Неблагодать

Траун молча коснулся каменного слова, хмуря брови. Сомневается, но готов слушать; отчаянно жаждет отыскать выход. Какое-то время Палпатин молча за ним наблюдал и был удовлетворён увиденным.

— Постарайся убить всех любовников и друзей твоей Геры в рядах мятежа, — сказал Палпатин. — Пусть у неё не будет никого, кроме тебя. Отведи её к себе в постель. Возьми её, как мужчина женщину, но перед этим... — Он снова направил руку Трауна, обхватил его пальцами статуэтку, — помести эту вещь в изголовье кровати. Пусть поначалу она клянёт тебя — я бы рассчитывал на проклятия, — но неважно. Проведи с ней ночь, и к утру она будет твоей.

Напряжение проступило на лице Трауна резкой сетью линий, но он не отнял руки от скульптуры и — когда Палпатин отступил, оставив ему выбор либо взяться за неё по-настоящему, либо поставить назад на полку — продолжал её держать.

— Оно подавляет свободу воли, — отметил Траун — как факт, не как приговор.

— Да, — сказал Палпатин, пристально на него глядя.

— Непреодолимое влияние, — произнёс Траун.

Сейчас, наконец, отвращение, которое он очевидно ощущал, должно было проявиться; но нет, оно было приглушено, проглочено целиком страданием столь глубоким и многогранным, что Палпатин почти чуял в воздухе его вкус. Смирение, противоречие, боль. Он видел, как Траун логически взвешивает варианты, задвинув чувства так далеко, как мог; сплошной туман одиночества и отчаяния заволок все мысли.

Пальцы Трауна сомкнулись вокруг артефакта.

— Непреодолимое влияние, — повторил он, уже другим тоном.

Покои полнились бьющейся тьмой, и в самом сердце, неприкасаемый для неё, стоял Траун. Прикрывая глаза, глубоко вдыхая, Палпатин так и видел — золотой вязкий сгусток посреди тёмной дикой чащи, солнечные пятна проступают на поверхности, танцуют в свете. Честь, благородство, великодушие — врождённая, но не неприступная благость. Все те качества, что Палпатин в Трауне смаковал, но и жаждал подпортить. Чаща тьмы неминуемо изрыгает мусор, столь же естественный, как сама Вселенная, и пока мусор есть, невозможно оградить сгусток от его посягательств, от затемнения скраю. В золотом свете неизбежно будет доля злобы.

Но она никогда не захватит весь сгусток. Если не подтолкнуть.

Он положил руку Трауну на плечо, и тот без раздумий подался навстречу. Яркий светоч, прекрасный в своей чистоте; так и просит осквернения.

— Что ты решил? — спросил Палпатин.

Траун повернулся и опустил голову ему на плечо, пряча лицо, как ребёнок в отцовских объятиях. Он не ответил.

Он крепко сжимал в руке статуэтку.

Палпатин взял его вторую руку, тоже положил на статуэтку и возложил свои руки сверху.

— Теперь ты её хозяин, — сказал он.

Интерлюдия 1

Сабин погибла первой. Это она раньше всех заметила что-то не то и снизила темп, как только они достигли внешнего коридора. Приподняла голову; Кэнан чуял её напряжение даже сквозь бескарный доспех, который её защищал от всего, что могли бросить против них имперцы.

Почти от всего.

Он услышал жужжание электричества, механический гул, но не узнал их, как, видимо, узнала Сабин. Она замерла, обернулась и попыталась поднять руку, предупредить.

Миг спустя дуговой импульсный генератор ожил всполохом белой молнии, а когда свет погас, всё внутри доспеха Сабин было расплавлено. Кэнан знал, что она изучала это оружие перед дезертирством; участвовала в разработке, учила своих одноклассников в Имперской Академии выцеливать бескарный сплав и перегревать, пока всё внутри доспехов не спечётся до хрустящей корки.

Он стоял перед её пустым доспехом, вдыхая запах горелой плоти. Загустелая, не до конца расщеплённая жидкость — всё, что осталось от тела — капала изо щелей в доспехах на пол, образуя бесцветную липкую лужу.

