Семейная сага (роман-коллаж) часть 1

Игорь Ушаков

СЕМЕЙНАЯ САГА

(роман-коллаж)

ЧАСТЬ 1

Посвящается той,

которая послужила прообразом Марии

От автора

То, что вы видите перед собой, есть сага о трех поколениях простых русских людей. Я определил жанр этой повести как "роман-коллаж", поскольку повествование ведется не от автора, а одновременно от нескольких действующих лиц. Это сделано для того, чтобы не навязывать читателю своего отношения к героям романа, чтобы читатель мог общаться непосредственно с героями, жить их жизнью, думать их думами.

За собой же я оставил несколько авторских вставок, которые представляются органически необходимыми для выделения основной психологической линии (Притча о Пророке), места действия (Городская соната) и возраста главных героев (Времена года).

Надеюсь, что не слишком придирчивый читатель не обвинит меня в попытках эксплуатировать Джона Голсуорси (название), Михаила Булгакова (использование "около-библейской" вставки), Бориса Пастернака (использование стихов в тексте романа), или Кирилла и Мефодия за использование кириллицы.

И. Ушаков

Сан-Диего, 2003

P.S. Большая просьба к верующим, особливо к православным: пожалуйста, пропустите и не читайте все главки с названием ПРИТЧА О ПРОРОКЕ. Если же будете читать, то ругайте токмо себя, ибо предупреждены были, но искусились!

И.У.

* * *

Городская соната, прелюдия:

ЗАВОЛЖСК

Происходило это в самом начале прошлого, то бишь двадцатого, века в старинном русском городе Заволжске, стоящем на берегу Волги. Город этот и до большевистской революции был довольно большим, хотя все же, как и все остальные большие российские города, кроме Москвы и Санкт-Петербурга, оставался городом провинциальным. Здесь вроде бы было все, как полагается в большом городе: величественный православный собор, с дюжину церквей и даже неплохой костел, вполне приличная синагога, какая-никакая мечеть. Но особенно Заволжск славился своим оперным театром и на всю Россию известной ярмаркой... Население города до революции составляли в основном ремесленники да рабочие, мещане, купцы и промышленники, перемешанные с огромным числом крестьян, пришедших в город из окрестных деревень да сел на отхожий промысел, да так в городе и осевших.

Под крутым берегом, у самого города вольготно текла матушка-Волга, красивейшая из наших российских рек...

Самое место для столицы такого славного государства, как Россия — настоящее сердце страны: расположение в самом центре, от границ далеко, да и могучая судоходная река, протянувшаяся аортой через всю страну с севера на юг... Да, Волга — самое место для стольного града! Но в России все делается наперекосяк. Возьмем реки, на которых стояли и стоят

столичные города российские. Разве можно сравнить с Волгой Москву-реку, которая более для красоты, нежели для судоходства предназначена? Да и Нева-то, хоть и судоходна, а все же смотрится этаким недомерочком рядом с Волгой...

Все это так: все в Заволжске, вроде бы, как надо, а вот какого-то блеска, что ли, или просто духа аристократизма не хватает! Все вроде бы так, да и не так! Как мог бы сказать чересчур взыскательный любитель всего столичного, "онучами попахивает".

Хотя вот возьмите, к примеру, Москву: ведь не зря говорят — большая деревня! И правда: сдвинься чуть-чуть при подъезде к Твер-ской-Ямской в сторону, особенно где-нибудь до Петровского дворца, — деревянные избы-развалюшки приютились, да и дороги, ведущие мимо них, как говорится, ни пройти, ни проехать. А уж речушка там протекает, так ей лучшего имени, чем Таракановка, и не выдумать. Так она и течет себе Таракановкой, не претендуя на возвышенные названия...

В центре города, правда, немало добротных особняков, но таких и в Заволжске немало! А вот шарм в ней, в Москве-то, какой-то особый все же чувствуется, какая-то внутренняя сила так и прет, так и прет! А самое сердце — Кремль, Храм Христа Спасителя, Иван Великий, Василий Блаженный — так такой красоты на маленьком пятачке земли в мире больше, может, и не сыскать нигде!

А уж о Петербурге и говорить нечего: это ЕВ-РО-ПА! Нет, не "окно в Европу", а сама Европа. Блеску его позавидовать может любая европейская столица. Исаакий один чего стоит! Только соборам Петра да Павла уступает куполом своим, да и то Петр-то Святой на холме Римском стоит, с ним сравниться еще можно, а уж Павла лондонские улочки так затискали, что он, как Лаокоон средь змеев, удушается...

Но, говоря по правде, сам-то я люблю все же провинциальные города. Даже, может, не столько они мне нравятся, сколь раздражают чванливость и высокомерие городов наших столичных. Это какие-то "звери алчные, пиявицы ненасытные". Ведь стоит образоваться, где бы то ни было, заметному таланту — музыканту ли, художнику, композитору — всех проглатывает либо молодая, либо старая столица. Такого паразитизма столичных городов вы не встретите больше нигде, ни в Европе, ни в Новом Свете, ни даже в Азии. Это явление исконно русское.

