Оборотная сторона зверя - 2. Академия

'И на коленях передо мной будешь валяться... Открой рот, я говорю!'

Хватаю ртом воздух, руками и когтями отбиваясь от прошлого.

— Не трогайте, нет, не хочу! — по-звериному вою, когда скрюченное от страха тело кто-то обхватывает и держит, держит, не боясь ни синяков, ни царапин от острых когтей.

— Прости, кара! Прости...

Поцелуй, острожный, нежный, почти невесомый. Шарахаюсь в сторону, а потом начинаю икать. Громко, позорно. От унижения льются слезы, но и остановиться я не могу.

Рейн стискивает меня, усаживая к себе на колени, и начинает раскачиваться. Вперед-назад. Откуда-то сверху падает мягкая шкура и накрывает меня с головой. Темно, тепло, стыдно. Хочется провалиться сквозь землю. Но Рейн только прижимает к себе и гладит по голове, как ребенка. А я все икаю и всхлипываю. В груди что-то ноет, скручивает узлом. Стыдно и муторно.

Рейн говорит что-то. И мне бы отодвинуться, уйти, прокричать в лицо все, что я о нем думаю, ведь знаю, в этот раз оборотень не набросится, не подомнет, не попытается взять силой. Но я не могу даже пошевелиться. Просто дрожу в его сильных руках и позорно и громко икаю.

— Если ты полюбишь другого, я... Я не святой, кара! Ты даже не представляешь, на что я способен, чтобы быть с тобой. Даже не представляешь...

И что-то такое проскальзывает в его голосе, что я не выдерживаю:

— Да никто и пальцем не прикоснулся ко мне! Никто не целовал с тех пор, как я здесь. Никто, кроме тебя, сукин ты сын!

Резко стягиваю с головы шкуру и встречаю его встревоженный взгляд. Рейн выдыхает от облегчения. И я замечаю, как приходят в норму его глаза, как разглаживаются складки между упрямых бровей.

'Как он красив!'

Не могу оторвать взгляда. И мне не надо читать мысли, чтобы понять, что он испытывает. Сожаление, беспокойство, страх. И желание, все еще бурлящее в крови оборотня.

Еще раз громко икнув, со стоном опускаю в ладони пылающее лицо. Рейн осторожно убирает прилипшие волосы с моего лба.

— Прости, маленькая, — поцелуй в висок и тихое, — я с ума по тебе схожу.

А затем, словно не доверяя себе, пересаживает на кровать и по-кошачьи плавно спрыгивает на пол. Две секунды и, схватив со стола хрустальный графин, наполняет стакан и протягивает его мне.

— Выпей, — обеспокоенно.

Качаю головой, но Рейн настойчив. И вот уже мои зубы отбивают чечетку на запотевшем стекле.

Вкусная, почти ледяная вода царапает горло, а я все пью, пью, кашляя и пытаясь взять себя в руки. В голове мелькают какие-то странные мысли: 'Когда Рейн успел натянуть штаны? Почему я все чувствую, если мое тело все еще в гостиничном номере?'

Но спрашиваю я почему-то другое:

— Ты хочешь, чтобы я вернулась из академии?

— Да, — Рейн стоит вполоборота, и огонь от камина делает его похожим на языческого бога.

Сглатываю и стараюсь не пялиться так открыто, но, судя по его чуть дрогнувшим губам, мне это плохо дается.

— А если я попрошу дать мне время?

— Время на что? — тон его голоса чуть холодеет, но я точно знаю, что он боится. Боится, что мне кто-то нравится, боится, что я уйду и не пожелаю вернуться.

Я молчу, Рейнхард тоже. Только огонь потрескивает в очаге.

— Ты позволишь уйти? — тихо прошу.

Вместо ответа Рейнхард садится, снимает печатку и протягивает ее мне.

— Надень на указательный палец, прокрути влево и подумай, где хочешь быть.

Когда я протянула руку и наши пальцы соприкоснулись, что-то произошло, словно крошечные разряды прошли сквозь наши тела. Глаза Рейна полыхнули огнем, и я быстро, пока могла, натянула печатку и крутанула. Раз, второй, пятый, седьмой. Но ничего не произошло. Зажмурилась, изо всех сил представляя гостиничный номер. И крутила, крутила кольцо.

