Война - дело молодых

Проклятущий Интернет всё время рвался — под издевательский щебет модема.

Шел третий час ночи, пора уже было бросать бессмысленное занятие, а ведь так хотелось поработать... Но выделенной линии, к сожалению, в сельском доме Тимурханова не было.

Чья-то рука сзади безжалостно сгребла в горсть её волосы, не позволяя повернуть голову.

Тихий голос бесстрастно сказал прямо ей в ухо:

— Будешь орать — убью всех, кто прибежит.

— Я н-не буду, — с трудом выговорила она.

— Выключай тут всё. Свет погаси. Пошли.

— Куда?

Она охнула от резкой боли, пронзившей голову.

Никто не проснулся и не вышел.

На ней был только вельветовый халат и враз промокшие тапочки, и, несколько раз поскользнувшись на волглой осенней траве, она ободрала коленки и ладонь. Человек за её спиной всякий раз останавливался и терпеливо ждал, пока она поднимется. Она так и не смогла толком разглядеть его — только высокий темный силуэт без лица.

Село осталось далеко позади.

— Вы думаете, что за меня дадут выкуп? — спросила она, собравшись с духом. Но ответа не получила и продолжила: — Навряд ли. А если вы хотите меня на кого-нибудь обменять...

— Заткнись.

Мороз пробрал её спину между лопаток от этого спокойного голоса, а не от утренней сырости.

Начало светать.

Он наконец остановился.

— Скажите наконец, что вы хотите? — сказала она устало. — Всё-таки выкуп? Почему вы считаете, что за меня будут платить? Я здесь никто...

В глазах вспыхнули все звезды сразу, правая скула онемела, как от местного наркоза. Она машинально потрогала щёку.

— Я сказал — заткнись. — Голос был по-прежнему бесстрастным. — Будешь говорить, когда спрошу.

— Тогда спрашивайте!

Ещё один удар, и она уперлась спиной в скрюченную иву. Во рту появился металлический привкус.

— Никто тебя не учит, видно, — в голосе появилась тень сожаления.

Он вскинул руку, — она попробовала попятиться, — и стащил с головы лыжную шапочку, заменявшую ему маску.

Это лицо она только что видела на одном из "тех", "сепаратистских", сайтов.

Она окончательно перестала что-либо соображать. В голове закрутилась идиотская фраза из сентиментальных романов: "Пусть всё это окажется сном".

Она беспомощно оглядела мокрые ивовые кусты вокруг, камни под ногами, и вдруг ясно поняла, что на этой неласковой чужой земле, здесь и сейчас, ей и придётся умереть.

— Ты действительно лечишь?

Она непонимающе поглядела на него.

— Мне сказали, что ты... лечишь, — повторил он, чуть замявшись, теперь с тенью... раздражения? неловкости?

— Ты что, оглохла? — он повысил голос, и она передёрнулась.

Нахлынула слепящая ярость, и вдруг стало жарко.

— Нет! Я не оглохла! И лечить вас не буду! Застрелите меня, и закончим с этим!

— Что, не боишься умереть? — Голос его опять стал бесстрастным. — Но умирать-то можно по-разному.

— Знаю! Я уже год здесь! И я не боюсь, понимаете? Я... — Она осеклась.

Что-то вокруг неё, внутри неё ждало. Ждало, затаившись. Потайная пружина дрогнула, начиная раскручиваться.

В небе глухо рокотнуло, и заколотилось сердце.

— Простите. — Она подняла голову, прямо глядя ему в глаза. — Я забыла, что я должна. Я сделаю то, что должна...

— ...а вы делайте то, что вы должны.

Мир вокруг ждал... ждал её.

— Разожгите костер, — сказала она тихо.

Он ещё постоял, потом кивнул, сдвинув автомат на спину. Она отвернулась, сняла обувь. Босые ступни сперва загорелись от холода и влаги, потом враз онемели, почти не чувствуя ни мелких острых камешков, ни сучьев.

Что-то надвигалось.

Маленький костёр задымил, разгораясь.

Голова стала лёгкой, как воздушный шарик, сердце колотилось всё быстрее, что-то подступало всё ближе и ближе.

