Присматривал место для ночлега, как потянуло дымом. Потом увидел костёр и его разжигателя — мужчину лет шестидесяти, может с гаком, высокого, сухопарого, подвижного.
— Доброго здоровья доброму человеку.
Прикрывшись от огня рукой, незнакомец ощупал внимательным взглядом.
— И вам не кашлять.
Скованный нелюбезностью, мялся, не зная на что решиться.
— Да вы садитесь, садитесь. Зачем котёнка с собой таскаете?
— В лесу нашёл.
— Так несите домой.
— Нет дома.
— Это как?
Я присел, по-турецки скрестив ноги, снял Маркизу (это всё-таки была кошечка) с плеча и опустил на землю.
— Так получилось.
— Баба выгнала?
— Нет жены.
— Детям не люб?
— И детей нет.
— Может, и дома не было?
— Был — отняли.
— Бывает, — незнакомец окончил расспросы и протянул руку. — Скоробогатов Фадей Фадеич.
В котелке над костром закипела вода.
— Сейчас чайку попьём, — сказал Фадей и бросил в неё горсть заварки.
Маркиза, наигравшись собачьим хвостом, вскарабкалась на лежащего Саида и свернулась клубочком.
— Смотри-ка, — подивился новый знакомец, — какие они у вас дружные.
Подтянул рюкзак, порылся и извлёк галету, отломил половину, бросил.
— На, Тузик, Бобик, Шарик. Как тебя там?
Саид лишь потянул носом и чихнул от попавшей в ноздри травинки. Маркиза скатилась и зашипела, выгнув спинку, готовая броситься и растерзать желтевшую в темноте галету.
— С утра закормлены, — посетовал Фадей Фадеич и покосился на меня. — А вы как на счёт подкрепиться?
На мой отказ:
— Ну, тогда по чайку.
И угостил ароматным, приправленным лесными травами, кипятком.
— Из какого роду-племени, какого сословия? — интересовался Скоробогатов. — Как зовут-величают?
Я представился.
— Было время, ворочал капиталишком — потом всё прахом. Начинать сызнова, сил нет — подался в странники.
— Звучит, как "в беглые", — усмехнулся Фадей.
— Пусть будет, коли нравится, но не каторжанин.
— Да ты не бойся, не велик и я законник — в лесах счастье мыкаю.
Чай пили без сахара по очереди из одной кружки, но выдули весь котелок.
Ближе к полуночи Скоробогатов засобирался.
— Вы как, спать будете — палатка свободна — или у костра подежурите?
— А вы куда?
— На промысел. Полночь — самое время.
— Звучит по каторжански. Можно мне с вами? А палатку сторожить пса оставим.
Осторожно ступая, Фадей Фадеич светил фонариком под ноги. Движения как у сапёра на минном поле — настолько неторопливы — и я понял, промысел начался. Шёл следом, но как не силился понять..., решил спросить.
Шёпотом:
— Что промышляем?
— Тс-с-с. Следы подземных кладовых.
Скоробогатов опустился на колени, жестом поманил.
— Смотри. Видишь?
— Что это?
— Стебель папоротника. Он в полночь расцветает, если под ним таится самоцвет.
— Легенда?
— Быль.
И всего-то? Мне расхотелось шастать по ночному лесу.
— Я подожду вас у костра.
Луч фонаря упёрся мне в лицо.
— Что задумал?
— Совсем не то, о чём сейчас подумали. Неужто похож на человека, которому нужны сокровища? Дайте вашу руку.
Несложными манипуляциями в мозговых извилинах убедил Скоробогатова, что мне можно доверять. Он только подивился:
— И никакого азарта? Ну, ты, блин, не мужик.
У палатки развёл костёр поярче, под голову Саида, на грудь Маркизу — прилёг ночь коротать. Быть может, где-то на степном раздолье она нарядна звёздами, и зори, как румяна, здесь же глухой колодец — лишь запах, шорохи и тьма. Но думается хорошо: о том, о сём, как жизнь изменчива, судьба не предсказуема — то морг, то свалка, то лесной костёр. Назавтра быть к чему готовым? Знать бы....
