1914-1

— Не дождешься, Ганс! Я еще у тебя попью крови, если лягушатники не выпьют ее у меня!

— Будешь наглеть, поставлю тебя на бруствер!

Мы все будем на бруствере Ганс! Но только в свое время!

-Заткнись! Какое ты рисуешь положение в окопах для наших рекрутов?

— Пусть привыкают! Нам здесь всем один конец.

— Фриц! Заткнись! Или действительно пойдешь на бруствер!

— Слушаюсь господин унтер-офицер без портупеи!

— Чтоб тебя черти разобрали на части! Идемте ребята, я отведу вас в блиндаж. С ротным командиром познакомитесь позже, сейчас надо вас определить во второй взвод.

— Господин унтер-офицер, а почему именно во второй взвод? — Иоганн, влез с дурацким вопросом, да еще и не спросив разрешения, чтобы его задать.

Хаус, правда не чинясь ответил:

— Потому, что там командиром являюсь я. Мне хочется довести свой взвод до минимально приемлемого состояния по численности. Понятно?

— Так точно! — синхронно ответили мы с Иоганном.

— Устраивайтесь ребята. Вот наша землянка.

* * *

Через некоторое время я узнал, что старые солдаты, достаточно фамильярно относятся к унтер-офицерам. Фронтовое товарищество, в том случае, когда оно не предполагало чисто служебных отношений, предполагало достаточно вольное обращение с непосредственными командирами. Тот самый Фриц Стейнц, который так поразил нас в первый день, нашего прибытия на позиции, своим вольным обращением с взводным унтер-офицером, оказался старшим стрелком и очень хорошим человеком, взявшим на себя опеку над нами, желторотыми.

— Ребята! Никогда не высовывайтесь из-за щитка наблюдателя. Бывали случаи, когда лягушатники лупили в прорезь, погибали хорошие парни.. Больше полагайтесь на слух. Когда французы соберутся к нам в гости, вы узнаете об этом по артиллерийской подготовке. Снарядов они не жалеют, так, что вы услышите про их намерения. До этого момента, если стоите наблюдателем, не суйте свой нос поверх бруствера. Понятно?

— Так точно! Понятно!

— Хауса не бойтесь, он хороший парень, камрад. Очередь к полевой кухне занимайте в первых рядах, потому, что убить вас могут в любой момент, но лучше умирать на сытый желудок, зная, что получил от этой гребанной жизни все.

У меня было особое отношение к набитому желудку, но я придержал свое мнение при себе. Самое противное, что нас ждало, это было то, что я упомянул выше. Запах, нет, ЗАПАХ, разлагающихся тел. Разговоры о кухне, при таком аромате, выглядели издевательством.

* * *

Позиции нашего сотого Саксонского полка во Франции, представляли для непосвященного истинный лабиринт. Окопы, траншеи, ходы сообщения — во всем этом многообразии полевой фортификации, можно было с легкостью запутаться.

Хаус нас привел, определил во взводную землянку, затем нами занялись ветераны. Показали места наблюдателей, 'лисьи норы', куда надо было нырять при начинавшемся обстреле, отсек траншей, где выдавали завтрак и обед (ужин отсутствовал, как кант на штанах рядового), ну и конечно отхожее место. За то, что в траншеях найдут дерьмо одного, отдуваться придется всему взводу. Это было понятно и возражений не вызывало.

Как я уже говорил, траншеи были в два человеческих роста. Пуль иожно было не бояться, но каждодневный утренний привет из трех французских снарядов, будил нас лучше всякого будильника. Впрочем, 'будильник' через месяц испортился. Нет снаряды исправно рвались в наших траншеях, люди гибли, но вот просыпаться, никто решительно при этом не соглашался. Надо 'лягушатникам' выполнить норму? Пусть выполняют, но мы то здесь при чем?

В окопах один черт делать нечего, а охоту атаковать нас, отбили те, кто уже находится у престола господнего. С утра, в наши окопы французы садили три своих снаряда, потом наша артиллерия отвечала им таким же количеством смертоносных игрушек.

Мы освоились, с такой жизнью, готовы были так воевать до скончания века. Иоганн, даже сказал, что может быть, мы и уцелеем к моменту подписания мира, произошедшему из-за того, что никому не захочется умирать. Атаковать проволочные заграждения, особенно под огнем пулеметов, это значило переработать в трупы огромное количество людей, по какой-то странной прихоти судьбы, одетых в одинаковую по крою и цвету одежду.

Мысли мои на сей счет, были прерваны когда я в начале ноября, оказался согласно приказу лейтенанта Лански, уроженца Силезии, но почему-то служившего в Саксонском полку, в неглубоком тылу. Письма, которые я нес на полковой пункт почты, послужили только предлогом для моего рассказа во взводе. Я увидел, как на позиции вставали не только шестидюймовые пушки, но и как копали окопы для своих 'монстров' солдаты восьмидюймовых мортир. На мой вопрос, о том, что вы ребята здесь делаете, эти засранцы, не ходящие в атаку, только пуляющие своими чемоданами издалека, посоветовали мне заткнуться и идти своей дорогой.

Во взводе, мое сообщение вызвало с одной стороны оживление, с другой стороны, а именно со стороны Хауса и девятнадцати наших ветеранов— уныние.

— Ребята, то, что сказал Август, значит только одно, скоро мы пойдем вперед. Кто выживет, тот будет счастливец Как бы не обработала артиллерия вражеский передний край, всегда найдется какой-нибудь сраный пулемет, который положит половину роты.