Пять минут спустя, в разгар перестрелки, погиб и Эзра. Бластерный выстрел оборвал его очередную шпильку, погасил жизнь в глазах. Загнанный в угол вместе с Герой, Кэнан так и не увидел, что случилось с Каллусом и Зебом; время замедлилось, мир сократился до ровного шума дыхания, воя бластерного огня, гудения светового меча в руках и отсвета души Геры — решительной, храброй и беспощадной в бою — в Силе вокруг него.

Он почувствовал грядущий взрыв, когда оставалась всего секунда. Повернулся к источнику — руки разжались — световой меч упал, отключившись, у ног. Всё на чистом инстинкте — не взвешенная, созерцательная реакция джедая, а животный рефлекс человека, который воевал с детства, и его не вело ничто, кроме Силы.

Удар взрывной волны. Жар поцеловал открытые ладони, покрыв их волдырями и агонией, но дальше волна не прошла. Он повернулся к Гере, почувствовал её горе, всепоглощающее осознание, что это всё, конец, её жажду шагнуть вперёд и встать рядом с ним. Уйти вместе.

Он не мог себе представить ничего мучительнее и сказал:

— Беги.

Всхлип. Слабый звук шагов — она бежит прочь, к безопасности — звук тонет в грохоте взрыва, который он едва может сдержать. Его связь с Силой дробится, слабнет. Рукава вспыхивают, пламя взлетает по правой руке, рвёт плечо; сила взрыва сбивает с ног.

Тьма поглотила его, забрала всё: его семью, долг и решимость.

Геру.

Очнулся он три недели спустя.

Интерлюдия 2

— Сурта.

Пожилая деваронианка подступила к Трауну, пока тот расстёгивал плащ. Сняла плащ с плеч хозяина, разгладила заботливо и хмуро и унесла в гардеробную.

— Гири, — женщина-андроид шагнула вперёд при звуке своего имени. Траун вручил ей дар Палпатина. Она без вопросов приняла статуэтку, держа её осторожно, как он и ожидал.

— Отнеси её в мою спальню, — отрывисто сказал он. — Помести над изголовьем кровати.

— Да, сэр.

Она немедленно ушла, прижимая статуэтку к груди.

Вернулась Сурта, встала, уставившись на него, как мать на опоздавшего на ужин сына.

— Да, Сурта? — спросил Траун.

Прежде чем ответить, она оглядела его с головы до ног. Остальные слуги собрались позади неё; они переглядывались между собой, но молчали.

— Мы не знали, что вы вернётесь домой, сэр, — сказала Сурта.

Траун не отвечал. Он расстегнул китель, взял стакан прохладной воды, предложенный ему Тешити, поварихой-тви'лечкой, и выпил с ничего не выражающим лицом.

— Я ненадолго, — наконец мягко сказал он. — Я должен до ночи вернуться на корабль, но прилечу завтра. Я взял трёхнедельный отпуск.

На лицах слуг возникло вежливое замешательство. Траун прошёл мимо них дальше в вестибюль, и Сурта последовала за ним, хмуря брови.

— Отпуск, сэр?

Он остановился перед камином, положил ладонь на подбородок, отстранённо уставившись на висящую перед ним картину.

— Да, Сурта.

Он так на неё и не глянул, и она ушла, чтобы подготовить к ужину малый столовый зал. Остальные слуги тоже вышли; Траун к ним не обернулся. Его взгляд оставался прикован к картине. Он повесил её над камином, когда Палпатин подарил ему дом. Расположение или дизайн поместья выбрать не довелось, на архитектурные усовершенствования не хватало времени, но у него не было претензий. Пока стены украшали выбранные им произведения искусства, дом принадлежал ему, и он бережно выбрал каждую работу.

Он так же тщательно выбирал слуг — свирепо преданных, не скованных в его присутствии, знающих и трудолюбивых. Он вспомнил день, когда повесил здесь эту картину — Сурта смотрела, стоя в углу, пока не отбыла служба доставки, а затем молча встала с ним рядом, плечом к плечу, разглядывая картину.