Тихий, радостный смех.

'Что? Рейн обманул? Кольцо не перенесет меня обратно в гостиницу?'

В гневе распахиваю глаза:

— Лжец! Посмеяться решил? — пытаюсь швырнуть печатку в его лучащееся самодовольством лицо, но улыбающийся вер перехватывает мою ладонь и нежно сжимает.

Ямочки на его лице, счастливые лучики в уголках серых глаз. И я забываю все, что хотела сказать.

— Кар-р-ра, — его рокочущее 'р', и я сдерживаюсь, чтобы не податься навстречу.

Но он и без этого знает. Прогнувшийся рядом матрас, тяжесть его тела на мне. И сбившееся дыхание, одно на двоих.

— А знаешь, что мне доставляет безграничное наслаждение? — хитрый прищур потемневших глаз.

Я поерзала под ним, намекая, что не заметить то, что недвусмысленно упиралось в бедро, было бы трудно.

— О нет, — и смех такой хриплый, полный желания. — Я с ума схожу от одной только мысли, что ты пришла, сама пришла ко мне. Вход в город для меня заказан, даже магически я не смог бы дозваться тебя, не взломав к демонам весь этот защитный контур. И сейчас, когда ты свободна, когда я не держу твой дух сетью аурона, ты, испуганная и беззащитная, все еще лежишь подо мной.

— Не правда! — вспыхнув, вновь крутанула кольцо.

Рейн улыбнулся:

— Я не буду использовать это время, чтобы закончить обряд, нет, лучше я докажу, что вот эти руки и эти губы никогда не причинят тебе боль.

'А, ну конечно, именно губ я и боялась! Нет, каков хитрож...'

Но дальше я не то что ругаться, я и думать бы не смогла. Рейн коснулся поцелуем губ, груди, опустился передо мной на колени... А затем я умерла, я пропала, растворилась в агонии, у которой не был ни конца, ни начала. Но были руки и губы. И имя. Мой Рейн. Рейнхард. Правитель ту Иден.

Глава 8

Не привлекая внимания

Стук в дверь, проклятье от Рейнхарда и мой первый в жизни оргазм случились почти одновременно.

Рейн сдержал свое слово и не сделал своей, не поставил эту чертову, вернее, верову метку, как собирался вначале. Нет, вместо этого он нежно, трепетно, раз за разом подводил меня к той черте, за которой пропадал страх и начиналось желание. Его язык и его руки касались там, где никто прежде. Я сходила с ума, кусая губы и впиваясь ногтями в его плечи, и Рейнхард пил мои стоны, сдерживаясь изо всех сил, не давая зверю взять верх и подмять, подчинить.

Но по тому, как горели его глаза, я догадывалась, чего ему это стоило. И когда стук из гостиничного номера разбудил мое тело, бьющееся в оргазме в замке Правителя, я была и разочарована, и счастлива одновременно. Разочарована, потому как никогда прежде не испытывала и боялась, что и не испытаю, подобного наслаждения. И счастлива, потому что Рейн не смог бы меня отпустить. Его зрачок уже не напоминал человеческий, а утробное рычание становилось все громче, сильнее.

Да, Рейн мог сколько угодно меня заверять, что ничего бы не сделал, не пошел дальше, наверное, он и сам в это верил, но что-то древнее, более мудрое внутри меня убеждало, что он бы не справился. Слишком сильна была его страсть, слишком разгоряченным и податливым — мое тело. Рейн был на грани. И я счастлива, что смогла уйти до того, как паника вновь захлестнула меня. Уйти такой: слабой, женственной и счастливой. Не уродцем, боящимся прикосновений, не сумасшедшей, все еще помнящей тошнотворный запах подвала и болезненные, липкие прикосновения.

Я смогла, я сумела побороть страх, пусть и не совсем, не полностью дойти до конца. Но для меня и это гигантский шаг к нормальным человеческим отношениям.

— Рин, я не один, к тебе можно зайти?

'Вот черт! Динар!' — подскочила с кровати, ничего не соображая и ошарашено шаря руками, пытаясь найти сброшенные штаны и еще что-нибудь, чтобы прикрыться.