У всех был только один вопрос:

— Когда?

Я честно говоря, после двух месяцев пребывания в достаточно комфортной обстановке в глубине траншей, думал, что и в дальнейшем, будет такая же спокойная жизнь. Ну, убивают французы одного-двух человек своими артналетами. Иногда даже не убивают. Ведь можно так и дальше воевать? Какого черта?

Я сам себе иной раз удивляюсь, вступил в армию добровольно, наперекор мнению родителей, хотел подвигов, а вот теперь, хочу забиться в самую глубокую 'лисью нору' и не высовывать оттуда свой нос, до окончания наступления. Я трус? Судя по настроениям во взводе, я — трус!

Глядя на трупы французов, отважно атаковавших наши позиции, истребленных пулеметным и ружейным огнем, мне совсем не хотелось стать удобрением для почвы. Чувство товарищества, не давало мне высказаться откровенно, но вот внутри себя ... Нет! Я не спрячусь, я пойду вперед вместе с камрадами! Но вот радости от движения вперед, на позиции 'лягушатников' я не испытаю.

* * *

Первая атака вражеских позиций, как первая любовь! Забыть ее невозможно. В этот день, нам на завтрак раздали по сто граммов рома, по куску ливерной колбасы и по полфунта хлеба. С семи утра, говорила наша артиллерия.

Накануне, в окопах стало тесно, отдыхавший батальон полка, был влит в траншеи, и нам пришлось потесниться, До этого, я не видел такого количества солдат в окопах. Убежищ и 'лисьих нор' для всех явно не хватило бы. Наша рота, была почти полного состава, который предполагал довоенный устав. Думаю, что и в других подразделениях было так же. Почти полнокровный полк, должен был захватить проклятый бугор, на котором обосновались 'лягушатники'. Обстрел их позиций производился не только из полевых пушек, но и из дивизионных пятнадцатисантиметровок, которые я видел при устройстве позиций.

Обстрел шел третий час, камрады уже давно примкнувшие штыки к своим 'Маузерам', ожидали свистка лейтенанта, долженствующего послать нас в 'огонь'. Мне так никстати вспомнилось высказывание про 'сраный пулемет'. Все время, когда земля передавала как ей больно от взрывов нашей артиллерии, у меня было совершенно глупое чувство, что меня убъют, едва я вылезу из траншеи. Занятый своими мыслями, я пропустил момент когда ребята густо полезли из окопов, чтобы показать 'лягушатникам', что такое истинно тевтонский дух. Выгнал меня из окопа Хаус, который орал совершенно непотребные вещи о родителях тех, кто задержался под прикрытием земляных брустверов.. Таких как я, оказалось немало, и мы быстро попытались догнать ушедших вперед камрадов..

Французская артиллерия, пытавшаяся отвечать нашим спрятанным в глубине обороны гаубицам, сейчас просто начала неистовствовать, Шрапнельный огонь, сосредоточенный на рубеже нашей атаки, просто выкашивал людей десятками. Крики 'Хох!', тонули в разрывах. Я почти догнал цепь нашего взвода, сзади меня что-то орал Хаус, на тех, кто не был таким проворным, он обещал им всякие кары, вплоть до того, что эти засранцы, окажутся в крепости.

Подж ногами у меня оказались трупы французов, павших при атаке наших позиций. Это были полусгнившие тела, с зачастую торчащими ребрами из под военной формы. Красные штаны пехотинцев, были перемешены с тусклыми кирасами и лежащими на земле палашами. Полуразложившиеся остовы лошадей, свидетельствовали, что позиции полка, пытались атаковать в конном строю кирасиры.

Подвернувшийся мне под ногу череп во французской каске, произвел на меня большое впечатление, но Хаус, кричащий сзади о том, что он сделает с теми, кто отстал, придал мне прыти и я догнал цепь.

Из первой траншеи, французы практически не стреляли. Несколько человек конечно погибли, но очаги сопротивления, были быстро подавлены. Со второй траншеей пришлось повозиться гораздо большее время. Треск выстрелов, напоминающих по звуку то, как рвут холст, крики и вопли, все сливалось в один совершенно общий неприятный гул. Во второй траншее, я столкнулся с французом, синяя шинель, красные штаны торчащие на ногах, кепи на голове, и самое главное. Винтовка с полуметровым штыком, такая неудобная при действиях в стесненных условиях траншей. Я успел воткнуть штык ему в грудь чуть ниже середины туловища.

Я слышал только его всхлип, я видел только то, как он сползает с моего штыка, я чувствовал в этот момент, что я УБИЛ ЧЕЛОВЕКА! Убил не на расстоянии, убил не пулей издалека. Убил сейчас, СВОИМИ РУКАМИ! Я глядел на него и думал о том, кто он был до того, как стать солдатом. Кем были его родители, кто ...

— Заснул!? Вперед!!!

Хаус догнал, унтер-офицер направит, даст верное направление — вперед! Мы шли уже не цепью, мы шли толпой, отведавшей крови и готовой пустить кровь всем, кто окажется перед нами! Но на стеганули свинцовой плетью, у третьей траншеи, нас сначала положили в ноябрьскую грязь лицом вниз, потом последовала такая контратака 'лягушатников' поддержанная артиллерией, что нас буквально вымело на исходные позиции. Артобстрел, атака, все пришло к изначальному варианту. Мы едва успели занять места в траншее. Те, кто остались в живых. Я остался.