Вернулся охотник за сокровищами под утро весь мокрый от росы. Чертыхался, переодеваясь у костра:
— Ведьмин лес! Туманы тут и днём таятся, а ночью — дело гиблое.
Присел к огню, покосился на меня:
— Не спали?
Подтянул рюкзак, поковырялся в нём.
— Опа-на! — на ладони самоцвет в полмизинца отразил всполох пламени.
— Что это?
— Рубин. А здесь сапфир, — он протянул мне кварцевый страз величиной с кулак. — Если увидите.
Я не увидел.
— С помощью колдовского цвета нашли?
— Да где там — под корнями сваленной сосны. Тут этого богатства видимо-невидимо.
— Ну, так копали бы подряд.
— Копать нельзя — здесь заповедник.
— А под цветами можно?
— Ну, там я цапнул куш — и был таков.
— Гоняют?
— Гонять гоняют, но не догоняют. Пока — тьфу, тьфу.
Рассвет, заштриховав полутени, оконтурил округу. Фадей Фадеич сварил суп из рыбной консервы, приправил сухарями.
— Ешьте ложкой из котелка, а я прямо из чашки через край.
— Да вы не беспокойтесь: приучен организм мой без пищи обходиться. И у пушистых тоже.
— Ну, это вы бросьте, — Скоробогатов извлёк из чашки кусочек кильки, позвал Маркизу. — Кис-кис.
Та выгнула дугою спинку, бочком-бочком ступая, приблизилась, осторожно понюхала подачку, потом фыркнула, царапнула Фадеичу мизинец и стремглав скрылась за Саидом.
— Вот, стервец! — добродушно выругался кладоискатель и кинул рыбёшку собаке.
Саид размазал её лапой по траве.
— Корми таких, — обиделся Скоробогатов.
— Чай ваш хорош, — я подлизался.
— С душицей. Только в чём его заварим — суп в котелке.
Потом нашёлся — перелил варево в чашку, всполоснул тару и, наполнив водой, подвесил над огнём.
— В обед сам съем, раз вы такой закормленный. А может быть, стесняетесь?
— Не поверили? Хотите, вас отныне навсегда лишу желания питаться?
— Это вы бросьте. Глисты в кишечник? Видал я одного такого, доходягу.
— Да нет, как раз в отличной форме будете — ни грамма жира, только кости, мышцы да кожный покров, через который питаться будете из окружающей среды. И никакого колдовства — фокус был известен одноклеточным задолго до появления сложных организмов. Но память наша генная его хранит — лишь стоит пробудить.
— Без дураков?
— Да вот же вам пример, — я кивнул на своих животных. — Дайте руки.
Фадей Фадеевич Скоробогатов — почётный геолог СССР, автор ряда монографий о минеральных богатствах Урала и Сибири, открыватель нескольких месторождений полезных ископаемых, одно из которых, никелевое, могло озолотить, если б соответствующие документы были вовремя и правильно оформлены. Я притушил горечь потерь, убрал меркантильную подоплёку из интереса к цветам папоротника, чтоб не обескураживали неудачи, и запрограммировал на терпимость к ближайшим родственникам, хлопнув дверью, от которых он ушёл весною "в поле".
— Ну, как вы себя чувствуете?
— Кажись нормально, — лесной старатель почесал чело. На глаза ему попалась чашка с варевом. — Теперь добро-то пропадёт.
— А вы съешьте — хуже не будет.
— Да вроде только что поел, — Скоробогатов взял чашку, ложку и приступил.
— И ягоды ешьте, в лесу найдёте, и орехи — всё усвоится. Вас теперь не будет мучить голод в отсутствии еды, и жажда, когда воды не будет. Болеть не станете — хоть в прорубе купайтесь, хоть босиком по снегу.
Кладоискатель доел уху, всполоснул чашку и снова в свой рюкзак за свои сокровища. Протянул рубин:
— Вот, возьмите.
Я отказался:
— Подарите снохе, или продайте и отдайте деньгами — купите себе покой на зиму.
Фадей Фадеич продолжал суетиться:
— Ночь не спал, а чувствую себя бодрячком, только в душе покоя нет — вот как-то, в должниках-то не привык....
