Семейная сага (роман-коллаж) часть 1

Когда Анатолий отошел, Кирилл вдруг начал выяснять со мной отношения. У него, смотрю, проявляется какая-то ревность, что ли. Он стал говорить мне, чтобы я завтра с Анатолием не встречалась и вообще прекратила с ним отношения. Ну, думаю я, началось: еще один претендент на монопольное владение Екатериной Белой!

Я мягко так говорю ему:

— Кирюша! Ты мне не муж, а я тебе не жена. Я дружила с Анатолием, дружила с Михаилом, теперь дружу с тобой. Мне ни от кого из вас ничего не надо, и я никаких условий никому из вас не ставлю. Поэтому прошу и мне никаких дурацких условий не ставить: что захочу, то и буду делать, ясно? Я с вами со всеми просто дружу! И уж извини — я сама буду распоряжаться собой, ладно? Мне с тобой хорошо, мне нравится с тобой общаться, гулять, беседовать на разные темы, но это ровным счетом ничего не значит, понял? Давай оставим всё, как было, хорошо?

Он эту пилюлю проглотил, но, по-моему, понял, что сверчку указан его шесток. Мне нравится, что я могу всеми этими парнями так управлять. Я понимаю, что я красива, но уж слишком ко мне парни липнут! Ведь кроме этих троих, сколько еще оказывают мне знаки внимания, которые я не принимаю, но и не отвергаю категорически. Пусть, пусть попляшет весь этот кукольный театр!

Михаил. 1929, 15 июля

Я — на седьмом небе! Сегодня, когда я шел с работы вечером, мне встретилась Катя. Она обрадовалась, увидев меня, подошла и, ласково так на меня посмотрев, спросила, где я пропадаю.

Я забыл все: и всю эту дурацкую ревность к Анатолию Дубравину и Кириллу Мызину, и обиду на саму Катю. Да и какое право я имею ее ревновать? Какое право имею на нее обижаться?

Она несколько переменилась, ведет себя как-то уж очень независимо, по-взрослому. Ну, да ведь время идет, ей уже почти семнадцать! Красивая, очень красивая девушка!

Мы шли рядом, бок о бок, говорили о чем-то незначительном. Когда мы уже подошли к ее дому и остановились, она предложила встретиться завтра после моей работы и немного погулять. Я от неожиданности предложения онемел и только кивнул головой. А она поймала своей рукой мою ладонь, я почувствовал ее горячие пальцы, сердце мое бешено заколотилось... Она спросила: "Ну, договорились?" Я кивнул головой, будучи опять неспособен произнести ни единого слова, даже простого "да"...

Я был счастлив, и она, по-моему, это заметила, потому что посмотрела на меня то ли удивленным, то ли ироничным взглядом... Неужели опять вернется это счастье быть с Катей?

Моя любовь вне времени и вне пространства.

Моя любовь всегда везде к тебе...

Так после долгих лет тревожных странствий

Корабль и гавань гимн поют судьбе!

Катерина. 1929, 15 июля

Сегодня вечером случайно встретила на улице Михаила. Я даже обрадовалась ему. Всё-таки он очень хороший парень! Нет, терять Мишу никак нельзя! Это такой преданный друг, с ним чувствуешь себя, как за каменной стеной. Впрочем, у него-то ко мне не просто дружеские чувства. Но, по крайней мере, он не пристает с разными обжиманиями-прижиманиями и не предъявляет своих прав "собственника". Конечно, в нем чего-то не хватает. Ему бы чуток пылкости Анатолия и безалаберной легкости Кирилла... А с другой стороны, не эти ли пылкость и безалаберность тех парней в результате оттолкнули меня от них?

Миша, конечно, недотёпа, но про таких девчонки говорят — "хороший материал": лепи из него, что твоей душеньке заблагорассудится!

Когда я, взяв его руку, предложила ему встретиться завтра, то он, по-моему, даже лишился дара речи! А ведь были же мы уже с ним достаточно близки. Я же чувствую, что настоящий поцелуй для него мно-о-го значит.

Эх, Катерина, Катерина! Совсем запуталась в своих чувствах. Хочется чего-то несбыточного, сама не знаю чего... Но все, что есть — какое-то не такое. Пожалуй, Миша в целом лучше всех, хотя и в нем чего-то для меня не хватает. Чего? Да вот как-то сердце по-особенному не стучит...

Может, как говорится, стерпится — слюбится?

