные времена совершено страшное убийство, в подвалах полно нечисти, а может, и вурдалаки водятся.
Ниваль усмехнулся, поравнявшись с белёным глинобитным, увитым зеленью домиком, последним на этой улице, стоящим над самым морем. Давным-давно он проводил в этом домике много времени. Здесь жил старый рисовальщик и скульптор, из тех, кого называют непризнанными гениями. Был он гением или нет, но хорошо платил за позирование, порой угощал его со своего стола и вообще был забавным чудаком, хоть и ворчливым. И поорать любил. Но издаваемый им шум Ниваль обычно пропускал мимо ушей. А тот вбил себе в голову, что у мальчишки есть способности, и возомнил себя его учителем. К рисованию у Ниваля душа не очень лежала, а вот с глиной он полюбил возиться, и с удовольствием занимался этим в засаженном мальвами дворике под навесом, заменявшим мастерскую. То, что у него получалось, он сам считал полной ерундой. Ну что значит "изобрази мне весну на взморье", как её можно изобразить в глине? Вот и лепил что попало в своё удовольствие. Но мастер был очень доволен и говорил, что у него развитое пространственное мышление и оригинальная фантазия.
Время, что он проводил здесь, можно было назвать весёлым. Мастер любил лепить и изображать Ниваля в камне. И самому Нивалю это со временем очень понравилось. Это было так интересно — менять выражение лица, принимать десятки разных поз, входя в образ, и вдруг замирать, по восторженному вскрику мастера, да так, чтобы ни одна жилка не дрожала. Разве кому-то из его приятелей-сорванцов это было под силу? Прислонившись к забору, начальник Девятки улыбался, вспоминая, как мастер обычно кричал, тряся кудрявой чёрной бородой, отчаянно жестикулировал и бегал вокруг него, заставляя принимать облик то юного божества, то мальчика с луком, то готового перевоплотиться оборотня. "За что я тебе плачу?! Тупица, не стой, как деревянный! Забудь, что ты всего лишь малолетний оболтус, у которого на уме одни шалости! Не изображай юного Теуриля, не пытайся представить себя Теурилем. Ты и есть юный Теуриль, понимаешь?! Твой отец, лорд Уотердипа погиб, и ты поднимаешь его меч — не глупую деревяшку, а настоящий тяжёлый меч. Это — твоя первая и последняя битва! Ты вдохновляешь, ты зовешь за собой, твои глаза горят, а сердце трепещет в отчаянной решимости. И зов готов сорваться с твоих уст — в тебе ведь течёт кровь героев! Разве взрослые защитники города смогут струсить, глядя на ребенка, отважно смотрящего в лицо смерти?! Да, да, вот так! Так, мой мальчик! Гениально!"
Только став взрослым, Ниваль осознал, как полезно было то, что казалось ему тогда весёлой игрой. Его умение использовать воображение, пластичность, способность играть лицом и безупречно контролировать своё тело — не в этом ли домике они получили толчок к развитию? И, что ещё важнее, не тогда ли он начал мечтать о чём-то большем, нежели купить лодку и щёгольскую шапочку, когда изображал юных божеств, героев и мифологических персонажей? И не тогда ли он стал захаживать в публичную библиотеку, чтобы ближе узнавать тех, в кого перевоплощался?
Статуя Теуриля была их последней совместной работой и последней попыткой мастера получить признание. Он изготовил её для оформления Сквера Героев. Он так радовался этому заказу. Получив задаток, тут же истратил его на лучший мрамор и заплатил Нивалю вперёд за позирование. Работа была долгой и нервной. Но мастер уложился точно в срок, статуя и впрямь получилась прекрасной. Он утверждал, что это благодаря его великолепному юному натурщику. Это он вдохновил его. Без него он не решился бы взяться за такую работу.
В тот чёрный день он взгромоздил своё творение на каталку и повёз по узким извилистыми улочкам южных Доков. Ниваль, конечно, гордо вышагивал рядом в новеньком камзольчике и голубой шапочке-таблетке с перьями, лихо сидевшей на венце светлых вихров. И мальчишки суетились вокруг, крича: "Златовласка! Гляди, это же он, только остроухий! " На пересечении улицы Сетей с Рыбной площадью мастера поджидала злая судьба в виде двух торговок, не поделивших место. Одна из них оттолкнула тяжёлый передвижной лоток, полный рыбы, и он помчался прямо на процессию, подскакивая, громыхая и разбрасывая вокруг скоропортящийся товар. Люди едва успели отскочить, а вот скульптура погибла, разнесённая на осколки. Кто-то бросился подбирать рыбу. Мальчишки, конечно, развеселились, тут же придумав пинать отколотые мраморные части тела и конечности и смотреть, как они катятся вниз по улице. Ниваля тоже подзуживало присоединиться к ним, но было неудобно перед мастером, который плакал, сидя на пыльной дороге и обнимая уцелевшую голову прекрасного юного героя. Да и скульптуру было жаль, и труда. Но мальчишка есть мальчишка — долго горевать он не мог. Собрав оставшиеся осколки и вежливо предложив помощь мастеру, даже не услышавшему его, он попрощался и убежал.
Ниваль сам не заметил, как ноги привели его к рассохшейся дубовой двери. В доме горел тусклый свет. Глупо, конечно, но вдруг мастер жив? Он постучал. И тут же знакомый ворчливый голос пригласил его войти. В доме, который выглядел очень уютно, залитый солнцем, сейчас было темно и мрачновато. Лишь две свечи освещали часть длинного стола с сидевшей за ним одинокой сгорбленной фигурой. Пахло немножко красками, немножко сырой глиной, немножко стружками, немножко чечевичной похлебкой, луком и перебродившим вином. Бедностью пахло. За пределами трепещущего островка света угадывались полки и ниши с очертаниями скульптур и каких-то угловатых фрагментов. Один из них стоял напротив полукруглого окошка и был хорошо виден. Голова юного Теуриля с сохранившейся частью плеча, выточенная из прекрасного, будто бы прозрачного белого мрамора, призрачно сияющего в лунном свете. Тонкая шея, застежка плаща на плече, гордо вскинутая мальчишеская головка с растрёпанными локонами, выбивающимися из-под обруча, приоткрытые в полуулыбке-полувздохе губы и глаза, в которых горел — действительно горел — огонь мальчишеского азарта, неверия в смерть и будущей вечной славы. Ниваль сглотнул неожиданный комок в горле. Неужели он был таким?