Порылся в рюкзаке, почмокал недовольный, встрепенулся:
— Говорили, с квартирой напряжёнка — есть на примете. Конечно, не люкс в гостинице, но об эту пору можно жить. В стародавние времена даже зимой отшельники там обитались. А нынче разве только косолапый. Идёмте, покажу.
Скатали палатку, затушили костёр. Потом полдня едва пролазною тропой средь исполинских сосен сквозь заросли подлеска поднимались в гору. И вот она, вершина, и вот он, грот.
— Здесь много лет святоши обитали — один помрёт, другой припрётся. Молились, жили, а после бурь искали самоцветы под вывороченными корнями. Куда потом? Должно быть, в монастырь несли, а может, прятали. Я их искал, но не нашёл. Вам посчастливится — мне половину.
Не буду фантазировать, как и какие силы создавали этот грот в скале, но не забыты стол и ложе, и даже табурет — скруглённый сталагмит. Вот что уж точно рук человеческих творение — над ложем крест в стене по православному шестиконечный. Хозяина тайги следов обетования я не нашёл.
— Откуда быль?
— Столкнулся с ним нос к носу вон там, шагах, наверно, тридцати.
— Кто убежал?
— Со мной ружьё, а он своё забыл в берлоге.
— Стрелял?
— Вверх, только для острастки. Потом пещеру обнаружил.
Грот мне понравилась, и спутникам моим — обнюхались в момент. Поблагодарил старателя, сказал, что остаюсь, но не спешил он уходить. Поставил рядышком палатку и натаскал валежника — костёр палили ночи напролёт, вели беседы за жизнь, за философию, за пацифизм. А днями ловили рыбу удочкой, варили в котелке уху.
— Таков инстинкт врождённый: и есть не хочется, а брюхо набиваешь, — ворчал геолог, варево мешая.
— Скорее летний отпуск — река, рыбалка. Как тут без ухи?
— Тебя гнус достаёт? И мне лишь только слышится — всё фокусы твои?
— Теперь твои. Ещё немало открытий чудных твой организм тебе готовит — устанешь удивляться. За миллионы лет, что длилась эволюция, багаж солидный припасён — вот где сокровища.
Уходил Фадей Фадеич налегке, оставив мне палатку, спальные принадлежности, котелок с треногой.
— По внучкам соскучился. Но если плохо примут, зимовать к тебе вернусь.
Грот не гроб — здесь веселее. Над головою солнце, облака, внизу река шумит на перекатах да бликами играет. Поют пернатые, а аромат сосновый.... словами не сказать. Когда ж гроза бушует над окрестностью, уютней места не сыскать.
С рассветом ложе покидал и вниз бежал тропою до мшелых по бокам и лысых сверху гольцов — гиппопотамов Лимпопо, приткнувших к берегу. С них прыгал в воду и скользил в её глубинах, нимало не заботясь о дыхании. Мог океан перенырнуть, а в тесных берегах лишь щук пугал, хватая за хвосты, да выдре корчил рожицы — смотри-ка, деловая.
И спал, и бегал, и ходил — всё нагишом. На третий день или четвёртый одежду снял и обувь, запрятал в дальний уголок. Поскольку чаще встретить можно здесь медведя — стесняться некого, а сменной одежонки нет, и до ближайшего универмага вёрст.... как бы ни соврать. А ветки с иглами, сучки сухие да роса буквально за неделю могли любой прикид в лохмотья превратить, а тело голое массажем лишь бодрили. Ступням приятней и полезней бегать по траве, хвое опавшей, шишкам и камням.
После пробежки и купания бродил средь вековых сосен. Они шумели в поднебесье густыми кронами, а будто песню пели о богатырской воле да подневольной доле. Чтоб вникнуть в смысл, прикладывался ухом к стволу в два-три обхвата и слушал гул, с небес передаваемых корнями в недра. Под ту симфонию лесную засыпал и ощущал себя частицею природы — такой же вечной и необходимой. Моё призвание — осмыслить всё, понять и объяснить. И в пользу обратить, пока не знаю для кого. Но счастлив был, и хотел того же для всех и вся.
Под вечер возвращался в грот. Налюбовавшись красками заката и всполохом костра, ложился спать под шёпот и миганье звёзд. А если дали заносила облачная хмарь, зарницы красили безрадостное небо и прочили грозу.