— Дальше? — хрипло спросил он.

— Когда скажу... дадите мне руку.

Дымок тянулся к небу, в котором что-то снова зарокотало — ближе, ближе...

Что-то надвинулось вплотную.

Её черёд.

Он вздрогнул, когда она вошла в кострище босыми ногами и ладонями вверх протянула ему обе руки. Помедлив, стиснул её пальцы.

Она запрокинула к небу лицо, — упали первые капли дождя, — и еле слышно заговорила.

И стала дождём, землёй, ручьём, небом, этим человеком, застывшим напротив.

Она разжала сведённые пальцы, и земля ринулась ей в лицо.

* * *

Очнулась она от лютого холода. Вокруг никого не было. Гроза, отгрохотав, сменилась мелкой моросью. Одежда, волосы — хоть выжми.

Она попыталась встать, опершись на поваленный ствол, — мир закачался и поплыл, — и стало ясно, что до менингита просто не удастся дожить.

Человек, который только что был ею, вдруг снова возник рядом, и она даже не удивилась. Не удивилась и протянутому радиотелефону.

— Звони Бесу, пусть тебя забирает, — сказал он нетерпеливо. — Ну!

Скрюченные пальцы слушались плохо.

— Говори номер! — Он забрал трубку из её руки. — Быстрее!

Закрыв глаза, она медленно назвала цифры.

— Получше смотри за своими женщинами, Бес. Возле ручья. В лесу...

— ...По левому берегу. С километр. Всё.

Серые глаза человека, которым она только что была, ещё раз встретились с её глазами.

Потом он повернулся и растворился в лесу.

Рядом раздались знакомые взволнованные голоса, но она больше не поднимала головы, даже когда её трясли за плечи.

Дёрнулась только, когда прозвучало слово "больница".

— Только не в больницу! — прохрипела она. — Ничего не случилось. Всё в порядке. Я... я просто заблудилась. Поедем домой. Пожалуйста...

* * *

А в зеркальце она увидела то, что ожидала увидеть — хороший добрый кровоподтёк пониже правого глаза.

Она попробовала встать, — щиколотки подворачивались, рубашка Аминки была на пару размеров больше, и подол её путался в ногах.

— Талгатовна, ты как там? Ты встала, что ли? — Шёпот Бека, просочившийся из-за двери, был зловеще-инфернальным.

— Ты чего шипишь? — Собственный голос её совершенно не слушался.

— Бес тебя второй день ждёт.

— Как — второй день?! Он что, ещё здесь?!

Подковыляв к окну, она осторожно высунулась из-за занавески.

Рассвет.

Джип.

Все удовольствия в одном флаконе.

Возле двери опять раздались шаги.

— Талгатовна! Он сказал — или ты сейчас же спускаешься на кухню, или отправляешься в больницу!

— Чую, я так и так там окажусь, — пробормотала она сквозь зубы, яростно заштриховывая тональным кремом синяк. Потом так же яростно размазала вокруг глаз старые орифлеймовские тени, подкрасила ресницы. Губы изнутри вспухли и болели.

Морщась, она кое-как переоделась.

Внутри всё дрожало.

Что-то не то.

Раньше она никогда не отключалась так надолго.

Бек сидел на корточках возле двери, привалившись к стене.

— Ты ему что-нибудь говорил?

— Нет. Талгатовна, кто это был?

— Никто.

— Чего это ты размалевалась?

— Ничего.

Громовержец ждал в кухне, отложив газету "КоммерсантЪ".

Она прилежно пересчитывала чаинки в своей чашке: сначала слева направо, потом справа налево. Двенадцать.

Гелани и Бек молча прислонились к дверям.

— Я тебя внимательно слушаю, — произнес Тимурханов наконец.

— А я что-то ничего не помню, — сказала она, беззаботно покачивая ногой. — Провал какой-то в памяти. Переутомилась, наверно...

— Ты, может быть, лунатик? Ходишь по ночам? — вкрадчиво подсказал Тимурханов.

— Может быть... Да. Я что-то такое припоминаю...

— Телефон, например?

— Какой телефон?

