— Не смеши, сказано, да смешным не будешь....
— Постой, Петровна, дай человеку досказать. Как это, заглянуть? — проявила интерес женщина, угостившая меня пивом со шпротами.
— Дайте ваши руки, — я уложил их на свои колени ладонями вверх, сверху свои. — Глаза закройте.
— Ой, Анискина, сейчас тебя он приворожит.
— Вас зовут Таисия Анисимовна, по-деревенски Анискина, вам пятьдесят шесть лет, вдова, одна живёте. У вас четыре взрослых и замужних дочери — в Москве, Питере, Севастополе, Владивостоке — зовут к себе жить. Один раз в году приезжают на ваш день рождения. У вас девять внуков и внучек.... А теперь помолчите.
Последняя фраза была лишней, так как говорил только я, а остальные напряжённо молчали и слушали.
Вся озвученная информация была на поверхности памяти, а в глубинах.... Десятки, сотни тысяч лиц родных, знакомых, случайно виденных в разных местах за прожитые годы. Они замелькали предо мной, как картинки монитора. Нет, так не годится — много времени и вероятность велика ошибки. Пойдём другим путём. Я создал образы Наташи и Катюши, поставил задачу — ищем адекватность. Промелькнула пара сотен лиц, но совпадения полного не обнаружилось.
— Нет, вы с ними не встречались.
— Постой, мил человек, — Таисия Анисимовна поймала мои пальцы. — Если ты такой дока в памяти, верни моего Павлушу — поистираться стал.
— Муж ваш покойный? А надо ли так привязывать сердце к навсегда ушедшему. Может, наоборот — вычеркнуть его, а вас настроить на новую встречу.
— Делай, что говорят, — Анискина вернула наши ладони в исходное положение.
.... Три мужика на растяжках устанавливают антенну.
— Ой, Пашка, сильный ветер — не удержать.
— Тяните, тяните, — крепыш кучерявый повис на стальном тросе, упираясь в землю ногами. — А теперь крепите.
Порыв ветра валит антенну. Павел упирается, ноги бороздят.
— Берегись!
Антенна падает на высоковольтные провода. Разряд — падает и Павел....
Таисия Анисимовна всхлипывает, уткнувшись в край подвязанного платка, к окну отходит.
Оглядываю притихших женщин:
— Семью ищу, вы не поможете?
— Таисия Анисимовна? — тревожно окликает продавщица.
— Всё в порядке, — женщина машет рукой. — Ничего страшного.
— Сама напросила, — ко мне подсаживается живая такая тётка, говорливая. — Ты мне мил человек верни воспоминания свадьбы, а про жизнь рассказывать не надо — сама всё знаю. Мой-то Петро Гаврилович — первый гармонист был на деревне. А как ухаживать умел....
Она кладёт мне руки на колени, смыкает веки.
С удивлением узнаю, что ей нет и пятидесяти — так жизнь поизносила. Петро Гаврилович её отменный гармонист; через неё, трёхрядку, сгубил себя в угаре пьяном — всё по свадьбам да именинам. И жену замордовал буйством во хмелю. А ухаживал за девкой как испанский менестрель — с цветами в форточку, ночными серенадами. Да и Глашенька тогда стоила того: остроглазая, озорная, огонь — не девка.
— Глафира Петровна, — убедившись, что и ей на жизненном пути не встречались ни Наташа, ни Катюша, говорю. — У вас ещё не всё потеряно — я мог бы вам помочь, образумив мужа.
— Иии, горбатого могила исправляет — супруга гармониста рукой махнула на неказистую судьбу свою и тоже всхлипнула.
Я к другой женщине:
— А вы поможете?
— Подставляй карман! Я не из таковских, — остроносая с узким подбородком и подозрительным взглядом выцветших глаз, она производила впечатление весьма сварливой особи.
— Что предосудительного нашли вы в действиях моих?
— Чтоб я тебе свои открыла мысли? Да ни в жисть. Зараз вот к участковому сношусь, пусть он твой проверит паспорт.
— Да ладно, тётя Зой, — продавщица выложила ладони на прилавок. — Почему бы не помочь человеку?
И мне:
— Будете смотреть?
Я потёр ладони, возбуждая импульсацию электромагнитного поля.
— Что попросите в награду?