Переход от спальни Рейнхарда до гостиничного номера прошел мгновенно, словно меня выдернуло неведомой силой и со всего маху вдавило в матрас. Тело горело и ломило, несогласное с моим желанием удрать от Правителя, так и не дойдя до конца.

— Рин? — настороженное Динара.

И ручка двери медленно поворачивается.

— Не входи! — отчаянно верещу, замечая, в какие лохмотья превратилась моя рубаха.

О том, как я сама выгляжу, стараюсь даже не думать. Распутно? Растрепанно? Или испуганно? В любом случае, Динар сразу поймет, что что-то не так.

Мечусь по комнате маленьким ураганчиком, не забывая выкрикивать:

— Сейчас, я сейчас, одну минуточку подожди.

В комнате — хаос: постель перевернута, сумки вывернуты. Одежды вокруг — просто тьма. Но я, занятая поиском повязки под кодовым именем 'Антигрудь. Вариант быстрый, но не самый надежный', не заметила бы и стадо слонов, если бы на ком-то из них не красовалось это подобие дореволюционного лифчика.

— Ага! — выдернув из-под подушки белую потеряшку, прижимаю к груди, как дитя родное.

— Считаю до десяти и вхожу! — в голосе оборотня прорезаются рычащие нотки, почти такие же нетерпеливые, как у Рейнхарда, когда он раздвинул мои колени и целовал низ живота, не давая ни отодвинуться, ни прикрыться...

'Не о том, не о том думаю!' — мысленно надавав себе оплеух, чуть не споткнулась о раскиданные сапоги.

Наверное, я никогда с такой скоростью не одевалась. И когда штаны — завязаны, рубашка — застегнута, а грудь не сияет неоновыми буквами: 'Вы все еще верите, что это мужчина?' — я успокаиваюсь и обвожу взглядом комнату.

'Вот же...' — да любое нецензурное слово, увидев этот бардак, стыдливо спрячется в уголке.

— Вхожу.

Раздается скрип, но прежде чем этот бедлам видит Динар, я ныряю за дверь и быстро-быстро ее захлопываю. Дин растерянно хлопает ресницами, окидывает меня взглядом, а затем с подозрением втягивает узкими ноздрями воздух.

'Вот черт! Хотя нет, в данный момент еще хуже — не черт, а оборотень!'

Дин открывает рот, чтобы что-то сказать, затем гневно щурится, пожирая, казалось, каждый сантиметр моей кожи и ища на ней... Что? Отметины? Синяки или что-то еще?

'Метку!' — понимание пронзает меня, отчего я так злюсь, что откидываю чуть отросшие волосы с шеи, демонстрируя, что я свободна, что я никому еще не принадлежу. Дин выдыхает, и словно все его мышцы расслабляются разом. Оборотень выглядит уставшим и постаревшим.

'Чего он боится?' — но не успеваю я развить эту мысль, как знакомый голос присвистывает из-за спины Дина.

— Вот это да, Рин, будь ты девчонкой, влюбился бы, как увидел!

Белозубая улыбка, веснушки во все лицо и сияющие васильковые глаза.

— Рыжик? — брякаю прежде, чем соображаю, что парень может обидеться.

Но рыжик забавно приподнимает брови, отчего те походят на крыши домиков, а затем кланяется:

— Что? Неужто великий и непобедимый малыш-берсерк запомнил какого-то смерда?

И до того его интонации напоминают Алена, белобрысого дружка принца, что я прыскаю от смеха, а рыжик встает в позу оскорбленной невинности, отставив назад ногу и прижав к груди правую руку.

— Каждому смерду надобно падать ниц и целовать землю, по которой ходил благро-о-одный маг, — парень жеманно поднес воображаемый платочек к лицу и вздохнул. — И как выжить, когда кругом столько уродцев, не понимающих своего счастья и не ценящих моей благро-о-одной красы?

Дин хмыкнул, и сначала я подумала, что мой новый друг его рассмешил, вот только я как всегда забыла об одной удивительной особенности всех поголовно веров — об этом их упрямом, непоколебимом чувстве собственничества. И зная их нечеловеческий слух, даже не подумала, что нас могут подслушать. Как оказалось, напрасно.

