И был дважды прав. Я лежал, закрыв глаза, успокаивая карусель. Вместе с ней отпускала тошнота. Идти никуда не хотелось — поспать бы мне сейчас и проснуться с бодрым чувством, внезапно кинувшим в овраге. Между тем, бичи, закончив завтрак, засобирались в путь.
— Сможешь идти, буржуй?
— Да, — я поднялся.
— День жаркий будет, скинь пиджачишко, — посоветовала мокрая Кащеевна. — Пока дойдём, рубашка и штаны подсохнут.
— Возьми меня за руку, — попросил, закрыв глаза. — Поводырём послужишь.
Надюха взяла под руку и бодренько, и скоро проволокла меня от щебзавода до коттеджного посёлка. На краю Сиреневой улицы остановились посовещаться.
— Какой, говоришь, дом, — руководство операцией принял Уч-Кудук, — двенадцатый? Ну, вот что, цыганским табором туда мы не пойдём — поодиночке, с интервалом. И глазеть во все моргала — всё подмечать, запоминать. Потом расскажет каждый, что увидел.
Завидуй, Билли — штурм мозговой атаки.
— Тебе, Звезданутый, вообще не стоит там светиться — обойди улицей другой.
— Да пусть сидит, — Кащеевна вступилась. — А мы только туда и сразу же обратно.
— Годится, — согласился Уч-Кудук и дал команду. — Первый пошёл.
И пошёл первым. В ремках бомжа, походкой франта. Артист!
Вернулся с деловым настроем:
— Кучковаться не будем — все по рабочим местам. Обсудим вечером.
И в город подался. Следом остальные мужики, прошвырнувшись по Сиреневой.
— Посиди, — Надюха мне, — я шилом.
Утопала в разведку. Когда вернулась:
— Ништяк ты дом себе отгрохал.
— Приобрёл, — поправил я.
— А где ж молодка?
— Не знаю. Деньжат добудем — разыщу.
— С таким-то хренделем кому ты нужен будешь?
Я промолчал.
— Куда идём? — спросил, когда покинули район элитный.
— К церкви. Посидишь там у ворот, глядишь, чё накидают.
Мне не хотелось попрошайничать.
— Может, я на базу, самоходом?
Голос Кащеевны построжал:
— Э, брось свои буржуйские замашки — все должны пищу добывать.
— Да я разве отказываюсь — нищенствовать противно.
— А на что ещё годишься? Молчи уж, Ванька-встанька — отпущу и упадёшь.
Притащила меня к церкви.
— Садись.
Сдёрнула пандану на низ лица.
— Кепочки не хватает — во что ты будешь мелочь собирать?
Отыскала картонную коробку, поставила у моих скрещенных по-турецки ног, бросила два медяка.
— Для почину. Ну, я пошла.
Отошла, вернулась.
— Тебе алмаз в дыру бы вставить — ну, вылитый Будда, индейский бог.
И тут меня пронзила мысль.
— Подожди, Надежда, зачем нам гроши собирать — сработаем по крупному. Найди какую-нибудь брошку, пуговицу, стекляшку, чтоб по размеру подошла. Я буду брамина изображать, целителя из Индостана.
Кащеевна влёт мысль поймала, хихикнула:
— Врать ты горазд — а мне б накостыляли.
Вернулась через час с голубым стеклянным глазом от Масяни — полутораметровой куклы, рекламирующей бытовую химию у входа в магазин — и тюбиком клея "момент".
— Это зачем?
— Пальцем собираешься держать?
Помазав клеем око лупоглазой зазывалы, Кащеевна вставила его во вмятину моего лба. Отошла на шаг, склонила голову.
— Тебе идёт.
— Надолго присобачила?
— Отвалится, лишь кожа отомрёт.
Взяла меня за руку.
— Здесь барминам не место.
Мы прошли вглубь церковного двора, оккупировали пустующую беседку. Кащеевна подвязала мне пандану и распустила закатанные рукава.
Осмотрев критически:
— Какой же ты бармин? Вылитый Будулай, цыган из фильма. Пошла я зазывать.
И утопала, скрипя песком посыпанной дорожки.
Не похож — много ты понимаешь в целителях индийских, браминах. Попытался настроиться, чтоб соответствовать. Но в беседке, увитой плющом, было прохладно. Снаружи плавился день, журчал фонтанчик, и в кустах ссорилась малиновок чета.