— Там и увидите, коль ясновидящие вы.
Не увидеть её проблемы было невозможно — всей душой любила фермера Ивана. Да только не свободен он — жена красавица, детей четыре душки. Как же помочь тебе, Валюша?
Стоп! Наташин облик мелькнул в пластах её памяти. Отмотаем-ка назад. Да-да, это она — подходит к торговому ряду, выбирает фрукты. Что это было? Сельский сабантуй. Где это было? Когда? Память продавщицы послушно выдает мне информацию. Всё, нашёл края, где живёт любовь моя. Далеко ль отсюда до Воздвиженки? И это узнаю. Больше меня здесь ничего не держит.
Кланяюсь:
— Спасибо, бабоньки за хлеб и соль, приём сердечный.
Валентина поджала губки:
— И ничего не скажите?
— Наедине скажу.
— Обед, мы закрываемся, — продавщица прошла к двери, выпустила женщин и преградила мне дорогу. — Ну.
— Я мог бы вас избавить от мук сердечных, но это Божий дар, и не поднимется рука. Внушить Ивану, что ты единственное счастье его — тем более. Есть третий путь — жить вместе вам в согласии и любви.
— Бред кобылий!
— Дай ладони.
Я в её мозгах и времени нет деликатничать. Вот это вот убрать, это стереть, а это активизировать. Условности среды, комплексы общественного мнения, собственнические инстинкты — всё к чёрту! Пусть будут просто счастливы.
— Ты любишь Ваню?
— Да.
— Ты будешь почитать его жену?
— Как старшую сестру.
— Жалеть детей их?
— Как своих собственных.
— Ну вот, осталось эти мысли внушить Ивану с Марьей.
— Ты поможешь мне?
— Когда вернусь.
Но уйти в тот день из села Сулимово не дали мне.
— Куда пойдёшь? — у магазина поджидала Таисия Анисимовна. — Дождь, слякоть. До Воздвиженки добрых сорок вёрст — дотемна-то не управишься.
— Ничего и по ночам ходить умею.
— Идём ко мне: отдохнёшь, поешь, в баньку сходишь, а я с тебя что состирну — негоже в таком виде-то разгуливать. Не побрезгуй крестьянским бытом.
Как мог побрезговать, вот мною бы.... Короче, остался.
Дом Таисии Анисимовны большой, опрятный и ухоженный.
— Почему Анискина? — спрашиваю, рассматривая фотографии и портреты в рамочках на стенах.
Хозяйка вернулась, проверив баню.
— Сельчане прозвали — бегают ко мне свои споры решать. Я для них вроде участкового.
Глянула в окно:
— Вон, Глашка на аркане тащит своего. Я вам поставлю, но сильно-то не налегайте — лучше после баньки.
— А мне сказали, с тобою Странник-то ушёл, — заявила, входя, Глафира Петровна и подтолкнула от порога мужа. — Познакомься, Петя.
Со смоляными кудрями, подбитыми сединой, Петро Гаврилович на цыгана был похож — даже серьга в ухе серебрилась.
— Вот это по-нашему! — он хлопнул и потёр ладони. — Чувствуется, рады гостям.
Устремился к столу, свернул с бутылки пробку, два стопаря налил.
— Дёрнем за знакомство?
Дёрнули. Гаврилыч снова налил.
— Какие длинные у вас пальцы.
— Это от гармошки.
— С моими не сравнить.
Накрыл его ладони. Всё, клоун, прискакали. Сейчас я из тебя трезвенника буду лепить и любящего мужа. Чёрт! Зря выпил — алкоголь, зараза, не даёт сосредоточиться. Надо разобраться, где тут у Петра тяга к спиртному прижилась, да вырвать с корнем. К супруге чувства разбудить. Но как подступишься — мысли его скачут, кружат в карусели. Или это у меня? Как бы чего ни повредить ....
Ладони наши расстались, но стопки непочатые стоят, и Петро к своей не тянется.
— В баню-то пойдёшь? — спрашивает его Таисия Анисимовна.
— Сходи, Петро, — уговаривает жена. — Уважь товарища — отпарь....
— Это я зараз, — соглашается Гаврилыч, и мне. — Пойдём что ли?