Елена Степановна. 1929, 2 августа

Встретилась вчера случайно на улице с Мишей Макаровым. Мне Катерина как-то сказала, что они опять сблизились с ним, что он очень хороший и надежный товарищ. Мне он тоже нравится, я совсем не чувствую тревоги, когда Катерина проводит время с ним. Другим мальчикам я не очень-то доверяю — не довели бы Катьку до греха. Она уж больно не по годам созрела, из нее настоящая баба так и прёт, а ведь всего восемнадцатый год! За одеждой своей очень следит, все время меня просить тут подтачать, там

подправить... Трудно ей конечно: девушка видная, одеться поприличнее хочется, а что я могу?

Разговорились мы с Мишей прямо на улице. Он такой стеснительный. А когда про Катерину я заговорила, он и вовсе потерялся, но заметила, что при этом аж светится весь.

Потом дома как бы невзначай завела разговор с Катериной и, подведя линию к Мише, решила прояснить ситуацию для себя. Сказала ей, что мне Миша Макаров из всех ее ухажеров больше всех нравится, что ты, мол, держись за него. Да, видно, чересчур перегнула палку: она ведь не девочка несмышленая, а уже маленькая женщина. Ведь всеми этими подсказками да вопросами можно навредить больше, чем помочь!

Она выдала мне длинную тираду, что у нее у самой голова на плечах, что Миша хороший парень, но замуж за него она бы не пошла — не от мира сего он, и вообще, мол, сейчас не до гулянок — последний класс, учиться нужно, поэтому не беспокойся, никаких мальчиков у меня в голове нет.

Ну, я ей, ясно, поддакиваю: молодец, так и надо. А сама про себя думаю: поздно уже воспитывать дочку — выросла, займись-ка лучше младшенькой своей!

В целом-то Катерина хорошая девочка, и мне по дому помогает, и с Ксенией хорошо управляется. У меня к ней претензий никаких в этой части нет. Но вот ее отношения с мальчиками меня немного тревожат... Была бы осторожна!

Дай-то ей Бог счастья в жизни...

Катерина. 1929, 18 августа

Вчера Михаил заходил к нам домой после работы, но меня не застал. Оставил маме записочку для меня в конвертике. Когда я пришла, и мама дала мне его записочку, я даже слегка удивилась: что за новая форма обращения — объяснения еще с одним ухажером да еще в письменной форме? К счастью, оказалось все проще — это было приглашение на его день рождения. А я и позабыла об этом! Ведь, верно, у него же 18 августа день рождения, как раз перед Яблочным Спасом! А завтра как раз Преображение Господне!

Сегодня после работы Миша зашел за мной. Я была уже готова: надела новое платье, которое мне мама сшила для работы, такое простенькое, но элегантное. Молодец у меня мама! Все умеет делать — и готовит блестяще, и шьет, и дом содержит в безукоризненном порядке!

Пошла я к Мише с большим удовольствием. Во-первых, не виделись мы с ним уже давно, и я даже соскучилась, а во-вторых... А что "во-вторых"? Да просто много я о нем думала последние дни. Примеряла, как новое платье — где жмет, где топорщится, где задирается, а где приспущено... Что-то не то, что-то не то... А вот что — не пойму!

Одним словом, это "платье" — не то, что мамино, которое мне тютелька в тютельку! Но если уж продолжать аналогии, то не ходить же мне голой! Какое платье есть, то и наденешь.

Вечер мы провели хорошо. Антонина Егоровна приготовила чудесный яблочный пирог и объяснила мне, что это у них в семье традиция в день рождения Миши устраивать чай с яблочным пирогом. Рассказала мне, что эту традицию придумал ее муж Платон Андреевич: ведь благодаря яблоку с древа познания, говорил он, стал множиться род людской! Она в этот раз много интересного рассказала про своего мужа, как они жили, как он ее любил.

Миша сегодня был в ударе, не млел и не тупился, как всегда, и что-то смешное рассказывал. Братишка его, Павлик, хохотал аж до слёз. Антонина Егоровна тоже заливалась.

Потом, около восьми вечера, Антонина Егоровна сказала, что им с Павликом нужно куда-то на часочек сбегать. Павлик начал канючить, что он не хочет, но его мама настояла, и они пошли.

Я догадалась, что деликатная Антонина Егоровна решила предоставить нам с Мишей возможность побыть вдвоем, без лишних глаз и ушей, поговорить и вообще...

Я подумала, что наши мамы, как сговорились: будто сватают нас с Михаилом. Глупые! Неужели не понимают, что этим можно все только испортить! Да я и без них уже решила, что сейчас лучше Миши у меня никого нет, а может быть, и

вообще больше никого не надо.