— Там, под кустом, где мы тебя нашли, лежал радиотелефон?

— Н-нет. Не лежал, — тупо пробормотала она.

— Значит, мимо проходил какой-то добрый человек с телефоном, увидел, что ты без сознания, и бросился мне звонить?

— Н-наверное...

Бек сзади тяжело вздохнул.

— В четыре утра?

— У меня не было часов.

— Может быть, хватит, а? — Голос его был неумолимо-усталым. — Если у тебя провалы в памяти, мы сейчас поедем в город, в больницу, ты там сдашь все анализы, пройдёшь компьютерную томографию...

— Нет, спасибо, не надо!

— Тогда я слушаю.

Она поставила на стол запрыгавшую в руках чашку и пристально уставилась на свои колени, обтянутые чужим цветастым халатом.

— А... у меня там было свидание!

— С кем?

— А почему я должна перед вами отчитываться? Вы мне не отец и не брат.

Половицы сзади протяжно скрипнули, — парням было уже невмоготу.

— Я просто помогаю тебе вспомнить. — Он холодно рассматривал её, наклонив голову. — Значит, ты сбежала из моего дома на свидание в четыре утра...

— В полтретьего... — она осеклась.

— Вот, что-то уже начинает проясняться, правда? В полтретьего, в одном халате, босиком...

— В тапочках!

— Когда мы тебя нашли, ты была босиком, — бесстрастно продолжал он, — ноги в золе, рядом костёр. Странное свидание, не находишь?

— А я... а мы это... мы с ним... мы привыкли, чтобы...

— Знаешь, я никогда не бил женщин... — Он резко поднялся. — Но готов начать!

Сердце у неё ухнуло вниз, округлившимися глазами она уставилась на него, невольно поднеся руку к щеке.

Нахмурившись, он наклонился к ней:

— Ну-ка, руку убери... Та-ак. Всё, с меня довольно. Кто это был?

Пытаясь отстраниться, она сердито и беспомощно размазала ладонями слёзы и тушь.

— Это не то, что вы думаете... я...

— Пожалуйста, скажи, кто тебя ударил, — устало попросил он.

Слезы хлынули уже ручьём.

— Я не могу! — отчаянно выкрикнула она. — Я не могу вам это всё рассказывать!

— Я расскажу, Лиска. А ты, если не так, поправишь, — решительно сказал Гелани. — Он, правда, должен знать. Ладно?

Она встала, подошла к раковине и, тяжело опёршись на неё, поплескала в лицо водой:

— Ладно.

— Её прабабушка, в общем, была ведьмой, — бухнул Гелани. — И она тоже.

— Сестра моей прабабушки, — уточнила она, шмыгая носом, — и не ведьмой, а знахаркой. И я не тоже. Я нечаянно... я не знала... это всё случайно вышло.

— Весной мы были на одном блокпосту, — снова вступил Гелани, — ну, в общем, они взяли там мальчишку одного, а у его матери денег не было, так этот козёл, который там командовал, издевался над нею... и тогда Лиска его прокляла.

— То есть как? — тихо спросил Тимурханов, опускаясь на стул.

— Я не знаю, как. — Она потёрла лоб. — Меня просто... как понесло. И я его не проклинала, я ему просто пригрозила, что прокляну.

— И что у него больше никогда не встанет, — невозмутимо вставил Бек. — И он обос...

— Испугался, — перебила она.

— ... отпустил пацана, — продолжал Гелани, — и мы уехали. А там ещё народ был, и на другой день пришёл один... который это всё слышал. Около нашего дома долго стоял, не входил, мы потом вышли вечером, узнать, что ему надо. Он спросил... её.

— Спросил, смогу ли я сделать, чтобы было... не такое проклятье, а... ну, наоборот, — закрыв глаза, сказала она. — Его пытали. Когда-то. И я сказала, что смогу.

— Ты это что... серьёзно?.. — Беслан поднялся.

— Я не знала, что получится... оно получилось само.

— Мы пошли в лес, — уже не слушая никого, продолжал Гелани, — и она его попросила развести костёр. Началась гроза, она взяла его за руки и встала в этот костер... прямо босиком... а потом вырубилась. Но ненадолго, на несколько минут, не так, как вчера. Мы её домой отвели. Она потом спала долго.