Слипались веки, я подумал, не прилечь ли на скамью. Мне нужно отдохнуть. Пару часиков живительного сна — головокружение отступит, улетучится и тошнота....
Тут снаружи шаркающие шаги, голос Кащеевны:
— Проходите, бабушка, — бармин вас ждёт.
Старушка маленькая, опрятненькая, со скромною улыбкой и добрыми глазами — Божий одуванчик. Грех врать такой.
— Садитесь, — указал напротив место. — Как вас зовут?
— Антонина Васильевна, — голосочек у старушки детский.
— Положите на стол руки, Антонина Васильевна, ладонями вверх. Глаза закройте.
Обратил пандану в паранджу, потёр ладони — ну-с, приступим. Накрыл её ладони своими, закрыл глаза.
Надо что-то врать. Всевышний, вразуми!
Будто в ответ на обращение моё где-то чуть выше переносицы в черноте закрытых глаз зажёгся светлячок. Какие-то замельтешили линии, круги изгибались в эллипсы. Потом всё упорядочилось в узнаваемую картину. Это....
— Кровеносная система у вас в порядке, и кровь хорошая, и сердце, как часы, работает без перебоев. Долго жить будете, Антонина Васильевна.
Картинка поменялась.
— Лёгкие чисты. Кишечник и желудок — всё у вас в норме. Не износились, ваши органы. Зачем ко мне пришли?
— Сыночек у меня в тюрьме сидит. Пришла спросить, дождусь ли. Вернётся он ко мне после отсидки или опять с дружками завихрит?
Вот чёртова макумба — чего там наплела? Ведь русским языком сказал — целитель я, брамин из Индии.
— Я вас, Антонина Васильевна, внутренней энергией сейчас снабжу, чтоб сына дождались. И письма ему шлите бодрые — объясните: жить можно и судимому, главное знать для чего.
— Руки у него золотые, — лопотала старушка. — За что не возьмётся, всё сделает. Ой! Чтой-то ваши руки горячие такие ....
Получилось! Я ведь лишь подумал о внутренней энергии — не плохо бы.... Стало быть, действительно могу целить людей. Ай да "подставка для чернильницы"!
Вернул на лоб пандану.
— Глаза откройте.
Старушка засуетилась, достала в узелок завязанный платочек.
— Чего я вам должна?
— Ничего. Копите деньги на посылку сыну.
— Я заново как будто родилась, такая бодрость, — развязала узелок, из комка купюр, серебра и меди извлекла смятую десятку, с мольбой взглянула. — Хватит?
— Хватит, — я пожал ей пальцы. — Спасибо.
Антонина Васильевна ушла. Кащеевна пришла, кивнула на мятую десятку.
— И всего-то?
— А ты ищи клиентов побогаче.
Следующая пациентка по всем приметам при деньгах была. Упитанная и жаловалась на полноту.
— Уже не знаю, какому идолу молиться — все испробовала диеты, целое состояние извела. Что посоветуете вы?
— Я вас изящной сделаю, сколько заплатите?
Толстушка поджала губы:
— А вы, сударь, не шарлатан?
— Вы кем работаете?
— Работала бухгалтером, сейчас своих торговых точек сеть.
— С компьютером, стало быть, знакомы. Наш мозг, он тот же комп, и если с нами что-то происходит, то первопричина в нём — где-то что-то глючит. Сейчас я вас перепрограммирую, и будете вы есть хотеть ровно в таком объёме, который требуется для поддержания изысканной фигуры. Сколько заплатите?
— Вы программируйте, я решу.
— Положите руки на стол ладонями вверх, глаза закройте.
Опустил пандану на низ лица, накрыл ей щупальца своими.
Вот она, святая святых — хранилище человеческого мозга. Вот и он, самый наисложнейший в мире механизм. Какая тут ячейка вас, мадам, заставляет обжираться? Нет, методом тыка, пожалуй не найти — нужна система. Представь себе пончики в меду, балычок осетровый, грибки в сметане жареные....
Ага, вижу активность нейронной в связке. Ну-ка, ну-ка.... Ну, зачем же напрягаться? Добрый доктор Айболит никому не навредит....
Неспешное ковыряние в клетках чужого мозга было кошмарным образом прервано церковным перезвоном. Пациентка моя прянула в сторону.