Мы пересели с ним на диван. Я положила голову ему на плечо. Он как-то нерешительно обнял меня за плечи, будто я хрустальная фигурка и могу хрупнуть от малейшего нажима... Потом он притянул меня к себе, я была податлива... И вот он впервые сам первый поцеловал меня. Сначала тихонько, чуть коснувшись губами уголка моего рта. Чувствуя, что я не отстраняюсь, он поцеловал меня в губы долгим поцелуем. Я отозвалась тем же... Он учащенно задышал и прижал меня к своей груди. Потом он, совершенно обезумев, целовал мне шею и, в конце концов, зарылся лицом в мою грудь...

Я чувствовала, что он на грани срыва, но его самоконтроль не позволял ему ничего лишнего. Я тоже подошла к краю невидимой пропасти, но он и мне помог удержаться, не упасть...

Не знаю, сколько прошло времени. За входной дверью раздались неясные звуки. Мы отпрянули друг от друга. Я одёрнула юбку. Он поправил на себе выбившуюся из-под ремня рубашку... Слава Богу, тревога оказалась ложной!

Я встала и взъерошила его волосы. Сказала, что надо привести себя в порядок, пока его мама не вернулась. Мы пошли, умылись холодной водой, которая остудила немного жар наших лиц.

Вернулись в комнату, опять сели за стол. Миша трясущимися от волнения руками разлил нам в чашки уже остывший чай. Но это и хорошо, что остывший: жара нам хватало и своего.

Вскоре вернулись и Антонина Егоровна с Павликом. То ли мы уже пришли в себя, то ли она сделала вид, что ничего не заметила. Я засобиралась домой. Мишина мама предложила еще по чашечке чая, но я отказалась. Миша пошел меня провожать.

Около моего дома мы остановились. Было около половины одиннадцатого вечера. Улица была пустынна. Мы остановились около моей двери. Он взял меня за обе руки, я потянулась к нему и тихонько поцеловала его в губы. Он страстно ответил, и мы оба потеряли голову. Но Миша опять пришел в себя первый. Он на прощанье крепко сжал мои

ладони, и я скользнула в свою дверь...

Как с ним хорошо! Чувствуешь себя в полной безопасности. Мне с ним все лучше и лучше. Все-таки мне удалось "растопить" эту льдинку в нем!

Да и у меня внутри уже что-то начинает звенеть, когда Миша меня обнимает и целует...

Михаил. 1929, 19 августа

Вчера опять отмечали мой день рождения, на который я опять, как и в прошлом году, позвал Катю. Почему-то боялся, что она откажется пойти — она стала какая-то непредсказуемая.

Но она, по-моему, даже с радостью согласилась. Я после работы зашел за ней, и мы пошли ко мне.

На ней было скромненькое платьице в обтяжку, с открытой шеей, рукава фонариками.

У нее изумительная фигура! У нее очень красивые ноги, длинные, стройные, налитые силой и упругостью... А когда она идет, я не могу без волнения смотреть на нее, каждое ее движение заставляет бешено колотиться мое сердце.

Когда я гляжу на нее, у меня невольно вспыхивают яркие воспоминания тех моментов, когда я держал ее в своих руках и целовал ее. Это волнующее ощущение не покидает меня, я могу вызвать его почти с физической явственностью. А сколько ночей я провел, не смыкая глаз, представляя ее лежащей рядом с собой...

А сегодня вообще был волшебный день. Мы сидели и пили чай. Потом около восьми вечера мама с Павликом куда— то ушли ненадолго. Мы остались с Катей одни. Не помню уж как, оказалось, что мы сидим на диване, она прильнула ко мне. Я обнял ее и поцеловал... Она ответила мне, обняла меня, и мы прильнули друг к другу в долгом страстном поцелуе...

Такого я никогда еще не испытывал. То, что было тогда, на скамейке в парке — было совсем другое! Сегодняшний

поцелуй был какой-то плотский, зовущий в бездну, отнимающий волю и сознание. Это было такое слияние в одно целое, что трудно было представить, как это можно после этого жить поврозь...

И сегодня мои ночные грезы обуяли меня с невиданной силой. Я почти воочию видел, как Катерина сбрасывает с себя одежду, как мы падаем друг другу в жаркие объятья, как мы вместе погружаемся в сладкое небытиё...

Среди ночи я проснулся от необычного ощущения: меня будто что-то ожгло изнутри.

Я не мог заснуть, пошел потихоньку на нашу кухоньку, чтобы никого не разбудить, и там, при свете свечи, описал свои ночные грезы...

Полусумрак. Треск поленьев.

И навстречу мне из тьмы —

Плечи, руки и колени,

Будто снежные холмы.

Печь мурлычет. Отсвет лижет

Ног стволы и ветви рук.

Ты все ближе... Ты все ближе...

И уже сомкнулся круг...

Плечи, руки и колени -

Все сплелось в одном клубке...

Пляшут трепетные тени

На стенах и потолке...