Плавно отойдя сторону, Дин облокотился на стену и демонстративно скрестил на груди руки. Рыжик все еще продолжал гримасничать, а я в немом ужасе уставилась на замершего посреди коридора делегацию: на Дьюка, шкафоподобного служку, работающего у Януса грузчиком-вышибалой, на маленькую испуганную Сивил, едва не рухнувшую под тяжестью белоснежной шубы, которую она с великой осторожностью несла на вытянутых руках, и, конечно же, высокомерного блондинчика, прожигающего во мне дыру размером с Большой каньон.

— При... привет, — желая не столько поздороваться, сколько остановить разошедшегося рыжика, выдавила я.

Дьюк хмыкнул, Сивил в ужасе округлила глаза, словно бы говоря мне: 'Ты что творишь?'

Рыжик обернулся, округлив рот, и неловко переступил с ноги на ногу:

— Ой! Мы тут того...

— Я заметил, — Ален резко развернулся, хлестнув длинным хвостом по лицу Дьюка, и громко зашагал к лестнице.

— Неудобно как-то получилось, — замялся рыжик, — а ведь нам еще в одной группе семь лет учиться.

— Ага, — пробурчала в ответ, гневно косясь на веселящегося Динара, пока до меня не дошло. — А с чего ты решил, что учиться мы будем вместе? Групп, насколько я знаю, немало. А в поточных аудиториях и потеряться несложно.

Парень пропустил поторопившихся слуг и покосился на меня с удивлением.

— Что? — не выдержала я.

Но парень только покачал головой, а затем улыбнулся во все тридцать два, вновь становясь похожим на озорного мальчишку:

— А я к тебе зачем шел!

И вот ни слова Динар не сказал, но я прямо-таки чувствовала его: 'Куда шел, туда и проваливай'.

Я аж головой замотала, до того явственно услышала голос оборотня в своей голове. Хорошо, что рыжик подумал, будто я ему отвечаю.

— Так вот, приглашаю победителя на обед, — сказал и аж засветился от счастья. — Растрясем богача!

— Богача? — непонимающе переспросила.

— Ага, папаню моего. Ну как тебе, попируем?

Говорить, что на те карманные, что на первое время дал Рейнхард, я не то что обед, а гостиницу с половиной города приобрести могу, я, конечно, не стала. Да и обед у Януса стоил немало. Покосилась на Дина, не зная, как правильно отказать, чтобы не обидеть парнишку.

— Спасибо, но я не могу, — начала было я.

— А, брось, этот... — рыжик сжал губы. — В общем, не обеднеет. Он оплатил гостиницу и все обеды мои и моих друзей.

— О, значит, и те твои две подружки придут?

Рыжик совсем лицом потемнел.

— Нет, они... Они не подружки, они сестры мои.

— Так тем более, — не понимая, в чем дело, прикусила губу.

'Вот блин! Может, эта такая традиция — приглашать только мужчин. Как же плохо, что я ничерта об этом мире не знаю! Да и Дин хорош, мог бы подсказать, так нет же, зараза хвостатая, стоит, скалится'.

— А давай ты угостишь меня, а я — девушек? — предлагаю нарочито небрежно.

Парень опустил взгляд и покраснел до самых ушей:

— Здорово...

Вот только энтузиазма в его голосе я не заметила.

— Не хочешь, чтобы они приходили?

Рыжик вскинул голову, наверное, сомневаясь, стоит ли мне говорить, а затем выпалил:

— Отец — он не их, он мой. И... и платить за смертных поберушек он не намерен.

И с такой силой сжал кулаки, что поцарапанные костяшки на пальцах аж побелели.

'Да, дела. Мир — другой, а таких придурков, как его папаша, и здесь хватает'.

— А живут твои сестры где?

— Рядом. У одной старухи вместе с женой старосты койку снимают.

'Койку. Ага, одну на троих'.

И прежде, чем мой мозг реагирует, брякаю:

— Так пусть живут у меня, кровать-то большая.

И потом только понимаю: 'Ой, дура-а-а!'

Дин от неожиданности аж рот приоткрыл, зато рыжик засиял, словно солнышко проглотил.

— Здорово! Они — к тебе, ты — ко мне. Какой же ты, Рин, классный!