— У вас, у вас.... — она пятилась, указывая пальцем на мой лоб, — там светится.
— Это глаз Шивы. — Я прикрыл его панданой. — Сядьте и успокойтесь — сеанс ещё не завершён.
— Не надо больше ничего, — она извлекла из ридикюля и бросила на стол банковский билет достоинством в тысячу рублей. — Спасибо.
И ретировалась.
Светится.... хм. Почесал масянин глаз сквозь материю. Этого ещё не хватало — чтобы организм срастался с инородным телом. Мало мне лишней дырки в голове....
Явилась Кащеевна, цапнула купюру со стола.
— Ты сущий клад, буржуй! И бить не будут?
— Не будут. Хватит на сегодня?
— С лихвой.
— Я не о деньгах. Может, пойдём на базу?
— Пойдём сначала хавчик наберём.
И накупили — шесть пакетов со всякой снедью.
— Не понесу, — я заартачился. — Меня и так швыряет.
— Миленький, два с булками мешочка, — уговаривала Кащеевна. — Тебе же падать мягче будет.
— Зачем столь водки набрала?
— Да разве ж это много — так на полдраки.
— Так вы ещё дерётесь?
И подрались.... Сначала сидели, ели, пили, потом только пили. Я всё пытал, когда же главную обсудим тему? Не мельтеши, успокаивали, на трезвую голову плохо думается. На пьяную, оказалось, не о том. Сели в карты играть на ту мелочь, что днём раздобыли в городе. Заспорили. Звонарь вдруг Упыря схватил за каштановые космы и другой лапищей — бац! бац! — по морде. Прочь оттолкнул, и Ванька угодил задницей в костёр. Некоторое время дёргал конечностями, пытаясь подняться, а потом как взревел, как вскочил и бросился на Фильку. По дороге зацепил трактирщика, и покатились с ним кубарем. А штаны на заднице уж дымом занялись. Уч-Кудук хотел было залить, да получил такого пинка в пах, что плеснул воду на дерущихся и принялся охаживать их котелком. Вскоре равнодушных не осталось вовсе. Притопала Кащеевна, отходившая по нужде, полюбовалась на клубок запутавшихся тел и сверху навалилась.
Вопли послышались:
— Ай, падла, не кусайся!
Я прочь побрёл. Мне надо отоспаться.
Наверное, привыкать стал к запаху падали и нечистот. Проснулся ранним утром бодрый, полный сил — лёгкие с упоением пили воздух и готовы были разорвать грудную клетку. Вчерашних хворей след простыл. Надолго ли?
Вода в ручье была холодной ровно настолько, чтоб освежить. Тело взбодрилось, стряхнув остатки сна. Голова ясная и никаких симптомов вчерашних каруселей. Кажется, слух прорезался и зрение вернулось. Может, и вмятина во лбу когда-то зарастёт?
Потрогал Масянин глаз — ты ещё здесь? Крепко сидит — видать, надолго.
Будущие мои подельщики тоже поднялись — сгрудились у костра, отдавая дань похмелью и утренней прохладе. Заваривали чефир в котелке и переругивались, выясняя зачинщиков вчерашней потасовки.
У Ваньки Упыря от огня пострадали не только штаны, но и задница. Теперь лежал на животе и матерился, постанывая.
— Что твои слюни? Мази надо. Сгоняй-ка в город, загляни в аптеку, чего-нибудь да принеси.
Кащеевна плевала ему на голые ягодицы, а потом вылизывала языком, в перерывах убеждая:
— Заживёт, как на собаке — первый раз что ли.
— Ты как, буржуй? — меня заметил Уч-Кудук.
— Нормально, — присел я к Упырю. — Больно? Ладони покажи.
— Ты ещё..., — окрысился погорелец.
— Боль сниму, а может, и подлечить удастся.
— Не артачься, Ваня, — Кащеевна вмешалась. — А то, как пну....
— Закрой глаза, — сказал я Упырю и сам закрыл.
Вот он, упырёвский мозг .... Господи! Сколько здесь хлама! Клетки пропиты ядом недоверия, ненависти и презрения. И трусость тут, и подлость, и жестокость. Чистить основательно тебя, приятель, надо. Подобрался к чувствительным нейронам.