Проблемы были у меня.
От травмы черепной утратил силу зрения мой левый глаз. Причина в чём? Вошёл, увидел, исцелил. На радужную оболочку хренотень налипшую убрал. С фокусом как будто нелады — поправил. В зрачке сменил подзамутившуюся жидкость. Всё мысленно, всё силою ума. И заморгал мой левый глаз не хуже правого. В смысле, вернулось зрение до прежней остроты.
Со слухом что? Как будто воспалён ушной канал — распух и затвердел, и пережал вестибулярный аппарат. Ну, это тоже поправимо. Тихонечко-тихонько, по клеточкам и даже на молекулы ту плотность рассосал душевными напрягами — и слух вернулся, а головы кружения ушли совсем.
Вот только ямка в черепе никак не поддавалась, и глаз Масяни врос, как тут и был. Что за напасть! Я и проникнуть в эту полость никак не мог, и суть её понять — как будто бы нужна, но для чего. Быть может, выпуклостью изнутри мне подпирала новые мозги, так изменившиеся после травмы? Отчаявшись, на том и успокоился. И Шивы третий глаз принял, хотя не видел им. Подумал, что кристалл, возможно, служит мне антенной для интерполяции души. Попробовал, и получилось — телепатическая связь с хвостатыми. И пёс Саид, и кошечка Маркиза от мысленного зова стремглав неслись ко мне.
Моим друзьям четвероногим жилось, скажу, не плохо. Саид в пробежках и прогулках сопровождал меня повсюду, но к гроту только возвратясь, Маркизе место уступал — та по пятам за мной, наскучавшись. На ложе ей место красное — подмышкой у меня, и на коленях у костра. Я говорил с ними, чтоб не забыть звук человеческого голоса — они внимали: мурлыкала Маркиза, пёс заливался лаем. Им невдомек, откуда, что и почему к ним привалило — просто наслаждались нечаянно дарованным и были благодарны.
Я ж терзался. Казалось, черепная травма вернула мне способности оптимизатора. И даже более того — седые грива и борода по грудь не старили меня ничуть. Ну, может, только внешне. А в организме день ото дня я ощущал омоложение — заряд на долгожительство (а может навсегда?). Не замечал и прежде за собой способностей к целительству и экстрасенству. Ну, Билли-то, тот мог, а мне откуда дар? От молотка? Я стал способен проникать в чужого мозга клетки, и даже более того — настраивать их и понимать. Такие вот приобретения.
Теперь потери. Я потерял потенцию — уж не влечёт меня любовных игр страсть, и женщина не кажется загадкой. Быть может, это плата за бессмертие? О чём-то о таком говаривал двойник мой Лёшка, арбузных семечек мичурин. Либо ты множишься и умираешь, иль вечен, но бесплоден — таков природы приговор. Хотя суров — ведь можно было как-то извернуться и отношения сберечь (вы понимаете какие) без размножения. Тут, как ни бился, был бессилен. И смирился.
Шли дни, недели, лето пролетело.
Отголосили журавли в осеннем небе и клином подались на юг. Прощаясь, клялся, что дождусь! Печально и светло в природе, и на душе святая благодать. На крест смотрю, в стене долблёный — с тобой мне зимовать. Наверное, в постах, молитвах, чтении книг церковных быстрее время пролетает, но где мне веру взять, коль её нет?
В преддверье первых холодов пожаловал незваный гость. Вернее гостья — медведица, матёрая и на сносях. Маркиза первая учуяла и шмыг за мою спину, оскалившись, к ногам Саид прижался. Потом и я увидел — медвежью морду во входном проёме.
Заходи, будь гостьей и располагайся.
Шагнул навстречу, отправив мысленный позыв — меня не бойся. Ты зимовать явилась? Места хватит — засыпай, ложись. Сон твой обережём, здоровьишко поправим — я чувствую в тебе свинец. От браконьерской пули?
В ответ рычание.
— Ты гонишь нас? — я вслух сказал. — Напрасно, вместе веселее. И теплее, зима грозится лютой быть — смотри сколь ягоды в лесу.