— Так одиноко, — сказала она.

— Одиноко?

Её взгляд скользил по картине из угла в угол — яростные водовороты цвета, из каждой плоскости в глаз бросаются тёмные тени — и остановился на единственной фигуре: человек стоял спиной к зрителю, склонив голову над письмом, которое не мог прочесть никто, кроме него.

— Одиноко, — твёрдо повторила Сурта.

Теперь Траун протянул руку и провёл пальцами по гравированной пластине внизу рамы. "Приглашение на казнь". Он сам его выбрал, чувствуя, как что-то в этой картине порождает эхо в нём самом. Его мысли обратились к статуэтке в спальне.

К пленной повстанке, ожидающей своей судьбы в камере на борту "Предостерегающего".

Словно пришибленный, он отошёл от картины. Дальше по коридору, наполовину скрытая нишей, ждала работа иного типа — деревянная скульптура. Каждая из её рукотворных резных кос дышала корулагским стилем. Траун не мог её не коснуться; он стянул перчатки, сложил в карман и провёл голой ладонью по гребню скульптуры.

Есть вещи похуже, чем временно быть лишённой свободы воли. Есть вещи и хуже смерти. Когда они говорили о Гере Синдулле, Император не упомянул третьего варианта — знал, что Траун никогда не изберёт его.

Изгнание.

Он выбирал эту скульптуру вместе с Парком. Сложись вселенная чуть иначе, Траун провёл бы свои последние годы один на планете изгнания, слишком слабый, чтобы охотиться, неспособный заботиться о себе. Никакие умения и подготовка не сделали бы такую жизнь сносной. Неважно, что за планету они найдут; Гера либо умрёт там одна — судьба хуже казни — либо отыщет путь к бегству, как сделал Траун. Способ спастись, как спас его Парк.

Он провёл рукой по плетёным завиткам скульптуры, глядя, как поблескивает на свету кольцо.

В поместье были и ещё работы, взывающие к нему сейчас так же, как эта. Когда-то во время задания на Анаксисе, где рос полковник Вуллф Юларен, Траун нашёл коралловую скульптуру. Один взгляд на неё теперь вызвал безжизненный металлический привкус во рту. Ему доводилось видеть осколки рассудка, оставшиеся после допроса ИСБ, встречать солдат, которые прошли мозгопромывку, стали правильными и послушными. От их изначальных личностей и навыков ничего не осталось, всё стёрли в пыль. Гера всё ещё будет талантливой лётчицей, если ИСБ решит сохранить ей жизнь — но она утратит творческую искру, делающую её настоящим мастером пилотажа. Утратит воспоминания, личность, саму себя.

Нет, ИСБ не приемлемый вариант. Казнь не приемлемый вариант, если имеется альтернатива. А изгнание...

Он отвернулся от скульптуры.

— Гири?

Слово скрипнуло в горле. К тому моменту, когда Гири появилась в вестибюле, он уже стёр с лица всякое выражение, — но она слышала его голос. Глаза Гири едва заметно расширились, выдавая участие.

— Сэр?

— Открой связь с Воссом, — сказал он, потише на этот раз.

Она опять вышла и тут же вернулась с коммом дальней связи, чтобы он мог смотреть, как она набирает номер. Пока они ждали, она любезно избегала смотреть в лицо хозяину, предоставляя ему возможность хоть на минуту не носить маску.

Восс знает, что делать, — сказал он себе. По крайней мере, Восс выслушает без осуждения, охотно послужит резонатором, чтобы Траун мог проговорить всё вслух, разобраться.

Он смотрел, как загорается и гаснет индикатор исходящего звонка — комм искал соединения.

Неудачно.

Если Геру изгнать, всегда остаётся шанс, что она сбежит и будет снова убивать имперцев. Если же это ей не удастся, её ждёт воистину печальная судьба — состариться в одиночестве, безо всякой надежды на спасение.

И Восс никогда бы ему не посоветовал отправить кого-то в изгнание. И Траун не хотел её терять.

Огонёк вызова замигал быстрее, замедлился. Отключился.