А уж сколько молодых жизней исковеркали наши престольные города! Иной подающий вроде бы надежды молодой человек только гимназию закончит — мчит в Москву или Санкт— Петербург учиться. Чему учиться?! Нет, чтобы ума-разума дома набраться да и стать достойным гражданином у себя на родине. Нет! Как магнитом влечет его опьяняющая столичная суета. А собственно, что там? Чужая роскошь, ресторации, экипажи, женщины недоступные под вуалями, картишки и прочие соблазны... Глядь — и сгинул человек: спился ли, пулю ли себе в лоб от долгов непомерных пустил, или же влачит жалкое существование в мире разбитых мечтаний...

Но хоть и не люблю я столицу, а ведь вот что странное и необъяснимое происходит: стоит уехать в какую-нибудь глухую глухомань, где можно отдохнуть душой, вне суеты и толчеи пообщаться с достойными людьми, как через какое-то время чувствую, что чего-то не хватает. Как-то уж слишком все хорошо: никто тебя в сутолоке не толкнет, никто не обожжет злым взглядом, никто не скажет тебе недоброго слова... Да и бурного дружеского общения — обильного, хотя, может, и не такого душевного, как в провинции, — тоже не хватает. Чувствуешь вдруг себя рыбою, выброшенной на берег — дышать нечем!

И неумолимо тянет опять окунуться в эту столичную круговерть, в мир того всеобщего безразличия, в одурманивающую светскую или около-светскую суету... В этом есть что-то наркотическое! Но потом проходит время, и хочется опять "отпуститься", поехать в отпуск или в длительную поездку в мир философического спокойствия и спокойного философствования...

И так вся жизнь проходит в поисках эфемерного душевного комфорта. Но — увы! — не угодить суетной человеческой душе... И сколько Господь ни старается ниспослать на нас свою благодать, вся она изливается мимо нас и питает стебли трав, по которым мы ходим, да корни деревьев, подкронами которых мы живем. А сами мы живем, как под зонтами, прячась от той низливаемой на нас Божьей благодати.

Впрочем, на этом затянувшемся вступлении я вас, читатель, оставляю: пусть герои сей повести говорят за себя сами. Это они авторы своей жизни, своей судьбы, а я лишь созерцатель, не в силах которого ни исправить того, что не ладно, ни предотвратить действа, неугодные Богу. Жизнь — она, как Волга, течет и течет неотвратимо. И если кто замыслит поставить плотину, перегородить реку, чтоб текла она по новому пути, то сметет она все на своем пути и будет продолжать свое течение в русле, уготованном ей Господом...

Посему будьте снисходительны к героям нашим: если и грешат они, то все же не более нас с вами. И ведут они себя так, как ведут, лишь оттого, что просто им досталась такая стезя. Поскольку герои наши происходят именно из упомянутого провинциального Заволжска, то — уж не взыщите — на них будет заметен, возможно, отпечаток провинциальности, тем паче, что и корнями они через поколение, не боле того, уходят в приволжские деревни. Так что не ищите в них голубых кровей!

Итак, начнем мы наше калейдоскопическое повествование, как тому и положено быть, с главного героя...

* * *

Михаил. 1927, 18 августа

Сегодня день моего рождения, мне исполнилось шестнадцать лет... Как только я проснулся, мама моя, Антонина Егоровна, подошла и поцеловала меня в лоб, перекрестила и сказала мне несколько добрых слов, поздравляя с днем рождения. Сказала что-то про долгое плавание, в которое я отправляюсь. И я сразу понял — кончилось безмятежное детство... Ведь и правда, шестнадцать — это какой-то совершенно новый возраст.

Я вышел на улицу с этой мыслью и, оглядевшись, увидел все другим, не таким, каким оно было еще вчера:

по-другому светило солнце, по-другому шелестели деревья, по— другому ветер шевелил мои волосы... И еще какая-то то ли грусть, то ли тоска защемила мое сердце. Я весь был будто в ожидании чего-то... Но чего?

К вечернему чаю мама испекла пирог с яблоками, мой любимый. Этот пирог — наша семейная традиция, которую я помню с самого своего раннего детства: в день моего рождения мама всегда печет яблочный пирог. Иногда, когда по Поволжью гулял голодный мор, это был весьма символический пирог, скорее даже просто маленький пирожок. Но хоть малюсенький и "тощий", а пирожок был. Корочка теста была прозрачная, как пергамент, сквозь нее торчали, как ребра у оголодавшей кобылы, кубики мелко нарезанных яблок... Этот маленький пирожок разрезали на три части, бoльшую мама давала мне, а два меленьких кусочка они брали с папой. Такова была семейная традиция: не проходил мой день рождения без яблочного именинного пирога!