— Я очень сильно устаю после этого, сил нет совсем, — просто пояснила она.

— А... тот?

— Ушёл.

— А потом пришёл другой, — она тревожно поглядела на Беслана: такого лица у него она ещё никогда не видела. — А потом ещё один. И ещё.

— И?..

— Вчера... был восемнадцатый.

— Ты вылечила восемнадцать человек?..

— Кто был этот, вчерашний... который тебя ударил? — требовательно спросил Бек.

Она покачала головой.

— Он же не знал...

— Чего он не знал? — Беслан чиркнул спичкой, раскуривая сигарету.

— Не знал, что он станет... мной. — Она облизнула губы и поморщилась, подбирая слова. — Я не могу этого объяснить... Понимаете, меня как будто кто-то ведёт... а я веду того, кто ко мне приходит... и становлюсь им, а он становится мной... а вчера у него было просто что-то ещё. Что-то очень серьёзное. Он об этом, наверное, сам не догадывался. Он сначала просто хотел меня потом убить.

Бек поперхнулся.

— Ну я-то догадывалась, что он меня не убьёт, а он — нет, — успокаивающе пояснила она, пожав плечами.

Тимурханов молча смотрел на дымящуюся в руке сигарету.

* * *

— Да, жалею. Тебя, — сипло сказала она. — Тебя, Салман.

Гелани крепко стискивал её пальцы, а в другую её руку мёртвой хваткой вцепилась девчонка лет шестнадцати, которая уже была в подвале, когда их с Гелани впихнули туда накануне вечером. Её когда-то светлые волосы свалялись в грязный колтун, наготу прикрывало какое-то тряпьё.

И подвал, и дом принадлежали её крестнику, как она всегда называла про себя тех, кто были ею.

Тех, для кого она стояла в костре.

Его "жалеешь?" было об этом костре.

Его люди и остановили белую "семёрку", в которой Малхаз решил провезти их с Гелани засветло.

— Били тебя? — спросил Салман, хмуро оглядывая её.

— Нет, — ответила она без запинки, чувствуя, как затаил дыхание стоявший за их спинами худой, с перебитым носом, парень лет двадцати, командовавший там, возле разбитой "семёрки", — его называли Ибрагимом. Он был среди них самым старшим, остальные по виду — ровесники вцепившейся в неё девчонки.

Били только Гелани, заслонявшего её собой.

— Водителя застрелили! — выпалил тот.

— Да живой он! — искренне обиделся Ибрагим. — Только раненый... И он первый выстрелил!

Она боялась даже представить, как раненый Малхаз пережил эту ночь на обочине.

через выстрелы и взрывы, через пустоту

в две минуты изловчиться, проскочить версту

— Уводи их отсюда! — скомандовал Салман, отворачиваясь.

— Куда? — оторопел Ибрагим.

— Откуда привёл! — отрубил тот.

— Я ж как лучше хотел... — совсем расстроился Ибрагим. — Нужна ведь новая баба... Я же не знал, что ты её знаешь...

Всю ночь она пыталась разговорить девчонку, та молчала и только, судорожно вцепившись ей в рукав, с тех пор не разжимала тонких грязных пальцев. Гелани тоже молча сидел в углу, уронив голову в колени, — стоило ему пошевелиться, и девчонка шарахалась, волоча её за собой.

Салман скрипнул зубами:

— Сказал — уводи их!

— Они же нас заложат! — почти взмолился Ибрагим.

Тот, криво усмехнувшись, покачал головой.

Гелани метнул на неё короткий взгляд — она почувствовала, как чуть спадает стискивавшее его страшное напряжение, и в очередной раз возблагодарила Бога за то, что вчера рядом с нею в машине оказался он, а не Бек. Тот уж точно сорвался бы...

— А эта куда ещё? — Ибрагим поймал девчонку за руку, та вырвалась с неожиданной силой, затряслась всем телом.

— Отпусти её, Салман, — попросила она тихо, подымая на него глаза.

— Я за неё деньги платил, — всё так же болезненно усмехнулся Салман.