— Вне зоны доступа, сэр, — сообщила Гири.

Глава 9

В камере Геры внезапно включился свет. За мгновение до того ей снились объятия Кэнана, сильные, тёплые руки с голубоватым оттенком — и вот она как штык, сидит прямёхонько, щурясь, смотрит на дверь. На миг почудилось, будто сон воплотился в жизнь — мужчина, который стоял в проёме, обернувшись к штурмовикам, был для Кэнана слишком широкоплеч, волосы слишком коротко стрижены, но это отчего-то не показалось неправильным. И лишь когда он повернулся и посмотрел на неё, она увидела его красные глаза и вспомнила, кто он на самом деле.

Вот оно. По его глазам было видно — он принял решение; разум Геры шепнул "казнь", но сердце заколотилось в груди. В его позе, в движениях было что-то торопливое, вкрадчивое, слегка стыдливое, и это заставило её придвинуться и охотно подставить запястья.

"Куда ты меня ведёшь?" — одними губами шепнула она. Траун склонился, чтобы надеть на неё наручники, на миг закрыв собой от камеры её лицо. Гера заметила, что это наручники-станнеры, причём дорогие — лента внутри оберегала пленного от лишних ожогов. Не те дешёвые, но эффективные, которые использовались, когда её только поймали. К чему бы беречь пленную, идущую на казнь?

— Сэр? — спросил с порога штурмовик.

— Пленная готова, солдат, — спокойно сказал Траун. Гера видела, как он поставил наручники на отметку "умеренно оглушить" — разряд не смог бы нанести ей перманентный вред. — Я сам провожу её до ангара.

Спасение. Сердце будто подступило к горлу; Гера попыталась незаметно встретиться глазами с Трауном, но он упорно отказывался идти на зрительный контакт, даже когда помог ей встать и повёл к двери.

После всех этих споров, после бесконечных бесплодных попыток до него достучаться он всё же её спасал. Когда они с Трауном проходили мимо охранников, она поглядывала на них, затаив дыхание. А ну поймут, что это уловка? Что он им сказал? Что её куда-то переводят? В ИСБ?

Рука Трауна слегка сжала плечо Геры, на ходу успокоив её колотящееся сердце. Он шагал ровно, неторопливо — смотрел в глаза и кивал встреченным членам экипажа, время от времени обменивался с кем-то парой слов. Никто не пытался его остановить; некоторые украдкой бросали взгляды на пленницу.

Возможно, ИСБ — но в глубине души Гера инстинктивно знала: нет. Она искоса взглянула на Трауна, увидела, как он стиснул зубы; чувствовала сжатым его пальцами плечом, как от него фонит напряжением.

Она ждала, пока они не приблизились к ангару "Предостерегающего", не оказались в отсеке, где нёс службу лишь необходимый персонал. Траун вёл её по пустому коридору; она почувствовала, что он чуть расслабился, хватка стала мягче, всё ещё не оставляя шанса для побега.

— Куда мы летим? — тихо спросила Гера, едва шевеля губами.

— Корусант, — сказал он, медленно, мерно вдохнув полной грудью.

Она не замедлила шаг, но зубы вдруг будто слиплись от клея.

— Во дворец? — наконец выдавила она, уже на выходе из коридора. Лицо вспыхнуло — её голос был полон еле скрытого ужаса. Перед глазами стоял образ Императора. Его неодолимым силам невозможно противостоять, он может вызвать мучительнейшую боль, уничтожить сильнейший разум в мгновение ока.

— Нет, — сказал Траун, глядя перед собой. Его бровь дёрнулась, на челюсти обозначился мускул. — Не к Императору. На Корусант.

В его голосе была нотка печали, и Гере это совсем не нравилось. Он не дал никакой дополнительной информации; Гера чувствовала холодный пот под рубашкой, на шее. Пока они шли к ангару, она больше не пыталась говорить, полностью сосредоточившись на том, чтобы держать лицо бесстрастным, а дыхание более-менее ровным. Встреча лицом к лицу с Императором — это шанс, а не повод для страха, сказала она себе. Встретиться с величайшим врагом Восстания и...