Отец мой, Платон Андреевич, был человеком верующим, строго соблюдавшим все церковные праздники, но у него были и свои особые "языческие" и личные ритуалы. Одним из таких ритуалов был и мой день рождения, а поскольку на следующий день наступал Яблочный Спас, то отец и ввел эту традицию с яблочным пирогом. Он чтил древнюю языческую масленицу, отмечал "Перунов день", как он называл день первой весенней грозы, был у него и праздник весеннего ледохода, когда вскрывалась матушка-Волга. И эти наши семейные праздники были у нас в семье не менее святы и не менее важны, чем праздники церковные.

Папа мой вообще был большой выдумщик на праздники — он говорил, что нужно пользоваться любым поводом, чтобы радоваться жизни и радовать других. Отец говорил, что жизнь коротка и насыщена невзгодами, а посему о хороших днях жизни нужно почаще вспоминать, чтобы жить было радостнее.

Когда мы с Павликом, моим братом, были маленькими, то лет, наверное, до десяти каждому из нас справляли по два дня рождения в год: "круглый" и "с половинкой". А день свадьбы родители мои отмечали каждый месяц: отец говорил,

что любовь нужно лелеять. Он очень любил маму... Глядя на них, я понял, что любовь — это самая большая ценность в жизни.

И вот сегодня я опять подумал об этом. Может, это и есть настоящее счастье? Может, у меня и настроение такое непонятное было сегодня, что я захотел счастья?

Обычно в день моего рождения, когда Павлика еще не было, мы сидели за столом втроем — мама, мой отец и я.

Отец мой был удивительный рассказчик: он всегда находил такие интересные истории из своей жизни, что можно было подумать, что он живет не в нашем провинциальном городишке, а в каком-то другом увлекательном и необычном мире.

Каждый день рождения был всегда для меня большущим праздником: это был день, который мои родители целиком уделяли мне, если только не было из ряда вон выходивших обстоятельств. И эта радость общения была для меня самым главным. Подарков каких-то особых мне в этот день не дарили, обычно это были книги. Может, поэтому я и люблю книги: не только читать их, но и ласкать рукой их корешки, люблю брать их и открывать наугад на любой первой попавшейся странице, погружаясь в середину уже знакомой мне истории... Да и читать я приучился медленно, смакуя: речи героев звучали у меня в голове разными голосами, а авторский текст я читал про себя с выражением. Мама даже по-доброму посмеивалась надо, говоря мне, что когда я читаю, то начинаю гримасничать...

Отец мой считал, что подарки надо дарить любимым людям не по избранным датам, а постоянно, всю жизнь. Делание добра, говорил он, должно быть потребностью, естественным движением души, а не обязанностью по праздникам. Поэтому на дни рождения у нас никогда не дарили "нужных вещей": подарки были всегда просто памятными, но по возможности с символическим значением. А нужные вещи мы получали тогда, когда они были нужны.

Когда в 22-ом году отца навсегда увели чекисты, мы с мамой проводили мой день рождения за чаем сначала вдвоем. Мама сидела напротив меня, всматриваясь в мое лицо, и я

чувствовал, что она во мне ищет черточки моего отца, которого она так и не долюбила... Потом к нашему с мамой чаепитию с именинным пирогом присоединился и мой подросший младший братишка Павлик.

Вот и сегодня мы сидим втроем. Мой восьмилетний брат Павлик что-то увлеченно рассказывает, смеша маму. По-моему, ей даже кажется, что за столом опять сидит ее Платон — Платоша, как она его называла, любя, — и балагурит нам на потеху.

А у меня сегодня почему-то пирог не лез в горло...

Мама заметила это и, посмотрев на меня с тревогой, спросила:

— Ты совсем не ешь, Мишенька... Не захворал ли?

— Нет-нет, мама, я здоров...

— Что-то случилось?

— Нет, все хорошо, не волнуйся... Я просто подумал, что мне уже шестнадцать, а я так и не понял, для чего я живу.

— Ну, этого не знает никто. Вот и я тоже не знаю. Жизнь дана Богом, она им и направляется. Твое предназначение в этой жизни предопределено Им. Жди и все придет. Но ты должен помогать Господу и поступать, как тебе подсказывает совесть...

— Ах, мама! Вот ты говоришь: "Бог, Бог..." Я верю в добро, в любовь к ближнему, но я не могу верить в того Бога, который позволил этим антихристам погубить моего отца!

— Не говори так, не гневи Господа! Нельзя Его судить за то, что происходит в нашей жизни. Господь защищает нас. Может, Платон и жив, если есть на то воля Господня.

Помолчав, она добавила:

— А ты верь, верь, Мишенька! Бог в тебе есть! Носи веру в себе. Вера напоказ грешна, а сейчас даже и опасна. Но без Бога не проживешь...