— Зашибись, — млеет Упырь. — Кончай, буржуй, кабы не стало хуже.
— Заткнись!
Программирование на скорейшее заживление пострадавших тканей беспардонно прервала Кащеевна. Подкравшись сзади, она сдёрнула пандану.
— Смотрите! Видите? Он светится.
Бичи вытянули лица на светящийся в полумраке цеха Масянин глаз.
— Как тебе это удаётся? — удивился Уч-Кудук. — Можа ты и впрямь ненашенский?
— Легко, — сунул руку в костёр, выдержал паузу, вынул, вытер, показал — ожога нет.
— Да ты, приятель, робот, — присвистнул Макс.
— Вот если б хрендель у тебя работать мог, — посетовала Кащеевна.
— Что-то здесь не вяжется, — покачал лысой плоской головой Свиное Ухо. — С такими способностями.... Скажи, что в доме прячешь? Зачем нас на разбой зовёшь?
И я сказал:
— Аппарат там, прибор связи с моей планетой. Если добудем, каждого сделаю счастливым. Обещаю.
— Как выглядит, твой аппарат?
— Вместе пойдём — я не ошибусь.
— Ну, вот что, — Уч-Кудук прокашлялся. — Обстоятельства меняют диспозицию. Опять в разведку мы пойдём. Прибор счастья это не дрёбанные баксы — ошибки быть не должно. Понаблюдаем за усадьбою с задов — что да как. Как хозяев обмануть, извести собаку.
— Я знаю как, — Афганец встрепенулся. — Вечером всем покажу.
С собою Уч-Кудук взял трактирщика и Филю Звонаря. Меня пытался к делу приструнить:
— Ты бы пока сходил с Надюхою в церкву — глядишь, опять чего сварганили на вечер.
— Нет, нет и нет — никаких пьянок, пока дела не сделаем. Добудем прибор счастья, каждый день будете хмельными и с похмелья не болеть. Да и мне надо отлежаться — не дай Бог, голову снесёт да ещё в момент неподходящий.
Последний аргумент бичи убедительным сочли. Трое разведчиков в город ушли, Афганец на свалку, Кащеевна на трассу — собирать дары.
— Иван, — в костёр подкинул и прилёг, — почему тебя прозвали Упырём?
— Это ещё в детском доме. Мы пацанами, как спать ложились, страшилки всякие брехали — про упырей и вурдалаков — кто что знал, или придумать мог. А я рассказывать не умел, и надо мною все смеялись. Зря ржёте, говорю, я всамоделишний упырь — пока храпите, кровь из вас сосу. Вон Тёмка, видите, бледный какой — скоро всю до капельки из него выпью. Артём рядом спал. Ребята засмеялись, а он по шее дал. Ах, так, думаю, ну погодите — я вам устрою. Проснулся ночью, когда все спали, проткнул булавкой Тёмке палец на ноге и всю до капельки кровь из него выпил.
— Врёшь.
— Вру, конечно, но пристрастился. Стал по ночам ребятам ноги протыкать, из ранки кровь сосать. Потом поймали — воспитатели грозились в психушку сдать, а ребята били. Не помогло — стал упырём по жизни.
— И здесь пьёшь?
— А то.
— Догадываюсь у кого.
— Да в ней дурной кровищи больше половины. Да ежели с неё не стравливать её, то она лопнет от давления.
— Дознаются, убьют тебя. Хочешь, излечу?
— Подумаю.
Явился Макс с куском гудрона и ржавым ведром, развёл огонь пожарче. Внёс разъяснения:
— Это будет капкан для собачьей пасти. Я на Енисее рос — у нас волков так ловят. Серые на чистый лёд неприпорошённый снежком ступить боятся, с берега рычат и зубы скалят. А мужики их палками с гудроном травят. Кто цапнет, тот и влип — зубов-то не разжать. Затаскивают сердешного на лёд и колотушкой в лоб.
— Ты и колотушку будешь делать?
— Зачем же псину изводить — лапы свяжем, будет для хозяев алиби.
Пришла Кащеевна, принесла двух ежей, погибших под колёсами автомобилей. Бросила Упырю кота:
— Почмокай, Ванечка — он ещё тёплый.
Упырь ножом вспорол пушистому живот, припал губами. Закончив сатанинский пир, ощерился кровавыми зубами.