Хозяюшка суёт мне в руки свёрток:
— Здесь полотенце, чистое бельё, всё там оставь своё — я позже замочу.
Раздеваемся в предбаннике. Петра удивил Масянин глаз.
— Это что?
— Прибор для ясновиденья.
— Ты шарлатан?
— Почему так сразу?
— Где, кем работаешь?
— Бездомный безработный тебе уж не товарищ?
— Да мне плевать. Бич — это бывший интеллигентный человек. Видел, какая у меня жена? Кабы не она, давно бы уж сам загнулся под чьим-нибудь забором.
— Беречь должен.
— Да я её.... мою Глафиру..., — Пётро смахнул слезу, от полноты чувств сбежавшую на седой ус. — Эх!
Он окатил полок водою из котла. Веник в руке, как бич у палача.
— Ложись, раб Божий.
Я контролировал свой организм — мне не жарко, мне не больно, мне не.... Лишь лёгкое головокружение. Но это должно быть от стопки водки. Хотя....
Мне показалось, котёл печи вдруг двинулся на бак с холодною водой. Этого ещё не хватало. Я отвернулся и увидел, как мыльница помчалась за мочалкой. Закрыл глаза. Началось — пироги за утюгами, утюги за сапогами.... Чёрт! Как неожиданно. И как не некстати.
Машу Петру рукой — кончай, кончай хлестаться, помоги.
— А, гость варяжский, недюжишь русской баньки! — Ликует тот и сжалился. — Сейчас, сейчас, водой холодненькой....
Он бросает веник, хлопочет с тазиком над баком. А меня тошнит — свешиваю голову с полка и падаю вниз, теряя чувства.
.... Оно то приходило, то уходило вновь, сознание моё. В минуты просветления Таисия Анисимовна у изголовья с кашкой, иль с бульончиком, или с молочком.
— Выпей тёпленького — с медком, коровьим маслицем.
Я пил послушно — меня рвало — и забывался. Был слишком слаб, чтобы противиться, а хозяйке невдомек, что организму нужен лишь покой.
Приехала "скорая". Медичка постучала градусником по Масяниному оку — вот это пирсинг! — и выписала мне лекарств. Благодаря им, а может вопреки, организм таки пошёл на поправку. На третий день парилки злополучной отстранил заботливую руку:
— Не надо ничего — я не хочу.
Меня не вырвало — уснул, а не забылся.
На четвёртый день увидел у кровати незнакомую старуху.
— Я бабушка Наташи, — представилась. — Нечаева Любовь Петровна.
Таисия Анисимовна на мой немой вопрос:
— Пётр Глафирин разыскал в Воздвиженке, уговорил приехать. Вы поговорите, я в горнице накрою.
И удалилась.
Гостья пристально смотрела на меня, слегка покачивая головою:
— Вот ты какой.... старый. А на челе что у тебя?
— Это после операции, — я прикрыл лоб полотенцем. — Что обо мне Наташа говорила?
— Что добрый и богатый — как у Христа за пазухой с Катюшею жила.
— Как она?
— Да как? Замуж собралась. Человек он вдовый, фермерствует, своих двое пацанов — нужна хозяйка.
— А Наташа?
— Да что Наташа? Не хочу, говорит, больше в город — нахлебалась выше крыши — своего угла хочу.
Помолчали.
— Старый, говоришь, для неё?
— И бедный. А ещё сбежал, чуть жареным запахло. Ненадёжный ты для жизни человек.
— Так и сказала?
— Поедешь переспрашивать?
— Вы не советуете?
— Ни богатства ей не надо, ни бедности — дай Наташке пожить спокойно, за хорошим человеком.
— А если появлюсь в Воздвиженке, партия расстроится?
— Дак что ж они, твари бессердечные, Наташка с Катей — шибко убивались о твоей пропаже. Но раз ушёл, так и ушёл — оставь в покое девку.
— Может, вы и правы, — задумался.
Таисия Анисимовна заглянула:
— Наговорились? Пожалуйте к столу.
Скинул одеяло и увидел, что лежу в исподнем.
— Посидишь с нами? — улыбнулась хозяйка. — Сейчас одежду принесу — всё выстирано и поглажено.
Круглый стол накрыт закусками. В центре графинчик с домашнею настойкой.
— Поухаживай, Алексей Владимирович, — Таисия Анисимовна усмехнулась уголками губ, шмальнув по мне быстрым взглядом карих глаз.
Но гостья оказалась приметливой — оценила настоечку на солнечный луч, покатала стопку в пальцах и выдала:
— Вижу, ты вдовая, так и бери мужика, коль нравится. А то вяжется к девке, — и выпила. — За вас!
Рука Таисии дрогнула. Выждав паузу и не найдя ответа, она выпила. Я лишь пригубил.
Разговор не клеился. Каждый молчал помыслам своим. Позвякивали столовые предметы. Я наполнил дамам стопки, извинился и покинул их.
За воротами стоял старенький "Жигуль". Пётр покуривал на завалинке.
— Что не заходишь?
— Наговорились? Поедешь с нами?
— Нет. Спасибо за заботу.
— Да что там — чай соседи ....
Вышли женщины. Любовь Петровна поясно поклонилась дому и хозяйке:
— Спасибо за хлеб-соль.
Петру:
— Поедем что ль?
На меня и не взглянула.
Глядя на облачко пыли, оставшееся за машиной, сказал:
— Я всё-таки пойду в Воздвиженку, посмотрю — что да как. Сердцу будет спокойнее.
— Вернёшься? — тихо спросила Таисия Анисимовна.
По улице возвращался скот с выгона. Обременённые молоком и травами, коровы шли степенно, без понуканий заворачивали на свои подворья. А за околицей за лесом поднимался багряный закат, обещая ветер завтрашнему дню. Любая глазу, милая сердцу явь деревенская. А может правда, вернуться и зажить с Таисией здесь — неужто мне в могиле будет веселее?
— Я мог бы Таей звать тебя, — сказал. — Но ты ведь ничего не знаешь про меня. Даже я про себя всего не знаю. Что-то случилось после травмы, что-то в голове стряслось — и я пока что не могу понять. А надо — без этого жить не смогу.
— Поймёшь, вернёшься?
— Дом крепок мужиком. А я, какой мужик? Сил не осталось. Заботы не влекут. Обузой быть?
— Какие заботы? Две грядки в огороде, да клин картошки — с ними сама управлюсь. Две курицы да кот — вот и хозяйство всё. Пенсия у меня большая — проживём. Главное, человек ты хороший, сердцу любый, а его ведь не обманешь. Лечить умеешь — сколько людям сделаешь добра. Вон Петр-то Гаврилович совсем человеком стал — который день не пьёт, работает, Глафирой не надышится.
— За хорошего человека спасибо. Только, признаюсь, не ощущаю себя полноценным человеком — так, существо какое-то. Я ведь, Таисия Анисимовна, боли не чувствую, жары и холода не замечаю, и в яствах не нуждаюсь. Мысли читать могу — не страшно будет вам со мною?
— Болен ты — лечиться надо. Пойдёшь и в поле упадёшь, как в бане прошлый раз. Останься лучше.
— Нет, Таисия Анисимовна, я должен на Наташу с Катенькой взглянуть и сердце успокоить.
— Успокоишь — приходи.
— Не сыщется ль одёжки для меня — такой костюм для сельской местности уж больно примечателен.
— Дам, коли до утра останешься.
Подумал, почему бы нет — у меня не горит, хозяйка просит. Остался, словом.
Когда луч лунный в щель пробился оконной занавески и лёг на половицу, Таисия переступила порог комнаты моей в ночной сорочке.
— Спишь, Алексей? С тобой прилягу — не прогонишь?
Пристроив голову на моём плече, обняв за другое, посетовала:
— Давненько с мужиком-то не спала.
— И не получится сегодня.
— Дурачьё вы, мужичьё, все мысли об одном, — заявила, нежно теребя пальцами мою ключицу. — А нам, бабам, иногда просто хочется прижаться к крепкому плечу, почувствовать себя небеззащитной, напитаться силы вашей и энергии.
Ну, что ж, питайся. Нашёл её ладонь и крепко в своей стиснул.
Наутро хозяйка обрядила меня в мужние толстовку, джинсы, на ноги дала кроссовки, на голову широкополую соломенную шляпу. Пандану сделала, обрезав край спортивной шапочки. Положила в карман деньги на автобус и вышла проводить.
